Призраки оставляют следы

Топорков отвернулся к окну, помолчал, пряча огонёк сигареты, поёживался, развернулся рывком к Ковшову, протянул удостоверение, зажигалку-пистолет:

– Бери! За то, что мал-мал прибил… извини… сам понять должен. Откуда мне было знать.

Данила принял удостоверение, сунул в карман зажигалку.

– Я когда с Ёлкой всерьёз встречаться стал, – продолжал Топорков, – и не замечал, что у бати с Ханом тоже дружба водилась. А в тюрягу угодил, батя ему в ноги бросился. Тот пообещал сменить гнев на милость, но обманул. А когда батя снова наведался, на порог не пустил.

Данила, сочувствуя, повёл плечами, но промолчал, голова его была занята другими мыслями.

– А недавно Хан сам за батей послал. Прошлое вспомнил, архивами заинтересовался, не припрятал, мол, чего? Батя божится – как можно! Хан заявляет, что особо важного там не должно быть, но могли заваляться разные бумажки про давние, революционные будни. А сейчас, мол, мода пошла прошлое ворошить, самим Сталиным погнушались. Извратил все его дела Хрущёв, все его победы. Доберутся и до нас… Батя кумекать начал, про что тот намекает, а Хан ему напрямки – спалить надо весь архив. Пошёл вроде слух, что собираются его в город перевезти, надо опередить. За эту услугу пообещал Хан похлопотать за меня, освободить раньше времени… Батя глаза выкатил – как спалить? Посадят! А Хан на смех его поднял, – твой архив в полуразвалившейся избе хранится, электропроводка – сплошная гниль, устрой, мол, короткое замыкание, изба сгорит в несколько минут, как спичка. Комар носа не подточит. Ты архив не строил, тебе он в наследство достался, ты лишь бумажный хранитель, с тебя, стрелочника, никакого спроса. Зато сын на воле! А не можешь сам, попроси сынка, то есть меня. Его отпустят на время. Пусть обтяпает, а Карим прикроет. А потом полная амнистия… Вот батя и рванул ко мне…

Данила с интересом прислушался. Давние революционные события больше походили на нереальные фантазии, но последние слова тревожили, представляя криминальный интерес.

– Поведал мне батя обо всём этом, – продолжал Топорков, – и не поверили мы Хану. Я так скумекал: избу с архивом райсовета спалить он и без нас может. Зачем свидетели? Но здесь вдруг батя понадобился? Значит, и от него избавиться желает Хан. Отец – единственный свидетель всего, что тот творил. Вот и придумал Хан одним хлопком все свои чёрные дела прихлопнуть…

– А почему?.. – начал было Данила.

– Есть и этому причина, – прервал его Топорков. – Я расспрашивал своих. Есть на зоне авторитеты. Слышали. В Москве съезд прошёл, на котором Хрущёв выступал. Самого Сталина из мавзолея попёр. Много времени прошло, конечно. Но и до нас волна докатилась. Видать, закачалась земля и под такими, как наш Хан. Хрущёв хоть на пенсию ушёл, но дружки его верные остались, у нас на зоне народ ждёт, должно быть обновление. Как?.. Логично?

Ковшов пожал плечами с сомнением:

– Если кого и коснётся, то политзаключённых. Да и пустое это дело. Времени-то уже сколько прошло с того съезда.

– Не враз. Россия – страна большая. Докатится, – не унимался Топорков. – На зоне давно ждут амнистии. Если б разговоров не было, я б и не знал. А то чего бы Хан зашевелился, а?

Данила понял, что возражать бесполезно, очень уж горели глаза Топоркова, и сам он весь светился в своей прозорливой догадке.

– Народ не тот стал, – волновался рассказчик. – Звон по зоне идёт, новой жизни заждались, мы хоть газеты и не читаем, а что наверху, в Москве случись, у нас свой телефон отзванивает. Ещё чище и с подробностями, о которых и вам не знать. Вот Хан и зашевелился. Как думаешь?

