Прокурор

Глаголев в какой-то степени стал следователем тоже по воле случая. Скорее, по несчастью.

С детства он увлекался рисованием. Рисование и помогло ему раскрыть преступление, из-за чего он получил от Инги Казимировны прозвище Бертильон.

После школы Женя Глаголев поступил в художественное училище, которое готовило ювелиров. Все шло хорошо, пока однажды…

Вытачивал как-то Глаголев дома деталь на маленьком станке и не уберегся – забыл или не захотел надеть предохранительные очки, и стружка попала ему в правый глаз. В больнице, куда он обратился лишь на следующий день, стружку извлекли, но с этого момента глаз стал видеть хуже и хуже. Врачи сделали все, что было в их силах, однако зрение у Глаголева скоро испортилось настолько, что он вынужден был теперь пользоваться очками с сильными линзами. О работе ювелира пришлось забыть. Потеря зрения в любом случае – горе, но, когда по болезни приходится расставаться с любимым делом, – горе вдвойне.

Правда, способности и художественная жилка в Евгении Родионовиче оставались прежними. Некоторое время он работал на ВДНХ, занимался оформлением павильонов и территории выставки. А получить высшее образование подтолкнула его жена. Рената сама была из Зорянска, училась в Высшем техническом училище имени Баумана. Из всех вузов Глаголев выбрал Всесоюзный юридический заочный институт. С Ренатой они поженились, когда она перешла на последний курс. После окончания МВТУ Ренату с распростертыми объятиями встретили на машиностроительном заводе в конструкторском бюро. Евгений Родионович некоторое время болтался без дела, не зная, где себя применить, пока однажды директор завода Самсонов не разговорился с новой сотрудницей о муже. И Самсонов предложил Глаголеву заняться благоустройством заводской территории. Предприятие расширялось, часто наезжало руководство из Москвы. Директору хотелось показывать товар лицом.

Глаголев был оформлен на какую-то должность в цех, а по существу являлся садовником. Он заложил на территории завода парк с отличной планировкой. Когда вопрос касался престижа, Самсонов не скупился.

Но тут подошло время производственной практики. По просьбе Глаголева ему в институте дали направление в прокуратуру Зорянска. Он хотел по завершении института стать следователем (кто не мечтает прославиться наподобие комиссара Мегрэ или Эркюля Пуаро!), и Измайлов предложил Глаголеву стажироваться у Гранской.

В это время у Инги Казимировны в производстве находилось несколько заурядных дел. Автодорожное происшествие, квартирная кража, обвес покупателей.

Евгений Родионович жаждал познакомиться с делами интересными. Прокурор посоветовал посмотреть некоторые дела, которые уже прошли через суд. Может быть, потому, что они уже относились к прошлому, Глаголев не нашел в них ничего загадочного. Но зато его заинтересовало дело об ограблении, случившееся года два назад и оставшееся нераскрытым. Вел это дело старый, опытный следователь прокуратуры, ушедший месяц назад на пенсию.

Ограбление жительницы Зорянска произошло неподалеку от города, возле деревни Желудево, где съемочная группа столичной киностудии снимала эпизоды фильма из зарубежной жизни.

Юная часть жителей Зорянска находилась в сильном возбуждении. Еще бы, на улицах можно было встретить «живых» кумиров, кинозвезд. По Зорянску разъезжали заграничные автомобили разных марок. В ресторан на первом этаже гостиницы «Заря», раньше всегда полупустой, нельзя было попасть. Туда ломились не столько за тем, чтобы отведать фирменный бифштекс с грибным соусом, сколько поглазеть на знаменитостей.

Ассистент режиссера и ассистент оператора, разъезжая по городу на роскошном Крайслере, как-то познакомились с одной девушкой, будущей потерпевшей. «Крайслер», джинсы (правда, донельзя потертые, но зато с ярлыком известной фирмы), а главное, волшебное слово «кино» вскружили этой девушке голову. Ассистенты, выдав себя за оператора и режиссера, то есть основных создателей картины, пригласили ее сниматься в фильме.

