Художник достал пачку листов из папки воткнутой сбоку кресла, пролистал их и один лист протянул графу. На листе был карандашный рисунок ангелочка. В качестве ангелочка была нарисована девочка, лет 12 с крылышками, в которой граф сразу узнал Аленку.
– Она красивая, – сказал Иванко, смотря на рисунок.
– Нет, она не красивая, – не согласился дядя Георг. – Это я могу быть красивым или вы, а она сказочная. Она из другого мира, глядя на нее хочется сказать: «аллилуйя или слава тебе, Боже!» Она лучшее доказательство существования Бога… или хотя бы рая.
В этот момент громко хлопнула одна из дверей в сад, и послышались чьи-то быстрые шаги. Иванко вопросительно посмотрел на художника. Художник засмеялся.
– Это ваша сестренка. Здесь больше никто так дверьми не стучит.
Граф встал со скамейки и пошел посмотреть. Действительно, по одной из дорожек спешила к фонтану принцесса. Увидев брата в новом костюме, она засияла и уже через мгновение тормошила Иванко в своих объятиях.
– Вот видите, дядя Георг, даже из свинопаса можно сделать аристократа, – смеясь, сказала Катя, – достаточно погладить штаны со стрелочками. Нас ждут, так что аривидерчи. А это что? Аленка что ли?
Принцесса заметила лист с рисунком.
– Да, – кивнул художник, – во всей красе.
– Думаете, подрисовать крылышки и сразу красотища? Какая она тут толстая? Лучше бы пятачок подрисовали, образ был бы законченей.
– Я не Аленку рисовал, как ангела. Мне нужен был ангел для открытки, а с кого еще рисовать, как не с Аленки, – стал оправдываться художник.
– Да я не критикую, отличный рисунок, – засмеялась Катя, – брови, нос-курнос, зубы, все на месте. Спасибо. Дарю.
Принцесса протянула рисунок брату. Иванко взял лист и вопросительно посмотрел на художника. Художник, смеясь, развел руками.
– Я включу сие творение в платежную ведомость, – сказал он Кате.
– Конечно, дядя Георг, всё как обычно, – ответила принцесса. – Нарисуете еще. Вас же не сильно напрягает процесс? Творческий пот не течет ручьями? А объект для копирования отловить не сложно – носится туда-сюда с утра до вечера. Ладно, нас ждут. Смотрите, не скучайте здесь.
– Вы, конечно, принцесса, но не все ваши приказы выполнимы, – ответил художник. – Я буду скучать.
– Тогда скучайте, – сказала Катя, – но это разрешение, а не приказ. Пошли, братик.
– Спасибо, – сказал Иванко художнику, кивая на рисунок.
– Не за что, – ответил художник. – Будет время-желание – приходите. Я всегда тут.
Иванко кивнул. Сестра схватила брата за руку, и они пошли.
Когда принцесса с братом вышли из охраняемых покоев, замок из пустынного стал многолюдным. Дамы и господа, приглашенные на предстоящий бал, прогуливались по бесконечным залам. Ее Высочество, держа графа за руку, быстро пересекала одну залу за другой. Завидев принцессу, гости замолкали и склонялись в глубоких реверансах. Катя на все эти знаки уважения не обращала никакого внимания. Похоже, она привыкла. Наконец, они вошли в другую контролируемую зону, в покои короля. Снова стало тихо и спокойно. Они прошли через несколько пустых комнат и, поднявшись по лестнице, остановились перед дверьми, за которыми слышалась музыка и голоса. Катя уже хотела открыть дверь, но Иванко ее остановил.
– А что тут будет? – тихо спросил он сестру.
– Торжественный королевский завтрак в честь того, что утро настало, – шепотом ответила Катя.
– А я уже завтракал.
– И что? Завтракать можно до обеда.
– А как себя вести?
Принцесса на секунду задумалась.
– Захочешь плеваться – плюй на пол, не промахнись, захочешь поковырять в носу – ковыряй по часовой стрелке, не перепутай, захочешь рыгнуть…
– Заткнись уже, – разозлился Иванко, – не смешно. Я серьезно спрашиваю.
– Ну-ка зафиксируй свою хмурую физиономию и вперед. Пусть ребята вздрогнут.
