Антракт
5 декабря, 1917
Дорогая мисс Виндикотт,
Надеюсь, ты не против, что я пишу тебе без разрешения. Мне столько всего нужно тебе сказать. Ничто на свете, кроме военного суда, не заставило бы меня сесть на поезд. Если бы мне не нужно было отправляться на войну, я бы не встретил тебя. Если бы я не встретил тебя, я бы не скучал по тебе так сильно.
Я надеялся, что с моим строительным опытом меня возьмут в Корпус королевских инженеров, но вместо этого меня назначили в пехотную дивизию. Я здесь уже почти неделю. Тренировки не так ужасны, как я себе представлял. Тестирования позволяют мне занимать мысли, а маршировка помогает согреться. Спать в палатке крайне неудобно. Мы находимся в нескольких милях от фронта, но все равно слышим отзвуки выстрелов и днем, и ночью. Единственное приятное занятие – разговаривать с товарищами по отряду. Думаю, здесь я найду себе пару-тройку добрых друзей.
Целыми днями мы занимаемся строевой подготовкой и маршируем. Смотреть на то, как конвои привозят с фронта раненых, очень тяжело. Среди новобранцев распространилась какая-то болезнь: время от времени кто-нибудь да сляжет с температурой и кашлем. Пока что я здоров и бодр.
Напиши мне в ответ, если захочешь, и расскажи о своей обычной жизни. Это поможет мне представлять мир за пределами нашего грязного лагеря. Расскажи мне о себе, о своем детстве, родителях, приключениях в школе и о том, чем ты занималась в свободное время. Мне кажется, что я хорошо тебя знаю, хотя на самом деле не знаю о тебе практически ничего, так что, пожалуйста, помоги мне восполнить эти пробелы. Расскажи мне, что ты любишь есть на завтрак, и какое имя выбрала бы для собаки.
Твой друг,Джеймс
* * *
11 декабря, 1917
Дорогой Джеймс,
Я бы назвала собаку Перчинкой. Мне всегда хотелось собаку. Когда я была маленькой, я читала книгу про мальчика Вилли и его замечательную собаку по имени Скаут. Я всегда представляла, что участвую в его приключениях и Скаут спит у моей кровати. В детстве я практически всегда занималась на пианино, а в оставшееся время читала книги. Я всегда хотела братика или сестричку.
На завтрак я люблю есть яйцо-пашот с тостами и апельсины, когда получается достать хотя бы парочку. Сейчас их так трудно найти. У вас в Челмсфорде так же строго ограничивают продукты?
Сейчас моя обычная жизнь в основном состоит из репетиций рождественского хора. Нужно отрепетировать много песен, и они позвали меня поучаствовать. Мне больше нравится аккомпанировать им на фортепиано, чем петь, но мне нужно отвлечься. Я не готовлюсь к прослушиванию в консерваторию так усердно, как должна, но мне не хочется жаловаться на свои занятия, пока ты спишь в палатке, маршируешь в грязи и ожидаешь отправки на фронт.
Но ты спросил про обычную жизнь, так что я ее описала.
Мама с папой наконец-то простили меня за то, что я не рассказала им о тебе. Мне так хочется, чтобы вы познакомились. У тебя есть фотография, которую ты мог бы прислать?
Мой папа, как ты уже знаешь, играет на пианино в варьете, и ему жаль, что совсем не остается времени пойти на рыбалку. Ему очень нравятся каштаны. Моя мама пишет сентиментальные стихи и держит в комнате столько ароматизированных саше, что папа начинает чихать, едва переступив порог. Ее руки совсем огрубели оттого, что она постоянно шьет рубашки и нижнее белье, чтобы заработать немного денег. Каждый год, на Рождество, я дарю ей бутылочку ароматизированного лосьона для рук.
Они оба просто замечательные, и я их обожаю. Они всегда ставят мои интересы превыше всего, и я чувствую себя ужасным человеком, потому что мне так хочется сделать что-то вопиющее и скандальное хоть раз в жизни.