Не дождавшись ответа, Топорков заторопился, затараторил:

– Я с зоны легко ушёл. Хлебники да шерстяные помогли^[7]. Батю в городе у Большого Ивана^[8] в надёжном месте оставил. От Хана подальше. Ему здесь делать нечего. На воле сам погулял трое суток и ног не замочил^[9]. Фартило поначалу, всё в цвет, в архиве сам побывал, сгрёб там бумажки, которые батя велел собрать. Всё тихо, следа не оставил. Засобирался уже возвращаться… Палить архив не стал! – опередил он Ковшова, сунувшегося было с вопросом. – Зачем палить? Нам, уголовке, ещё одной статьи не надо. Мы с батей по-другому всё надумали обтяпать. А то, что Хана тревожило, мне батя заранее передал. Он, как знал, ту бумагу о расстреле рыбацкой деревни при себе схоронил. Что уж там помешало, что у них с Ханом вышло, но утаил он её от остальных. Может, тогда уже Хану не верил… Не пытал я батю. Да что я тебе размусоливаю! – Топорков дёрнулся в чувствах, рванул на груди ворот и рывком достал, протянул Ковшову что-то.

Это были свёрнутые несколько раз листы бумаги. Топорков засветил фонарик:

– Читай. Только осторожно. Попортились от времени уголки.

Данила принял фонарик, осветил жёлтые измятые листы, с трудом разбирая, попробовал прочесть:

– … приговорить всех… ниже обозначенных поимённо… к высшей мере пролетарского возмездия… и защиты трудового народа… расстрелять… Приговор привести к исполнению немедленно… Сидоркина Павла, Сигизекова Ермека, Усманова Толгата…

Он поднял испуганные глаза на Топоркова:

– Тут их много. Это те самые?

– Там они все, – мрачно кивнул тот. – На трёх листах как раз уместились. Всех перечислил Хан. Никого не забыл. Аккуратный в бухгалтерии, гад!

– Так это же что выходит?.. – заикнулся было Данила.

– Это тебе будет пропуск к бате. Всех без суда и следствия Хан грохнул тогда в той деревне. Об этом листки. Если Кариму достанутся, непременно к Хану попадут. Поэтому тебе и доверяюсь. Найдёшь на воле батю. С ним к своему главному прокурору явитесь в область. Ему батя всё и поведает. А бумаги – единственное подтверждение. За ними я из лагеря и бежал.

От волнения или по другой причине голос Топоркова прервался, он хотел ещё что-то добавить, но совсем осип и полез за бутылкой.

VIII

– Ты ничего дурного не думай, – наконец успокоился, пришёл в себя Топорков, губы рукавом обтёр, на Ковшова зорче глянул. – По нашей задумке, я сам с батей хотел к Главному вашему заявиться и враз во всём покаяться, но подвела Фёкла, зараза! Сдала меня легавым. Послал я её за водярой, она только за ворота шмыганула – и к ним. Дошло до Карима. Я лишь первую бутылку откупорил, хотел перед тем, как отчалить с этих мест, отметить удачу, а в окно глядь – менты уже обложили, гвалт подняли – выходи! Сдавайся!

– Так ещё не поздно, – подхватил Данила. – Это неплохой вариант. А бумаги я доставлю по назначению.

– Нет! – вырвал из его рук листы Топорков. – Карим меня в живых не оставит. Нет мне отсюда хода. А про клятву ты забыл?

– Не забыл я ничего. Живым ты больше и отцу, и себе поможешь.

– Ну хватит! – оборвал его Топорков. – Повезёт, спасусь, а нет, так тому и быть. Ты обещания свои исполни.

– Я-то не забуду.

– И за это спасибо. Дай-ка назад пистолетик тот. – Он строго глянул на Ковшова, протянул руку.

– Зачем?

– Давай, давай, – Топорков одним щелчком выбил капсулу с бензином из рукоятки зажигалки, образовавшуюся пустоту аккуратно заполнил сложенными в несколько раз заветными отцовскими бумагами. – Надёжнее будет.

Глянул на Ковшова с хитрецой и надеждой, протянул заветную драгоценность:

– Храни пуще ока!

– Ты подумай, Василий…

– Если жив останусь, меня сразу в город не увезут, – подмигнул Топорков Ковшову. – В КПЗ держать станут, Карим мурлыжить начнёт. Ты тогда шепни Бобру, чтобы быстрей отправили в город. Бате привет.

– А где же я его отыщу?

