История Артура Трулава

Elizabeth Berg

The Story of Arthur Truluv

Copyright © 2017 by Elizabeth Berg

Фото автора © Teresa Crawford

© Пузанов А., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

* * *

Посвящаю моим дочерям Джули Кринцман и Дженнифер Берте

Мы все знаем: существует что-то вечное. И это не дома, не названия, и не земля, и даже не звезды… Каждый в глубине души чувствует, что есть что-то вечное, и это вечное как-то связано с человеком.

Торнтон Уайлдер «Наш городок»^[1]

Долг честно отправляй – в том наша честь прямая.

Александр Поуп «Опыт о человеке»^[2]

Вот уже полгода с того ноябрьского дня, когда похоронили Нолу, его жену, Артур Мозес ежедневно приходит обедать с ней. Он доезжает до кладбища на автобусе и не спеша идет к месту ее последнего упокоения. Торопиться некуда – она будет ждать мужа там, когда бы он ни появился. Ныне, и присно, и вовеки веков.

Сегодня Артур задерживается у надгробия Аделаиды Марш – за два ряда от Нолы, в десятке могил в сторону. Родилась 3 апреля 1897-го, умерла 18 ноября 1929-го. Он медленно подсчитывает в уме. Тридцать два года. На всякий случай перепроверяет – было бы нехорошо ошибиться, стоя здесь, рядом с местом последнего упокоения. Артуру всегда с трудом давались вычисления, даже на бумаге, – можно сказать, математический кретинизм. Счетами обычно занималась Нола. Теперь приходится самому. Во всяком случае, Артур пытается: достает свой огромный калькулятор и изо всех сил старается сосредоточиться – даже радио не включает, – но в большинстве случаев все равно получаются какие-то совершенно невероятные, астрономические суммы. Иногда обращается в банк, там помогают, но неудобно им надоедать, и каждый раз не находишься. Нола всегда говорила, что у каждого свои таланты, и была права. Что хорошо удается Артуру, так это работать на земле. До выхода на пенсию много лет назад он трудился смотрителем в парках и до сих пор выращивает розы в садике перед домом. Огород на заднем дворе, правда, уже забросил…

Однако все верно: Аделаиде Марш было всего тридцать два, когда она скончалась. Не совсем юная, не ребенок, от вида чьей могилы щемит сердце, но и до старости ей оставалось еще долго. На середине пути – вот правильные слова. Жила, растила детей (на памятнике надпись «Возлюбленная мать»), и вдруг – что? Умерла, это понятно, но из-за чего? При родах, возможно? Артуру кажется, что она до самого конца всю себя отдавала семье, здоровая и жизнерадостная, и стала жертвой какого-то трагического происшествия или внезапной болезни. Еще он думает, что у нее были ярко-рыжие волосы и, как она их ни укладывала, отдельные прядки выбивались, обрамляя лицо, и ей самой, и ее мужу так даже больше нравилось. Артур просто знает это, и всё.

Последнее время такое случается чаще и чаще. Когда он стоит рядом с могилой со шляпой в руках, часть чужой жизненной истории доносится до него, как запах хлеба из пекарни, мимо которой Артур проходит каждый день по пути на автобусную остановку. Глядя на слегка просевшую землю на могиле Аделаиды, он видит ее любимое кружевное белое платье и глаза, один чуть больше другого, со светло-светло-карими, почти желтыми радужками. Цвета слабо заваренного чая. Слышит ее голос, высокий и чистый. Иногда она пела мужу – стесняясь, поздно вечером, когда они ложились спать. В свою последнюю ночь на земле она пела ему «Жаннин, в моих мечтах цветет сирень»^[3].

Еще кое-что: от матери Аделаиде досталось крохотное обручальное колечко с бриллиантом, которое она носила на золотой цепочке на шее: на палец оно не налезало, и к тому же так ближе к сердцу. Руки у женщины покраснели от частой стирки, спина, постоянно склоненная над корытом, в котором Аделаида купала детей, ныла, но она ни за что бы не позволила никому другому делать это за нее. Ей нравилось видеть их мокрыми, с прилипшими к голове кудряшками и разрумянившимися щечками. И можно было, как в младенчестве, брать их на руки и прижимать к себе, когда они выбирались из воды в развернутое перед ними, словно крылья огромной птицы, голубое полотенце… Нет, не голубое. А какое?.. Какого цвета оно было?..

