Жил отважный генерал

© Белоусов В.П., 2021

© ООО «Издательство „Вече“», 2021

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2021

Памяти Николая Егорушкина,

прокурора Астраханской области 1963–1983 годов,

посвящается

Часть первая

 
О гроб, ты рай для тех ушей,
Которые толпы боятся.
Смерть хороша – всего ж милей,
Когда б и вовсе не рождаться.
 

Генрих Гейне

С покойником наедине

Он поступил так почти машинально, долго осмысливать и гадать не позволяло время, а поэтому не жалел и не корил себя.

Но это будет потом – расклад и анализ. А сейчас почти в кромешной тьме при единственной чахлой свечке, коптящей на крышке одной из трёх гробниц, Константин оттащил мертвеца в тяжёлой чёрной рясе к замеченному ранее углублению в каменном полу склепа и жёстким, но аккуратным толчком спихнул вниз.

Расчёт оказался верным. Покойник исчез из вида в довольно глубокой нише, словно в заранее уготовленном гробу.

«Прости, бедняга, за неудобства, – мысленно повинился Волошин, провожая взглядом труп, – но выбирать не приходится. Лучшего не найти. Зато с глаз долой. И тебе, и мне спокойней».

С бешено колотящимся сердцем он занял место покойника, стараясь принять ту же позу, так же нелепо и неестественно раскинув руки и ноги. Закончив с этим, чертыхнулся, спохватился о мелочах. И снова задвигался, зашевелился.

Прежде всего – как он мог забыть! – убрать всё, что может напомнить о его собственном присутствии. Там ли он водрузил свечку? Повертел головой. Лёжа на животе, это удавалось с трудом. Так… Что ещё?… На нём по погоде был тонкий длинный плащ чёрного цвета. «Сойдёт в темноте за монашескую рясу на первых порах, а там дальше, как получится. Как всё развернётся», – успокоил он себя, удобнее укладываясь на булыжниках, насколько это было позволительно. Лежать придётся неизвестно сколько, поэтому располагаться следует основательно, чтобы потом не ворочаться. Не исключено, что, возвратившись, убийца поначалу будет наблюдать исподтишка, опасаясь засады. Жук он тот ещё, по всему видать…

Пол дышал живой бодрящей прохладой, и тошнотворное горячее чувство от недавнего общения с мертвяком постепенно уступало место приятному успокоению. Это привело к порядку в дыхании и мыслях, но – новая напасть! – вскоре начали сами собой закрываться глаза, и он, умиротворённый тишиной в склепе, начал подрёмывать.

«Не уснуть бы! – мелькнуло в голове. – А то всё дело совсем загублю». И Константин напрягся, вспомнив требовательные напутствия майора Серкова и тревожные наставления о том, что именно в склепе всё и должно произойти. Именно здесь ему велено с монаха Ефимия не спускать глаз.

– На людях и на улице среди белого дня, даже в церкви у них не хватит наглости, – твердил Серков, поучая Волошина. – Будь настороже в тёмных маленьких помещениях. Скорее всего, этим местом будет склеп. Вот куда они обязательно должны проследовать, а посторонним как раз туда дороги нет. Но ходоков будет несколько. Ты следи за отцом Ефимием.

– А чем он приметен? – нетерпеливо спросил Волошин.

– Усат и бородат основательно, – майор задумался, вспоминая. – Ещё что? В общем, лохматее всех остальных. Если монахом и не возбраняется, то его волосатость превышает все границы.

– Во, поп! – не удержался Константин от восхищения.

– Я бы сказал, лохмат, как нестриженый пудель, – хмыкнул Серков, подводя черту под словесным портретом монаха.

– Прямо расстрига какой-то!

– Ну и здоровьем вроде тебя, – поддакнул майор. – И ростом, и кулачищами тебе не уступит.

– Я, кстати, таким его и представлял, – усмехнулся Константин.

– Это почему же?

– Злодейскими делами только такие люди и должны заниматься. Настоящий разбойник, а не поп!

– Ты с выводами-то не торопись, – одёрнул его майор. – С чего это взял про злодейские дела? Разбойник? Кто тебе сказал?

Волошин насупился, пристыженный.