Иванко хотел ущипнуть сестру, но она решительно наотмашь отворила двери.
Зал, в который они вошли, был просторным, с большими окнами. В углу на эстраде расположилось несколько музыкантов, которые играли что-то милое и на которых никто не обращал внимания. Посреди залы стояла сцена с опущенным занавесом. Перед сценой были места для гостей в виде беспорядочно расставленных кресел, между которыми стояли столики с разнообразным десертом. В зале было всего три человека: принц и два господина: один – высокий, другой – маленький.
– А вот и Ее Высочество к нам снизошли, – сказал, улыбаясь, высокий господин, повернувшись к Кате с Иванко.
Принцесса представила брату собравшихся господ. Высокий господин оказался главным королевским доктором по фамилии Шапито, а маленький господин – премьер-министром по фамилии Дирижабэль. Иванко пожал мужчинам руки.
– А где Его Величество с шутом? – спросила Катя.
– Ждем, как обычно, – ответил Шапито, – вы тоже не очень спешили.
– Если бы вы, как доктор, измерили нам пульс и давление, то убедились бы, что мы летели сюда вприпрыжку, – ответила на упрек Катя.
– Напоминать слесарю про вантуз во время культурного отдыха могут только бездельники, – парировал доктор.
Принц, прикрыв рот рукой, широко зевнул и уселся на одно из кресел. Премьер-министр хотел сесть рядом с принцем, но передумал. Он вернулся к принцессе.
На его лице читалось раздражение.
– Ваше Высочество, рассудите нас с этим типом, – премьер-министр кивнул на усмехающегося доктора. – Он анархист и вольнодумец. Должно же это быть как-то наказуемо.
Доктор засмеялся.
– Что опять не так? – спросила принцесса.
– Послушайте, что он говорит, – премьер-министр посмотрел на доктора. – Или вы уже не говорите?
– Могу повторить, если так интересно, – сказал доктор. – Мы сейчас обсуждали вчерашнюю казнь одного товарища. Если не в теме, то он забил до смерти своего соседа по даче, настучал молотком по голове. Этот товарищ объяснил, почему убил. Он привел удивительные аргументы, типа, «а чё он», но речь о другом. Господин Дерижабэль заявил, что если бы не было нравственного закона внутри человека и нравственного закона снаружи, в виде виселицы, судов и лично премьер-министра, то все бы забили друг друга молотками, ну или другим инструментом. На что я ответил, что если и надо кого-то повесить за это убийство, так именно этот самый нравственный закон. Рассудите сами. Внешний нравственный закон говорит, что убивать нельзя, а то повешу, а внутренний, такой же нравственный и так же жаждущий справедливости говорит, даже орет: «убей этого гада, он потоптал твою редиску». Вот так и получается, что закон-то нравственный, а в результате два трупа. И кого за это вешать? Только нашего Дерижабэля, как ходячее олицетворение нравственности.
Дерижабэль посмотрел на доктора, на смеющуюся принцессу и, нахмурив брови, уселся в кресло рядом с принцем.
Тут за дверьми послышался шум. Двери отворились, и в зал вошел король в сопровождении шута. Король остановился в дверях, а шут, ни с кем не поздоровавшись, пошел в сторону занавешенной сцены, на которой, судя по шорохам, всё это время находились актеры. Шут был карликом, ростом с семилетнего мальчика. У него была большая лысеющая голова и маленькие ножки. Король сначала пошел за шутом, но потом передумал и подошел к гостям. Король был очень толстым человеком. На нем был пестрый костюм. Большая голова вертелась на короткой шее. Редкие волосы торчали во все стороны. Он был похож на огромную курицу.
– Простите господа, что заставил вас ждать, но лучше ждать, чем не дождаться – громко обратился король ко всем. – Сейчас начнется представление. Вольдемар соизволил что-то там написать веселое. Потерпите чуть и будем хохотать. Господин Иванко, – обратился король к графу, – рад вас видеть. Мне шут, Вольдемар который, про вас только и говорит второй день. У нас из-за аварии пол столицы без электричества, а он все про вас и про вас, про вас и про вас. Так что я рад вас видеть.
Король попросил всех садиться. Принцесса прыгнула в одно из кресел. Иванко сел рядом.
– Эй, шут, – закричал король, направившись к сцене. – Скоро ты там?