Надев самое лучшее платье, золотые сережки и кулон, будущая звезда явилась в Желудево. В этот день группа из-за плохой погоды была свободна от работы, и два ассистента инсценировали съемку, «снимая» девушку аппаратом без пленки. Затем в лесу обмыли рождение новой «кинозвезды». Пикник затянулся на всю ночь. Под утро ассистенты уехали в город, бросив девушку одну. Она же, находясь под сильным действием винных паров, каким-то образом добралась до шоссе, остановила проходившую грузовую машину и попросила довезти ее до Зорянска. Когда водитель выяснил, что у нее нет денег, он ссадил ее, снял золотые вещи и наградил двумя синяками. Ни номера, ни марки машины пострадавшая не запомнила.

Девушку особенно взволновала пропажа обручального кольца, которое надел ей на руку жених, моряк торгового флота, ушедший в плавание и намеревавшийся по возвращении пойти с обрученной в ЗАГС. Моряк вернулся, а кольца нет. Несостоявшаяся кинозвезда рассказала ему об ограблении, опустив, разумеется, предшествующие эпизоды. Моряк не поверил ей. Тогда она заявила о случившемся. Было возбуждено уголовное дело. Жених несколько раз приезжал к следователю. Вопрос женитьбы, таким образом, ставился в зависимость от результатов расследования: если будет найден преступник, значит, кольцо действительно похищено и невеста не лжет.

Когда это так и не раскрытое дело попало в руки Глаголеву, со дня происшествия минуло два года, преступник разгуливал на свободе, а моряк все еще не решался соединиться со своей избранницей узами законного брака. И никто не мог предположить, что эту историю раскроет молодой практикант Евгений Глаголев по прозвищу Бертильон.

Поначалу у него ничего не получалось: времени прошло порядочно да и улик, прямо скажем, никаких. Как и свидетелей. Он попытался нащупать следы через драгоценности, которые грабитель снял с девушки. Для этого Глаголев точно нарисовал их по описанию потерпевшей. В ювелирные мастерские (а их в городе и области было наперечет) по поводу ремонта таких украшений не обращались. Проверка этих вещей у задержанных воров и перекупщиков краденого тоже ничего не дала.

Тогда Евгений Родионович решил подойти с другого бока – попытался воссоздать внешний облик шофера-грабителя. Это тоже было не так-то просто, но помогли способности следователя к рисованию. Намаявшись сам и измучив потерпевшую, он постарался представить кое-какие отдельные черты и приметы преступника, сделал массу зарисовок, которые обсуждал с девушкой. И когда, по ее мнению, портрет стал походить на оригинал, следователь привлек к работе сотрудников уголовного розыска.

В удивительно короткий срок они вышли на преступника. Им оказался шофер леспромхоза, находившегося неподалеку от Зорянска.

Вот когда вспомнили шутку Гранской насчет Бертильона.

Состоялся суд. Потерпевшая очень не хотела, чтобы ее жених присутствовал на нем. Ей повезло: процесс состоялся в то время, когда моряк находился в очередном плавании.

После суда невеста потребовала копию приговора. И обязательно с круглой гербовой печатью. Она вышла замуж за моряка и тут же переехала жить в его город (сам он был из Чернигова).

А в судьбе Глаголева произошел поворот. Все началось с того, что он был отмечен в приказе прокурора республики. Потом появилась заметка в журнале «Социалистическая законность». Глаголева взяли в штат.

Правда, после этого дела Евгений Родионович на следовательском поприще особенно ничем себя не проявил.

Вот кому поручил Измайлов расследовать дело о чемодане, набитом дефицитными товарами и найденном в радиомастерской на рынке.

Получив задание от прокурора и вернувшись в свой кабинет, Евгений Родионович Глаголев достал из шкафчика новенькую папку для дел, надписал, вложил туда акт об изъятии чемодана, составленный народными контролерами. Вторым документом было постановление о возбуждении дела и принятии его к своему производству. Ставя число, Евгений Родионович посмотрел на перекидной календарь.

Восемнадцатое июня, вторник.