– Нам пока мало что известно. Всё это лишь предположения. А вот то, что в области подобной операции ещё не проводилось, это верно. Кладами да сокровищами нам заниматься всерьёз не поручали. Всё как-то милиция…

– Откуда им быть? В нашей глуши-то?

– Не скажи. Здесь Стенька Разин из Персии награбленного добра знаешь сколько перевозил! А скифские захоронения? До сих пор в буграх да холмах полоумные роются. Коня золотого отыскать мечтают.

– Что за конь?

– Чингисханом закопан.

– Сказки?

– История нашей родины, боец. Знать надо.

– Байки всё это, – отмахнулся Волошин. – Со школьной скамьи наслышан. Только никто ничего не находил. Я же городской.

– Ну-ну…

– Мы пацанами в своё время весь кремль облазили, в подземных подвалах, которых там тьма была, тоже клады искали, как помешанные. С нами и солдаты рылись. В кремле же армейское соединение стояло.

– Было дело.

– Вот мы как-то и наткнулись на солдатский штык в подземелье. Помню, это было где-то под Троицким собором. Там ещё до сих пор склад заброшенный. А штык аж с Гражданской войны. Значит, и тогда там лазили. Искали чего-то.

– Заброшенных складов не бывает.

– В историю с Мишкой, другом моим, однажды попали.

– Интересно.

– Увидели ход в подземелье! В храме! Попытались сразу пошарить там, поискать. Сунулись, а ходу конца нет! Идёт под землю, и темнотища вокруг.

– Чего же вас туда понесло?

– А вы спросите что попроще. Пацаны! А тут подземелье. Секрет подземного хода решили разгадать. Втайне от родителей весь вечер готовились. Фонарики, верёвки, харчи собрали в мешок. Одним словом, вооружились. Утром тайком подобрались к дыре той. И неизвестно, чем бы дело закончилось, не слови нас мужик один. Дворник – не дворник. Не помню уже. Только свёл он нас к участковому.

– Вот как!

– Да, товарищ майор. Крепко нам тогда влетело. От родителей в первую очередь.

– А с подземельем-то как?

– Засыпали ту дыру. А ведь тайный тот ход был. Из-под Троицкого монастыря шёл за стены кремля. В народе молва ходила. Подземные ходы в каждом монастыре и в храмах церковных делали специально. Чтобы спрятаться от врагов самим и добро сберечь. Иконы какие, другие ценности утаить.

– Логично.

– Другое удивляет.

– Это чего же?

– О находках мало что слышно. Хотя с другой стороны…

– Официальных раскопок подземелий не производилось. А пираты или, как их ещё называют, чёрные кладоискатели и найдут – не скажут.

– Вот-вот.

– Не так-то они просты, эти чёрные кладокопатели. Я вот знал одного такого. И вроде знакомы были, а из него слова не вытянешь.

– Понятное дело. Он же чует, с кем говорит.

– Ну, при чём здесь это! У нас хорошие отношения. Можно сказать, доверительные… А как заходит разговор о его… увлечениях, враз молчок – и на другие темы перескакивает.

– Ему кто попроще.

– Вот ты у нас и будешь за глаза и уши. Понял?

– Скумекал.

– Тише воды ниже травы.

– Понял, товарищ майор.

– И смотри у меня, – погрозил для порядка Серков, – чтобы без самодеятельности. Тебя не должны заметить. Скорее всего, их встреча состоится в склепе. Там и разговор, конечно. Сложность будет в том, чтобы незаметно для Ефимия и остальных тебе туда проникнуть.

Серков внимательно оглядел лейтенанта госбезопасности, остался доволен его мрачной экипировкой, развёл в бессилии руки:

– Но эту задачу тебе придётся решать самому на месте. Определишься, так сказать, в зависимости от обстоятельств…

Проникнуть незаметным в склеп, крадясь за толпой монахов по тёмным коридорам из церкви в склеп и спрятаться там в углу, куда не доставал свет свечей в их руках, Волошину вроде удалось. Он перевёл дыхание, влипнув в булыжниковую стену, пытаясь слушать невнятное бормотание склонившихся над гробницами монахов, но улавливал лишь невнятные обрывки незнакомых фраз.