– Тише, государь. Мы уже готовы, – раздался высокий голос из ближайшего к сцене кресла. Король повернулся. Карлик Вольдемар уже сидел.
Король сел рядом с шутом. Карлик хлопнул в ладоши и из-за занавеса на сцену вышел господин в черном фраке.
– Спектакль по пьесе господина Вольдемара «Казус Дон Жуана», – нараспев произнес он. Занавес открылся. Представление началось. Спектакль был вариацией на тему Дона Жуана, пришедшего соблазнять вдову Командора Донну Анну. В новой трактовке Донна Анна оказалась редкой стервой. Она довела Дон Жуана до истерики и, пришедшему из преисподней Командору, пришлось забрать с собой не своего убийцу, а свою женушку. В общем, всё началось как трагедия, а в конце оказалось шуткой. Правда, не очень смешной. Анонсированного веселья так и не случилось. После вежливых аплодисментов актеры вышли из-за занавеса, раскланялись, после чего собрали свои вещи и ушли. Карлик поблагодарил всех за внимание и снова уселся рядом с королем. Зависла пауза. В общем-то, можно было расходиться, но что бы уйти вперед короля, нужен был повод.
– Знаете, господа, – прервал паузу король, – мне сегодня сон приснился. Лечу это я во сне и вижу дерево, а на ветке сидит покойный министр тайной полиции, сидит, грустный такой. Я подлетаю к нему и говорю: «Привет, Алекс, о чем грустишь?» А он мне: «Что-то жизнь совсем не мила». А я ему: «Да ты же умер давно». А он мне: «Вот по этому-то и не мила».
Король обвел гостей взглядом. Все молчали.
– Помнишь Алекса, сынок? – обратился король к принцу.
– Помню, – сказал принц, – редкая сволочь.
– Конечно, сволочь, но юморист же был. Неужели он сейчас в аду?
Никто королю не ответил.
– Если бы я был Богом, я бы простил Алекса только за его чувство юмора, – заявил король.
– У Бога нет чувства юмора, – вступил в разговор доктор.
– Как нет? – удивленно спросил король и повернулся к шуту. – Это правда, Вольдемар?
– У Бога прекрасное чувство юмора, – ответил карлик.
– А анекдотик можно? – попросил король.
– Запросто. Посмотрите в зеркало и смейтесь, сколько хотите, – сказал карлик и засмеялся.
– Хамить верховной власти? – нахмурился король.
– Как можно. Я имел в виду не вас лично, а вас, как человека, потому что человек и есть воплощенное чувство юмора Бога, – ответил карлик. – Молись Ему или проклинай – без разницы. Небесный хохот не умолкает. Поверьте, то, что мир театр, а люди в нем актеры – неправильное умозаключение. Правильней сказать «мир – цирк, а люди в нем клоуны». Миллионы клоунов и один зритель, умирающий со смеху. Людям глупо боятся наказания за свои проказы. Каждый из нас после смерти получит по конфетке….
Через несколько минут королевский завтрак был окончен. Катя с Иванко вернулись в покои принцессы. У Кати начались уроки танцев. Перед началом занятий принцесса нашла Аленку и дала ей поручение показать графу замок.
– Хорошо, – кивнула фрейлина, откладывая выкройки платья, – только я не умею показывать замки.
– Приличные девушки должны уметь показывать замки, – ответила Катя.
Аленка пошла к себе переодеваться, и вернулась через пять минут в нарядном голубом платье. Они вместе с графом отправились на прогулку. В залах было многолюдно. Дамы и господа не спеша прогуливались. Иванко с Аленкой тоже никуда не торопились.
– Сейчас много людей, а бал пройдет никого не будет. Идёшь куда-нибудь, идёшь, и никого нет, – сказала Аленка. – Даже не знаю, что вам показать. Тут смотреть-то особо нечего. Можно было бы в парк сходить, там интересно, но Ее Высочество не разрешила. Пошлите, картины посмотрим?
– Пошлите, – согласился Иванко.