А что насчет тебя? Как бы ты назвал собаку? Что ты любишь есть на завтрак? Тебе нравятся кошки? Какая у тебя любимая книга? Если бы ты мог выбрать для пикника любое место на земле, что бы предпочел? Расскажи мне о своем брате и сестре. И о самом глупом поступке, который ты когда-либо совершал.
ТвояХейзел.
* * *
16 декабря, 1917
Дорогая Хейзел,
Самым глупым поступком было пригласить тебя на танец. Посмотри, что творится со мной теперь.
Я бы не назвал это серьезной литературой, но мне понравился «Тарзан – приемыш обезьян». И еще «Книга джунглей» Киплинга. В школе я предпочитал «Макбета» «Юлию Цезарю».
Перчинка – хорошая кличка для собаки. Можно было бы завести вторую собаку и дать ей имя Соль. Кошки мне тоже нравятся, я бы назвал свою Имбирь или Мускат. Ну, в крайнем случае, Горчица.
Ты спрашивала про моих младших. Мегги пятнадцать, она все еще учится в школе и хочет стать машинисткой, но от стука печатной машинки у отца болит голова. Она постоянно жалуется на свои кудрявые волосы, но на нее всегда можно рассчитывать. Бобу тринадцать, он очень предприимчивый и упорный, а еще ему безумно нравится быть скаутом. Он проводит все свободное время в поле или в лесу со своим компасом и биноклем. Хорошо, что в Англии нет волков, а то Боба уже давно бы съели.
Я бы отправился на пикник туда, где очень жарко, в дикую природу. Может, в Конго или тропический лес Амазонки. Думаю, французская зима навевает такие мысли. Если бы на пикник заглянули африканские или южноамериканские муравьи, они бы, наверное, предпочли съесть меня, а не холодные сэндвичи.
Моя очередь задавать вопросы. Какая у тебя любимая книга? Расскажи про своих друзей и преподавателя по фортепиано. Если бы у тебя был маленький домик с садом, что бы ты там посадила? И если бы ты собралась делать что-то вопиющее и скандальное – что бы это было?
Твои письма приносят мне столько радости, словами не описать. Пожалуйста, не останавливайся.
ТвойДжеймс
* * *
23 декабря, 1917
Дорогой Джеймс,
Спасибо тебе за фотографию. Моей маме ты очень понравился, а папа сказал: «Хм!»
Книги: «Эвелина» Фанни Берни, «Север и Юг» Элизабет Гаскелл, «Грозовой перевал» Эмили Бронте.
Мои дорогие подруги – Джорджия Фэйк и Оливия Дженкинс. Мы вместе ходили в школу и дружим с детства. Они живут здесь, в Попларе. Джорджия очень смешливая, умеет постоять за себя и разбирается буквально во всем. Она работает волонтером в местном солдатском госпитале и планирует стать медсестрой. Оливия – ее полная противоположность. Мягкая и нежная. Она такая добрая и сострадательная, и мне кажется странным, что именно Джорджия хочет быть медсестрой. Оливия могла бы дарить больным надежду и успокоение. С другой стороны, Джорджия умеет сохранять ясный рассудок, когда кому-нибудь отпиливают руку. Может, ее закалили все те издевательства, которые ей пришлось пережить из-за фамилии – Фэйк[12]. Оливия уже обручена с парнем, который сейчас на фронте. Мне сложно это осознать. Кажется, еще вчера мы ходили на школьные чаепития в нарядных платьях.
Мой преподаватель по фортепиано просто замечательный, но при этом – настоящий тиран. Месье Гийом. Ему шестьдесят лет. Он занимается со мной с того момента, как мне исполнилось одиннадцать. Я знаю, что он меня любит, как и все учителя, и я тоже его люблю. Поэтому мне так больно видеть, как он во мне разочарован. Я никогда не оправдаю его ожидания. Война очень плохо повлияла на месье Гийома: ему тяжело видеть, как гансы[13] разрывают на части его родную Францию.