Увы. На сегодня, кажется, все. Больше Артур ничего не видит. Он надевает шляпу, слегка касается ее в знак прощания и идет дальше, мимо других надгробий. Хорас Ньютон, Эстель МакНейл, Ирэн Саттер, Эймос Хаммер…

Добравшись до могилы Нолы, Артур ставит складной стул и с опаской присаживается. Ножки неглубоко уходят в землю. Осторожно подвигавшись и убедившись, что стул стоит надежно, Артур раскладывает на коленях еду. Сегодня на обед у него сэндвич с яичным салатом – настоящие яйца, настоящий майонез, и к черту доктора с его правильным питанием! Вдобавок щедрая щепотка соли – гулять так гулять!

Обычно лечащий врач сразу замечает отклонения от диеты, но все же не всегда. Однажды Артур съел целый яблочный пирог с ванильным мороженым и на следующий день, придя на прием, услышал: «Вы движетесь в верном направлении! Продолжайте и дальше в том же духе – справите вековой юбилей!»

Артуру восемьдесят пять, и, пожалуй, он действительно не прочь дожить до ста лет, пусть даже без Нолы. Хотя без нее, конечно, все не так. Совсем не так. Вот он смотрит сейчас на махровые нарциссы у соседнего надгробия – даже в этом теперь, когда ее нет, чего-то не хватает.

С наступлением весны земля постепенно оттаивает, почки на деревьях – словно женщины на сносях. Артур хотел бы, чтобы Нола тоже возрождалась снова и снова. Даже если они не будут вместе – лишь бы она жила где-то в этом мире. Пусть бы она вновь появилась на свет в какой-нибудь семье далеко-далеко отсюда, пусть бы они вообще никогда не увиделись – только бы знать, что Нола Коррин, Королева Красоты, вернулась туда, где должна быть. Там, где она сейчас – где бы это ни было, – ей не место.

Каркает ворона, и Артур оглядывается в поисках птицы. Та сидит на надгробии в нескольких шагах и чистит перышки.

– Кар! – отзывается он, радуясь и такой беседе, но ворона улетает.

Задрав голову, он смотрит в безоблачное, почти бирюзовое сегодня небо. Поднимает руку и разминает шею и затылок. Массаж приятен. Артур оглядывается: он один на огромном кладбище – будто владеет этим местом. Он ощущает себя богачом.

Артур откусывает от сэндвича, потом вдруг сползает со стула и опускается на колени у надгробия Нолы, прижав к нему ладонь и закрыв глаза. Немного поплакав, снова садится и доедает свой обед.

Встав, Артур складывает стул и уже собирается идти, когда замечает сидящую на земле, спиной к дереву, девушку. Торчащие темные волосы, бледная кожа, большие глаза… Джинсы порваны, как сейчас модно у молодежи, футболка висит, словно на вешалке. Вообще-то не помешало бы накинуть пальто или хотя бы свитер – не так уж сегодня и тепло. И почему не в школе?

Артур уже не первый раз видит эту худышку. Она каждый раз сидит у разных могил, никогда у одной и той же. На него не смотрит, уставилась прямо перед собой и с отсутствующим видом грызет ногти. Сколько ей – четырнадцать, пятнадцать? Он решает помахать ей, но она, заметив его, прижимает ладонь ко рту, словно в испуге. Кажется, она готова вот-вот вскочить и убежать. Не желая ее тревожить, Артур разворачивается и уходит.

Мэдди была словно в полусне, когда почувствовала на себе взгляд старика и увидела, как тот машет ей. Ее ладонь непроизвольно поднялась к губам, и он, поспешно отвернувшись, зашаркал к выходу, неся свой складной стульчик. Не хотелось бы, чтобы старик думал, будто испугал ее. Это вышло случайно. При следующей встрече надо будет спросить, кто у него здесь похоронен. Жена, скорее всего, но кто знает…

Мэдди смотрит ему вслед: фигурка все уменьшается с расстоянием. Вот он доходит до остановки и замирает, глядя прямо перед собой – не тянет шею, высматривая автобус. Такой не будет в нетерпении долбить по кнопке лифта, приходит в голову Мэдди, – просто станет спокойно ждать.