– На Больших Исадах найдёшь пиджака. Солидный мужик это, монетчик, скажешь ему, что от Топора, он тебя с Большим Иваном сведёт, через него до бати доберёшься.

– Усложняешь ты всё, Василий… – Даниле не нравились затеи и поручения, которыми его ни с того ни с сего наделил этот человек. Хотя это и оказался единственный путь к его собственному освобождению, он чувствовал во всём происходящем пусть невольную, но свою ущербность, и это претило ему и угнетало. – Сдался бы ты Боброву. Тот поймёт. Хочешь, я сам выйду первым? Подыму крик. Они стрелять не станут.

– Нет! – тут же пресёк его Топорков. – Не дадут мне до Бобра добраться. И отсюда живым Карим меня не выпустит. Ты отца отыщи, а с ним к своему Главному пробейся с бумагами. Кто у вас Главный зуботыка-то? – он широко усмехнулся. – Знаешь своего Главного? Вот ему и сдашь всё. А теперь пора.

Он протянул руку Ковшову, но Данила замешкался, растерянно переминался с ноги на ногу, поднявшись, подыскивал слова, чтобы убедить, отговорить. Тот, так и не дождавшись руки, резко развернулся, схватил ружьё, шагнул к окну. Чёрной тенью мелькнул его силуэт в просвете окна и слился с косяком.

– Прощай! – прозвучало уже оттуда. – Успеешь, объясни Бобру, только про главное молчок. Главное прокурору области выложи.

Ничего не видя, слепой от темноты и тяжёлого расставания, Данила шагнул в противоположную сторону, с трудом нашарил едва угадывающийся оконный пролом, перевалил в него половину ноющего от побоев тела и рухнул вниз на землю от внезапного удара по голове, ничего не поняв, не вскрикнув.

То, как торопливо обшаривали его одежду неизвестные руки, опустошали карманы, он уже не чувствовал.

Нéкто уничтожает улики

Загадку объявили неразрешимой как раз на том основании, которое помогает её решить.

А. Перес-Реверте. Клуб Дюма

I

Всё же шорох слышался от двери. Тихий и прерывистый, будто неуверенно и боязливо кто-то царапался.

Появление доктора обычно предвещалось издали его шумными быстрыми шагами, бесцеремонным и будоражащим голосом. Старушка-медсестра проникала в палату сама собой, словно по мановению волшебной палочки; Данила открывал глаза, когда она уже поправляла ему подушку или водружала графин свежей воды на тумбочку.

– Спи, сынок, – пресекала она все его попытки заговорить, – сон лучший лекарь.

Так проходило кормление и лечение. От доктора, кроме уколов и таблеток, ничего. В разговоры он не вступал, в последний свой визит не сдержался, заметил, что вечером прокурор района обещался быть сам.

«Что с Очаровашкой? Где она? Где Аркадий?» – мучился Данила, он пробовал подняться, резкая боль разламывала голову, он падал на подушку, а забываясь от уколов, засыпал.

Этот невнятный шорох разбудил его. Данила повернулся к окну. Заметно вечерело. Царапанье двери завершилось тем, что она приоткрылась и на пороге палаты появился незнакомый молодой человек. Был он долговяз и неуклюж, с шевелюрой тёмных волос, круглые великоватые очки не портили красивых чёрных глаз и шли к интеллигентному тонкому лицу. Светлый костюм сидел мешковато, юнец будто перерос его, бросались в глаза короткие брюки и тонкие длинные руки, в которых он держал, прижимая к груди, тяжёлую книжищу в кожаном переплёте. Чувствовалось, ничего ценнее у него не было. Воровато оглянувшись, он кивнул Ковшову и сделал к кровати несколько неуверенных шажков, тихо притворив за собой дверь.

– Вы Ковшов Данила Павлович? – шёпотом спросил он. – Простите, у меня к вам неотложное дело.

Недоверчиво присматриваясь, Ковшов указал на единственный стул.

– Видите ли, складывается неприятная ситуация, – неуверенно начал незваный посетитель. – Ещё вчера, поздно вечером, скорее ночью… после некоторого осмотра места происшествия и… – он поправил съезжающие на нос очки, – и перемещения тела в морг, Маркел Тарасович, передавая мне ключ, предупредил, что до его звонка из города обследование не производить…

Он сделал внушительную паузу и громче произнёс:

– Даже если приедет сам Богдан Константинович. Понимаете?