Затем Глаголев решил составить план следственно-оперативных мероприятий. «Правильно и полно составленный план – полдела в нашей работе», – учила его первая наставница, следователь Инга Казимировна Гранская.

Евгений Родионович вынул из ящика стола чистый блокнот и записал на первой странице:

«1. Поговорить со старшим лейтенантом Коршуновым.

2. Допросить Зубцова.

3. Допросить контролеров.

4. Проверить личность Зубцова.

5. Сделать запрос на базу горпромторга, поступали туда джинсы, майки и сумочки, подобные обнаруженным в чемодане, или нет».

Глаголев поставил цифру 6, но что делать по этому пункту, так пока и не придумал.

«Там увидим», – решил следователь, набирая номер телефона старшего инспектора ОБХСС. По согласованию Измайлова с начальником горотдела милиции Коршунов был прикреплен к делу о таинственном чемодане.

Они договорились тут же встретиться. Старший лейтенант рассказал следователю о том, как вчера развивались события. Поделился своими впечатлениями о Зубцове. По линии угрозыска продолжались поиски владельца чемодана по словесному портрету неизвестного, составленному со слов радиомастера. На этом и расстались, наметив необходимые мероприятия.

Глаголев решил встретиться с Зубцовым. Но прежде зашел в городское управление бытового обслуживания, чтобы ознакомиться с его личным делом, поговорить с кадровиком.

На рынок он добрался за час до обеденного перерыва.

В помещении мастерской было несколько любопытных мальчишек. Они во все глаза смотрели, как Зубцов, в безукоризненно белом халате и при галстуке, колдовал с миниатюрным паяльником над микросхемой.

Увидев посетителя, мастер положил паяльник на подставку.

– У вас что? – спросил он. – Сдавали в ремонт?

– Ничего не сдавал, – ответил Глаголев, бросив взгляд на мальчишек. Я бы хотел побеседовать с вами…

Зубцов поднялся. Ростом он и впрямь был под стать Михаилу Боярскому и, наверное, подражал внешне – длинные прямые волосы, усы…

– А ну, орлы, прошу освободить помещение, – обратился он с улыбкой к любопытной детворе.

Те стайкой выпорхнули из мастерской. Зубцов закрыл дверь и перевернул табличку надписью «Обед» наружу.

– Следователь прокуратуры Глаголев, – показал свое удостоверение Евгений Родионович.

– Я так и понял, – сказал мастер, нажимая клавишу на магнитофоне. Стало непривычно тихо. – Поговорим здесь или?.. – Он показал на дверцу в стене.

– Лучше там, – ответил Глаголев.

Зубцов провел его в подсобное помещение. Оно было без окон. На стеллажах лежали конденсаторы, сопротивления, мотки разноцветных проводов, радиолампы, корпуса от транзисторных приемников и магнитофонов.

– Вас устроит? – показал Зубцов на низенькую табуретку возле небольшого стола.

– Вполне.

Глаголев сел. Мастер примостился на корпус от старого приемника. Он был спокоен все время, пока следователь заполнял бланк протокола допроса, лишь изредка проводил пальцем по кончикам усов.

– Пожалуйста, расскажите, каким образом вчера в помещении оказался чемодан с джинсами, майками и сумками? – попросил Глаголев.

Зубцов обстоятельно, однако без особых подробностей, изложил то, что было уже известно следователю.

– Значит, вы утверждаете, что впервые видели человека, оставившего у вас чемодан? – спросил Глаголев.

– Ну, этого я не могу утверждать, – возразил мастер. – По-моему, он заходил как-то… У меня столько бывает народу…

– Ага, все-таки заходил, – ухватился за это признание Евгений Родионович. – Зачем он заходил? Может, сдавал что-то в починку?

– Возможно. – Зубцов вдруг грустно улыбнулся: – Евгений… Кажется, Родионович?

– Да.

– Евгений Родионович, прошу вас, не надо ловить меня. Поверьте, я искренне хочу помочь вам… Сегодня всю ночь не спал, вспоминал того мужчину. Ведь со мной вчера беседовал ваш товарищ… Но, увы! – Он развел руками.

– Значит, больше ничего не можете вспомнить?