«И язык какой-то не наш, – пугался Константин, ломая голову, потом догадался, – старославянский, наверное».

Время шло медленно, или это ему казалось в темноте и нервозности, а он его торопил?

Мирно друг за другом покинули склеп спутники Ефимия, а он явно специально задерживался: закопошился, меняя свечку на одной из трёх гробниц. Затворилась со скрипом дверь за ушедшими; звук этот неприятный, дребезжащий и режущий душу, долго стоял в ушах. Повисла зловещая тишина в склепе. Никого. Или ещё кто-то невидимый для глаз Волошина затаился за колонной? В темноте не разглядеть. Взлохмаченный монах, не выпрямляя спины, поправлял светильник, укреплял его обеими руками на каменной плите. Или делал вид, чего-то поджидая? Но чего? Или кого? Лишь чёрная тень от фигуры Ефимия колыхалась по склепу.

Константин чуть отвлёкся, пристально изучая мрачное помещение, и утратил контроль за главным, упустил мгновение. Не учуял момента.

Всё произошло не так, как представлялось и майору Серкову, и ему самому. Убийца решился на крайность! На миг Константин потерял бдительность, отвёл от монаха глаза, как кто-то чёрной тенью накрыл склонившуюся над свечкой фигуру и исчез вместе с обречённым стоном жертвы, тяжело рухнувшей на каменный пол.

А дальше всё закрутилось.

Убийца канул во мрак, словно его и не было вовсе, и, если бы в спине монаха не торчала мерзкая рукоятка узкого, как жало змеи, ножа, из-под которого на пол быстро набежала лужица крови, легче было бы заподозрить в случившемся нечистую силу, нежели живое существо.

Проклиная себя и всех чертей на свете, Волошин бросился к монаху, не веря своим глазам, пытаясь уловить хотя бы малейшие признаки жизни, лихорадочно ощупал холодеющее тело, но только извозился в крови и окончательно убедился в своём досадном промахе. Его с необыкновенной силой одолела злость, он не мог понять, откуда взялся убийца и куда пропал, так как дверь из склепа не только не отворялась, но и не дёрнулась ни разу. Никто в эту тьму не входил и не выходил! Ничто не шелохнулось после обвалившегося тела жертвы, даже свеча, слабо всколыхнувшись пламенем, не потухла и тлела по-прежнему мерцающим огоньком, освещая скрюченные пальцы мертвеца на нелепо вывернутой левой руке да искажённое гримасой боли бледное лицо с всклокоченной бородой.

«И крикнуть не успел», – подумал Константин, заглядывая в остекленевшие зрачки Ефимия. Широко открывшиеся от нежданного ужаса и страданий, они застыли, прянув в вечность; лицо каменело, на нём растекалась маска смерти.

С грозившей погаснуть свечкой Константин оббежал весь склеп, ткнувшись в каждый угол, осмотрел каждую из трёх гробниц, обшарил каменный пол и даже, задрав голову и подняв руку с огнём вверх, оглядел своды потолка. Следов убийцы обнаружить не удалось. Если кто и был, то провалился, словно в тартарары.

«Не с ума же я схожу, безмозглый дуралей! – ругал он себя, теряясь в догадках. – Убийца, должно быть, скрылся в тайнике, откуда и появился. Открой он дверь из склепа, я бы не упустил момента».

Волошин судорожно царапал стены, лишь приметив малейшую подозрительную трещину, надавливал изо всех сил на каждый мало-мальский бугорок или выступ, ища доступ к тайнику, однако кругом его ждало разочарование. «Завалил всё дело, раззява!» – стонал он от отчаяния, не зная, что делать.

Опустошённый и уставший, он опустился на крышку самой большой гробницы, поставил свечку на место, укрепив воском, обхватил голову руками. В более безысходную и нелепую ситуацию попадать ему ещё не приходилось.

«Хорошим же идиотом я предстану перед Серковым! – мучил он себя. – Не простит он мне промаха. Ни о каком оправдании не может быть и речи».

