На гуме

– Братан, не обессудь, но ты только что подписался, что у тебя хуй маленький, – не удержавшись, рассмеялся Вова, – хомячок, это когда хуй вместе с яйцами в рот заглатывают.

Это было фаталити. Али сделался мрачнее тучи.

– Какой есть, братан, – с достоинством ответил он.

– Не, и как теперь с копейкой будешь решать? – вмешался в разговор Муслим.

– Не знаю, братан, пока в Москве потусуюсь, а там, может, в горы уйду – к Доке Умарову, вот к этим всем – воевать буду. Пахану в глаза теперь не смогу посмотреть.

В комнате повисла тяжелая пауза. За окном начинало смеркаться. Алишкин мобильный молчал, а на тумбочке у кровати язвой зудел неоплаченный счет на семь тысяч за обслуживание в номерах.

– Тормози, тебе же семнадцать лет сейчас? – спохватился Муслим, – ты ж с этих фраеров теперь спросить можешь, чтобы тебе копейку пахановскую вернули, если не хотят с законом проблем.

– Точно? – недоверчиво посмотрел на него Али, уже было смирившийся с долей мученика.

– Да. Надо только замутить все грамотно.

Это казалось реальным вариантом, и теперь нужно было действовать. В связях и возможностях Муслима не приходилось сомневаться, но вот Али казался подавленным и апатичным. Мы докурили шмаль и пошли в расположенную в другом конце номера сауну – раз уж до утра все было оплачено.

Попарившись часок, я, шлепая по залитому водой полу, превратившемуся в маленькое море от наших прыжков в джакузи с холодной водой, добежал до брошенных на полу джинс – из кармана доносился «Полет Валькирий».

– Почему ты даже не потрудился предупредить меня, что не собираешься домой? – раздался из трубки возмущенный мамин голос, – где тебя носит?

– Я в Орленке, ма…

– Что ты там делаешь? Опять какую-то гадость употребляешь?

– Да нет, же! Говорю, я завязал!

– Ты меня в могилу сведешь! Умаляю, Марк, не убивай себя – ради меня хотя бы! – после развеселого второго курса маме везде мерещились наркотики и, надо сказать, небезосновательно.

Не желая лишний раз заставлять ее нервничать, я простился с ребятами и отправился домой.

Позже я узнал, что побегав от отца еще пару недель, Али таки явился с повинной, и был сослан черт знает куда. Из университета его бы все равно отчислили, и только жаль было Свету, ревевшую по нему еще целый день.

7

– Короче, эта толпишка вся куда-то снялась, и мы раз на раз с ним остались, – делился впечатлениями Муслим, – я на него, короче, смотрю и понимаю – живым из-за стола выйдет только один.

– И че ты, три веса первого один убрал?

– Не, ну, по ноздре его пустить я вывез, но по итогу он меня разъебал. Охуеешь, брататуха, клиническая смерть у меня была.

– Не пошло, да, – ухмыльнулся я.

– Скорая, короче, приезжает, меня – в реанимацию – чо, интересуются, с тобой? Я говорю – шаурмой траванулся.

Мы посмеялись.

– Только это между нами, братан.

– Базару нет.

После этого инцидента Муслиму пришлось взять академический отпуск и временно перейти на постельный режим. Он жил в небольшом номере с удобствами в одном из корпусов высотки на Воробьевых, отведенном под аспирантские общежития. Номер был надвое разделен тонкой стенкой. Одну из комнат занимал сам Муслим, другую – его мама, тихая интеллигентная женщина, проходившая в МГУ преподавательские курсы повышения квалификации или что-то вроде того. Иногда, после или вместо занятий, я заглядывал к нему в гости – дернуть шмали и пообщаться на актуальные темы.

Окнами комната выходила на улицу Академика Хохлова, по которой туда-сюда сновали машины и пешеходы. Всю обстановку составляли письменный стол с навороченным компьютером, стул с аккуратно сложенными вещами, и плотно заставленная учебниками книжная полка. Еще была односпальная кровать, застеленная зеленым пледом из грубой искусственной шерсти, какие выдают в советских больницах, поездах, детсадах и прочих казенных заведениях. Расположившись на ней, Муслим увлеченно точил швейцарский армейский нож и слушал мои рассказы.

