Московский дневник

Что бы вы делали в прошлом, если бы предоставилась возможность отправиться туда? Я говорю не о нашем прошлом, личном прошлом каждого присутствующего, а о том прошлом, ставшем коллективным достоянием. Куда бы вы отправились? Что бы вы там делали? Можно представить себя героем, вершащим историю и спасающим президентов, убивающим палачей, изобретающим прививку от чумы в Средневековой Европе. Деятельные люди будут деятельны в любом времени. Однако что можно взять с такого домоседа и ленивца, как я? О, я хотела бы отправиться в прошлое, чтобы просто там побыть. Как неверно наше представление о прошлом, как все зыбко и недоказуемо. И что есть прошлое или, говоря по другому, история? Высоколобые мужи не могут определить до сих пор, споря о том, что является историей, а что еще нет. Сошлись на среднем, что надо выждать поколение. Не очень-то твердая единица измерения. Вроде как за поколение вещи должны представать в другом ключе, становиться прозрачнее и яснее. Кажется, что все логично. Однако почему меня не оставляет какое-то смутное ощущение искусственности этой договоренности. Так ли много вещей (не считая технического прогресса) изменяется в течение одного поколения, двух, десяти? Читая заметки, записки и дневники первой четверти прошлого века, все больше убеждаюсь, что много вещей остались неизменны. Эти наблюдения сегодня основываются на дневнике Вальтера Беньямина, имя которого было на слуху, но с работами его сталкиваться не приходилось. Как не приходилось обращаться и к его биографии. И вот я начала читать его «Московский дневник», посвященный пребыванию в Москве в конце 1926-1927 годов, ловя себя на таком смутном ощущении того, что тектонические сдвиги, которые пыталась произвести советская власть, оказались всего лишь тоненькой пленкой на теле народа. Беньямин активно использует термины «пролетарский» и «буржуазия», показывает реалии современного советского государства, но, вместе с тем, я смотрела на фотографии 30-х годов и видела ту самую, что я сделала за день до этого; читала про красивые шкатулки, вспоминая рассказ про те, что совсем недавно купила иностранная знакомая, восторгаясь их красотой так, как делал это Беньямин. И никто не может утверждать, что главным трендом осеннего сезона не станет схожая мода с той, что просматривалась на московских улицах 1926 года. «Московский дневник» поделен на две части, если отбросить примечания. Первая – дневниковые записи Беньямина, полные ежедневной рутины, страстей и разочарований. В Москву Беньямин отправился не просто так, ткнув пальцем в глобус. Он поехал за женщиной, отношения с которой стороннему читателю дневника показались крайне странными и слегка запутанными. Ася (почти что Лилечка) проводила какую-то загадочную политику в отношениях с Райхом и самим Беньямином. Это навевало воспоминания о других парах того времени, читать про которые приходилось до этого. Все проникнуто таким духом нового, советского, и старого одновременно. Особенно эти фотографии, сопровождавшие текст, мало с ним соотносившись, однако. Они иллюстрировали совсем несоветские позы, соединяя советское с каким-то модернистским театром дореволюционных годов. И эта преемственность протягивается через Беньямина к нашему времени и ко мне, как читателю его дневников, образуя другое измерение, где мой личный опыт накладывается на его дневниковые заметки, порождая что-то странное, важное только для меня и, скорее всего, только в момент чтения. Приехав для поиска любви и работы, Беньямин уезжает почти ни с чем, не завоевав сердца Аси до конца, не найдя работы, передумав вступать в партию. Кажется, что такое разочарование в конце сводит весь результат его поездки к нулю. Однако он пишет интересные заметки, составляющие вторую часть «Московского дневника». Эти заметки представляют собой краткие записи, посвященные разным темам, начиная от социальной жизни советских граждан и заканчивая поэтичными описаниями игрушек и кукол. В небольших очерках Беньямин суммирует свои впечатления от проведенных дней, представляя читателям выжимки о явлениях советской жизни, используя многие удачные обороты из дневника. Например, о пропагандистских плакатах на трамваях – очень странный способ распространения информации, но в стиле нашего правительства, креативного и беспощадного. Или вроде стоящих по обочинам торговцев мелочью, новом театре, почитании Ленина. И отдельно хочу выделить описание советского киноискусства. До наших дней дошло мало пленок со старыми советскими фильмами того времени. Многие повреждены или утеряны. Смотреть остальные фильмы понравится только киногурманам. Однако именно на отношении государства к киноискусству я бы хотела заострить здесь внимание, раз уж с этим самым государством и киноискусством приходится иметь дело сейчас. Беньямин пишет «О положении русского киноискусства». Хочу тут тезисно передать то, что он пишет, чтобы каждый сам для себя решил, насколько это соотносится с современной действительностью: русские некритичны к собственному кино; иностранные фильмы видят редко, поэтому прокатывают дешевые подделки; сильная цензура в темах; плохо с комедиями; хорошие фильмы, в которых русские сильны, не смотрятся массовой публикой; Россия – шестая часть мира, очень разнообразная, что отражается в кино; много разных актеров, нет примелькавшихся лиц; фильмы – источник информации и средство просвещения; кино – средство управления народом. Как вам такое? Дневниковые заметки – очень специфичный исторический источник со многими «но», также специфичный жанр, очень субъективный и одновременно максимально приближенный к реальности. Чтение дневника не всегда может приносить тонны полезной информации. Особенно, если его автор не с полки любимых. Для меня в таких случаях важно именно то, как современность перекликается с изображаемым и как моя жизнь резонирует с авторской. Это был немного странный, но интересный опыт.