Вскоре они пришли в Картинную галерею, состоявшую из нескольких вытянутых комнат, по стенам которых висели картины. Людей было много. Иванко и Аленка стали ходить от картины к картине время от времени перебрасываясь впечатлениями. Одна из картин заинтересовала графа. Она была странной. На ней был нарисован не то сад, не то просто большой зал. Он был весь в цветах, одни цветы. В центре картины стоял стол. На белой скатерти стоял гроб, обитый в белое, в котором тоже вся в белом лежала маленькая девочка. Глаза у девочки были закрыты. Руки сложены на груди. Девочка была засыпана цветами. Что-то было в этой картине очень странное. Граф никак не мог понять что именно.
– Узнали? – спросила Аленка.
– Что? – не понял граф.
– Это я.
Иванко посмотрел на фрейлину. Фрейлина показала на картину.
– Я нарисована, – уточнила она.
– Да вы что, – удивился граф и внимательней посмотрел на нарисованную девочку, потом перевел взгляд на фрейлину. Аленка, кривляясь, закрыла глаза и сложила руки на груди.
– И, правда, вы. Чудеса какие-то, – сказал Иванко.
– Какие чудеса? – засмеялась Аленка. – Это дядя Георг рисовал. Я ему уже раз сто позировала. Ему больше рисовать некого, приходится терпеть. Там же не просто так. Надо не шевелиться долго.
– А что он вас в гроб уложил? Глупая шутка.
– А я не лежала в гробу. Я на лавке лежала.
– Все равно глупо. Вам не было страшно?
– Конечно, нет. Это же, как бы не я. На самом деле это какой-то персонаж, какой-нибудь карапуз из античного мифа. Я точно не знаю какого.
Граф посмотрел на подпись под картиной. Было написано «Георг Лейбниц. Райский сад».
– Ерунда какая-то, – повторил Иванко.
– Жаль, что вам не понравилось, – вздохнула Аленка.
– Жаль, – согласился граф и улыбнулся. Фрейлина улыбнулась в ответ. Она ничуть не расстроилась.
Принц Артур сидел в своем рабочем кабинете и просматривал утреннюю печать. Вошел слуга.
– Извините, – сказал слуга, – господин обер-прокурор уже полчаса ждет.
– Ах да, – вспомнил принц о назначенной на полвторого встрече и посмотрел на часы. На часах было без пяти три.
– Просите, – сказал принц и отложил газету. Слуга вышел и почти сразу вошел обер-прокурор.
– Здравствуйте, Афанасий Никитич, – сказал пристав в кресле принц. – Простите, что заставил вас ждать. Садитесь, пожалуйста.
Обер-прокурор сел на указанный ему стул.
– Какое у вас дело? – сказал принц, попытавшись улыбнуться.
– Ваше Высочество, – сказал обер-прокурор предельно серьезно, – я пришел вас просить об одном законе, который на днях будет представлен в Совет Министров на утверждение.
– «За» или «против?» – уточнил принц.
– Против. Очень, – еще больше нахмурился обер-прокурор.
– И что же это за закон? Хотя дайте угадаю. Закон об обязательном образовании?
– Конечно. Абсолютно бредовый закон. Такое чувство, что вы не ведаете, что творите.
– Ну-ну, давайте поспокойней, – сказал принц и достал из ящика ножнички для ногтей. – Не надо эмоций. Поконкретней можно? Хотя дайте угадаю еще раз, вы против перевода Закона Божьего на факультатив?
– Да. Вы все сами знаете. Но это не самое ужасное, самое ужасное это ваши новые учебники. Что еще за равенство всех религий? Что еще за единый Бог для всех?
– Нет, вы неправильно поняли, – принц положил ножнички на стол. – Никто не говорит про равенство. Просто у каждого человека должна быть свобода выбора. Пускай каждый человек сам решает для себя, во что ему верить. По-моему это называется свободой совести.
– Мне все равно как это называется, – стал горячиться обер-прокурор. – Церковь категорически против такой позиции.
– Боитесь конкуренции? – усмехнулся принц.
– Нет. Хотя, если хотите, да. Поверьте, свобода совести – это не добродетель. С помощью этого закона и с помощью всех этих модных словесов вы хотите в открытую, на государственном уровне, сеять ложь в незащищенных детских умах. А знаете ли вы, что нет больше греха, чем соблазнить ребенка? Так почему же строго наказывая за развращение детей, государство собирается само заниматься этим.
– Стоп. Вы не правы.