– Пока с трудом, – буркнул Данила.

– Ну как же? Бобров не велел ничего делать без него. Он намеревался отыскать в городе Югорова и пригласить самого заведующего бюро экспертиз производить вскрытие.

– Послушайте! – перебил его Ковшов. – Какой труп? Я не понимаю. О ком вы говорите? Кто вы, в конце концов?

Молодой человек смутился и отступил на шаг.

– Объясните толком, – закончил Ковшов.

– Я патологоанатом местной больницы, – будто вспомнив, заторопился посетитель. – Практикуюсь первый год после института. Вообще-то здесь есть хирург Кантемиров Богдан Константинович. Обычно он разрешает такие вопросы, но поскольку трупов мало, хирургической практики недостаточно, Богдан Константинович последнее время намерен перевестись в город…

Видно, запутавшись в собственных рассуждениях, он приостановился.

– К чему всё это? – нахмурился Ковшов.

– Иногда вскрытие умерших приходилось проводить мне, – выпалив, тот запнулся. – Когда случай очевидный.

– Ну?.. – не догадывался Ковшов.

– Здесь случай вроде тоже очевидный, но Бобров запретил…

– Ничего не пойму!

– Они настаивают на немедленном вскрытии, – обречённо закончил молодой человек, не скрывая тревоги. – И требуют заключение о причинах смерти.

– Та-а-ак, – начал соображать Данила и попытался подняться.

Посетитель бросился ему помогать, но мешала книжка, с которой он так и не расставался. Наконец общими усилиями Ковшову удалось удобнее привалиться на спинку койки; головокружение не беспокоило, да и боль пропала.

– Я, Илья Дынин, – уже смелее залепетал посетитель, – патологоанатом больницы… а они настаивают насчёт причины…

Под недоумевающим взглядом Ковшова юноша покраснел и смолк.

– При чём тут я? Кто и кого здесь собирается вскрывать? – вскипел, не сдерживаясь больше Данила. – Чей труп, чёрт возьми!

Их глаза встретились. Патологоанатом раньше отвёл взгляд с тоской и сожалением.

– Странно… – прошептал он. – Вам должно быть известно… Хотя… Сюда вы попали в бессознательном состоянии… Вас нашёл возле дома Топорковых и вытащил из огня ваш друг.

– Аркадий?

– Да, Маркел Тарасович так его представил. Но позвольте. Разве вы ничего не знаете о…

Страшная догадка подлой змеёй добиралась до сознания Ковшова, жаля ещё тлеющую надежду на ошибку.

– Что с Топорковым? – спросил он.

– Застрелился, – дрогнули у юнца губы.

– Как? Как это случилось?

– Поджёг дом… и застрелился из собственного ружья.

II

В душе Данилы всё оборвалось. Он привстал на постели, но внезапная резкая боль в голове отбросила его на подушку.

– Это кто же позволил? – в палату влетел главврач Брякин. – Илья Артурович, как же так? Я строго-настрого приказал больного не беспокоить. Бобров приказал к нему ни-ни!..

Патологоанатом подскочил со стула и прижался к стене.

– Как вы, позвольте спросить, здесь оказались? – Брякин только гром и молнии не метал. – Где Егоровна?

Медсестра, провинившимся стражем суетившаяся ранее за широкой спиной главврача, принялась подталкивать Дынина к выходу.

– Всем оставаться на месте! – не помня себя, выкрикнул Данила с трудом, но достаточно, чтобы подействовало; главврач застыл с открытым ртом, а старушка даже присела от неожиданности. – Кто требует заключения?

Дынин попытался было говорить, но не решался, взирая на главврача, тот, весь в гневе, покрасневший от натуги, потерялся на мгновение.

– Телефон? – спросил его Ковшов. – Есть поблизости связь?

– У меня в кабинете…

– До города можно дозвониться?

– Надо попробовать…

– Помогите мне, – Данила попытался встать на ноги.

Дынин, словно ожив, бросился помогать и, странное дело, боль тут же исчезла, лишь только Данила оказался в вертикальном положении.