Достав телефон, она снимает крупным планом пучок травы, кору дерева… Развязав шнурки, стаскивает кроссовки, кладет набок и тоже фотографирует. Доходит до ближайшего надгробия и щелкает увядшие лилии на могиле – сердцевину цветка: изящно изогнутые тычинки, прямой пестик…

Смотрит на часы – 13.40. Дождаться здесь конца занятий, потом можно домой. Вечером они встретятся с Андерсоном, когда у того закончится смена. Он такой красивый, что просто ни одной мысли в голове не остается. Они познакомились в «Уолмарте», он там работает на складе. Мэдди шла к выходу, а Андерсон как раз появился из туалета, улыбнулся и спросил – уж не Кэти Пэрри ли перед ним? Можно подумать, они с ней похожи! Мэдди улыбнулась в ответ, и он пригласил ее съесть по хот-догу. Она немного испугалась, но все же согласилась. За едой они перекинулись буквально парой слов, но договорились встретиться еще раз тем же вечером. И вот уже три месяца вместе. Ей, правда, не так уж много известно о своем парне: служил в армии, любит собак, немного играет на гитаре… Однажды он принес ей подарок – жемчужину на золотой цепочке, которую Мэдди с тех пор не снимает.

Она немного сползает по стволу дерева, к которому прислонилась спиной, и, разведя колени, наводит камеру телефона на надгробия между ними. Щелк.

Большинство людей считают кладбище тоскливым местом. Мэдди же чувствует себя тут умиротворенно. Она предпочла бы, чтобы маму похоронили здесь, а не кремировали. Как-то по радио один парень сказал, что города мертвых на самом деле полны жизни, и это прозвучало очень верно. Да, так оно и есть!

На последнем свидании с Андерсоном Мэдди попыталась заговорить об этом. Они были в почти пустом «Макдоналдсе», и она вполголоса рассказала о старике, которого постоянно встречает на кладбище, о том, как он разговаривает с мертвыми. О словах парня с радио. Об умиротворении, которое чувствует там, среди усопших. Она считает кладбище чудесным местом. А что Андерсон думает?

– По-моему, ты просто чокнутая, – ответил он.

На нее будто дохнуло холодом. На несколько мгновений она оцепенела, глядя, как ее парень жует картошку фри, потом принужденно рассмеялась.

– Да, наверное. Можно я возьму одну штучку?

– Купи себе порцию, если хочешь, – откликнулся он, кинув на стол пару долларовых купюр.

Однако все же было еще подаренное ожерелье. И письмо с коротким стишком, присланное вскоре после их первой встречи: «Когда ты эти строчки прочитаешь, поймешь, как мне тебя уж не хватает». А в другой раз Андерсон покрыл Мэдди поцелуями, от макушки до пяток, не отрывая губ, спускаясь все ниже и ниже… От одного воспоминания на следующий день, за ужином, мурашки побежали по коже.

– Ешь уже, – буркнул отец.

Это был тот редкий случай, когда он удостоил Мэдди хоть словом. Обычно они ужинали молча. Оба знали, что задавать вопросы – себе дороже: в ответ не услышишь ничего хорошего. «Что нового на работе, папа?» – «Все как обычно». – «Как дела в школе, Мэдди?» – «Да так». – «Нравится курица?» – «Ничего». – «Может, включим «Игру престолов» вечером?» – «Смотри сам, если хочешь».

Снова взглянув на часы, Мэдди поднимается и идет на поиски другого местечка, где можно скоротать время.