– И чо, и чо? – заинтересованно переспросил он, когда я вскользь упомянул об инциденте, произошедшем накануне между телкой малыша Гагика и Хуссейном.

– Да ничо. Гагик ей зачем-то признался, что мы в выходные стриптизершу драли.

– И чо она?

– Чо она – лицо кровью налилось – стоит, ща взорвется. И, короче, Хусик подходит – че говорит, сестра, почему без настроения? Без задней мысли, просто поинтересовался. А она решила походу, что он ее подъебывает. Иди, говорит, нахуй, Хуссейн!

– Да ну на хуй, – увлеченно улыбнулся Муслим, – а он чо?

– А он ей – на нахуй – леща дал, да так, что с нее штукатурка посыпалась, – ответил я, и воспроизвел куцую, но резкую пощечину, – причем при Гагике это все.

– Аааа, хайван, – от удовольствия Муслим открыл рот и сморщился, а взгляд его сделался восторженным как у ребенка впервые увидевшего салют.

– Гагик даже не рыпнулся.

– Еще бы он, бля, рыпнулся! – возмутился Муслим.

– Ну, хуй его, братан, – покачал я головой, – если бы Алисе так по ебалу дали, я бы впрягся.

– На каком основании? – спокойно поинтересовался Муслим, и, не дожидаясь ответа, добавил, – это, братан, по беспределу было бы.

– Почему? Если мою телку ударили, я не могу за нее заступиться?

– Ну, смотри, – Муслим набрал побольше воздуха в легкие и сделался очень серьезным, так что я сразу понял: будет ликбез, – каждое действие рождает противодействие, так? Она его нахуй на каком основании выслала? Ни на каком? Значит, он имел право, в качестве противодействия, дать ей леща. А если бы Гагик в ответку Хусика воткнул, его бы за беспредел разъебали и впрягаться за него никто не стал бы, потому что он не прав.

– Ну, это странно как-то, – уже не так уверенно ответил я, представив себя в такой ситуации. При подобном сценарии мои отношения с Алисой закончились бы в тот же день, а сам я чувствовал бы себя полным чмом. Я понимал логику Муслима, но согласиться с ней готов не был.

– Чо, странно? – резко одернул меня Муслим, – я тебе объясняю как есть. Хуссейн мог просто Гагику сказать, типа, научи свою телку этикету. Но он решил леща дать – имел право.

– Ну, если бы просто какая-то левая телка была – да. А тут, они ж встречаются год уже, – это казалось мне чудовищной несправедливостью – даже не то, что барышня получила по ебалу, а то, что ее бойфренд не мог за нее заступиться, – ты, Муслим, так говоришь, потому, что у тебя телки нет постоянной.

– Это не важно, братан, просто существуют понятия, – спокойно ответил он, – а я, кстати, охуеешь, уже осенью женатым человеком буду.

– Да ладно?

– Да, – на полном серьезе подтвердил он, – сам увидишь.

– Поздравляю. Кто она?

– Все увидишь, братан, когда время придет, – лукаво улыбнулся Муслик, и предложил, – курить кайф? Пошли на лестницу выйдем.

Заболтавшись с Муслимом, дома я оказался около девяти вечера сильно накуренный и сразу лег спать. Мечтательно повторяя в полузабытьи "Муслим женится», я расплывался в восторженной улыбке.

***

Проснувшись на другой день, ясным морозным утром на исходе февраля, я принял волевое решение не ходить на две первые пары. Заснуть мне уже не удавалось и, лежа на спине, я смотрел на звенящее голубое небо через окно над кроватью. Пронежившись в свежей, почти хрустевшей, постели до десяти, я сладко потянулся и встал; не торопясь умылся и, насвистывая какой-то жизнеутверждающий мотив, зажарил идеальную глазунью с целой горой бекона.

В МГУ я оказался ровно в полдень, в самый разгар большой перемены, когда коридоры первого гума засияли крупными металлическими пряжками DSquared, затопали недавно появившимися в Москве «уггами», заполнились задранными носами и всевозможными оттенками модного в том сезоне фиолетового цвета. Среди всего этого балагана я чувствовал себя как рыба в воде, разгуливая взад-вперед по длинному коридору, соединявшему два сачка. В тот день я задался целью дать жизнь новой сплетне – о казавшихся мне нелепыми планах Муслима, а потому, то и дело встречая кого-то из знакомых, к дежурным «привет-какдела» (на которые принято было отвечать теми же «привет-какдела») добавлял всякий раз анекдотическое ошарашивающее «Муслим женится!». Смысл этой фразы казался мне почти оксюмороном и чем-то потрясающе остроумным.

