Детская книга

В самом популярном произведении Байетт – «Обладать» – описана иллюстрация к той сказке братьев Гримм, которую я тайно выделяла, боялась и любила – «Ганс-мой-ёж». Ох и сказочка. Задразнили мужика, что у него детей нет, пришёл он злой, пьяный, грохнул дверью: «Жена, хоть ежа мне роди, но роди!» И через девять месяцев, натурально, ёжик. Кормиться грудью матери он не мог, а то бы поколол он ее своими иглами. Так и пролежал он за печкой целых восемь лет; и вот надоел он отцу, и тот одного только и желал: чтобы Ганс-Ёж поскорей умер. Но он не умирал, а все продолжал лежать за печкой. На иллюстрации Ганс-Ёж был комичен и страдал над тарелкой супу, но сразу подумалось, что он здесь неспроста, что, возможно, вырастет некая детская книга.Книга, конечно, детская лишь по названию. Роман классический, старинный, отменно длинный,длинный, длинный, степенный и перенасыщенный подробностями. Если вам сразу кажется лишним знать, какого цвета глазки у верхней саламандры на кувшинчике, или как убраны волосы у каждой из хоровода юных дев, бросайте чтение, не жалейте, впрок оно не пойдёт. Сознательно или бессознательно, все высокие искусства Байетт принижает, топит в мелочах, сводит к утилитарному, приземлённому, прагматическому. Не живопись, а вышивки, платья, узорное тканьё, гобелены. Не благородная скульптура, а резьба, папье-маше, пресловутые «горшки». Не высокая «истинная» литература, а сказочки для малышей. Не парение в научных эмпиреях, а прикладная медицина: держать в руках чьё-то сердце – оказывается, совсем не романтическая метафора. А если театр, то семейные постановки под открытым небом, у Пэка сваливаются с носа очки, а Основа, вместо того, чтобы целоваться с Титанией, задыхается в ослиной маске, или куклы, которые вот-вот задышат, заморгают, понесут отсебятину и хоть что-то изменят, и не будет войны. А. М. Пятигорский так ответил на вопрос, почему среди женщин нет великих философов: «Женщине гораздо труднее заниматься абсолютно бесполезными вещами, чем мужчине». И наверное, ключ к судьбе Олив, если не всех женщин обширного повествования: что бы было с их творчеством, если бы оно никому не приносило пользы, причём в самом презренном материальном смысле? Куда канул бы писательский дар миссис Уэллвуд, если бы мистер Уэллвуд был хорошим хозяином, не лез в скоробогатые и не расточал скудные без того средства на амуры? Кому и на кой ляд пригодились бы чувство цвета и верная рука «мамки» Уоррен, кабы в моду не вошла глазированная керамика? И, если твоё единственное достоинство – красота, как у Серафиты, что ж тебе, пойти удавиться, когда розы сотрутся со щёк, а золото кудрей выцветет?Серафита… Какая Серафита, Сара-Джейн её зовут, всего-навсего Сара-Джейн… И совершенно верно, удавиться. Вопроса «сосуд она, в котором пустота, или огонь, мерцающий в сосуде?» у окружающих не возникает. Сосуд разбился, и, что бы там ни пылало, – пропади оно пропадом. Ступай за пяльцы, старая ведьма неполных сорока лет от роду, оплакивай своё прежнее очарование. Этот незримый водораздел между «Серафитами» и «Сарами-Джейн» меня околдовывает. Либо тебя действительно шестикрылый серафим на перепутье встретил и до небожительниц возвёл, либо – ты обслуживающий персонал. Бегай с кастрюлями, тряпками и носовыми платками – «ах, спасибо, дорогая, что бы мы без вас делали?.. всё позабываю, как её зовут…» – а ты бегай, пока не чкнёшься морщинистой физиономией в свежеприготовленное суфле, вот и полвека прошло.Небожительницы, кстати, тоже от сей бедственной оказии не застрахованы.В исторических отступлениях писательница не устаёт нам напоминать, какой кровью и какими унизительными карами были куплены такие подчас банальные пустяки, как женское избирательное право, противозачаточные таблетки в каждой аптеке или возможность держаться за руки с любимым на улице. Они действительно существовали: суфражистки и суфражетки (найдите десять отличий), гей-активисты и секс-агитаторы, поэты кровавой бойни, которая ещё не наступила, и живописцы хрустального прошлого, которого никогда не было, германские анархисты и русские революционеры, дикие, но симпатичные. Ой, завираюсь: Степняк-Кравчинский, тот существовал, а Тартаринов? То ли от мифологического Тартара, то ли от Тартарена из Тараскона. Переводчик перекроил в Татаринова, слава тебе, Господи.Да, если подытожить, то суть в революции и в эволюции. В попытках организоваться, спасти и спастись, выплыть, выжить, сохранить свою личность и не остаться мразью. Неужели сверхзадача? Неужели невыполнимая? Ганс-мой-ёж едет верхом на подкованном петухе, играет на волынке, да как весело!Мужчины «Детской книги» – чаще самоценны, самодовольны и самодовлеющи, даже когда, простите, ничего из себя не представляют (чтоб вам, мистер Уэллвуд, икнулось хорошенечко!) Этакие духи воздуха, легкокрылые зефиры. Пролетели, сорвали цветы удовольствия, оплодотворили – и дальше, ввысь. А Земля-Матушка выращивай, корми-пои, заботься и не забывай радоваться. Ра-до-вать-ся! Ведь это такое счастье – быть любимой!