– Нет, Ваше Высочество, я абсолютно прав. Кто дал нам право сеять плевелы на Божьем поле? Кто дал нам право ставить сети и петли детским сердцам на пути к истине? Разве их мало и без нашей помощи? Кто дал право нам, призванным охранять истинное учение Христово, самим искушать? Или мы не боимся суда Божьего?
– Еще раз стоп, Афанасий Никитич, – принц стал раздражаться, – вы передергиваете. Если ваше, точнее, наше вероисповедание – истинно, в чем я и сам убежден, то чего нам бояться? Те, кто от истины, как написано, найдут истину сами, но свободно, без принуждения. По-моему с помощью этого закона мы как раз избавляем поле от плевел. Разве не так?
– Не так. Давайте тогда во имя вашей, так называемой, свободы начнем учить разврату, извращениям, садизму и всё компетентно, без навязывания. Пускай дети сами выбирают, чем заняться после уроков. Бойтесь язычества. Падать всегда легче, чем подниматься. Посеяв свободу совести, вы пожнете бунт, агонию и смерть, ибо всякий Вавилон будет разрушен. Таков закон.
– Перестаньте разговаривать со мной в таком тоне, – принц зло стукнул кулаком по столу.
– Я вас понимаю. Как пойдешь против всемогущего шута, – сказал обер-прокурор, оскалив редкие зубы.
– Причем здесь господин Вольдемар? – спросил принц, барабаня пальцами по столу.
– Так это же он протежирует этот закон.
Принц сжал руки в кулаки, сделал несколько глубоких вдохов-выдохов и расслабил ладони.
– Принятие закона зависит целиком от решения Совета Министров, так что я ни чем не могу вам помочь, – сказал принц и, взяв ножнички, стал осматривать свои ногти. Обер-прокурор резко встал и, не прощаясь, вышел.
Аленка и Иванко вернулись в покои Ее Высочества к обеду. У принцессы кончились занятия, они все вместе пообедали, после чего должен был прийти «великий» Готье. Готье пришел и Катя с Аленкой занялись платьем для бала. Бал был на носу, а платье никак не заканчивалось.
Иванко вернулся к себе. Он был очень возбужден. Причиной возбуждения была фрейлина Аленка. Иванко влюбился в нее. Влюбился с первого взгляда, но догадался об этом он только сейчас, когда остался один. В комнате было тесно, надо было куда-то выйти. Иванко вышел в коридор. В коридоре никого не было. Чуть потоптавшись, Иванко пошел в Зимний сад.
На столике стояли шахматы. Доктор Шапито и художник Лейбниц играли уже с полчаса. Художник думал над ходом, а доктор говорил:
– Слушай, Георг, глубоких мыслей вообще, не существует в природе. То, что кажется нам глубоким, также плоско, как и то, что кажется нам плоским. Просто плоскости у всех разные, и так получается что некоторые мысли плоски в глубину. А так, наш ум – это лист бумаги, два измерения, поэтому он так убого разбирается с объемным миром. Так что поменьше думай и ходи уже. Следующий раз принесу часы.
Художник оторвался от доски и развел руками.
– Я проиграл, – сказал он.
– Я знаю.
– А в дебюте у меня было преимущество.
– Это была иллюзия преимущества.
– Нет, я отлично начал, просто ошибся потом. Ты меня заболтал. Не надо было есть твою лошадь.
– Правильно. Есть лошадь вредно. Диета – основа всех побед. О, граф, как вы во время, – доктор увидел Иванко, пришедшего к фонтану. – Теперь я могу сбежать от этого паучка.
Доктор кивнул на художника и стал складывать шахматы в коробку.
– Как у вас здоровье-то? Ничего не болит? – поинтересовался доктор у графа.
– Ничего, – ответил граф.
– Жаль, – засмеялся доктор, – придется дружить на расстоянии. Ладно, я побежал. Некогда. Время, деньги, все дела.
Доктор пожал руку графу и художнику, после чего ушел.
– Шапито, конечно, остроумный человек, но всем этим остроумным людям невозможно ничего объяснить. Там где кончается их остроумие, они становятся непроницаемо тупыми, – сказал дядя Георг и постучал своим костлявым кулаком по столу.