Дневник путешествия знаменитого немецкого культуролога в Москву: декабрь 1926 – январь 1927 оказались для Беньямина временем неудач в профессиональной и любовной жизни. В Москве его никто не знает, попытки устроиться немецким корреспондентом русской прессы оканчиваются провалом, любимая женщина (Ася Лацис) говорит ему, что он прошляпил свой шанс стать её мужем. Картины московской нищеты, холода, повальной «осторожности» в выражении собственного мнения (в послесловии Рыклин, удачно цитируя место из дневника, называет её «осторожность здесь») даются в мелочных, избыточных описаниях. Беньямин лишён голоса (он не знает русского), поэтому вынужден полагаться на зрение. В этой мелочности, вещности, в этом внимательном вслушивании (всматривании?) в язык вещного мира и раскрывается метод Беньямина, возможно, полнее, чем в его философских работах.Мне не хотелось бы писать в связи с дневником о сексуальности мысли Беньямина или о том, как в дневнике отражены темы его поздней философии, но о политическом измерении его сексуальности не сказать нельзя: Москва кажется уже пережившей термидорианский переворот, слово партийного руководителя (например, Радека) уже значит больше, чем слово специалиста (впрочем, «специалистов», как и критиков, в СССР в известном смысле не существовало). И больная, нищая Ася кажется сошедшей со страниц романов Оруэлла или Кёстлера «уверовавшей», ведомой Партией неведомо куда. Сходство описаний современной Москвы с Москвой 1927 года обманчиво: там, где жили они, история ещё не остановила свой ход.Интересны наблюдения Беньямина о театре, о советском кино, о новых коммунистических ритуалах… Правильным также кажется акцент в послесловии на страсти Беньямина к коллекционированию. Но этот дневник не хочется укладывать в серию «Россия глазами Запада», которую Рыклин тщательно документирует: де Сталь – де Кюстин – Дюма – Жид – Рассел – Фейхтвангер – Стейнбек. В нём остаётся что-то, несводимое к нытью несчастливо влюблённого или рефлексии философа: эти фрагменты не образуют целого. Москва Беньямина – тот город, который все мы надеемся обрести, но никогда не сможем, потому что мы проиграли ещё до того, как сошли с поезда, знание о чём едва ли заставит нас сдать билет.

Насколько мне нравится автофикшн, настолько формат дневников не подходит для восприятия и кажется бесконечно долгим, скучным и неинтересным. Перед этим дневником прочитала книгу время магов и приблизительно в общих чертах знала о чем будет дневник и как в Москве и по какой причине оказался Беньямин. Отдельно с некоторыми работами Вальтера Беньямина была знакома и возможно дело в переводе, но именно его работы довольно сложно читать, то есть сам текст выстроен неудобоваримо, на мой скромный взгляд.Интересно сопоставить дневники про Париж Родченко 24 год, дневники Беньямина 26-27 год. Если в первом случае было сравнение Европы и советской России глазами пролетария, то в данных дневниках наоборот сравнивается Россия (Москва) и Берлин глазами европейца. В целом есть ряд любопытных моментов, но не более. После прочтения было очень ясное ощущение, хорошо, что я не живу в то время, после нэпа там как раз началось заворачивание гаек и репрессии массовые, которые естественно в дневник не попали. Не поняла отношений странных с Асей и ее дочкой и Беньямином и Райхом. Вот еще момент книги это подбор фотоматериала, честно говоря, фото были немного раздражающим фактором поскольку не совпадали по моему скромному мнению с атмосферой книги и с последовательностью истории, как будто просто рандомные фото того времени собрали, относящиеся к театру, к Москве. Возможно у этих фото есть причина почему именно они выбраны, но в книге об этом нет информации. В целом скорее всего дневники не мой формат.