Вернувшись домой, Артур достает из ящика почту и несет разбирать в кухню. В итоге все отправляется в мусорное ведро – ничего полезного, одна макулатура. Только зря тратил на нее остатки зрения. Наливает себе из кофейника на плите холодного кофе, садится, скрестив длинные ноги, и потягивает из кружки. Они с Нолой постоянно его пили, с утра до вечера. Артур вдруг замирает посреди глотка – уж не это ли и свело ее в могилу? Врачи ведь как-то предупреждали о переизбытке кофеина…

Закончив, старик споласкивает кружку и ставит вверх дном на сушилку. Он всегда пользуется одной и той же, коричневой с зеленой полоской. Для кофе, воды, иногда капельки виски, даже для слабительного. Жена любила разнообразие, а Артуру, в общем-то, все равно, из чего пить или что носить. Было бы удобно, и ладно.

В кухне появляется их кот Гордон. Подходит на негнущихся лапах прямо к Артуру, но по дороге все оглядывается, ища глазами Нолу. Все никак не привыкнет.

– Ее здесь больше нет, – напоминает старик коту и приглашающе похлопывает по колену.

Иногда Гордон запрыгивает и дает себя погладить, но чаще просто уходит. Говорят, слоны горюют по своим хозяевам. Кошки, видимо, тоже. И даже домашние растения. С ними у Артура, в отличие от садовых, на удивление, ничего не получается. Взгляд падает на узамбарские фиалки на окне. Безнадежно. Завтра придется выбросить. Артур это каждый день себе говорит. Нола так любила их гофрированные цветки… «Посмотри только», – сказала она, принеся их домой и щекоча пальцем под одним из них, словно под подбородком.

Поужинав мясными консервами, похожими на собачью еду, Артур поднимается в спальню, к кое-как заправленной кровати. Ноле было бы приятно, что он не забывает об аккуратности. Как ни странно, ему и самому это нравится. Не всегда станешь тратить время на то, на что обычно обращает внимание женщина, но некоторые вещи все же стоят того. Однако вот сиденье унитаза теперь всегда поднято. Есть и другие горькие радости, которые раньше были под запретом. Сигара прямо за обеденным столом. Подкопченные сосиски на ужин. И по телевизору можно теперь смотреть все, что захочешь…

Артур ложится. В мыслях всплывает та девушка. Жаль, что он ее потревожил. Всего-то помахал ей, а она так и вскинулась. Похоже, с мертвыми он теперь легче находит общий язык, чем с живыми. И все же, ему кажется, ее он тоже немного понимает. В следующий раз надо будет крикнуть ей: «Извини, не хотел тебя напугать!» И, может быть, она ответит: «Еще чего! Ха-ха!» Она появляется перед ним как живая – большие пальцы просунуты в поясные петли джинсов, в глазах скука. Они могли бы провести время вместе, поговорить… Артур познакомил бы ее с теми, кто лежит там, в земле – как он их видит, – если только она не сочтет его сумасшедшим. Может быть, и нет – судя по всему, у нее тоже есть свои странности. Надо будет спросить, не мешает ли ей кольцо, свисающее из носу, как козявка…

На следующее утро Артур просыпается так поздно, что уже пора обедать. Присаживается на краю кровати и выписывает ногами буквы алфавита, как велел доктор в качестве профилактики от артрита. Помогает, как ни странно. Из-под кухонной двери здорово сквозит – похоже, на улице холодно и ветрено. Май называется… На погоду сейчас совсем нельзя положиться. Ладно, неважно. Надо покормить Гордона и выходить. Дал слово – держи. Даже если самому себе.

Консервного ножа нет на месте. Винить некого – только сам Артур мог его куда-то убрать. В поисках он забирается в глубь ящика и обнаруживает там пластмассовые фигурки мистера и миссис Гамбургер. Господи, Нола хранила их все это время! Запылившиеся и потемневшие, они тем не менее смотрят все так же весело и задорно. У миссис Гамбургер длинные ресницы, розовые щечки и красное платье в желтый горошек, мистер Гамбургер в темно-коричневом костюме и шляпе-котелке. На муже микки-маусовские огромные черные ботинки, на жене массивные красные туфли на каблуках. Еще у нее были настоящие сережки в виде колец, но они не сохранились. Парочка держится за руки, словно готова вот-вот зашагать куда-то вместе…

В каком же году это было? Пятьдесят пятом? Пятьдесят шестом? Точно после войны в Корее. Стояла ужасная жара, готовить дома не хотелось, они пошли в закусочную и, уже уходя, купили эти фигурки. Нола все никак не могла выбрать между мистером и миссис Гамбургер и мистером и миссис Хот-Дог…

