Hie vir, hie est, tibi quem promitti saepius audis
Augustus Caesar, Divi genus, aurea condet
Saecula qui rursus Latio regnata per Arva
Saturno quondam; super et Garamantas et Indos
Proferet imperium.
Энеида. VI, 791-795
Вот он, тот муж, о котором тебе возвещали так
часто:
Август Цезарь, отцом божественным вскормленный,
снова
Век вернет золотой на латинские пашни, где древле
Сам Сатурн был царем, и пределы державы
продвинет,
Индов край покорив и страну гарамантов…
(Пер. С. Ошерова)
Предисловие
Август и его деяния занимают совершенно особое место в истории. О масштабе его личности можно судить по многим показателям. Даже судя по оставшимся изображениям, он был личностью неординарной. Любой художник не отказался бы от возможности исследовать его лицо, его индивидуальность, особенности его характера, все, что составляет и величие, и трагедию его жизни, а также связанные с ними рассказы и предания. Трудность в описании его характера как раз в том и состоит, что в отличие, скажем, от короля Артура, личность которого как бы скрыта в мягкой полутени истории, где наши поэты могут дать простор своей фантазии, Август жил в эпоху великой и грубой, громкоголосой цивилизации, и описать его столь же трудно, как описать не передаваемый словами блеск солнца. В поэзии мы, как правило, имеем дело лишь с приблизительным наброском, но если о чем-то знаем достаточно много, то прибегаем к прозе, – а об Августе мы кое-что знаем… Но и это еще не все. Август был непосредственным участником значительных событий, которые превратили Рим из маленького, расположенного на Тибре италийского города в могущественную державу. Императоры и понтифики – на всех на них падает отсвет личности Августа. Он стоит там, первый в ряду, глава, вождь, питающий родник и источник, великий зачинатель, ключ к будущему величию Константина и Иннокентия III. С любой точки зрения мы начинаем наше исследование Рима с изучения личности Августа и заканчиваем им же… Юлий Цезарь, возможно, исчез бы со страниц истории, если бы его внучатый племянник не продолжил начатое им и не преуспел в этом… Август вошел в Евангелия, будто всегда там было его место. Даже рождение Христа, связанное с историей нового мира, произошло во время переписи Цезаря Августа, поэтому постоялые дворы и были переполнены и Христос родился в яслях; в христианской церкви существует мнение, что, если рождение Христа произошло именно при таком стечении обстоятельств, значит, именно в правление Августа для этого настал подходящий момент. Некий дух упорядоченности, согласия и единения правил миром в то время. Нечто божественное, отличное оттого, что было до сих пор, снизошло на человечество в дни правления Августа, и это была концепция мира и примирения, которую мы видим в изложении Горация и Вергилия, так же как и в Новом Завете. Сами христиане видели некую общую почву для согласия в августинцах – от испанских иезуитов, которые так хорошо издали Вергилия, до английского квакера, который преданно почитал Горация и позже основал философию, соотносящуюся с его взглядами… Август, следовательно, господствует в светской истории, как никто другой… Он был «зеркалом, в котором отражалось лицо мира».
Август воспринял от предшественников и развил политическую философию столь высокого качества, что в наше время она, видимо, смутила бы обычного человека. Она не превозносит мудрость обычного человека и не обращается к его гению. Она просто уважает его без всякой экзальтации. Она основана на тезисе – устрашающе верном тезисе: если вы дадите простому человеку то, что он хочет, он предоставит вам возможность заниматься остальным человечеством. Это тот урок, который предстоит перенять и правым и левым в наши дни. Дайте младенцу его бутылочку – и вы можете спокойно заниматься своими делами. Ни левые, ни правые не желают слушать об этом.