Он позорно, как мальчишка, проворонил и убийство, и убийцу. Упустил, как сопливый птенец! А ведь чуял присутствие чужака рядом с Ефимием! Даже угадывать пытался его среди следовавших за монахом спутников. Да начал играть в загадки! Вот и доигрался. Конечно, убийца сам его приметил раньше. И обхитрил. Поймал момент – и нож в спину. Удар был настолько силён, что нож прошил тело чуть ли не насквозь. Поэтому Ефимий и рухнул от мгновенно грянувшей смерти. Не вскрикнул и рта не успел раскрыть. Профессиональный удар. Выверенный. Убил он его, чтобы избавиться от свидетеля. Заметив слежку за собой и монахом, решился на последнюю крайность…

Что делать?… Вызывать людей?… Звонить Серкову?… Расписаться в явном постыдном проигрыше?…

Как только в церкви услышат о смерти Ефимия, поднимется невообразимый переполох до приезда милиции. Это отпугнёт убийцу совсем, если тот ещё не потерял надежды и попытается заполучить то, что должен был забрать от Ефимия. Даже от мёртвого. А иначе зачем назначалась встреча? Монах должен был вести переговоры или, скорее, что-то передать неизвестному. Здесь, где-то в церкви или в склепе, у них намечалась сделка. Но не состоялась. И виной тому его промашка. Рано Константин поверил в удачу. Где-то он засветился, и убийца уже не спускал с него глаз, а убедившись в своём подозрении, решил убрать монаха. Посчитал того провокатором? Впрочем, теперь не так и важно, что заставило убийцу пойти на крайность. Одно бесспорно: игра стоила того, раз жизнь Ефимия оказалась в ней разменной монетой. Значит, велика ставка!

От внезапного недоброго предчувствия Волошину стало совсем не по себе и по-настоящему, впервые в жизни страшно и одиноко. Был бы рядом Серков! Вот влип в историю!

Конечно, он где-то неосторожно подставился, сплоховал, зазря высунулся, и убийца оказался зрячее его. Как же это случилось? Когда? Значит, точно, неизвестный с самого начала был среди спутников монаха и в их одеянии, и Ефимию это было известно. Следовательно, он вёл двойную игру. Серков об этом не догадывался ни слухом ни духом. Но что от этого ему, Константину? Пустое это занятие – ловить вчерашних голубей. Надо думать, что предпримет его искушённый противник теперь.

Волошин уставился пустыми глазами на тлеющий огонёк свечки. От него, казалось, шло тепло и даже светлело в голове.

Нож в спине монаха!

Как же сразу его не осенило? Убийца второпях оставил явную улику. Нож длинный и глубоко вошёл в тело покойника, а может быть, и застрял где-то в рёбрах. Сразу вытащить его убийце не удалось, а потом не было времени с ним возиться. Надо было успеть спрятаться.

А теперь?…

А теперь убийце необходимо возвратиться! Не станет же он оставлять такой след до приезда милиции и прокуратуры. Как это любил повторять майор Серков? Корпус деликти?^[1] Вот именно, явный корпус! И может привести к большим неприятным деликтам для владельца приметной финки.

Константин чуть было не подскочил с гробницы от такой мысли.

Если убийца легко и мгновенно исчез, не выходя из склепа наружу, значит, он может так же внезапно и возвратиться! Эта догадка ошарашила Константина и несказанно обрадовала! Ему давался шанс. Вот оно, спасение! Это выход из тупика! Убийца должен был вернуться сюда до появления посторонних. Тем более милиции. Сначала он скрылся вгорячах, но ведь наступит холодное отрезвление от утраченного орудия преступления. Его одолеет страх неизбежного разоблачения. Он выждет время, необходимое для того, чтобы Константин покинул склеп, и явится назад как миленький! А куда ему деваться? Велика цена утраты. К тому же он оставил у монаха то, ради чего назначалась встреча.

Об этом тоже нельзя забывать.

Лейтенант нагнулся над трупом и ещё раз скрупулёзно исследовал его верхнюю одежду. Нет. Ничего. Даже карманов не имелось на рясе. И на груди лишь крест на простой верёвочке. Пусто.

Вот тогда-то им и овладела ожёгшая сознание дерзкая и необыкновенная мысль. Лучшего не придумать! Это была настоящая находка!

И Константин бросился прятать мертвеца, заметив ещё в начале своих поисков ту странную и с виду ненужную здесь глубокую одинокую нишу в булыжном полу склепа, куда сам едва не свалился. Труп благополучно туда и уместился.