– Как только что-нибудь припомню, тут же вам сообщу. – Мастер откинул со лба свисающие волосы.

Глаголев испытующе посмотрел на собеседника, подумал: скорее всего, Зубцов говорит искренне.

А мастер продолжал:

– Вы знаете, я даже специально просмотрел сегодня книгу заказов, квитанции, надеялся: может быть, вспомню… Профессиональная привычка. Встретишь в городе человека – и сразу в уме: «Спидола-240», ферритовая антенна треснула. Или – «Соната», испортился переключатель громкости… Вы понимаете, о чем я говорю?

– Вполне, – кивнул Глаголев.

– Так вот, даже профессиональная память не помогла. Не помню – и все тут.

– Хорошо… А вашу мастерскую часто используют, как… – Евгений Родионович некоторое время подыскивал нужное выражение. – Ну, как камеру хранения?

– Бывает. И знаете почему?

Не дожидаясь ответа, Зубцов поднялся и поманил за собой следователя.

Они вышли.

– Видите? – указал мастер в окно.

Напротив на двери с надписью «Камера хранения» висел огромный замок.

– Третий день гуляет Гаврилыч, – пояснил Зубцов. – Приемщик. Неплохой мужик, ей-богу, но раз в месяц обязательно запивает… Придите завтра – будет на месте. У него четко – три дня, не больше… А куда людям деваться? Приедет какая-нибудь старушка из района. У нее покупки или еще что. Меня знают. Как-никак десять лет в этой мастерской… Вот и идут.

Они вернулись в подсобку.

– И все-таки, – сказал Глаголев, – одно дело доверить вам мешок редиски, а другое – чемодан с добром на внушительную сумму… – Он покачал головой.

– Еще не такое бывает, – усмехнулся мастер, ущипнув ус. – В прошлом году история была… Заваливается утром один тип. Знаю его, отличные груши выращивает, как мед, так и тают во рту. Дерет, правда, безбожно, но не об этом речь… Заваливается, значит, изрядно пьяный. Говорит: можно чемоданчик оставить? А почему бы нет? Ставь, отвечаю… Ушел. Так до вечера и не забрал… На следующий день является. Физиономия сизая, весь трусится. С похмелья. И вдруг, представляете, расплакался, как баба. Мужичище – во! – Зубцов развел руки у плечей. – А слезы ручьем. Спрашиваю: «В чем дело?» Он мне: «Понимаешь, браток, деньги вчера потерял». «И много?» – спрашиваю. «Жена, – говорит, – послала в город мебель купить, а я не удержался, купил бутылку, другую. Видно, перебрал, вот кто-то воспользовался и украл деньги, а может, сам потерял…» Посочувствовал я ему, конечно, а потом выношу чемоданчик-то, дескать, забери… Он, как увидел свой чемодан, чуть не задушил меня в своих объятиях. Деньги-то, пять тысяч, в чемодане были!

А он по пьянке и запамятовал, где оставил…

Зубцов замолчал.

– Что ж, бывает, – сказал следователь.

Уловив в этих словах недоверчивые нотки, мастер обиженно произнес:

– Можете проверить. В Капустино живет. Фамилия Небаба. Запомнил, потому что смешная… Этот Небаба привез мне живого гуся и ящик груш. Все в гости зовет… – Зубцов пожал плечами: – Не понимаю, неужели честность и порядочность теперь такая редкость?

То, что радиомастер действительно честный и душевный человек, говорили следователю и начальник отдела кадров их управления, и директор рынка. Подтвердил он и насчет Гаврилыча, приемщика камеры хранения: есть у него слабость – любит выпить. Давно директор собирается уволить его, да работник он честный…

Когда Глаголев выходил из ворот рынка, Зубцов садился в «жигули».

– Может, подвезти вас? – спросил он следователя.

– Спасибо, я пройдусь, – вежливо отказался Евгений Родионович.

Он долго смотрел вслед отъехавшей машине. Она была приметная, двухцветная – голубой низ и слоновой кости верх. На границе цветов была прилажена никелированная полоса. Более того, на радиаторе владелец прикрепил украшение от «Чайки», а на колпаки колес – хромированные накладки в виде спиц.