Артур вспоминает, что как раз перед этим они поругались. Они вообще редко ссорились, но тогда скандал был просто до небес. Из-за чего, теперь уже совершенно вылетело из головы, но Нола буквально визжала, как никогда раньше, и у нее все вены на шее вздулись. Артур еще подумал, что первый раз видит ее такой уродиной. Нехорошо, конечно, но что поделать? У всех бывают мысли, за которые потом стыдно. Главное, держать их при себе. Это и есть цивилизованность – хотя сейчас от нее мало что осталось.

Он ставит фигурки в центр стола, отступает и, уперев руки в бока, смотрит на них. Нола обожала такие вещички, как и тарелки в цветочек, конверты с птичками и букетиками… Мещанство, конечно, но все ее любили и прощали маленькие слабости.

– Мисс Харрис… – произносит мистер Лейв, учитель по английскому, когда Мэдди входит в класс. Больше ни слова, но остальное и так понятно. Вчера она пропустила занятия, хотя не была больна.

Пока она занимает свое место, мистер Лейв смотрит на нее, откинувшись назад и скрестив руки на груди. Кстати, его зовут Кэрол. Забавно, правда? Почти Король Лев. Жаль, нельзя его спросить, как так вышло. Он блондин, немного полноватый. Мэдди нравятся такие люди – ей они кажутся более дружелюбными. Еще у него очень бледная кожа, а звенья браслета наручных часов торчат во все стороны, как кривые зубы. Мистеру Лейву все равно, его это не волнует. Слова – вот что для него главное. От него Мэдди узнала одно из своих любимых – hiraeth, из валлийского, которое обозначает тоску по месту, куда не можешь вернуться или которого вовсе никогда не существовало; ностальгию, печаль и горе из-за навсегда утраченного. Это слово было в рассказе, который учитель им читал. Когда он поднял глаза от книги, в них стояли слезы, но никто и не подумал потешаться над ним после урока, что было настоящим чудом. Во всяком случае, Мэдди ничего подобного не слышала. Правда, с ней в принципе никто не разговаривает. Она та, кто на обеде всегда сидит в одиночестве, делая вид, что, кроме сэндвича, ей никто и не нужен. Точнее, сидела – теперь она просто туда не ходит.

Она не знает, почему одноклассники ее избегают. Не уродина, с чувством юмора, не дура… Может быть, просто потому, что чувствуют, как остро она нуждается в их обществе. Словно дети, тыкающие палками в слабое животное. В людях это есть, они находят удовольствие в жестокости.

Мэдди сползает на стуле пониже, чтобы мистер Лейв сегодня ее не вызвал. Что-то вроде негласного соглашения между ними, из-за чего он еще больше ей по сердцу. Будь в школе только он один, она ни дня бы не пропустила. Однажды она задержалась после урока показать ему снимок, который сделала, лежа под деревом и глядя вверх. Мистер Лейв высоко оценил фото, причем без капли фальши в голосе, и спросил: «Ты не придумала для него название?» Мэдди пожала плечами: «Небо в рамках?» – «Здорово!» – улыбнулся он.

От непривычной похвалы все у нее внутри сжалось, в ушах зашумело, тело вдруг стало словно чужим. С трудом дослушав, Мэдди едва смогла скороговоркой пробормотать «спасибо». Потом, уже дома, лежа на кровати, она еще раз пристально рассмотрела фото как бы глазами учителя, обдумывая его слова. Нет, ничего, кроме одобрения, в них не было. Значит… значит, так тому и быть. И снимок отправился в заветную коробку в глубине шкафа – из-под конфет «Уитменс», маминых любимых, по словам отца. Кроме этого, он мало что о ней рассказывал. Сама Мэдди ее не знала – через две недели после ее рождения та погибла в аварии. Ехала на прием к врачу. Отец специально отпросился с работы, чтобы отвезти их, но Мэдди как раз простудилась, и мама решила ее не брать, оставила с ним и села за руль сама. На перекрестке другая машина вылетела на красный свет…

Там же, в коробке, лежит найденная на книжной полке мамина фотография. Мэдди выпросила ее у отца. Тот долго не отводил от снимка глаз, потом протянул дочери. На нем мама стоит у забора где-то за городом, руки скрещены, на губах улыбка. Джинсы, белая мужская рубашка навыпуск с закатанными рукавами, волосы повязаны красным шарфом…

– Где это она была? – спросила Мэдди отца.