– Салам, братуха, – приветствовал меня Гамзатбек, крепкий парень со сплошной бровью, – как сам?

– Здарова, пойдет, – почти на бегу пожал я ему руку, и тут же закинул удочку с наживкой, – прикинь че!?

– Чо?

– Охуеешь! Муслим женится! – выпалил я, словно окатил его ушатом ледяной воды.

– Да ну нахуй?! – вытянул он удивленно лицо.

– Давай! Давай! – уже убегая, похлопал я его по плечу, оставив наедине с самим собой, как следует переварить услышанное.

Ах, если бы в те времена существовал Твиттер! Тема предстоящего бракосочетания немедленно вошла бы топ-тренды на несколько дней вперед.

8

– Тебе пахан сколько копейки в день дает? – поинтересовался Хусик у Мини-Геры, когда мы подошли к дому последнего (больше напоминавшему дворец) в тихом переулке в самом центре Москвы.

– Сто рублей, – с досадой выдавил тот.

– Ты че за бич, Гера! – не удержавшись, прыснул Хусик, – как ты живешь?

– Ну, утром за сотку до МГУ мотор ловлю, – начав зачем-то загибать пальцы, стал объяснять Гера, – потом на гуме терпилу нахожу и креплю нет-нет на монету, чтобы похавать, сушняк зацепить, туда-сюда, потом чтоб на моторе на хату вернуться…

– На метро вообще не ездишь?

Гера отрицательно цокнул языком.

– Какой ты у меня умница! – довольный ответом, Хусик приобнял его за плечо и легонько потряс.

На самом деле многие в нашем кругу жили по такой схеме – я сам не был исключением. Жизнь заставляла забирать у мажоров деньги, воровать телефоны и проворачивать всякие черняки… в сущности, только ради того – чтобы не спускаться в подземку и не ездить на маршрутках – с теми, кого мы считали лохами. Одним родители в итоге покупали машины, другим и дальше приходилось как-то крутиться.

У Геры машины еще не было, зато по выходным ему выделяли водителя, который параллельно исполнял роль бодигарда или, по-русски, хранителя его жабьей тушки. Высокий крепкий тип с непроницаемым арийским лицом, напоминал Дольфа Лунгрена в лучшие годы; держался достойно и мало разговаривал – возможно, именно поэтому производил впечатление человека неглупого и даже интеллигентного. С другой стороны, на фоне Мини-Геры это было не сложно.

В тот вечер мы с Герой и Хусиком отправились в переживавший не лучшие времена Инфинити – пребывавший буквально на последнем издыхании, за пару недель или месяцев до официального закрытия. На некогда кишащем жаждущими войти пятачке у входа было пусто. Лишь озорной ветер поднимал в воздух мириады блестящих снежинок и кружил их над головой одиноко несущего свою вахту фэйсконтрольщика, щуплого мальчика, которого всего пару лет назад самого сюда не пускали по малолетству. Два амбала-охранника смотрели на него сквозь стеклянные двери из теплого предбанника; они уже не казались мифическими титанами, сдерживавшими небосвод ныне утративших всякий прикладной смысл металлических перегородок. Пора было констатировать: эпоха подошла к концу. Никакого ажиотажа вокруг заведения давно не было. Лишь размалеванные грязнухи из спальных районов столицы зазывно крутили задами перед пятнадцатилетними кавказскими мальчишками в лихо подвернутых почти до колена джинсах, облегающих щуплые торсы алкоголичках и по-ковбойски завязанных на шее брендированых платочках. Мальчишки бросали на зады дерзкие взгляды из-под козырьков модных бейсболок – во всяком случае те из них, кто пришел в клуб без мамы. Очевидно, это и было новое поколение Rich&Beautiful, узнававшее о модных рэперских трендах из Фабрики Звезд – звезд нашинских, местечковых, вроде Тимати и Доминика Джокера, а не Снуп Догга и Пафф Дэдди.