Теперь, заняв его место, подрёмывая и домысливая, Константин не спеша переваривал, перекручивал в голове последние события. Вынужденный покой угнетал, надо было всё время заставлять себя о чём-то думать. Он боялся только одного – заснуть. И придумывал всё, чтобы этого не случилось, порою даже до боли щипал себя, до крови закусывал губы. Большой пользы это не приносило. Тьма и чахлая свечка делали своё дело. Срабатывал выдрессированный до конца жизни инстинкт бывшего пограничника: лёг – спи, встал – беги.

Он, пересиливая и отвлекая себя, старался прислушиваться к малейшему шороху, но стихли, затаились даже мыши, если они здесь и были. Сковывала и угнетала неподвижность, он боялся лишний раз пошевелиться, расслабиться. Убийца мог появиться в любую минуту. А то, что тот непременно появится, Константин теперь уже не сомневался.

Он в который раз внимательно огляделся по сторонам. Вертеть головой, лёжа животом на полу, занятие не из приятных и непростое, но менять позу уже было опасно. За ним мог наблюдать тот, кого он ждал. Поэтому Волошин больше вращал зрачками, но скоро устал и ткнулся носом в пол. Это хорошо, что он оказался одного роста с убитым, рясу заменял плащ, поэтому в темноте убийца сразу не разберёт, в чём дело, а когда начнёт копаться, рыться в его одежде, то поймёт, что влип, – Константин перестанет играть с ним в прятки. Второй раз незнакомец от него никуда не денется.

Кстати, что это за склеп, укрывший навсегда от людских глаз три вековые гробницы, труп монаха Ефимия и теперь его самого?

Каменное, обстоятельно выстроенное на сотни лет вместилище усопших… Размещённое на территории кремля, в черте Старого города, возле богатого храма и колокольни, эта усыпальница могла служить местом упокоения только очень влиятельных в миру людей, служителей Бога или знатных господ. Серков рассказывал ему про важную особу, его жену и дочку, схороненных здесь, но Волошин оставил без внимания ту информацию. Из всего сказанного майором он отметил для себя, что с умершим монахом или боярином в гробнице якобы закопаны были когда-то несметные сбережения, драгоценности, служившие украшением женщин почившего, а теперь они стали интересом тёмных сил. Вот за это и получил нож в спину монах Ефимий. Несомненно, что и он имел какое-то отношение к тайне этих сокровищ. Клад стал причиной его гибели…

Лёгкий шорох прервал размышления лейтенанта и заставил его насторожиться. Точно! Ошибиться он не мог. Где-то за его спиной раздались крадущиеся шаги, и пламя свечи заметно колыхнулось от движения воздуха. Однако дверь в склеп оставалась закрытой. Шорохи и поскрипывание зловещих шагов доносились от самой маленькой гробницы, что находилась несколько в отдалении от усыпальниц родителей. Там где-то, припомнил враз Константин, приготовившийся ко всякому, находилась и ниша, в которую спихнул он мертвеца. Теперь кто-то неизвестный явно двигался оттуда. За спиной Константина в кромешной тьме он осторожно подбирался к цели. Но вдруг шаги смолкли. Всё замерло. Казалось, у Константина прекратилось биться даже сердце. Нет! Что это? Шорох возобновился. Шаги приближались. Едва уловимые. Зловещие. Волошин начал их считать. Один… Два… Сколько ещё осталось до него? В голове забегали, замелькали мысли одна страшнее другой. Нелепые и поэтому пугающие. Двигалось это неведомое и невидимое оттуда, где был им спрятан покойник! Другого там быть не могло! «Уж не сам ли мертвец поднялся из гроба? Ну, держись!» – задохнулся Константин и, перевернувшись на спину, рванулся вперёд.

Что на свете всех милее

Над гладью заспанной речки ни шороха, ни шёпота, ни звука. Замерло. Тихо всё. Благодать.

Команда, отданная Михал Палычем, чтобы никто ни гу-гу, исполнилась беспрекословно и неукоснительно. Утро над речкой и то застыло. Время, казалось, остановилось. Лишь туман постепенно садился. Прямо-таки первозданная тишина.