В донжуанском списке через запятую. В приходно-расходной книге под грифом «Ошибки». На грифельной доске, и вот-вот твоё имя сотрут пыльной меловой тряпкой.Одной из второстепенных героинь Байетт муж представил свою незаконнорождённую дочку. Новоявленная мачеха привечает падчерицу, зовёт в гости, показывает свою мастерскую, а на бесхитростный вопрос: «Неужто вы не расстраиваетесь?» улыбается: «Расстроилась? У меня сердце кровью обливается, но, милая фройляйн, что же я могу изменить?» Ведь это такое счастье – быть любимой. Если быть любимой не получается, люби сама, жди и надейся. Если они не вернутся, – муж, сыновья, – значит, плохо ждала.Дорогие папа и мама! Если вы это читаете, значит, меня уже нет на свете…Вот и сказке конец пришел,К дому Густхен тебя привел.Густхен, Густхен. Август четырнадцатого.

Прочитать Антонию Байетт – это как обогнуть мыс Горн, – и удивительно (на редкость хорошо пишет), и непростая задача («Война и мир» по объёму меньше будет, а по количеству персонажей – где-то рядом). В романе описана история нескольких связанных между собой семей, начиная с 1895 года и до конца Первой мировой войны, причём описана подробнейше на фоне исторических событий, с упоминанием знаменитых персоналий того времени, политических течений, мест и обстоятельств, в общем: полное погружение в эпоху. Людям с хорошим историческим или филологическим образованием читать книгу будет проще, остальные могут увязнуть в деталях: суфражистки, фабианцы, «Симплициссимус», блумсберийцы, англо-бурская война и «Ветер в ивах», русские анархисты, шекспировские мотивы, «Гаврош» и «Питер Пен». В газете «Гардиан» Байетт делится тем, откуда пришёл замысел текста: «Роман начался с мысли о том, что написание детских книг иногда плохо кончается для собственных детей писателя. Некоторые истории просто ужасны. Кристофер Робин хотя бы остался в живых. Сын Кеннета Грэма лег под поезд. А ещё Джеймс Барри. Один из его приемных сыновей утонул, и это почти наверняка было самоубийство». Дело в том, что большинство описанных персонажей в романе – дети, в процессе они взрослеют, а война довершает дело, совсем как с гончарным делом: сначала бесформенная масса, затем кувшин, а в конце – горнило обжигающей печи. Один из тех самых детей, стремительно повзрослевших, так и говорит про войну на последних страницах романа: «Когда я свалился, то подумал: это хорошая смерть для горшечника – утонуть в море глины. Глины и крови». Здесь много параллелей, отсылок, важных деталей, мастерски подобранных описаний. Книга о детях, которые сталкиваются с совершенно не детскими проблемами, а некоторые проходят через кошмар, становится многогранным романом взросления. А вместе с тем показано, как взрослели целые нации, проходя через погромы, забастовки и войну: если вначале ещё чувствуется дух инфантильного авантюризма «Трое в лодке, не считая собаки», когда можно до обеда отправиться исследовать джунгли соседнего парка, а потом вернуться домой к чаю с хлебом и мёдом, то к концу это уже скорее Скарлетт, мастерящая из занавесок платье. Как раз тогда создаются многочисленные теории детей и детства: Геккель, Юнг, Фрейд. Дети показаны разные: одним едва хватает на пропитание, а на ногах ни разу не было настоящих туфель, хотя работа с темна до темна, другие готовятся к поступлению в элитный колледж, третьи совсем юны, но у них появляется ребёнок за ребёнком. Кто-то будет бороться за допуск женщин к выборам, кто-то собирается стать врачом (хотя женщинам не положено, да и вообще это нонсенс, что женщина учится в университете). Некоторые описанные моменты очень суровы и неприглядны, но при этом книга переполнена вставными сказками, которые одна из главных героинь, детская писательница Олив, пишет своим детям. Всё пронизано сказочным духом, смутным ощущением детства: на страницах романа марионеточники разворачивают свои спектакли, семья в своей усадьбе в канун Ивановой ночи устраивает костюмированный праздник и представление «Сна в летнюю ночь» Шекспира, а рыбы с гобеленов оживают после заката. Вполне понятно, почему «Детская книга» попадала в шорт-лист «Букеровской премии», вполне естественно, что «Букеровская премия» у Антонии Байетт уже есть, хоть и за другую книгу. Это большой, серьёзный писатель, которому удаются эпичные полотна. «…из-за собственного стремления к вечному детству, серебряному веку. Это оно заставляло мужчин сбиваться в клубы, сидеть в мрачных интерьерах, поглощая школьные пудинги с нутряным салом, играть веселые и жестокие шутки над другими гостями, сбегать из города в лодочные и пешие походы, на пикники, разыгрывать ничего не подозревающих обывателей, переодеваясь восточными халифами (Вирджиния Вулф) <…>. Они умели играть с настоящими детьми – Герберт Джордж Уэллс превращал детскую в образцовый театр военных действий <…>. Они сочиняли дивные сказки для своих серьезных детей».