Иванко засмеялся. Он вспомнил, как Аленка споткнулась об ступеньку и чуть не упала, вспомнил ее выражение лица. Это было очень смешно.
– Обживаетесь? – спросил художник, решив, что граф смеется над его умозаключением.
– Да. Мне нравится тут, – сказал Иванко.
– Что делали? Чем занимались?
– Да так. Театр смотрели, с Аленкой гуляли. Кстати, у меня один вопрос к вам. Мы сейчас видели вашу картину, где маленькая Аленка лежит в гробу. Она сказала, что вы какой-то древний миф так иллюстрировали. Что за миф такой?
– Я помню эту картину. Понравилась?
– Нет. Совсем не понравилась. Ерунда какая-то.
– Да? – художник на секунду растерялся. – Это не миф. Это иллюстрация к моему стихотворению.
– Стихотворению? – переспросил Иванко. – А где его можно прочитать? Мне надо знать.
– Я могу его прочитать прямо сейчас. Я его помню наизусть. Оно мне приснилось однажды. Я проснулся и просто записал слова. Прочитать?
– Конечно, – сказал Иванко.
Художник на секунду закрыл глаза, почесал затылок и стал нараспев декламировать:
Маленький гроб. Хрупкие розы.
Девочка в белом. Лет двенадцать.
Тихое утро вечного лета.
Сказочный сад. Цветы да деревья.
Ни ветерка. О чем здесь ветер?
Что-то чужое мне нашептало:
«Жизнь не должна касаться смерти.
Жизнь не должна нарушать покой.
Твое дыхание неуместно.
Твое дыхание нарушает»…
Но что мне делать с моим дыханием?
Я не умею, что б не дышать.
Пока не умею. Всему свое время
Всему своя радость. А пока:
Стол. Гроб.
Девочка в белом. Лет двенадцать.
Белые розы. Очень красиво.
Очень тихо. Недоступно…
Мне объяснили, что это рай.
Я не поверил, но кто его знает?
– Как вам? – спросил художник, после паузы. – Тоже ерунда?
– Нет, не такая ерунда, только я не понял. Что это значит?
– Я не знаю, Ваше Сиятельство. Мир – не школьная тетрадь. Нельзя выучить от сих до сих и всё понять. Я увидел образ. В нем была мысль. Я написал стихотворение, написал картину, если бы умел, написал бы симфонию, балет, пирамиду бы построил, только что бы выразить этот образ. Но от этого он не стал бы доступней.
– Понятно, – сказал Иванко, после длинной паузы.
– Прекрасно, – засмеялся художник. – Может, тогда приступим?
– К чему?
Вместо ответа художник достал свою папку и вытащил из нее пачку скрепленных, плотно исписанных, листов.
– Это первый семестр, – засмеялся художник. – Ваша сестра просила меня дать вам уроки. Учить вас рисовать смысла не вижу. Поэтому будем учиться думать. Тут несколько совершенно неочевидных утверждений на самые абстрактные темы. Я утверждаю, вы опровергаете. Договорились?
– Давайте, – согласился граф, толком не поняв о чем речь.
– Для начала простенькое. «О жизни и смерти». Читаю?
– Читайте.
Художник взял листок и стал читать:
О Жизни и Смерти.
«Смерть – отрицание жизни. Она делает нашу жизнь бессмысленной, все наши помыслы суетой. Победа над смертью – вот цель человека. Победа над смертью вернет жизни смысл». Так говорят жизнелюбцы. С другой стороны другие люди поют о смерти-утешительнице, о том, что смерть – это лучшая награда человеку за мучения жизни, о том, что все мы отдохнем и о том, что и рождаться не стоило. Так говорят любители смерти. Рассмотрев оба эти мнения заметим, что они, собственно говоря, мало чем отличаются друг от друга, потому что оба не верны. А дальше мое утверждение с красной строки.
Итак, я утверждаю, что смерть – есть фундамент жизни. Любая воля к жизни, любое желание жить может существовать только тогда, когда есть смерть. Если человека лишить смерти – он не захочет жить. Собственно говоря, можно сказать, что смерть и есть воля к жизни. Без смерти жизнь лишиться смысла, станет абсурдом, у человека не останется воли, чтобы пошевелить пальцем. И это в самом прямом смысле. Наше «завтра» разряжает волю к нашему «сегодня». Известно, что нигде так не хочется жить, как в камере смертников, где любовь к жизни доходит до судорог. Бесконечное «завтра» бесконечно бы размазало волю к «сегодня». Человек бы просто лег на землю и никогда бы не захотел подняться. Так что борьба жизнелюбцев со смертью – это борьба против своего же жизнелюбия….