Рыбаки, все четверо, обмазанные с ног до шляп специальным, приготовленным тем же Михал Палычем диковинным кремом от комаров и прочей нечисти, расточая невероятные запахи и благоухания, затаились в зарослях прибрежного камыша. Каждый на своём заветном месте. Каждый умиротворён и с трепетом дожидается начала клёва. А скольких хлопот и трудов это стоило!

Для приезжающего гостя Михал Палыч заранее облюбовал и опробовал лукавый симпатичный заливчик в гуще тростника. Рыба здесь, по его словам, сама выпрыгивать станет на сковороду, успевай сачком ловить. Гость останется доволен, если знает вкус рыбалки, если хотя бы однажды держал удочку в руках.

– Удочку-то он держал. Не сомневайся, Палыч, – покачивал недоверчиво головой Игорушкин. – Только у нас он впервые. Не опозориться бы. Борис Васильевич всё в Алтай на омуля, да в Карелию на озёра выезжал. К нам ехать не соглашался. Едва мне удалось его уговорить.

– После нашей рыбалки, Николай Петрович, потеряет Кравцов вкус ко всем прежним местам, – уверенно заверил шефа водитель. – К нам пароходом будет ездить. Больше никуда!

– Твоими бы словами, Палыч.

– Голову на отсечение даю!

– Ну-ну, не зарекайся.

– Век баранку не крутить! – понесло шофёра.

Такому весомому аргументу возразить было трудно. Однако Игорушкин, подумав, посоветовал своему шофёру укрепить в заливчике гостю стульчак. Для удобства. В воде, но у бережка. Из камыша навес над ним соорудить. Солнце беспощадное, для москвичей непривычное: увлечётся рыбачок, напечёт с непривычки голову. А голова эта на всю Россию одна такая!..

– Что это за рыбак, если сидеть будет! – возмутился Михал Палыч и даже чертыхнулся с досады. – Настоящему ловцу клёв не позволит сесть.

– Годы, возраст. Всё такое, – не сдавался Игорушкин.

– Да он моложе вас!

– Сравнил! У меня опыт. Я сколько уже здесь, на Каспии! Пообвыкся. И к жаре. И к солнцу. А он что?

– А он боевой офицер! – не унимался водитель. – Герой-фронтовик!

Чувствовалось, биографию прокурора России он изучил изрядно, подготовился к встрече.

– Артиллерией командовал! Бог войны!

Этот аргумент оказался увесист. К тому же водитель сказал так, как отрубил. После этого Игорушкин смолк насчёт скамейки, хотя и чувствовалось, что слова подчинённого его не убедили.

Он, немало сомневаясь, начал советоваться с Тешиевым, который поблизости тоже зорким оком изучал обустроенный для важного гостя заливчик.

– Что скажешь, Трофимыч? – смущённо обратился к нему прокурор области.

– Не помешает стульчак, – согласился тот. – На всякий случай. Пусть стоит. Лишним не будет.

– Вот! – сразу ожил Игорушкин. – А я что говорю? А этот мне сказать не даёт.

Нафедин передёрнул плечом и покраснел.

– Знаток, нашёлся меня учить! – Игорушкин укоризненно глянул на водителя.

– Я слышал, у него ранение фронтовое имеется, – продолжил заместитель. – В ногу как раз. Он действительно артиллерист. Снарядом угодило. Вроде под Берлином.

– Вот, вот! – Игорушкин взмахнул руками.

– Может подвести нога у воды-то, – не унимался Тешиев. – А на нашей жаре, будь она неладна. Как бы чего не случилось. Тогда совсем это… А потом что? Одним словом, шир-пыр, восемь дыр.

– Известная картина.

– Ну, делайте как хотите! – совсем взвился водитель и махнул в отчаянии рукой. – Вы – начальники, вы и решайте! Только я позориться не стану. Высмеет нас Кравцов с этим креслом.

– Да какое кресло? – замахал руками Игорушкин. – Так. Скамеечка небольшая. И навесик от солнца.

– Тогда вспомните меня, – не унимался Нафедин, отходя в сторону.

– Креслице можно соорудить, – рассуждал, будто сам с собой, Тешиев, лукаво улыбаясь. – Только вот незадача! Вдруг Кравцов не один приедет?