В своем саду я бы посадила нарциссы и тюльпаны всех цветов. А еще герань, чтобы поднять себе настроение, и ирисы с люпинами, чтобы они раскачивались на ветру. О, из-за тебя мне пришлось представить себе эту картину во всех красках. Как я смогу быть счастливой, если у меня никогда не появится маленького домика с садом? В Лондоне он бы стоил целое состояние. Даже в Попларе.
Что вопиющее и скандальное? Я уже над этим работаю. После того, как ты уехал, я подала заявку и теперь стану секретарем по культурно-развлекательному досугу в Юношеской христианской ассоциации, во Франции. Буду играть на пианино для солдат, тоскующих по родине. Родители умоляли меня заняться этим здесь, в Лондоне, но я хочу отправиться туда, где солдаты действительно нуждаются в том, чтобы отвлечься от войны. Я боюсь выступать, но этот страх не может быть сильнее того, что испытывают солдаты на поле боя. Гораздо лучше развеивать скорбь солдат, чем развлекать пожилых дам из нашего прихода. Я отправлюсь туда после Нового года. Мои родители уверены, что из-за этого я никогда не поступлю в консерваторию, но если Европа падет перед Германией – какая разница?
Уверена, тебе не терпится закончить тренировки, но я очень рада, что ты в безопасности от немецких пуль. Береги себя и одевайся теплее. Расскажи мне о своих сослуживцах. И нравится ли тебе рыбалка. Если нравится – папа будет счастлив.
Счастливого тебе Рождества. От мысли, что ты проведешь его в холодной палатке, у меня разбивается сердце. И все же, пусть этот день будет для тебя праздничным.
Искренне твоя,Хейзел.
Акт второй
Аполлон
«Я хочу быть готов» – 3 января, 1918
Третье января, 1918 года, два часа утра. Тридцать градусов ниже нуля.
Спасаясь от холода, Обри Эдвардс и сорок других солдат из пятнадцатого полка закопались в сено, разбросанное по вагону для перевозки скота. Через час после того, как отряд сошел с трапа американского лайнера «Покахонтас», они сели на поезд в Бресте и уехали в темную, заснеженную ночь.
Замерзшие, уставшие и изголодавшиеся, они думали, что направляются на фронт и уже к утру окажутся в пылу сражений. Даже поле боя казалось более привлекательным, чем их холодный вагон.
Колеса локомотива стучали по заледеневшим рельсам. Этот мерный ритм мог бы убаюкать изможденных солдат, если бы не чертовски холодный воздух. Они не слышали ни свистка, ни других привычных сигналов, которые ожидаешь услышать на железной дороге. Во время войны даже поезда хранят секреты.
Гарлем и дом остались далеко позади. Увидит ли он своих родителей снова? Попробует ли фирменный куриный пирог матери? Почувствует ли сладкий запах отцовской трубки? Обри снова хотелось услышать, как Кейт расхваливает его музыкальный талант перед своим сонным парнем Лестером за семейным ужином.
В день отплытия «Покахонтас» его отец пораньше вернулся с лакокрасочного завода, чтобы попрощаться с единственным сыном.
– Ты – достойный и гордый молодой человек, слышишь меня, Обри? – сказал он. – Этого у тебя не отнять.
Так ли это? Обри вспомнил Спартанберг. Разве те злобные продавцы и фермеры не сделали все возможное, чтобы лишить его достоинства?
– И всегда будь настороже, – предупредил отец. – На войне может случиться все, что угодно, но у того, кто держит ухо востро, больше шансов избежать опасности, – он сжал Обри в крепких объятиях. – Поставь этих немцев на место и возвращайся к нам.
Обри все еще ощущал, как усы отца щекочут щеку, а от его одежды пахнет краской.
Он достал руки из карманов и подул на них, но его дыхание стало ледяным прежде, чем достигло ладоней. Тогда он засунул их под майку. Пианист не может рисковать своими руками.
Может ли он все еще считать себя пианистом? Все остальные музыканты могли просто убрать свои инструменты в чехол и взять их с собой – но не Обри. Пианист должен играть, иначе его пальцы потеряют подвижность. А Лаки Роберт, будь он неладен, всегда получал фортепианную партию.