– Со мной.

– А куда вы ездили?

– На пикник.

Больше он ничего не добавил, развернулся и ушел, как бы говоря – хватит вопросов. Для него это слишком тяжело, вряд ли он когда-нибудь расскажет о маме больше.

Мэдди похожа на нее: те же темные волосы, широко расставленные голубые глаза, маленькая ямочка на подбородке. Так хотелось бы знать: есть ли между ними и внутреннее сходство?

Мэдди пишет стихи и увлекается фотографированием. В последнее время ей нравится снимать что-то маленькое с увеличением, чтобы можно было рассмотреть как следует. А в стихах она, наоборот, как бы сжимает большое, умещая его в поле зрения. Это у нее точно не от отца.

Мистер Лейв тем временем рассказывает о «Гамлете». Мэдди не слушает, она и так уже все знает. На прочтение им дали неделю, но она проглотила книгу за один вечер. «Быть или не быть». Да… вот в чем вопрос.

Артур, шаркая, подходит к плите и включает на максимум, чтобы разогреть остатки бобов. Потом спохватывается и идет к столу и обратно, поднимая ноги от пола: «Я не шаркаю, не шаркаю, видишь, Нола?» Добавляет к бобам кетчуп, кленовый сироп, порезанный лук, соус табаско и кусочки бекона из банки, которые на самом деле совсем не бекон. Отрезает кусок кукурузного хлеба, намазывает маслом, выкладывает на тарелку и вываливает сверху подогретые бобы. Потом открывает бутылку пива и садится ужинать.

Гордон запрыгивает на стол и пристально смотрит на Артура.

– Угощайся, – говорит тот, пододвигая коту свою тарелку.

Гордон садится, ровно поставив перед собой передние лапы, и аккуратно принимается за еду. Вдруг он останавливается, встряхивает головой, как будто в него водой брызнули, спрыгивает на пол и удаляется, возмущенно задрав хвост.

– Сам бы попробовал готовить. Думаешь, это так просто? – ворчит Артур, чувствуя себя уязвленным. Когда ты одинок, даже поведение домашнего животного может тебя обидеть.

Он подумывает посмотреть вечером телевизор, однако в последнее время с трудом выносит то, что там показывают. Как можно так себя вести на экране! Лучше просто прогуляться по кварталу. Только бы Люсиль Хауард не сидела у себя на веранде. Той только попадись – живым не уйдешь! Люсиль много лет была учительницей в начальной школе и до сих пор считает весь мир вокруг своей классной комнатой. Слишком уж любит всех поучать и вечно смотрит на тебя свысока. Однако, как ни странно, при мысли о возможной встрече старое, уставшее сердце Артура вдруг начинает биться быстрее. Возможно, просто аритмия, у него это бывает, но он предпочел бы другое объяснение. Слишком много всего сразу, скажем так.

Он смачивает волосы под краном на кухне, потом достает из кармана расческу и приподнимает кастрюлю, смотрясь в нее вместо зеркала. Кожа да кости – усох так, что мог бы в орудийный ствол поместиться. Однако в целом все еще ничего. Вполне ничего.

Когда Артур идет к выходу, за ним по пятам следует вновь появившийся Гордон.

– Хочешь на улицу? – придерживает для него дверь Артур. До темноты пусть гуляет – кот у него, по счастью, не охотник, за птиц можно не опасаться, проверено. Тот, однако, не двигается с места, только смотрит. – Просто решил меня проводить? Я через полчаса вернусь.

Говорят, котам все равно, дома хозяин или нет, но это неправда.

Проходя мимо дома Люсиль, Артур смотрит прямо перед собой – лучше не искушать судьбу. Однако соседка, разумеется, на месте и уже окликает:

– Артур! Заходи, посидим поболтаем!