Игорушкин онемел от такого оборота, открыв рот от удивления.

– Вдруг… девушку какую возьмёт.

– Это зачем? В его-то годы?

– Какие у него годы? Нас не старше, – хмыкнул зам. – А девушка, она разве помешает в дальней поездке мужчине?

– Он меня заверил, что будет один, – буркнул Игорушкин, – разве что приятель из министерства юстиции. Жена-то приболела. А тот – старый друг.

– Вот! – начал потирать руки довольный собой зам, – а я что говорил? Вот вам и дружок!

– Для сугрева, – хохотнул своей догадке водитель.

– Николай! – нахмурился Игорушкин, он не терпел лёгких тем и легкомысленных намёков в отношении начальства. – Чего ты несёшь?

– А что? Я без этого, – не обиделся тот и зигзагообразно повёл рукой. – Я тоже, может быть, биографией Бориса Васильевича зачитывался. И знаете, чего мне встретилось?

– Не заводи бодяги, – отмахнулся Игорушкин, – опять за свой трёп.

– Подружка у Бориса Васильевича имеется.

– Хватит! – Игорушкин оборвал зама.

– Серьёзная дама, Николай Петрович. Поэтесса. Не слышали? Юлия Друнина, – не останавливаясь, затараторил Тешиев. – Со школьной, так сказать, скамьи…

– Хватит вам, – закрывая тему, отвернулся от обоих Игорушкин и бросил в сторону водителя совсем уж сердито: – А ты, Михал Палыч, ставь скамейку, как я сказал.

– Нет. Увольте покорно, – упёрся тот, понурив голову. – Зовите, Николай Петрович, своего Волобаева, пусть Виктор Сергеевич командует парадом.

– Прокурору района не до этого! Он и так закрутился совсем с этим приездом.

– Ничего. Он здесь и за сторожа, и за повара. Он вам что захотите, то и сварганит. А я не буду. Не получится у меня.

– Что так?

– Ещё свалится с моего стульчака прокурор страны, на всю Россию опозоримся. Не плотник я. Шофёр.

Нафедин сам три войны прошёл-проехал. Считал себя не без гордости, что ценил его за это и уважал прокурор области, даже хвастался за глаза перед другим начальством. Поэтому имел право на самостоятельное мнение и независимость, что постоянно и отстаивал при случае.

– Моё дело – баранку крутить, а не стульчаки подавать. – Михал Палыч закрутил папироску в руках, смял, раздавив, вытащил из пачки другую.

Пальцы его не на шутку тряслись. Давно не бывало такого. Как сел за баранку «полуторки» в финскую снаряды возить, так и германскую всю проехал, только после японской – и то по причине уважительной: машину взрывом вчистую разнесло – отдыхать пришлось в лазарете под Хабаровском. А как выписали, ещё пять лет трубил на китайской границе пограничником. Зелёную фуражку до сих пор на гвоздике хранит. Домой возвратился, враз «особисты» к себе потянули, с той поры только прокуроров области и катал. По рекомендации самого областного военного комиссара! Ценило начальство Михал Палыча не только за прошлые фронтовые заслуги. Строг и нем был, как могила, а машину знал так, что разбирал до болтика движок и вновь собирал; работал агрегат после такой профилактики, как часы.

Держался водитель прокурора области на уровне, круче офицера какого, хотя и закончил службу сержантом. Молодых, не нюхавших пороху, даже прокурорских, глазом не замечал и к себе не подпускал. Слушался только Игорушкина, да и то порой мог позволить себе не согласиться, когда чуял свою правоту. Нрав у него был жёсткий, тремя войнами и границей скреплённый. И Игорушкин ценил за это своего шофёра, а как человек, на фронтах боевых не бывавший, сам иногда от нрава подчинённого терялся, хотя вида старался не подавать.

Вот и теперь он застыл от последней фразы Нафедина, в бессилии развёл руки и молча воззрился на своего заместителя, вопрошая от Тешиева совета на выходку.

– Я книжечку-то этой поэтессы раскопал, – зачем-то тыкал ему в руки синенькую книжку стишков зам. – Возьму автограф дочке. Очень просила.