«Ну и наворотил мишуры!» – подумал Евгений Родионович.

До конца рабочего дня следователь успел допросить народных контролеров, обнаруживших чемодан, побывать на базе горпромторга и встретиться еще раз со старшим лейтенантом Коршуновым.

Придя домой, Захар Петрович удивился – жены еще не было.

– Где мама? – спросил Измайлов у сына, переодеваясь в домашнее.

– Кажется, в гороно вызвали, – ответил сын, не отрываясь от экрана.

Захар Петрович глянул на часы: все учреждения уже закончили работу. Он прошел на кухню. Над неприбранной использованной посудой – Володина привычка, с которой оба родителя боролись безуспешно, – роились мухи.

Измайлов поставил разогревать обед, размышляя о том, как завтра с утра засядет за доклад для предстоящей конференции. Хорошо, что в его распоряжении еще два выходных дня.

А план поехать в воскресенье в Матрешки безнадежно рухнул. Придется послать на участок Галину и Володю. Надо непременно окучить молодые саженцы. И полить – погода стоит сухая, жаркая, не погубить бы молодые, неокрепшие деревца.

Не успел он приступить к еде, хлопнула дверь. Жена.

– Извини, Захар, – зашла она на кухню, даже не переодевшись в халат. – Так перепсиховала, что забыла обо всем на свете…

– Что случилось? – тревожно посмотрел он на нее. – Да, есть будешь?

– Неохота. – Галина Еремеевна опустилась на стул. – Я просто посижу. – Она сцепила руки и положила на скрещенные пальцы голову. – В общем, ничего страшного. А ты ешь…

Захар Петрович с нежностью посмотрел на жену и подумал: «Какая она у меня все-таки красивая!»

В свои тридцать восемь лет Галина Еремеевна и впрямь еще сохранила стать и свежесть молодости. Черные, как вороново крыло, волосы чуть вились, большие бархатно-карие глаза лучились. Кожа у нее была белая, и это создавало удивительный контраст. Галина зачем-то всегда стремилась летом загореть и тогда походила на какую-то туземку из южных стран, хотя Захару Петровичу нравилась белизна ее кожи. Такую он ее встретил под северным небом Сыктывкара, где служил в военной прокуратуре. Студентку педагогического института.

Познакомились они случайно. Приятель, следователь военной прокуратуры, уговорил Захара Петровича поехать за город на Вычегду, попытать рыбацкого счастья. Следователь знал отличное место, где брали сиги и судаки.

Но удача обошла их стороной – поймали несколько окуней, да и то маломерок, разве что для кошки. А рядом, метрах в пятидесяти, какая-то девушка таскала одну за другой крупные сверкающие рыбины. Преодолев мужскую гордость, незадачливые рыбаки подошли к рыбачке. И оба были очарованы ее глазами – две яркие звезды в белую ночь.

Стоял июль, время студенческого отпуска. Но Галина не поехала в свой родной Хановей – городишко неподалеку от Воркуты. Там жила ее семья: отец-рыбак, мать и еще семеро сестренок и братишек. Галина подрабатывала летом (в детском саду, в пионерском лагере), чтобы учиться зимой.

Военные юристы пригласили девушку на вечер в Дом офицеров. Началось соперничество. Галина предпочла Захара Петровича.

Под Новый год сыграли свадьбу в Хановее. Измайлов в первый раз попробовал строганину – свежезамороженный таймень, нарезанный тончайшими пластами и посыпанный солью.

А специальность жена Захара Петровича выбрала под стать своим увлечениям – зоологию, потому что была отличным рыболовом, приходилось ей и бить зверя в тундре. Правда, теперь она с неохотой вспоминает, как ходила с ружьем на песца. Галина стала яростным защитником природы. В школе уже несколько лет действовал кружок «Белый Бим», созданный по ее инициативе и держащийся на ее энтузиазме.

В прошлом году она выдержала настоящий бой с такой солидной организацией, как Главное управление охотничьего хозяйства и заповедников при Совете Министров РСФСР. Конечно, не одна. Но душой и главным воителем была она.