Художник закончил чтение, отложил листочек в сторону и посмотрел на графа. Граф пожал плечами. Он не знал, что сказать. Но, как оказалось, ничего говорить и не требовалось. Художник взял другой листок и прочитал еще один небольшой текст. Потом еще. Иванко слушал с интересом, но не понимал горячность, с которой художник строил свои утверждения.
– Вам надоело? – спросил художник, отложив очередной листок.
– Нет, – сказал граф. Ему и, правда, было интересно. Но если бы художник взялся читать ему какие-нибудь «в гостях у пиратов» или «сокровища одноглазого тролля», он тоже с удовольствием бы послушал.
– Хватит на сегодня, – сказал художник и стал складывать свои листочки.
Тем временем стало быстро темнеть. Сад погрузился в сумерки. Вокруг всё притихло, только фонтан все также неугомонно шелестел водой.
– Как быстро темнеет зимой, – сказал художник, закинув руки за голову, – когда темнеет мне всё время думается… какая-то мысль приходит…. даже не мысль, а так, что-то странное. Знаешь, вот часы, большие часы с маятником и идут тихо так. Тик-так, тик-так. Стрелки крутятся. А мне страшно. Я боюсь часов. Видишь ли, его называют временем. Все смотрят на часы и ничего не знают о нем… Мне всегда мерещится одна и та же картина. Вот представьте себе поле, огромное снежное поле, так что ни конца, ни края и по нему идет человек, человек почему-то в черном. И вот он идет, совсем не зная куда, а может быть и зная. И это все так издалека, так что только черная точка, бескрайнее поле и снег. Такая картина.
Художник замолчал. Иванко тоже молчал. Тут совсем рядом послышались шаги. Граф оглянулся и увидел, как из темноты выплыла стройная фигура слуги.
– Господин Лейбниц, я за вами, – раздался спокойный голос.
– Хорошо. Я готов, – ответил художник, положив листочки себе на колени.
– До свидания, граф, приходите, завтра или когда захотите. Я вам всегда буду рад.
– Конечно, приду, – ответил Иванко.
Слуга взялся за спинку кресла и аккуратно покатил художника сначала вокруг фонтана, а потом по одной из аллей.
Вернувшись из сада, Иванко сразу пошел к Кате. Ему хотелось еще раз увидеть Аленку. У Кати хозяйничал великий Готье. Аленка, как ассистент хирурга на операции, подавала ему то рулетку, то ножницы, то иголку. Катя стояла в нижнем белье, как манекен и ее постоянно измеряли. Иванко вызвался помочь, но Готье оказался противным старикашкой. Он замахал на Иванко руками и попросил не мешать. Обменявшись с Аленкой улыбками, граф пошел к себе. Было уже поздно, но спать не хотелось. Он лег на кровать и смотрел на потолок, пока не задремал. Его разбудил стук в дверь. В комнату вошла Катя.
– Еще не спишь? – спросила она.
– Нет. Закончили с платьем? – спросил Иванко.
– Почти. Завтра доделаем.
Катя села на кровать. Иванко сел рядом.
– Как там у нас? – спросила принцесса.
– В деревне? – уточнил граф
– Ага.
– Всё также. Ничего не изменилось. Тебе от всех привет.
– Спасибо. Не обиделись на меня, что я на похороны отца не приехала?
– Нет, – отрицательно покачал головой граф. – Никто и не думал, что ты приедешь.
– Могли бы и лучше обо мне думать, – усмехнулась принцесса.
Граф промолчал.
– Отчего он умер? – спросила Катя. – Я что-то так и не поняла.
– Его свинья загрызла, – ответил граф.
– Свинья? – удивилась принцесса. – Как это?
– Перепил, уснул в луже, мимо проходила свинья, и горло ему перегрызла.
– Мерзость какая, – принцесса поморщилась. – Свинья-людоедка. Не знала, что так бывает.