Тот самый случай, когда оценка нейтральная, а на деле тебя разрывает между «это изумительно» и «это ужасно».Попробую как-то разложить свои ощущения на составляющие.+ Антония Байетт дотошна. Детали, детали, детали. Мелочи, подробности. Это прекрасно, когда текст тебе нравится: полное погружение, картинка как в кино перед глазами, все дела.– Ничего не происходит! Вот парадокс, описывается жизнь (взросление, старение) доброго десятка человек подробно и еще стольких же – менее подробно, и тем не менее, ощущение, что ничего не происходит, остается. Особенно мучительно идет книга первые страниц триста: все ждешь и ждешь, пока автор «раскачается» и повествование наконец начнется… а оно не начнется. Это вот и есть повествование.– Антония Байетт дотошна. Да, это и плюс, и огромный минус: когда тебе неинтересно, читать про каждую складочку на одежде и каждое движение бровью утомительно. Две недели. Я читала эту книгу две недели, даже немного больше. По-моему, у меня «Улисс» в свое время и то бодрее шел.+ Сказки Олив. Они невероятно прекрасные. Вот уж где любовь автора к деталям точно идет впрок. Тексты, в которых сказочные мотивы и авторский слог сочетаются в идеальной пропорции. За целый сборник таких сказок я бы дорого заплатила, лишь бы он был потолще, потолще.– Очень много персонажей. В Википедии написано, что Байетт в процессе работы над романом сделала таблицу в Exel со всеми персонажами и их возрастом, чтобы не запутаться, кто там кому брат и сват. Если уж сам автор в них путается, то мне, читателю с дыркой в памяти, каково? И дело даже не в том, что их много – из-за этого обилия народа и внимания к каждому из них персонажи показаны слишком поверхностно. Нет, не то слово – отрывисто. Вот мы знакомимся с Дороти, допустим; погружаемся в ее переживания, в какой-то внутренний конфликт, сближаемся с ней… И все, до свидания, Дороти, очередь поджимает. Теперь мы увидим ее только через пару лет, уже с другими мыслями и проблемами, а как она прожила те, первые – уже, вроде как, неважно. Увы, не нравится мне такой подход. Я бы лучше прожила с Дороти каждый чих, чем по чуть-чуть про каждого из пары десятков.+ Мне очень понравились Олив, Дороти и Том. В принципе, настолько, что ради них стоило всю книгу читать.+ Мне понравилась все та же дотошность, с которой автор описывает бытовые подробности: например, работу горшечника, кукольное представление или бал со всеми приготовлениями, пошивом платьев и прическами.– Что ж они все такие озабоченные-то. Кто гей, кто детей своих лапает, кто похабные горшки в виде голых баб лепит. И не надо мне говорить «это же жизнь» – нет, когда все практически поголовно до такой степени концентрируются на сексе, это не жизнь, а буйство гормонов в одной отдельном писательском организме. И кстати, не оставляет ощущение, что секс в мире «Детской книги» – нечто противоестественное, плохое. Даже в редких случаях, когда речь идет о нормальном сексе, не извращенных пожеланиях и действиях – все равно остается ощущение, что персонажи воюют со своими телами и проигрывают битву. Как-то мне оно не близко. – Исторические вставки. Ну, это я просто не люблю до зубовного скрежета. Еще с детства – учебник по, допустим, биологии могла читать чуть ли не для удовольствия, а историю с трудом одолевала и забывала прочитанное моментально. – Книга ничем не начинается и ничем не заканчивается. Я понимаю, что у Байетт наверняка были причины описать вот именно этот кусок из жизни семьи Уэллвуд, их друзей и соседей, не больше и не меньше. Но я, честно, не уловила, в чем они заключаются.Как итог – чувствуется, что Антония Байетт заслуженно получила все свои многочисленные литературные премии и награды. Но в то же время абсолютно не моя книга, к сожалению. Попробую теперь осилить всеми любимый роман «Обладать».Дальше…Да, и для душиРуки нырнули под воду и на краткий миг нашли ту часть тела, которую Филип мысленно называл «свистком».