А дело заключалось в том, что в зоомагазине в Зорянске появились в продаже певчие птицы: щеглы, коноплянки, чижи. По соседству с канарейками – искони домашними певуньями – эти пугливые дети лесов и полей выглядели жалко и нелепо. Как Главохота согласилась выдать разрешение на отлов птиц в лесах вокруг Зорянска, местные любители природы понять не могли.

Галина Еремеевна подняла сначала школьников – участников кружка «Белый Бим». Те ходили по домам, в которые попали дикие птицы из зоомагазина. Картина выглядела прямо-таки трагической – около девяноста процентов птиц погибло. И тогда в Москву полетели телеграммы с требованием остановить заведомое уничтожение щеглов, коноплянок, чижей. Было составлено резкое письмо, где говорилось, что это наносит непоправимый урон фауне. Тем более что вокруг была зона интенсивного земледелия, а значит, усиленно применялись ядохимикаты, вредно действующие на все живое. Да еще этот отлов для продажи. И не только в Зорянске…

В столице не сразу обратили внимание на протесты местных природолюбов. И тогда Галина сама поехала в Москву, где обратилась за поддержкой к крупным ученым-орнитологам. Она даже побывала на телевидении у ведущего передачи «В мире животных».

В результате всех этих усилий отлов был запрещен.

– Ну, рассказывай, – попросил жену Захар Петрович. – Опять воевала?

– Воевала, – кивнула Галина.

– С кем, если не секрет?

– С Бердяниным.

Это был директор их школы.

– По какому поводу?

В Галине Еремеевне, по-видимому, опять вспыхнуло пламя прошедшего конфликта.

– Сам посуди, Захар, какое семя мы взращиваем в ребенке, заставляя его накалывать на булавку бабочку или жука? С детства разрешать губить жизни живых существ! Разве это гуманно?

– Нет, не гуманно, – согласился Измайлов.

– И ради чего? Чтобы в кабинете директора висел еще один диплом…

– Какой диплом? – не понял Захар Петрович.

– За участие в выставке внеклассных работ. – Галина Еремеевна встала, подошла к окну. – Начнем с того, что в какую-то светлую в кавычках голову пришла мысль наградить на прошлогоднем городском смотре нашу школу за лучшую коллекцию насекомых. Бердянину понравилось. Собрал нас сегодня и дал задание на лето – каждому классу в начале следующего учебного года в обязательном порядке представить коллекцию… Все приняли это как должное. Еще, говорят, надо соревнование устроить! Кто больше! Я даже опешила. От жары, что ли, думаю, отупели? Встала и заявила, что категорически против. Бердянин аж позеленел. Раскричался, что я-де всегда против течения… Я объясняю: непедагогично приучать детей к умерщвлению живых существ… Уж больно ему это слово не понравилось – умерщвление. Я, заявляет, в педагогике тоже не новичок, и мы должны готовить учеников к научной деятельности… А какая наука без опытов над животными? Вон, Павлов над собаками экспериментировал… Нашел пример. То Павлов, а это – дети… Да и бессмысленно все это – насекомые на булавках. Пользы для науки никакой… Я это все высказываю, а он мне знаешь что в ответ? «Если ловить бабочек сачками негуманно, непедагогично, ненаучно, то почему в детских магазинах продают эти самые сачки?»

– Вот это довод… – улыбнулся Захар Петрович. – И он тебя не убедил?

– А тебя? – бросила жена.

– Я как-то не задумывался над проблемой продажи сачков.

– Я ему говорю: ловить – еще не значит убивать. И все же, мне кажется, что многие не задумываются, когда предлагают детям орудия для мучения живых существ. Доходы считают, а убытки нравственного порядка их не волнуют. А жаль! Очень жаль…

Галина Еремеевна замолчала.

– Так тебя никто и не поддержал? – уже серьезно спросил Захар Петрович.

– Кое-кто пытался. Массальская, наша химичка, старик Гринберг… Ты бы видел его, – улыбнулась вдруг жена. – Я, говорит, хоть и сухарь-химик, но бабочек люблю живых. В детстве ловил их сачком, но никогда не убивал, а отпускал… Представляешь, седой Гринберг с сачком?