Но правда в том, что благодетельное и эффективное управление миром осуществляется – и так было всегда – лишь очень немногими людьми, а в большинстве столетий человечество лишь предполагает, что так должно быть. Идеал политики – это отсутствие всякой политики. Создать мир, в котором не слышно споров, люди умиротворены и трудятся спокойно и счастливо, – такова великая цель правительства; и, соответственно, это должен быть мир, в котором нет всеобщих выборов или национальных соглашений и никто не задумывается о таких вещах, никого не убеждают в том, что он обязан делать. Напротив, человек превращается в животное, одержимое политикой, когда он отчаянно несчастлив и его терзают неопределенные желания. Накорми озлобленного, дай ему стабильность, дай ему мир и согласие – и уродливая драма политики рассеется, как утренний туман, обнажив счастливый мир созидания… И этому тоже следует учиться у Августа.
Он создал мир, длившийся двести пятьдесят лет, который продолжался до тех пор, пока в него не ворвалась незапланированная и нежелательная война, – и это время осталось в памяти человечества как мечта о золотом веке. С идеальной точки зрения этот период не был лишен недостатков; но тогда лишь немногих заботили представления об идеале, поскольку существовало настоящее, и впоследствии суровые, эгоистичные, сосредоточенные на себе люди во всем мире, так же как и святые, и мудрецы, глубоко сожалели и долго печалились об исчезновении того мира, который столь малое время оставался совершенным. Самое имя Рим было для них магическим.
Его секрет – насколько это было в силах автора – описан в этой книге. Возможно, она заслуживает некоторого внимания политиков, чьи труды столь неблагодарно оцениваются их собственными гражданами, и того, чтобы они обратили свой взгляд на карьеру того, чьи деяния с таким постоянством вызывали всеобщее восхищение. Они, может, и не придут в восторг, но пусть почитают.
Дж. П. Б.
Элмер, Сассекс
Глава 1
Наследник Гая Юлия Цезаря
Мартовские иды. Аполлония. Рождение Октавия. Предки
«Вот и настали мартовские иды!» —
произнес Цезарь.
Предсказатель Спуринна отвечал:
«Да, но еще не прошли».
Было утро 15 марта 44 г. до н. э. Через несколько дней усталый запыленный курьер после бешеной скачки по большой белой дороге из Рима, через Беневент, Венузию и Тарент в Брундизий, погрузившись на судно в предгрозовом Адриатическом море, сошел на берег в портовом городе Аполлония, что находится на скалистом побережье Македонии, и вручил послание молодому Гаю Октавию, который, будучи в Аполлонии, пытался заниматься изучением философии в соответствии с намеченной для него программой. Время было неспокойным, полным событий, которые римляне воспринимали как предвестники надвигающихся несчастий. Солнце было затянуто облаками, мощные и страшные взрывы сотрясали огромный вулкан Этна, а ее скрытый внутри огонь вспыхивал и вырывался наружу; Эридан (река, которую теперь мы зовем По) вышел из берегов и смыл загон для скота, унеся вместе с ним и сам скот; случилось землетрясение в Альпах, а предсказания по внутренностям жертвенных животных были противоречивы и неясны…[1] Легко вообразить сцену, в которой предстал этот молодой человек, принимая письмо и взглянув на курьера. Гай Октавий никогда не стал бы Цезарем Августом, не будь он человеком, который остро чуял беду. Может, еще не распечатав послание, он уже догадался, что в нем скрывается.
Он был среднего роста, с рыжеватыми волосами, худощав и настолько изящен чертами и фигурой, что порой казался женственным. И тем не менее ему были присущи твердость и ясность. Он воздействовал на людей так, как порой воздействует бриллиант, который представляется очень хрупким в бархатной коробочке, хотя известно, что нет на свете вещества тверже. Гай Октавий обладал такой же хрупкостью, таким же блеском и такой же твердостью.