Группа две недели играла на борту корабля. Гимны, рождественские песни и джазовые импровизации на патриотические мелодии. «Марсельеза», и «Типперери», и «Собери свои проблемы», и «Где-то там». Но только днем. Чтобы остаться незамеченными, ровно в четыре часа вечера на корабле выключали весь свет. В любом случае, на старом лайнере «Покахонтас» не было пианино, так что Обри стал третьим барабанщиком. Прибыв в Брест, они устроили импровизированный концерт в парке. Обри играл на кастаньетах.
Французы устроили пятнадцатому полку теплый прием и остались в восторге от их джазовых импровизаций, но уже очень скоро голодным и уставшим солдатам пришлось сесть на поезд до следующей остановки.
Вдруг в темноте вагона для скота раздался голос. Он запел тихим, мягким баритоном:
Я ХОЧУ БЫТЬ ГОТОВ, Я ХОЧУ БЫТЬ ГОТОВ…
Остальные солдаты подняли головы и напрягли слух.
Я ХОЧУ БЫТЬ ГОТОВ, ГОСПОДЬ…
К нему присоединился еще один голос.
ВОЙТИ В ИЕРУСАЛИМ, КАК ИОАНН…
– О, да спите вы уже, – буркнул кто-то в дальнем углу.
Но было уже поздно. К поющим присоединился глубокий бас, а затем высокий тенор. Когда они дошли до слова «Иерусалим», кто-то начал выстукивать ритм по железной стене вагона. Тут и там раздавались усталые смешки, а квартет решительно набирал темп.
О, ИОАНН, О, ИОАНН, ЧТО ТЫ СКАЗАЛ?
Я ЗАХОЖУ В ИЕРУСАЛИМ, КАК ИОАНН.
МЫ ВСТРЕТИМСЯ ТАМ В ДЕНЬ КОРОНАЦИИ.
Я ЗАХОЖУ В ИЕРУСАЛИМ, КАК ИОАНН.
О, Я ХОЧУ БЫТЬ ГОТОВ, Я ХОЧУ БЫТЬ ГОТОВ…
Теперь к песне присоединились все. Направляясь на фронт в промерзшем вагоне, Обри чувствовал, как в животе теплеет, а по лицу расползается улыбка. Здесь его ребята, с которыми они прошли через многое. Что бы ни случилось – они будут петь.
Афродита
Хижина досуга – 4 января, 1918
Хейзел прибыла во французский город Сен-Назер утром четвертого января 1918 года.
Девушка не могла поверить, что это и в самом деле происходит. Всю свою жизнь она была укрыта заботливым родительским крылом, а теперь смотрела на то, как над холодными полями береговой Франции поднимается солнце. Розовое небо дарило надежду, а солнце золотило сковавший мир лед. Трудно было поверить, что этот изумительный рассвет озаряет землю, обескровленную годами войны, и что совсем скоро она встретится с тысячами солдат, которые нуждаются в утешении и успокоении.
Хейзел никогда не успокаивала даже собаку. Может, она совершила огромную ошибку, приехав сюда?
Поезд остановился на станции Сен-Назера. Хейзел встала со своего места и начала собирать вещи.
Когда поезд тронулся, на платформе осталось четыре человека. Молодая женщина с густыми светлыми кудрями и трое мужчин среднего возраста. Хейзел разглядела форму под пальто светловолосой девушки и обратилась к ней с вопросом:
– Извините, вы волонтер Юношеской христианской организации?
Лицо незнакомки посветлело.
– Да, – ответила она. – Вы тоже?
Хейзел кивнула.
– Как и я, – вставил один из мужчин. – Простите, что влез в ваш разговор.
– Я тоже, – сказали двое других.
– Приветствую. Добро пожаловать в Сен-Назер, – проворная пожилая женщина в узких очках спрыгнула с повозки и обратилась к прибывшим. – Значит, все здесь из христианской организации? – Она жестом приказала двум солдатам погрузить весь багаж в повозку. – Я – миссис Дэвис. Я работаю с мистером Уоллесом, главным секретарем. Идем, должно быть, вы проголодались.