На этот бал сатаны мы явились не по велению сердца, но по приглашению Габи, того самого, в шапке за восемьдесят тысяч. Он праздновал здесь день рождения.

Волчьи оскалы на небритых лицах встретили нас за именинным столом. Едва мы успели выпить за виновника торжества по бокалу Советского полусладкого, явилась официантка и сообщила, что депозит иссяк. Поэтому, закинувшись колесами, мы с Мини-Герой и Хусиком переместились в другой зал и выбрали стол по вкусу – благо свободных было предостаточно, лишь за одним дремал пожилой таксист в некогда солидном шерстяном пальто.

Все это время бедный охранник тусовался с нами. Будучи за рулем и при исполнении он не мог пить и вынужден был любоваться на обдолбанных с расширенными зрачками и позеленевшими иблами юнцов будучи абсолютно трезвым. Остановившимся взглядом он глядел сквозь нас и старался не вслушиваться в разговоры – видимо, приободряя себя тем, что во Вторую Чеченскую тоже было непросто.

– Четкая куртка эта? – спросил нашего мнения Хусик, демонстрируя обновку.

– Четкая, – кивнул я, – сколько копейки отдал?

– Сто долларов, – ехидно улыбнулся он, – гардеробщику в Скромном Обаянии Буржуазии.

– Это как?

– Ну, он сделал с понтом номерки перепутались, – объяснил Хус, – эту куртку я забрал, а хозяину этой куртки он мою старую всучил.

– Ай, ты чо за красавчик! – с подлинным восхищением воскликнул Мини-Гера.

Я же восторгов не выказал – пока слушал эту историю, меня начало мазать. Обволакивающий женский вокал окутывал звенящий бит, как машинное масло неугомонные шестеренки. Я запрокинул голову и еле слышно постанывал, закатив полузакрытые глаза и подергивая веками словно порхающий под абажуром мотылек крыльями. Заметив это, Герин охранник чуть не наложил в штаны.

– Смотри, что с ним случилось? Скорую нужно! – всполошился бедняга.

– Не-не, какую скорую, осади, – стал успокаивать его Хуссейн, – эу, Марк!

– Че? – откликнулся я, словно из другой комнаты.

– У тебя все по кайфу, братан?

– По кайфу.

– По кайфу, – перевел Хуссейн охраннику.

– Все равно, скажи ему так не делать, а то нас отсюда выведут, – немного успокоившись, попросил тот.

– Базару 007, только ты не уалнауайся, – услышав просьбу, ответил я, как ни в чем не бывало поднявшись в кресле.

Между тем бит все нарастал, и, наконец, фонтаном прорвался наружу. Взбодрившийся и воодушевленный, я попросил лениво зевавшую официантку принести мне чай без лимона. Украдкой почесав жопу, она послушно поплелась к бару.

Народ тем временем начинал прибывать – медленно, но верно. Я с интересом разглядывал входивших гоблинов и отметил для себя, что, несмотря на всю вопиющую безвкусицу развернувшейся вакханалии, ощущение праздника никуда не делось, пусть теперь это был праздник избалованных школьников и разряженных ПТУшниц.

– Я Геракл, сын Яниса, – с трудом открывая глаза, прохрипел вдруг Мини, схватив Хусика за рукав, – когда я вырасту, буду делать серьезный бизнес и ты, Хуссейн, сын Абубакара, будешь работать вместе со мной.

– От души, братан, – промычал Хусик, отпив из чашки горячего чая, разгонявшего действие экстази.

Он понимал, что Гера погнал, но относился к этому с пониманием, не желая обламывать кайф ни себе, ни ему.

– Передай, сушняк, ну, – протянув руку к бутылке воды, попросил я Мини-Геру.

Тот повернулся ко мне и, отпустив Хусика, схватился за мой рукав.

– И ты, Марк, сын… – тут он запнулся, – как пахана зовут?

– Лев.

– Серьезно? – Гера искренне удивился.

– Да.

– И ты, Марк, сын Льва (правильно?), ты тоже будешь со мной работать!

– Саул, братан, – поблагодарил я за щедрый аванс и напомнил ему о своей сиюминутной потребности, – сушняк передай все-таки. По-братски.