В то время ему было восемнадцать с половиной лет, он родился (как говорит Светоний) на рассвете 23 сентября в тот год, когда консулом был Цицерон, когда случился заговор Каталины и когда Помпей Великий захватил Иерусалим и стоял с войском в Святая Святых, то есть в том году, который мы теперь называем 63-м до н. э. Во всех отношениях этот год был необычным, но лишь гораздо позже пришлось признать, что он отмечен еще и фактом рождения ребенка в браке Гая Октавия и Атии, племянницы Цезаря. Спустя годы будут рассказывать предания об оменах, продигиях, знамениях и чудесных провозвестниках, сопровождавших его появление на свет; но мы можем предположить, что в то время его будущая слава чрезвычайно удивила бы его ничего не подозревавших и заботливых близких, впрочем, как и любезных, но равнодушных к факту рождения соседей. Его отец Гай Октавий был зажиточным гражданином Велитр, одного из самых древних и знаменитых латинских городов, который некогда соперничал с самим Римом, а теперь превратился в тихий провинциальный город. Семья никогда не была очень знаменитой. Дед мальчика довольствовался местными почетными должностями в родном городе, где он прожил до старости уважаемым, но не особо отличившимся горожанином. Отец, однако, был более честолюбив, в свое время он прошел низшие римские магистратуры, занимал должность претора и входил в избранный круг римских сенаторов. Он стал человеком, принадлежавшим к знати, и даже сам Цицерон в одной из своих речей поставил его в пример честолюбивой молодежи. Но как раз в тот момент, когда он решил испытать судьбу и выдвинул свою кандидатуру на высшую консульскую должность, что, без всякого сомнения, на практике приобщило бы его к знати, он умер, и его сын в возрасте четырех лет остался сиротой, хотя отнюдь не бедным.
Несмотря на ничем не выдающихся предков со стороны отца, со стороны матери дело обстояло несколько иначе. Атия все сделала, чтобы вырастить сына и заложить основы его будущей великой карьеры. Ее мать была сестрой Юлия Цезаря, диктатора, завоевателя Галлии и автора «Записок»; отец ее происходил из рода Арициев, связанных с семейством Помпея Великого[2]. Есть некоторая неясность относительно места рождения Августа. Сенат принял официальное постановление о том, что он родился на Палатинском холме в Риме (Светоний, «Божественный Август», V), в то время как небольшая комнатка в Велитрах в загородном доме деда считалась его детской и также местом его рождения. Она почиталась священной, куда нельзя было входить без предварительного очищения. Однажды какой-то человек решился там переночевать, и на следующий день его нашли полуживым, выброшенным на улицу какой-то неведомой силой, – он лежал у дверей дома, завернутый в простыни.
Подытоживая, можно утверждать, что маленький Октавий происходил из ничем не примечательной семьи, но из зажиточной социальной среды, и его связь с большим миром осуществлялась через его двоюродного дядю, знаменитого Гая Юлия Цезаря. Это как если бы он родился простым буржуа, но был родственником Бонапарта.
Современный мир. Новый век. Цезарь
Мир, в котором родился Октавий, не был обделен сенсационными новостями и великими деяниями. Он был ребенком, когда Помпей Великий окончательно завоевал Азию, дошел до далеких Кавказских гор на границе Каспийского моря, передвинув границы Рима к границам парфян. Когда мальчик стал подростком, его дядя Юлий строил переправу через Рейн, вел морской бой в Ла-Манше и вторгся в Британию. Это был век, когда необычные люди совершали необычные поступки. Когда договоренности между государствами были слабыми и несовершенными, великие личности появлялись повсюду, справляя триумфы, соревнуясь и соперничая друг с другом. И как раз в то время, когда Помпей и Цезарь совершали дела, удивлявшие мир, Цицерон создавал латинскую прозу, которая соответствовала этим удивительным и достойным восхищения поступкам. Оглядываясь назад, мы можем наблюдать закат славы Римской республики. Молодой Гай Октавий, глядя вперед, мог видеть в нем блестящий восход нового, более героического века великих людей и мыслителей. Где и когда существовал мир столь единый, столь основательный и подчиненный закону, с таким управлением, которое служило благу всего человечества? Нигде и никогда!