– Куда? – вскинул он глаза на главврача.

– Вам нельзя вставать, – заикнулся тот, но Ковшов уже был на пороге.

– Я снимаю с себя всякую ответственность!

– Ведите! – не оборачиваясь велел Данила. Его качнуло, но плечо Дынина вовремя оказалось на месте и выручило, а дальше пошло лучше, да и коридор оказался настолько узким, что вдвоём им просто некуда было падать, если только вперёд, куда оба успевали подставлять ноги.

До кабинета они добрались без особых приключений, но не успели войти, как главврач опередил их, скользнув ужом из-за их спин, он первым проскочил к столу и, плюхнувшись в кресло, завладел телефоном.

– Вам Маркела Тарасовича, как я понимаю? – прижав трубку к груди, он зорко изучал лицо Ковшова.

– Наберите прокуратуру области, – не дав усомниться в своей осведомлённости, нахмурился Данила. – В приёмной должны знать.

– Вот видите, – заговорщицки поджал врач губы. – А мне Маркел Тарасович точный телефон оставил.

– Звоните!

– Это не так просто, – поводил пальчиком Брякин. – Тут надо уметь… у меня там девушка… Даша. Если нам повезёт…

И он принялся вращать диск аппарата.

– Илья Артурович, – развернулся между тем Ковшов к Дынину. – Расскажите всё подробнее.

– Товарищ… Ковшов, мне представляется, я уже достаточно полно…

– Ещё раз. И не упускайте подробностей.

– Ну как же?.. С чего? Я, право, не знаю…

– Я вас очень прошу. Начните со стрельбы у избы.

– К сожалению, я был далеко от того места, где была стрельба. За мной послал Бобров по просьбе Мирона Венедиктовича, – Дынин кивнул на главврача, – когда избу уже затушили.

– Был пожар?

– Горело внутри. Маркел Тарасович с милиционерами осматривали тело Топоркова.

– Где?

– У избы, – не переставая возиться с аппаратом и тщетно пытаясь дозвониться до коммутатора, опередил главврач. – Труп вынесли из дыма. И я приказал послать за патологоанатомом.

– Эксперта надо бы… – пожалел Данила.

– Где ж его взять? – в сердцах бросил телефонную трубку Брякин. – Кантемиров в город бежать намылился, да и он лишь хирург!

– Случай вроде очевидный, – будто успокаивая главврача, нерешительно втиснулся в разговор Дынин.

– Что? – не расслышал Ковшов.

– Признаки классического самоубийства…

– Это кто же сделал такой вывод? – медленно сквозь зубы процедил Данила, едва сдерживаясь от гнева и иронии.

– Он сапог с правой ноги снял, – заторопился Дынин, вспоминая. – Маркел Тарасович высказал догадку, что это для того, чтобы легче до курка достать. Ружьё было заряжено на оба ствола, но он нажал один раз. В области груди раскромсал себе всё дробовым зарядом. Дробь крупная, самодельная. Ворот рубахи расстегнул аж до пояса. Как ствол ружья обеими руками обхватил, так и лежал вниз лицом…

– Ещё что отметили?

– Пьяный он был. Сильно. Дух шёл тяжёлый. Внутри нашли пустые бутылки. Если все им одним выпиты, я гарантирую смерть от одной водки.

– А пожар?

– Дом он поджёг раньше. Перед тем, как стреляться.

– Да?

– Это не мои выводы, – Дынин зарделся от смущения. – Я слышал. Огонь быстро потушили, так как горело в одном углу, где он прятался…

– Прятался, значит?

– Там и труп нашли.

– Сильно повреждён огнём?

– Достаточно.

– Кто же тушил?

– Милиция.

– Записку не оставил? – Данила так и вцепился взглядом в патологоанатома.

– Разговоров не было, а при осмотре ничего не нашли.

– Что же всё-таки обнаружили?

– Ружьё, патроны, водку в ящике, пустые бутылки, нож в сапоге… гильзы… Маркел Тарасович упаковал и опечатал своей печатью.

– Тело?

– Труп поместили в больничный морг. – Дынин протянул Ковшову ключ от замка: – Вот… ключ от морга Бобров мне оставил… Сказал, до его возвращения ничего с телом не делать.