После краткого знакомства пятеро прибывших забрались в повозку и сели на свои чемоданы. Миссис Дэвис подняла поводья, и лошади неспешно затрусили по направлению к лагерю. Курицы, бродившие вдоль дороги, с кудахтаньем уворачивались от лошадиных копыт, оставляя после себя тучи перьев.
Хейзел увидела вдалеке их лагерь, и ее сердце ушло в пятки. Он был таким серым и грязным. «А чего ты ожидала?» Она ведь хотела привнести немного радости в эти унылые пустоши.
Бесчисленные ряды солдат маршировали по промерзшей земле с ружьями на плечах. Большинство из них смотрело прямо перед собой, но некоторые любопытные повернули головы вслед проезжающей повозке. Кто-то встречался с ней взглядом – дерзким и вызывающим, у других на лицах отпечаталось скорбное одиночество. Прозвучал громкий голос командира, и все отвернулись.
Джеймс. Вечером она напишет ему еще одно письмо. Может, она писала ему слишком часто? Слишком много?
– Это не британские солдаты, – удивленно сказала блондинка. – У них другая форма.
– Британские? Святые угодники! – миссис Дэвис резко повернулась к девушкам. – Разве они не сказали, куда вас отправляют?
Хейзел съежилась от ее громкого голоса.
– В тренировочный лагерь Сен-Назера.
– В американский тренировочный лагерь Сен-Назера, – воскликнула миссис Дэвис. – Главное управление обязательно об этом узнает. Не сообщать волонтерам, куда их направляют! Это преступление!
– По ним видно, что они американцы, – светловолосая девушка вытянула шею. – Они просто огромные.
– Да, янки высокие, – признала миссис Дэвис. – К тому же, эти ребята провели последние четыре года, поедая домашние обеды своих матерей, а не замерзая в окопах. Поэтому они такие здоровые.
Она продолжила экскурсию по лагерю.
– Здания, стоящие рядами – это бараки. А вон там – столовая. Здесь есть конюшни и загон для скота: этот неприятный запах стоит из-за свиней. Вот тут наш госпиталь, а там, впереди – хижина досуга.
Хейзел представляла себе маленькое и простое здание, но местная хижина досуга оказалась огромной. Еще бы, ведь в лагере находились десятки тысяч солдат.
Миссис Дэвис провела их внутрь, где уже был накрыт стол к чаю.
– Напомните мне свои имена, – сказала она, жуя рулет. – В таком холоде я плохо соображаю.
– Я – Реверенд Скоттсбридж, а этот джентльмен – отец Мак-Найт из римско-католической церкви, – объяснил полный церковнослужитель. – Мы прибыли для того, чтобы предложить духовное утешение, да, отец?
– Если будет на то божья воля, – ответил священник.
Низкий, худой мужчина в выцветшем твидовом костюме протер очки карманным платком.
– Я – Горас Генри, – представился он. – Профессор на пенсии. Колледж Святого Иоанна.
– А! Кембридж! – воскликнул Реверенд Скоттсбридж. – Все лучшее для наших парней, – он подмигнул. – Даже если они прибыли из колоний.
Профессор сделал глоток чая.
– Они все «наши парни», – сказал он. – Даже американцы. Вечером я прочитаю им лекцию и, пожалуй, начну с курса английской истории.
– Вряд ли американцев это заинтересует, – заметила блондинка.
– Скоро узнаем, – мягко ответил профессор Генри.
– Поверьте, – сказала миссис Дэвис. – После долгого дня на плацу и в траншеях эти парни будут рады послушать даже лекцию о том, как сварить яйцо.
Профессор усмехнулся.
– Надеюсь, я придумаю что-нибудь получше.
В глазах отца Мак-Найта сверкнул задорный огонек.
– Сомневаюсь, что мы будем так же популярны, как эти юные леди.
Хейзел улыбнулась.