Такие мечты и возвышенные суждения, возможно, пробудились в юноше при непосредственном контакте с Цезарем, его внучатым дядей, сердечным, дружелюбным, разговорчивым человеком, способным направить в нужное русло мысли и впечатления мальчика. Молодой Октавий непосредственно от Цезаря слышал рассказы, о которых мы читаем в книгах; он получил и прочел самую первую версию «Записок о галльской войне», которые сейчас известны каждому. Юлий никогда не был скрытным и молчаливым собеседником. Осторожный в выборе аудитории, умеющий донести свои мысли до тех, кто его слушает, он всегда охотно рассказывал и стремился убедить других в своей правоте. Можно не сомневаться, что, посещая свою племянницу Атию и ее мужа, он подробно рассказывал о том, что видел и совершил; защищал свою точку зрения и объяснял свои действия, критиковал действия других и во время застолий рассказывал такие истории, за которые современный историк заплатил бы какую угодно цену.[3]
Из последующих событий ясно, что мальчик проявлял необычный интерес к этим беседам и что дядя этот интерес и пытливый его ум направлял и поддерживал; ведь по прошествии времени Гай Юлий, уже приобретший неимоверную власть, которой были отмечены его последние годы жизни, все больше внимания уделял юноше как возможному своему преемнику и наследнику, который понесет дальше зажженный им факел и использует власть, которой он обладает.
Гражданские войны. Помпей Великий. Покорение Галлии. Очарование Юлия. Признание Октавия. Образование Октавия
Если и были ошибочные мысли и неточности в представлениях мальчика относительно этого величественного рассвета мира, именно Юлий мог указать на них. Он вспоминал самое начало событий; гражданские войны Мария и Суллы, возвращение Суллы из восточного похода, его италийские кампании и его диктаторство. Юлий, который был племянником Мария, пережил великие проскрипции; он лицом к лицом видел Суллу и сумел бросить вызов этому Меттерниху античности. Юлий, несмотря на ярые преследования, сохранил верность популярам – партии Мария и Гая Гракхов, которая настаивала на верховенстве народного собрания над олигархическим сенатом. Его неустанный труд и способность к интригам помогли возродить популяров, придать им новое направление и возродить прежние идеалы, а также организовать их так, чтобы они почувствовали свою силу. Юлий был не из тех, кто готов переносить страдания ради эфемерной иллюзии счастья и красоты мира, в котором он жил. Никто лучше его не знал об ужасах гражданской войны, которая разгорелась между партиями Суллы и Мария, о распространившейся по всей стране анархии и раздорах, которые омрачали историю тех дней; он знал о злоупотреблениях, из-за которых страдали провинции, и, уж конечно, он слышал собственными ушами подробности, которые всплыли во время суда над правителем Сицилии Верресом, тогда обвинителем выступал Цицерон. Он лучше других был знаком с коалициями, которые помогли сначала Помпею, а затем и ему получить исключительную личную власть для проведения тех грандиозных завоевательных мероприятий и новых начинаний, которые не мог, а порой и не желал осуществить сенат. Это он, Юлий, оставался в центре политической борьбы на родине, в то время как Помпей начал расчищать руины на Востоке, оставшиеся после полувекового правления олигархов. Помпей с его специально обученными отрядами освободил море от пиратов, сверг понтийского царя Митридата, укротил армянского царя Тиграна, реорганизовал Восток и обратил этот хаос непримиримых сил и неуправляемой активности в мирную, хотя и тяжелобольную после перенесенных бедствий провинцию; во всяком случае, начался процесс выздоровления. Именно Юлий своими политическими маневрами вынудил сенат признать законными действия Помпея. О том, что Помпей сделал не все, что нужно было, знали все. Угроза со стороны парфян дальше на востоке все еще препятствовала мирному сообщению с Азией. Когда известный богач Марк Красе попытался усмирить эти земли, ужасный разгром в Каррах подорвал римский престиж и свел на нет предыдущие усилия. Египет также оставался самостоятельным и независимым от Рима, управляемым потомками Птолемея Лага, полководца Александра Великого; он препятствовал мирным договоренностям на Востоке своими амбициями, неимоверным богатством и крайней неэффективностью безнадежно коррумпированного управления. Давно уже следовало подчинить и его, если бы в самом Риме не процветали соперничество и подозрительность. Египет был слишком жирным куском, чтобы быть поставленным под контроль одного человека. Египет продолжал представлять собой потенциальную опасность для остального мира, пока его ресурсы не перейдут в руки правителя, которому можно доверить эффективное правление… Все эти проблемы и неурядицы, как и многие другие, подтачивали жизнь богатого Востока и требовали разрешения. Помогая Помпею в его действиях на Востоке, Юлий не забывал и о собственном интересе, и Помпей отплатил ему за помощь, поспособствовав, чтобы Юлий получил командование в Галлии, таким образом дав ему возможность начать ее завоевание; отнести границы Рима к Рейну; навсегда покончить с угрозой галльского нашествия, которая веками нависала над Италией, и обратить самих галлов в мирных и оседлых, более заинтересованных в своем процветании, чем в захвате соседей. Смерть Красса в Каррах разрушила триумвират, который способен был осуществить эти гигантские задачи, а после этого Цицерон ухватился за Помпея и перетянул его на сторону сената. Однако к тому времени Юлий был слишком силен, чтобы кому-то подчиниться. Затем разразился политический кризис – возникли разногласия между сенатом и Помпеем, с одной стороны, и народным собранием и Цезарем – с другой. Намереваясь уничтожить человека, которого он боялся больше всего, сенат развязал новую гражданскую войну. В сражении при Фарсале Цезарь разбил войско Помпея, сбросил сенатскую олигархию и стал самым могущественным человеком в римском мире. Это было четыре года назад, когда Гаю Октавию исполнилось четырнадцать лет.