За свою короткую историю Инфинити знавал много великих и пережил не одно эпохальное событие, но подлинным апогеем существования клуба вне всяких сомнений стал визит родственника Габи, невменяемого абрека с непроизносимым именем, в полосатых брюках и туфлях с острыми загнутыми носами, растущими, когда он врет, подобно ослиным ушам Маленького Мука. Из-под расстегнутой до пупа рубашки торчал крупной вязи черный свитер при ближайшем рассмотрении оказавшийся колтуном блестящих смоляных волос. Общался сей персонаж исключительно междометиями вроде «аууооу!» и «эээууааа!». С этим битническим святым мне довелось провести вместе около четверти часа. Заглянув в зал, где располагались сцена и танцпол, мы с Хусиком сделали круг почета и направились было к выходу, но в дверях столкнулись с ним лицом к лицу. Жестом попросив внимания, он обнял нас за плечи и стал брызгать слюной изрыгая бессвязный рев, из которого я понял лишь два слова «тёлька» и «оу нахуй». Не успели мы кивнуть, как с трепетом осознали, на что подписались. Страстно желая общения с прекрасным полом, но, не имея даже минимального словарного запаса, родственник Габи просто преграждал проходящим мимо «тёлькам» путь, подняв вверх руки и выкрикивая «у! у! у!». При этом он крепко сжимал наши ладони в своих, так что мы с Хусиком, переглянувшись, не нашли ничего лучше, как последовать его примеру. «У! у! у!» слышали с трех сторон несчастные грязнухи, когда три нерусских парня зажимали их в кольцо и беспощадно лапали за едва прикрытые округлости. Пропустив через себя все тридцать присутствовавших в клубе грязнух, мы с Хусиком разыскали Геру и поспешили покинуть здание.

Той же ночью мы побывали загородом на дне рожденья Гериного знакомого. Явившись без подарка, Гера, как позже выяснилось, прошелся по спальням и украл три или четыре мобильных телефона у спящих захмелевших гостей. Возвращаясь в предрассветные часы в Москву, мы проезжали мимо завода, к которому вереницей тянулись замерзшие полусонные рабочие.

– Тихо-тихо, притормози один раз, – попросил Мини-Гера водителя и, высунув голову в окно, весело закричал, – ЭУ! БИЧИ, БЛЯ!

Рабочие даже не повернулись в его сторону. Однако, оставив «бичей» позади, черным пятном в боковом зеркале, Гера с негодованием обнаружил, что сломался стеклоподъемник. Произошло это, когда мы находились за двадцать километров от города, в то время как на улице стояла минусовая температура. «Есть Бог на небе» – подумал я и поплотнее затянул на шее шарф. Домой мы ехали словно в санях – с ветерком, закутавшись в куртки.

9

Настроение было приподнятое. Скурив в туалете точку гашиша, я направился в сторону деканата – забрать для военкомата какую-то справку. Пара уже началась и на сачке второго гума было безлюдно, лишь сатанист-первокурсник цветочным горшком сидел на подоконнике, потягивая через трубочку вишневый нектар. Мои шаги эхом отзывались в тишине огромного светлого холла с высокими окнами – им вторил гулкий топот каблуков дерзких туфлей безымянного абрека с эконом-фака, вышедшего мне навстречу с противоположной стороны.

– Братское сердце! – пожал я его мохнатую руку, когда мы поравнялись где-то на середине, – как сам? Как на хате?

– Здарова, братуха! Нормально. Как сам? У тебя по кайфу все?

– Пойдет, – отвечал я, между делом щупая его бицепс, – а ты – красавчик, как раскачался! Ходишь в зал, да?

На самом деле, для спортсмена он выглядел уж слишком солидно. Шелковая рубашка в золотых «огурцах» плотно облегала округлившийся на аджарских хачапури живот; сквозь кудрявую бороду проступал второй подбородок, а где-то совсем в зарослях угадывался третий.

– Ну, нет-нет тягаю чугун, – нисколько не смутившись, ответил абрек.

– Я ебу, ты машиной стал, – отойдя уже на шаг, покачал я головой и приподнял руку, – ладно, давай, брат, увидимся!