Брякин давно уже прекратил бесполезные попытки дозвониться до коммутатора, посматривал на часы, досадуя на весь белый свет и прислушиваясь к рассказу Дынина, не перебивая. Тот замолчал, закончив горестное повествование; не подымал головы и Ковшов. Мрачное молчание нарушила старушка медсестра, она налила водички в стакан и протянула Ковшову:

– Выпей, милок. Уж больно ты бледен.

– Звоните, звоните! – отстранил воду Ковшов, зыркнул на Брякина, а Дынину зло крикнул: – Так что же вы ко мне пожаловали? Ключик имеется. Ждите прокурора.

– Начальник милиции, Равиль Исхакович Каримов меня отыскал, – виновато продолжил Дынин. – Комиссия приехала из колонии, откуда бежал осуждённый Топорков. Требуют заключение о причине смерти. Начальник управления отдал приказ срочно провести проверку…

– Ну?..

– Кантемирова нет, я в больнице один, – Дынин опустил руки. – Звонил уже в прокуратуру области…

– Звонили? – оживился Брякин и обречённо забренчал по рожкам аппарата.

– Бесполезно, – покачал головой Дынин. – А без Боброва я не вправе принимать решения. У меня, кстати, нет даже постановления о назначении медицинской экспертизы.

– Что?

– В моей практике таких случаев ещё не было, – замялся Дынин. – И потом… я лишь патологоанатом, а не эксперт.

– Ну как же? – весь ещё в горьких своих раздумьях без злости иронизировал Ковшов. – А классический случай? Вы же расставили точки?

Дынин совсем смутился, поник, что-то промямлил и смолк.

– Что? Не приходилось вскрывать трупы с насильственной смертью?

– Нет, – Дынин лишь мотнул низко опущенной головой и исподлобья глянул на Ковшова как на единственного спасителя.

Данила чуть не присвистнул – вот глушь! Но сдержался.

– Слушай, – вдруг вспомнил он, – в прокуратуре должен быть помощник! Женщина, мне в кадрах говорили.

– Есть. Голубь Ольга Николаевна.

– Дуй к ней. Пусть выписывает постановление – и все дела.

Дынин не проявил энтузиазма.

– Опытная, я слышал. Если сомневаешься в чём, возьми её на вскрытие, подскажет.

Дынин лишь насупился ещё больше и не двинулся с места.

– Что застыл, как стоунхенджская глыба? – не удержался Данила, ему нравилось порой ошарашивать заумными изречениями особо непонятливых, в особенности, когда у самого кошки душу скребли, а тут хватало и того и другого, что называется, полный комплект, и телефон безмолвствовал в руках Брякина…

– Ольге Николаевне нельзя в морг, – вымолвил наконец Дынин.

– Чего это? Больна?

– Беременна. На шестом месяце.

– Дела…

– И вообще… Она падала в обморок…

– Дынин, ты меня сразил. А сам-то чего белеешь? Сам не падал? Это что у тебя за фолиант в руках? Ни с места происшествия?

– Как можно, – вспыхнул краской тот. – Это мне Ольга Николаевна сегодня дала. В качестве пособия для эксперта «Настольная книга следователя» под редакцией Льва Шейнина.

– Полезная книга, – одобрил Ковшов и важным тоном знатока поправил: – Только не под редакцией Шейнина, а с его вступительной статьёй. Читал его «Записки следователя»?

– Нет, – честно признался эскулап.

– Я дам. Привёз с собой, – раздобрился Данила. – Только зачем она тебе эту книжицу вручила? Чтобы ты сдувал оттуда вопросы для экспертизы?

Он даже хмыкнул, но покосился на Брякина, тоже разулыбавшегося, и строже добавил:

– Насколько я помню, эта книга – собственность прокуратуры. У меня самого, когда начинал, такая имелась… Она передаётся, как Библия, по наследству от следователя к следователю. А тебе зачем? Ты же патологоанатом?

Его поучения перебил шум в коридоре. Брякин вскочил от аппарата, но проворная старушка, опередив его, сноровисто шмыганула за дверь, впрочем, скоро явившись снова.

– Мирон Венедиктович!.. – выкатила она глаза на главврача, но её властно оттеснили – за спиной была милиция.