– Я – Хейзел Виндикотт, – сказала она. – Я буду играть на пианино.
Миссис Дэвис бросила на нее строгий взгляд.
– Ты хорошо играешь?
– Думаю, да, – ответила Хейзел. – Но я полагаю, это зависит от того, что вы подразумеваете под «хорошей игрой».
Другая девушка рассмеялась.
– Элен Фрэнсис, – сказала она. – У меня нет никакого определенного таланта, кроме способности заговорить кого угодно, – Элен подмигнула Хейзел. – Ты играешь на пианино, а я – в шашки.
Миссис Дэвис начала убирать со стола.
– Джентльмены, для вас есть свободный дом в поселении, недалеко отсюда. Вы, юные леди, займете пустующую комнату здесь – так будет безопаснее. Мы с мисс Рутгерс всегда будем по соседству. Мы бы поселили вас в общежитии для медсестер, но оно и так переполнено. К тому же, вам не придется бродить по лагерю после наступления темноты.
– Здесь много хижин досуга? – спросила Элен Фрэнсис.
– Две, – ответила миссис Дэвис. – Одна из них предназначена для черных: она находится в лагере Лузитания. Вам не нужно туда ходить.
В комнате повисла неловкая тишина.
– У них есть свои, цветные волонтеры, – объяснила миссис Дэвис. – Так что все в порядке. Уверена, они знают, чем развлечь солдат.
Отец Мак-Найт склонил лысеющую голову набок.
– О чем вы так переживаете, миссис Дэвис?
Она отмахнулась от этого неподобающего вопроса, как от назойливой мухи.
– В первую очередь, о безопасности девушек. В лагере полно молодых, импульсивных солдат, поэтому все мы должны следовать строгим правилам. Юношеской христианской организации совершенно не нужен скандал, особенно когда мы занимаемся такой важной работой.
Хейзел вспомнила слова своего отца. «Будь смелее меня».
– Я была бы не против играть во всех хижинах досуга, – сказала она. – Уверена, что черные солдаты тоже любят музыку.
Миссис Дэвис бросила на Хейзел укоряющий взгляд из-под очков.
– В этом нет необходимости, – она попробовала изобразить примирительную улыбку. – Эти американские негры и сами могут играть на инструментах. У них это в крови. Кстати говоря, завтра их группа выступит здесь. Думаю, вы сами убедитесь в том, что ваша более изысканная манера игры не придется им по душе.
Сердце Хейзел билось так быстро, что его стук раздавался у нее в ушах.
– Я думала, все солдаты нуждаются в развлечении.
Миссис Дэвис вздохнула и закатила глаза.
– Молодые идеалисты. Только такие и рвутся на войну, – пробормотала она и строго посмотрела на Хейзел. – Я не люблю использовать такой язык, мисс Виндикотт, но вы не оставляете мне выбора. От негров нельзя ожидать джентльменского поведения. Особенно по отношению к юным леди.
Хейзел никогда не любила спорить со старшими. Вызвать неприязнь миссис Дэвис в первый же день было бы очень глупо, но она должна была что-то сделать.
– Возможно, вы правы насчет некоторых из них, – сказала она. – Но в любой группе солдат найдется несколько человек с недостойным поведением. Я уверена, что большая часть – настоящие джентльмены, не хуже других.
Реверенд Скоттсбридж закашлялся, чтобы скрыть смех.
– Дорогая, у вас слишком мало опыта, чтобы распознать опасность, – он многозначительно кивнул миссис Дэвис. – Здесь полно гораздо более привлекательных молодых солдат, которые захотят послушать вашу игру.
Хейзел почувствовала, что ее тошнит. Значит, черные солдаты не такие привлекательные? И каким образом это вообще должно было ее убедить? Реверенд решил, что она приехала сюда ради симпатичных парней. В ней начала закипать злость.
Отец Мак-Найт бросил на Хейзел сочувствующий взгляд и закрыл глаза, словно молился.
Очевидно, миссис Дэвис не собиралась продолжать спор.
– Прошу сюда, девушки. Вот ваша комната.