– Она не людоедка. Просто папаша занял ее лужу. Не переживай, мы свинье отомстили, съели на поминках.
– Шутишь так?
– Да, шучу, – без улыбки сказал Иванко. – А я тебя ждал тогда. Мне так тебя не хватало.
– Извини, но я даже не рассматривала варианты. Я решила никогда туда больше не возвращаться и никогда туда больше не вернусь…
Принцесса еще с полчаса посидела у брата, расспросила про общих друзей и подруг, после чего они предались воспоминаниям.
– Ладно, спокойной ночи, – сказала принцесса, вставая. – Завтра я с утра зайду. Пойдем в Большой парк. Понял?
– Как скажешь.
– И ещё, смотри, к тебе сейчас может карлик зайти, шут Вольдемар. Ты не пугайся.
– Что ему надо? – не понял граф.
– Просто он любит делать внезапные визиты, а ты ему, похоже, очень интересен. В общем, ты его не бойся. Он безобиден, в смысле, для тебя безобиден, но любит разные выходки. В случае чего гони его в шею. Ну, пока.
Принцесса, поцеловав графа, вышла.
Оставшись один, Иванко не спеша расправил постель. Под подушкой лежал портрет фрейлины, нарисованный дядей Георгом. Граф взял его в руки и надолго задумался. Очнувшись от задумчивости, он положил портрет назад под подушку и стал раздеваться. Вдруг медленно отворилась входная дверь. Граф, похоже, забыл ее закрыть. Иванко подошел, что бы запереться, но тут в дверном проеме закачался шутовской колпак с бубенцами. Он был подвешен на веревочку и упал откуда-то сверху. Иванко выглянул в коридор. В коридоре никого не было.
– А я уже тут, – раздался высокий голос из комнаты. Иванко обернулся. В кресле сидел господин Вольдемар. На нем был утренний костюм, но без галстука. Карлик хитро улыбался.
– Ловко вы, – сказал, улыбнувшись в ответ, граф.
– Очень ловко. Я известный проныра.
Граф снял шутовской колпак с веревки и подал его карлику.
– Ваше? – спросил граф.
– Моё, но могу одолжить.
– Спасибо, пока не надо.
– Прошу прощения, что так поздно и неожиданно, но вы не закрыли дверь. А что мы совсем незнакомы, то я за этим и пришел.
– За чем? – не понял граф.
– За знакомством. Вольдемар, – карлик протянул руку.
– Иванко, – представился граф, пожимая руку. Рукопожатие получилось крепким с обеих сторон.
– Лучший способ познакомится, поиграть в туда-сюда, – сказал карлик. В руках у него откуда-то появился теннисный мячик.
– У меня нет ракеток, – ответил граф.
– А мы без ракеток, – карлик поднял руку с мячиком вверх. – Я работаю шутом при короле – не путать с клоуном или дрессированным пуделем. Быть забавным не входит в мои обязанности. Ваш ход.
Карлик бросил мячик графу. Граф поймал его.
– А, понял, – сказал Иванко. – Я нигде не работаю…. Ваш ход.
Граф кинул мячик карлику.
– Мой ход был интересней. 1-0 в мою пользу, – карлик снова бросил мячик графу.
– А мой – точнее. 1-1, – ответил граф и бросил мячик карлику.
– Больше всего люблю подсматривать и подслушивать, обожаю людские секретики.
– Больше всего люблю… – Иванко замялся, – Это секрет или даже секретик, но вы его не узнаете.
– Узнаю и всем расскажу. Больше всего ненавижу… учителей.
– Я не учитель.
– Нечестно, – покачал пальцем карлик.
– Больше всего ненавижу… жуков таких кусачих, – сказал, наконец, граф и вернул мячик карлику.
– Я разговариваю на пяти языках.
– Я разговариваю с человеком, разговаривающим на пяти языках.
– М-м. Я могу спрятаться в дамской сумочке.
– Вас найдут.
– Не найдут. Меня никогда не найдут, потому что я всегда ни там где я есть. Что можете вы?
– Я могу стрелять из лука. То есть, могу попасть мухе в зуб с десяти метров.
Мячик снова оказался у карлика. Он засмеялся, поднял руку, задумался и, что есть силы, бросил мячик об стенку. Мячик запрыгал по комнате.