Такого человека навещал Октавий в его штаб-квартирах, где стояли непобедимые легионы галльской кампании; такого человека принимали они в семье во время его посещений племянницы и ее мужа![4]
Юлий всегда был приятен в общении, будь это богач или бедняк, не важно; он всегда стремился привлечь человека на свою сторону, дабы приобрести лишний голос или завоевать преданность новобранца. Он всегда готов был очаровывать, и он должен был очаровать своего внучатого племянника. Что за анекдоты и случаи из жизни он рассказывал! Что за истории о киликийских пиратах, испанских племенах, бородатых галлах и грязных бриттах! Какие истории – например, когда в Александрии развернули перед ним ковер, в нем оказалась розовая и улыбающаяся ему Клеопатра!.. Как он скрывался от противников – когда, например, нырнул в залив в Александрии и вода вокруг вскипела от посланных вслед стрел, он вынужден был плыть под водой, чтобы спастись!.. Однако притяжение было взаимным. Юлий не просто старался приобрести последователей, голоса или сторонников – он искал преемника. Очевидно, что внучатый племянник произвел на него впечатление. Он пригласил племянника с друзьями навестить его в Испании. Когда восемнадцатилетний парень, отплыв из Македонии на корабле, сбитом с курса бурей, слабый после кораблекрушения, сильно потрепанный, благополучно привел своих друзей, обойдя строй свирепых врагов, в лагерь дяди, Юлий был доволен! Такие вещи он ценил! В этом были видны мужественный дух и сила лидера – редкий и драгоценный дар, который он искал. Он продолжал осторожно наблюдать за юным Октавием и позаботился, чтобы тот получил образование, способное развить его наклонности. Юлий мог предоставить лучших наставников своего времени, и, разумеется, Октавий прошел хорошую школу, которая способствовала развитию его природной любознательности и усовершенствовала его интеллектуальный вкус, так что всю оставшуюся жизнь его интересовали вещи, требующие работы ума, хотя он так и не научился свободно говорить по-гречески.
Во всяком случае, естественно, он прошел школу, которая позволяет человеку ясно формулировать мысли для себя и передавать их другим. Использование понятного, простого и точного языка – одно из главных достоинств государственного деятеля; и это в его же собственных интересах, так же как и в интересах людей, его окружающих. Юлий, как известно всему миру, использовал прозаический стиль, который стал образцовым, и юный Октавий подражал ему в этой простоте. Он, правда, так никогда и не достиг такого уровня в классическом стиле, но зато обладал стилем выразительным и ясным, способным точно передать мысль. Это была проза делового человека, приспособленная для документов, переводов, писем и т. п. Тот факт, что он старался подражать Юлию в его манере письма, говорит о том, что он старался и думать как Юлий, ибо каков язык, таковы и мысли. Неумение свободно изъясняться на греческом, возможно, объясняется тем, что у него был латинский склад ума. Но он без труда читал по-гречески.[5]