Поколебавшись, он все же сворачивает к ее дому, дружески улыбаясь. Если бы еще не этот кошмарный парик, который к тому же криво сидит… Ужасно отвлекает. Так и хочется протянуть руку, натянуть поровнее и дружески похлопать по колену со словами: «Так-то лучше!» Только вот как бы не оскорбилась…

Вообще, Артуру кажется, главное, что приходит с возрастом, – это отказ от критики в чужой адрес и сочувственное принятие других такими, какие они есть. Неплохая компенсация, если подумать. К тому же Люсиль печет отличное сахарное печенье с корицей и всегда дает гостю с собой. Артур ест их потом прямо в постели – еще одно, что он не мог делать раньше, очередное горькое утешение.

– Садись, – указывает хозяйка на плетеное кресло, которое он всегда занимает, приходя к ней в гости.

Артур устраивается в гнездышке из подушечек в цветочек – одна сзади, две по бокам, еще одна на коленях. Не особо мужественно и вообще неловко так сидеть, но что поделать… Он никогда не понимал страсти женщин обкладываться этими финтифлюшками. Нола тоже ею страдала, каждый вечер приходилось буквально продираться сквозь них, чтобы забраться в постель.

– Так вот!.. – провозглашает Люсиль с ноткой удовлетворения в голосе, от которой Артуру становится несколько неуютно. – Это просто чудесно!..

– Да, спасибо, – кивает он.

– …Я только что узнала, – продолжает она, – оказывается, моя внучатая племянница беременна!

– Правда?

– Да, и представь – ей ведь уже сорок!

Артур даже не знает, что на это сказать. «Поздравляю»? «Ого»?

– Нынешняя молодежь… – качает головой Люсиль. – Они просто… Словом, я их совершенно не понимаю.

В животе у Артура вдруг резко начинает урчать. Он неловко ерзает в кресле. Люсиль, покосившись на гостя, продолжает:

– Нет, не подумай, что я жалуюсь. Старики всегда не понимают молодых, правда? Но не будем брюзжать. Надо быть благодарными и радоваться жизни. В отличие от них.

Живот прихватывает не на шутку. Господи, да что же такое?! Наверное, съел что-то не то. Артур осторожно поднимается.

– Боюсь… боюсь, мне надо идти. Спасибо… спасибо за компанию, – едва выговаривает он, с трудом сдерживая позывы.

– Но ты ведь только пришел! – восклицает Люсиль. В глазах у нее – нет, только не это! – вдруг мелькают слезы, увеличенные очками.

– Я кое-что забыл, – выдавливает Артур.

– Что?! – требовательно спрашивает она.

– Ну… долго рассказывать.

Ему нужно – просто-таки необходимо – в туалет. Неверными шагами старик направляется к ступенькам. Люсиль, поднявшись, семенит рядом, беспокойно ломая руки. От нее слегка пахнет ванилью.

– Надеюсь, я тебя ничем не обидела? Мы ведь соседи, Артур, и нас только двое стариков осталось на весь квартал. Я просто думала, мы посидим вместе, испекла апельсиновое печенье, и…

– В другой раз.

Артур спешит домой и едва успевает. Когда он наконец опускается на унитаз, на пороге возникает Гордон и садится, положив на лапки хвост. Хоть какая-то живая душа рядом…

Закончив, Артур моет руки и некоторое время стоит у раковины, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Он чувствует облегчение, которое приходит после выздоровления – не важно, как долго продолжался недуг. Ну, значит, все в порядке. Да.

Пройдя в гостиную, Артур поднимает жалюзи и бросает взгляд на веранду Люсиль. Зашла внутрь. Ну, возвращаться назад было бы глупо. Жаль, что он ее обидел, но теперь ничего не поделаешь. Голубое небо потускнело, тоненькие облачка стали пепельными. Скоро покажутся первые звезды. Он вдруг вспоминает, как Нола однажды сказала: что, если души умерших становятся звездами и смотрят на живых с небес? Это было незадолго до ее смерти, и Артур до сих пор сожалеет о том, как ответил тогда. Он поцеловал руку жены – к тому времени легкую-легкую, как будто от нее осталась лишь внешняя оболочка, – и сказал: «Нам не дано знать». Почему он не нашел других слов? Конечно, это правда, но можно было придумать что-нибудь получше, поубедительнее. Ему хотелось бы дать ей понять – одно можно точно сказать про великое неизведанное по ту сторону: все будет хорошо. Артур считает, что так оно и есть.