– Да о чём ты?! – отвернулся от него Игорушкин, не понимая.

– На картинках как? – наседал тем временем на прокурора области Нафедин. – Там великие художники, не нам чета, рисуют рыболовов во весь рост!

– Чего? – не понял Игорушкин, не приходя в себя от возмущения.

– У меня в гараже висит, – наседал, напоминая, въедливый знаток живописи. – Ко дню рождения Вы же подарили! Забыли?

– О чём ты?

– Репин. Художник. В шляпе там мужик на берегу с удочкой.

– Перов, – подал голос Тешиев.

– Ну, пусть Перов, – согласился шофёр. – Только задницу-то он не опустил. А видать, давно так стоит, с поплавка глаз не сводит. И никаких тебе стульчаков!

– Надоели вы мне все! – махнул рукой Игорушкин. – Хватит. Заморочили голову. Одному баб подавай, другой с художниками! Репина приплёл! Ты, Палыч, доведёшь меня до инфаркта!

Он задохнулся от возмущения, забылся от чувств и никак не мог вспомнить, кого собирался призвать на помощь.

– В общем, не испорти обедню, Палыч. И чтоб рыба была. А стульчак?… Хрен с ним, со стулом этим! Рыба чтобы! Понял?

– А куда она денется? – вдохновенно засверкал глазами Нафедин, окрылённый победой. – Вон, по дну гуляет. Мешок не обещаю, а ведро Васильич накидает!

На том и сошлись.

Суета эта, треволнения и приготовления к встрече большого гостя завершились всё же благополучно накануне его приезда, а сейчас все участники и сам долгожданный гость ранним утренним часом в великом напряжении глаз не сводят с поплавков, забыв про всё на свете. Но поплавки спокойны, не шелохнётся ни один. Игорушкина и Тешиева, несмотря на утреннюю прохладу, начинает пробивать лёгкая испарина, но Михал Палыча не смутить рыбьим коварством. А чего дёргаться? Жестом успокаивает он своих начальников, которые поблизости примостились от его удилища со своими. Надо ждать восхода солнца. Оно ещё никак не пробьётся из-за горизонта. Не наступила нужная минута. Вот зорька царапнет, словно играющий котёнок лапкой, верхушки деревьев и камыша, тогда держись, рыболов!..

Второй эпицентр компании, любимая дочка Игорушкина, красивая кудрявая девушка Майя с пронзительными тёмными глазами, обычно подвижная и энергичная, смиренно покачивается в гамаке среди деревьев с книжкой в руках. Рядом присела отдохнуть, побеседовать с внучкой её подружка, поверенная снов, сердечных секретов и надежд бабушка Марья. Да тут же и уснула в плетёном креслице. Её тоже вывезли на природу по такому случаю, хотя Марья Гавриловна отчаянно сопротивлялась сыну – дома на балконе с пушистым котом и вязальными спицами спокойнее.

Майя тоже притихла, сейчас её сердечко тревожно ёкает, но не в пример рыболовам. Сейчас Майя вместе с прекрасной и нежной Луизой, которую обнял бесстрашный Морис-мустангер, несётся вскачь на белом скакуне по бескрайней прерии, оставляя позади коварного злодея Кассия Колхауна, стреляющего им вслед из кольта.

Майя, недавняя студентка института, изучает иностранные языки в аспирантуре, ей на это мужское баловство с удочками смотреть тошно. Она уже и за границей успела побывать, на практике в Африке, и с Аравийским полуостровом не по картам знакома, Йемен и Марокко чуть не наизусть знает, переплюнула самого отца, которого дальше столицы да Сочи силком не стащить. Сейчас она смолкла за книгой, затаив на родителей горькую обиду. Как же! Размечталась! Пригласила с собой старшекурсников и любимых подружек с кафедры на уик-энд, прокурором страны похвастать. Когда ещё такая знаменитость их посетит?! А родственнички ненаглядные запретили! Видите ли, молодёжь любознательная не даст гостю отдыхать! Майя царской походкой удалилась с гамаком в гущу деревьев и затихла, надув навеки пухленькие губки. Благо книжку с собой захватила, чтиво не особливо серьёзное в её положении, но майн-ридовские герои увлекли, и она забылась.