– А при чем здесь гороно?

– Директор пожаловался… Позвонила Доброва, замзавгороно, попросила зайти. Зачем вы подрываете авторитет директора? Ну, я опять не выдержала… Да, на мое счастье, зашла Самсонова.

– Это не жена Глеба Артемьевича, директора машиностроительного завода?

– Да, она. Вера Георгиевна сейчас работает старшим инспектором гороно… Послушала наш разговор и, представь себе, поддержала меня… Доброва смягчилась, говорит: ладно, разберемся.

– И вы до сих пор сражались с Добровой? – посмотрел на часы Захар Петрович.

– Сражение давно закончилось… Потом мы с Верой Георгиевной разговорились. Ты знаешь, в ней что-то есть…

– Вот не подумал бы, – удивился Захар Петрович. – Видел ее раза два. Странное впечатление. Какая-то вялая, бесцветная…

– Я тоже считала ее сухарем. Придет на урок, посидит молча, вопроса не задаст и уйдет, слова не скажет.

– Полная противоположность мужу. Глеб Артемьевич – человек общительный, вокруг него все бурлит и клокочет. Остроумный и веселый…

Их беседу прервал Володя.

– Мама, там пацаны журавля принесли, – заглянул в комнату сын.

Галина Еремеевна поспешила в коридор. Вышел и Захар Петрович.

Трое мальчишек лет восьми – десяти стояли, переминаясь с ноги на ногу, а на полу, печально распластав крылья, лежала большая серо-пепельная птица.

– Боже мой! – воскликнула Галина Еремеевна, наклоняясь над ней и осторожно беря в руки поникшего журавля. – Где вы его взяли? Что с ним?

Мальчик постарше взволнованно стал объяснять:

– Мы купались на Голубом озере, вдруг девчонка подбегает. Мальчики, говорит, там птица лежит. Мы побежали. Смотрим, в кустах журавль. И так смотрит, ну, вот-вот помрет. Жалко ведь. Вот мы и взяли его… Вы его вылечите? – с надеждой посмотрел он на Галину Еремеевну.

– Конечно, вылечим! – заверила она, поглаживая птицу.

– У него лапа больная, – сказал другой мальчик.

– Володя, помоги, – попросила Галина Еремеевна сына.

Вместе они осторожно перевернули журавля. Одна нога у него была неестественно подвернута.

– Да, дело серьезное, – констатировала Измайлова.

Вскоре мальчишки, попросив разрешения зайти завтра проведать птицу, ушли.

В том, что незнакомые дети принесли Измайловым больную птицу, не было ничего удивительного.

После того как Галина Еремеевна организовала кружок «Белый Бим», детвора со всего города обращалась к ней за помощью. Сколько несчастных зверушек и птиц, больных и раненых, осталось в живых благодаря стараниям Измайловой и кружковцев. Иногда приносили животных к ней и на дом. В иных случаях приходилось звать ветеринара, но чаще Галина Еремеевна справлялась сама (она имела для этого аптечку и набор нужных инструментов), и тогда в доме поселялся на какое-то время очередной беспокойный жилец…

Прошлую зиму у них прожил еж. Его принесли, когда землю уже прихватили первые заморозки. Бедняга не успел нагулять жиру для зимней спячки и был обречен, не попади к Измайловым. И все из-за того, что это смешное создание с длинным носом болело какой-то странной болезнью – выпадали иглы. Галина Еремеевна испробовала разные мази, лекарства, отвары из растений и трав, пока не напала на нужное средство. Лесной житель выздоровел и все чаще и чаще подавал о себе знать. Когда ночью все спали, в квартире раздавалось то чавканье, то похрюкивание, то едва слышный топот. Особенно любил ежик шуршать бумагами, которые усердно складывал под тахтой.