– Давай, братуха, – прощаясь, он поднял ладонь, и с самодовольной улыбкой пошел своей дорогой.

У южного входа в здание я встретил Ислама. Это был симпатичный улыбчивый парень из солнечной Ингушетии – высокий, поджарый, с черными волосами и модной прической под Биттлз (о чем он сам вряд ли задумывался). О нем как о Бенни из Города Бога можно было сказать – этот пацан «самый харизматичный гангстер в гетто» – под «гетто», разумеется, подразумевая МГУ.

– Ну, чо расскажешь? – сверкая крупными белыми зубами, поинтересовался Ислам, когда мы поздоровались.

– Да че рассказывать, Исламка, на второй паре с тобой виделись, – улыбнулся я, положив руку ему на плечо , – видел, вон, сатанист у нас на МГ завелся?

– В натуре, сатанист? – удивился Ислам.

– Ну да.

– Как ты это понял?

– Вчера с пацанами у комка петочились, так он у какого-то бедолаги душу покупал – тот ему расписку, а взамен копейку.

– Да ну нахуй! – оживился Ислам, – а вы чо?

– Ничо, посмеялись, разошлись.

– Где он щас? А ну пошли! – я не представлял, что Ислам собирается делать – воткнуть бедолаге в сердце осиновый кол или провести сеанс экзорцизма, но этот огонек в блестящих черных глазах явно не сулил сатанисту добра.

– Ислам! – только и успел я окликнуть, когда на месте, где он только что стоял, осталось облачко пыли.

– Что? – нехотя остановившись, обернулся он.

– Нам туда, – указал я в другую сторону.

Резко поменяв вектор, мы двинулись на сачок. Сатанист все еще сидел на подоконнике – бледный, с рыжими, убранными в конский хвост, волосами, в черном кожаном плаще и тяжелых ботинках. Рядом с ним мерно жевали картонную пиццу его флегматичные однокурсники – души этих он уже, видимо, приобрел. Заметив Ислама, быстрым шагом направлявшегося в их сторону, сатанист почуял неладное и вжался в высокий воротник своего плаща. В глазах его отразилась паника. Расстояние до неминуемого столкновения стремительно сокращалось – бежать было некуда, да и попробуй, побегай на такой платформе. Сатанист похолодел. Приблизившись вплотную, небритый широкоплечий парень в кожанном пиджаке решительно обратился к сидевшему рядом телу:

– Эу, ты тут душами барыжишь?

– Н-нет, – замотал головой флегматик, и кивнул на сатаниста, секундное облегчение которого снова сменилось смертельной тревогой.

– А, этот, да? – переспросил Ислам, – ты душами барыжишь?

– А что? – насторожился сатанист.

– Э, в плане, «что»? Интересуюсь!

Сатанист молча потупил взор.

– Э, да ты не уалнауайся, никто не тронет тебя, – засмеялся Ислам и потрепал бедолагу по плечу, – честно просто скажи при пацанах, ты или нет?

Несмело подняв глаза и убедившись, что его не собираются бить, сатанист немного расслабился и выдавил из себя:

– Я.

– И чо ты с ними делаешь потом?

– Ну, какая разница, – выражение в глазах сатаниста сменилось с «не бейте, лучше обоссыте» на «не мешайте работать»

– Чо он за тип, а? – усмехнулся Ислам, – я продать хочу, мне интересно чо ты с ней потом делать будешь.

– Ты ведь когда воду покупаешь, не отчитываешься продавцу зачем, – пожал сатанист плечами, чувствуя, как силы возвращаются в члены и постепенно прорезается голос, – хочешь пьешь, хочешь кактус поливаешь.

– Базару нет, – согласился Ислам, – так чо, у меня покупаешь?

– Покупаю, что ж не купить.

– Куроче, так тогда, – закончив с шутками, постановил Ислам, – давай, за пять касарей я тебе продаю. Чо там, подписать чо-та надо?

– Нет, слушай, я за пятьсот вообще-то беру, – возразил сатанист.

– И чо, продает кто-то?

– Да, со своего курса уже у многих купил.

Стоявшие рядом овощи закивали.

– Э, одно дело Мерседес, другое – самокат. Есть разница? Давай мозги не делай, у меня времени мало. Чо подписать надо?! Бабки разверни и разойдемся.