Он приоткрывает заднюю дверь, и Гордон немедленно выскальзывает наружу.

– Эй! – окликает Артур. – Ну-ка вернись!

Однако кот исчез. Еще одна причина для беспокойства. Недавно один из соседей сказал, что видел койота, как ни в чем не бывало идущего прямо по тротуару – представляете? Гордон уже староват для таких встреч. Сколько ему? Артур медленно подсчитывает в уме. Пятнадцать! Неужели столько времени прошло?!

– Гордон! – зовет он снова.

В кустах раздается шуршание, кот выскакивает на дорожку и, растянувшись на спине, внимательно на него смотрит.

– Иди ко мне, – говорит Артур, похлопывая по ноге.

Никакой реакции.

– Давай же! Кис-кис-кис, – закатив глаза и понизив голос почти до шепота, упрашивает он.

Безрезультатно. Остается последний способ. Артур выносит пакет с кормом и трясет им. Гордон, поднявшись, убегает.

Старик раздраженно выдыхает. Нет, если кого и заводить еще, то только собаку. Гордона выбрала в приюте Нола – ему тогда было едва шесть недель.

«Ты только посмотри на него!» – ворковала она всю дорогу домой.

Что там можно было увидеть, скажите на милость? Всего лишь белый котенок с коричневым хвостом, на тот момент еще безымянный. Нола предложила назвать его «Прелесть», что, конечно, тут же было отметено, как полная ерунда. Артур, однако, благоразумно молчал, только поворачивался всякий раз и с фальшивой хозяйской гордостью кивал: «Да уж!» Можно было подумать, они везут из роддома ребенка, которого у них никогда не было…

Артур заходит в дом, но дверь оставляет приоткрытой. Переоденется в пижаму, почистит зубы, умоется, протрет очки – тогда еще раз выглянет. Если кот не вернется – значит, сам виноват. Приятного аппетита тебе, койот.

Закончив с приготовлениями ко сну, Артур снова спускается. Гордона по-прежнему нигде нет. Еще раз окликает его, потом запирается и поднимается в спальню. Открывает книгу, но сосредоточиться на чтении не получается. Гасит свет и ложится, уставившись в темноту. На постель вдруг что-то мягко шлепается. Артур, подпрыгнув, вскрикивает, тут же устыдившись своего испуга – решил было, что летучая мышь упала с потолка. Однако это всего лишь негодяй Гордон.

– Ты где был?

Тот придвигается, сворачивается клубком и начинает урчать.

– Что, еще и погладить тебя? После всего, что я натерпелся по твоей милости?

Однако рука сама тянется. Потом, расположившись на постели, Артур включает свет и перед сном прочитывает несколько страниц своего вестерна. Засыпает со свернувшимся на коленях котом, чувствуя в груди будто надутый воздушный шарик. Маленькие радости и утешения…

В полночь Мэдди звонит Андерсону, стараясь говорить как можно тише, чтобы не услышал отец. Голос у парня сонный, и она тут же жалеет, что решила набрать номер. Однако теперь все равно ничего другого не остается, как брать быка за рога.

– Привет. – Получается как-то пискляво, по-девчоночьи, и она тут же старается взять на тон ниже: – Что делаешь?

– Сплю, что же еще!

– Ну прости, что разбудила. Просто ты говорил, что позвонишь сегодня…

– Правда? Извини. Но мы ведь только виделись… И… я был занят.

«Чем?» – так и вертится на языке, но лучше не давить лишний раз. И так ведь извинился. Мэдди спрашивает, как прошел день, но разговор совсем не клеится.

– Не хочешь встретиться? – предлагает она наконец непринужденно-игриво – во всяком случае, надеясь, что это прозвучит именно так. – Я могла бы ненадолго улизнуть из дома.