В начале лета его выпустили. И в квартире по ночам воцарилась тишина. Но всем стало чего-то не хватать. Захар Петрович частенько засиживался за полночь, готовясь к очередному процессу или же занимаясь изготовлением лесных скульптур – занятие, которое по-настоящему давало отдых и полное отключение от дел и забот. За зиму он привык, что вместе с ним бодрствует еще одно живое существо. Ежик мог объявиться в комнате, где он сидел, или же на кухне и, обследовав все углы, принимался чесать задней лапкой за ухом, точь-в-точь как собачонка. Это было до того уморительно, что Захар Петрович каждый раз не мог удержаться от смеха.

К слову – об этих лесных скульптурах. Постепенно ими была заставлена почти вся квартира. Каждый раз, когда Захар Петрович попадал в лес, он приносил оттуда какой-нибудь сучок, или корневище, или просто нарост на дереве… Возьмет это с собой, а дома что-то срежет, где-то подпилит, подклеит, и получится изящная балерина, смешной леший, медвежья морда или грациозный олень.

Но лучше всего, по мнению Захара Петровича, ему удались ежи, которых он творил по образу своего ночного «приятеля».

А как-то жила у них ворона. По кличке Калиостро. Назвали ее так за изящное оперение. Как одежда таинственного мага. После выздоровления она еще долго не хотела улетать, хотя ей была предоставлена полная свобода.

Однажды, когда Галина Еремеевна и Захар Петрович сидели на кухне, Володя торжественно вошел с Калиостро на плече. И птица, раскрыв свой крепкий клюв, вдруг раскатисто произнесла: «Захар-р-р… Захар-р».

Научить ворону произносить отчество отца Володя не успел. Калиостро, которого, видимо, сманили сородичи, исчез.

Потом ученики Галины Еремеевны уверяли, что видели как-то в осеннем городском парке стаю ворон, одна из которых кричала: «Захар-р-р».

Зверушек и птиц, выздоровевших полностью, выпускали на волю: Галина Еремеевна считала, что держать в неволе животных не следует. А если бывшие их пациенты оставались калеками и не могли самостоятельно жить на свободе, их оставляли в клетках, которые сооружали члены кружка «Белый Бим».

И вот теперь принесли журавля…

– Нужна срочная операция, – сказала Галина Еремеевна после тщательного осмотра птицы.

Она позвонила ветеринару, который всегда выручал в подобных случаях. Но его не оказалось в городе.

– Ну что ж, придется самим, – решила Измайлова. – Володя, сбегай к Межерицким. Если Борис Матвеевич дома, попроси зайти.

Когда пришел Межерицкий, был устроен «консилиум».

– Открытый перелом. Гангрена, – сказала Галина Еремеевна.

– Похоже на то, – согласился Борис Матвеевич. – Уж не хочешь ли ты… – начал было он.

– Хочу, – решительно перебила его Измайлова. – Если мы сейчас же не ампутируем ногу, птица умрет.

– Но ведь я не хирург, а психиатр, – взмолился Межерицкий. – И не птичий, а человечий…

– Все равно не отвертишься, – усмехнулся Захар Петрович. – Соглашайся… А я буду ассистировать.

– Ну и ну, – покачал головой сосед. – Расскажу в больнице – засмеют. Главный врач психоневрологического диспансера оперировал цаплю…

– Журавля, – поправил Володя. – Дядя Боря, если что нужно принести от вас, я сбегаю, – предложил он.

– Да, с вашей семейкой не сладишь, – со вздохом произнес Межерицкий. – Один – за всех, и все – за одного…

Ладно, будем резать. Стерилизатор есть? – спросил он у Измайловой.

– Есть, конечно. И скальпель.

– Хорошо. А какую анестезию?

Галина Еремеевна развела руками.

– У меня дома только новокаин, – серьезно сказал Межерицкий. – Что ж, обойдемся им. И бог, как говорится, в помощь…

«Операционную» устроили на кухне. В спасении птицы приняли участие все. Межерицкий оперировал, Галина Еремеевна подавала инструмент и салфетки, сделанные из бинта. Володя и Захар Петрович держали журавля.

Когда на месте лапы у птицы осталась культя, тщательно обработанная и забинтованная, Борис Матвеевич вытер вспотевший лоб.