– Ну, у меня сейчас все равно ни договора, ни денег нет, – замялся сатанист.

– Когда будет?

– Не знаю.

– Э, ты чо мне мозг ебешь, а? – начал сердиться Ислам, – ты на Мировом господстве же учишься?

– Угу, – сатанист нервно кивнул, начав сознавать в какое дерьмо вляпался.

– Завтра будешь в МГУ?

– Не знаю пока.

– Э, в плане, не знаю? Короче меня не ебет, до завтра, чтоб нашел бабки. Если не принесешь, я тебя на счетчик ставлю – каждый день двести баксов капает. Ты уже подписался, что купишь у меня, так что я на эти бабки рассчитываю.

– Если надо, из-под земли достанем, – предупредил я.

– Телефон скажи свой, – достав из кармана золотой Сирокко, приготовился записывать Ислам.

Продиктовав номер, сатанист некоторое время не двигался с места.

– Ребят, извините, я на лекцию опаздываю… – наконец, промямлил он.

– Давай, успехов, – напутствовал Ислам, – не теряйся только!

Тот благодарно кивнул и, взмахнув плащом, скрылся за углом.

– Вот это я называю «взять сучка за жабры», – усмехнулся я, когда мы с Исламом остались вдвоем.

– Не дай бог бегать от меня начнет, – ухмыльнулся он.

Правда, в итоге сатанист так и не купил душу Ислама, на другой день отдав лишь залог в три тысячи рублей, после чего на месяц пропал из универа. Это стоило ему жизни. Не буквально, конечно – но через какое-то время я встретил его совершенно преобразившимся – с короткой стрижкой, в модной олимпийке и джинсах с блестящей металлической бляшкой на заднице. Однако, от поклонения дьяволу он так и не отошел, сделавшись клубным промоутером – организатором вечеринок на лимузинах и пароходах для ярких богатых студентов из разных российских городов.

***

– Братуха, у меня день рожденья в пятницу, – объявил мне безымянный абрек с эконома, когда днем позже мы снова столкнулись в коридоре, – подтягивайся на Инфинити часам к восьми, если чо.

– Братское сердце, очень постараюсь, – растроганно отвечал я, заранее понимая, что не получится.

10

– Ну, ты муслим же? – скорее утвердительно произнес Муслик, сурово глядя на Алишера, необъятно толстого таджика в льняных брюках со стрелками и такой же рубашке с коротким рукавом.

Алишер был героиновым принцем из Душанбе с отменно некрасивым лицом, испещренным красными прожилками, и с бегающими черными глазками, злыми и похотливыми, к тому же относился к типу людей, что верят в странные легенды, дескать, Александр Македонский был таджиком.

– Муслим, – с опаской отвечал Алишер.

– Ну, значит должен муджахидом быть, – Муслим развел руками, словно говорил: «ты не оставляешь мне выбора, сучок».

– А как мне стать муджахидом? – неловким движением Алишер смахнул с сального лба проступившие капли пота.

– Ну, надо в террористическую организацию вступить, – Муслим значительно поднял указательный палец и украдкой посмотрел на меня. Он был на взводе. В его спокойно-уверенных карих глазах вдруг промелькнули два маленьких Муслимчика, яростно лупивших кулаками о прозрачные стенки роговицы, желая приступом гомерического смеха вырваться на свободу.

– А сами вы, пацаны, из какой организации?

– Мы из этой, как его, бригада мучеников аль-Аксы, – серьезно ответил Муслик, и, насладившись гримасой ужаса на лице Алишера, посоветовал, – надо и тебе куда-то вступить – иначе уважать перестанут.

– Брат, мы мирный народ… – замямлил раскрасневшийся толстяк.

– Нихуя себе мирный, вы уже сколько лет друг друга из-за нарко-трафика крошите? А в Афгане кто пиздарез устроил? Я ебу, чо вы за мирный!

По лицу бедняги ураганом пронеслось отчаяние, он то краснел, то бледнел, а маленькие черные глазки готовы были выпрыгнуть из орбит. Неловко свесив толстые руки, увенчанные короткими пальчиками-обрубками, Алишер в молчании простоял около минуты. Муслим же, будучи в камень накуренным, не замечал затянувшейся паузы, так как замкнул на валявшийся у плинтуса фантик, принявший форму собачки.

– Ладно, пацаны, мне пора, – извиняющимся тоном, нарушил молчание Алишер, – лекция начинается.

– Чо? А, давай, братуха, – опомнился Муслим, – но ты смотри, решай этот вопрос, не затягивай.

Мы с Алишером, хоть и учились на одном курсе, виделись все же не часто – я редко ходил на занятия, а он почти не появлялся в кафе Макс. Следующая наша встреча случилась на экзамене по английскому – я явился одним из первых и в первых же рядах пошел отвечать. Английский мне приходилось учить еще с раннего детства, общаясь с незнающими ни слова по-русски волонтерами-американцами в мормонской языковой школе. Зато теперь это был единственный предмет, за который я всегда спокоен – ведь ты либо знаешь язык, либо нет – это не философия и не математика, билеты к которым можно выучить за несколько дней или тупо списать. Это касается и фонетики, с которой мне приходилось помучиться воспроизводя речь какого-нибудь принца Альберта, превозмогая свое закостеневшее Mid-Atlantic произношение, и грамматики, которую я никогда не знал, но говорил правильно по наитию.

Войдя в обшарпанную аудиторию с деревянными партами, исписанными непристойностями пополам с формулами из логики и высшей математики, я вытянул билет и уселся в первом ряду, прямо перед столом преподавателя, принимавшего экзамен у Алишера.

– So, what are the main functions of European parlament? – робко поинтересовался экзаменатор, в ответ на три предыдущих вопроса получивший лишь мычание и требование спросить что-нибудь еще.

– Эээ, – обреченно затянул Алишер, когда-то где-то слышавший, что на экзаменах главное не молчать.

– Все, это был последний шанс, – оборвал его препод вытерпев секунд двадцать, – ставлю вам «неуд».

– Но…

– Не но – нельзя сдать экзамен по английскому, если не знаешь языка.

– Как не знаю? Знаю!

– Значит, о европейской интеграции ничего не знаете.

– Знаю!

– А почему тогда мычите?

– Понимаете, я долго жил в Америке, свободно разговаривал на английском, но потом в аварию попал – амнезия! Все забыл! Теперь вы мне по-английски вопрос задаете, мне приходится с английского его на русский переводить, с русского на фарси, с фарси опять на русский, с русского на английский и только после этого отвечать.

– Пффф! – фыркнул экзаменатор и устало шлепнул себя раскрытой ладонью по широкому блестящему лбу.

– Facepalm! – улыбнулся Алишер.

– Удовлетворительно! – сдался препод, – давайте зачетку.

Сразу после экзамена я наткнулся на Алишера в очереди за хачапури. В небольшом кафетерии, расположенном во втором корпусе, в пятидесяти метрах от северного входа, собрались преимущественно плохо одетые и не вполне свежие студенты факультета высшей математики и кибернетики – ВМК – тут были и россыпи прыщей, и сальные патлы, и заклеенные скотчем очки, и даже крепкие фанатские плечи в спортивных кофтах из синтетической ткани. Все они явились полакомиться картонной пиццей, мороженным в ассортименте и молочными коктейлями, получаемыми через взбивание миксером дрянного питьевого йогурта со вкусом черники или вишни. Среди всей этой нелепой кучи возвышался Алишер в футболке с надписью Tajikistani penis и стрелкой, указующей на трехсотдолларовые джинсы с крупными литерами AJ на заднице. Он размахивал массивным брендированным портмоне и визгливым голосом доказывал что-то стоявшему рядом Исламу.

– Оу, че тут за хипиш? Че ты шумишь, Алишер? – будто так и надо вклинился я в очередь.

– Да у него второе имя Халк походу, – смеялся Ислам, – говорит, за две недели может согнать живот и пресс как у меня сделать.

– Главное правильно тренироваться, – взвизгнул Алишер, – мне это просто нахуй не надо – один раз уебу, мало не покажется.

– Он, видишь, с виду толстяк, но в теории бодибилдинга Шварцнегера схавает.

– Не веришь?!

– Братан, так только в фильмах бывает. Пресс – это самая труднонакачиваемая мышца в мире! – снисходительно объяснил Ислам и, купив минералки, вышел из кафетерия.