000
ОтложитьЧитал
8. В пантеоне богов
Анен – крупный наголо бритый мужчина средних лет, в набедренной повязке и свисающем от нее до пят переднике, с несколько выпуклыми глазами и узкими, как лезвие, губами, выражающими открытое тщеславие и жесткую уверенность в том, что его недостаточно возвеличивают, хотя, услышав его низкий хрипловатый голос, юноши широко раскрывают глаза и рты, ловя каждое его слово.
– Нет времени, кроме времени, – говорит Анен, – и Солнце бог его, умирающий в ночи и заново рождающийся утром, проходящий в течение года над двенадцатью областями потустороннего мира и ежеминутно открывающийся нам в солнечных и водяных часах. Мы, истинные сыны страны Кемет, слишком любим жизнь, и эта неистовая жажда души преодолевает преграды между живыми и мертвыми, продолжая жизнь по ту сторону этого мира, и мы поднимаемся туда по ступеням великих пирамид, возникших по образу песчаного холма, который образуется ветрами небесными по подсказке богов как символ подъема и перехода в потусторонний, но столь же реальный, как и наш, мир.
Итак, вступаем в пантеон богов, хранителей нашей прекрасной Кемет, срисовываем их тщательно, ибо они концентрируют в себе жизненную силу. Само очертание и знание их держит в себе эту силу. Более того, понимание себя как жизненных сосудов этих богов говорит о нашей глубинной связи с небом и этими богами. Вот бог богов – сокровенный Амон, выступающий в двух ипостасях – незримой и зримой: в первой – в короне с двумя высокими перьями и солнечным диском, во второй – богом Ра, человеком с головой сокола в двойной короне, богом Солнца, плывущим в своей дневной ладье по небесному Нилу, а в ночной ладье – по Нилу подземному. Потому мы и называем этого бога богов Амоном-Ра, главным покровителем нашего любимого властителя, наместника этого бога на земле, имя которого со страхом повторяют этот и тот миры, царьки севера и народы моря.
Теперь рисуем Озириса, спеленутого мумией, в белой короне с двумя перьями и знаками царской власти в руках, тело окрашиваем в зеленый цвет – цвет жизни. Он – владыка загробного мира, коварно убитый и изрубленный братом своим Сетхом. Но жена его, Изида, чарами своими собрала тело и зачала от мертвого мужа сына – бога Гора, победившего в борьбе Сетха и оживившего оком своим, великим Оком Гора, идущим от небесных тайн и подобным Солнцу, отца своего Озириса (Месу вздрагивает, вспоминая Око, вдвинувшееся в поле его зрения в младенчестве, огромное, ибо его не с чем сравнить, в окружении дряхлых, пахнущих чем-то пугающе мертвым складок, таящих сладкую улыбку подозрительности и угрозы).
Прилежно срисовывает Месу богов, но у него свои предпочтения: боги Птах и Тот. У Месу особая страсть к священным знакам-рисункам, врезанным в камень. Народы северных островов Великого моря называют их иероглифами. Бог Птах сотворил мир посредством слова. Бог Тот изобрел иероглифические знаки и покровительствует писцам-хартумам, кончик пера которых, хартом, похож на клюв, пьющий чернила. Бог Тот – маг, ибо знает все тайные имена богов, хранит ключи рождений, смертей, круговорота дней и годов, неотступно следит за весами в загробном мире Озириса, взвешивающими добро и зло в сердце покойного.
9. Вода – незамутненное зеркало души
Отметив прилежность учеников, срисовывающих богов, Анен продолжает, стараясь быть как можно более понятным:
– Сочетание разных, иногда несовместимых элементов зримого образа того или иного бога может показаться произвольным. Но именно в этом и скрыта великая логика богов. Она могла открыться всего на миг древнему жрецу-одиночке, чтобы стать достоянием всей нации на века. Как это открывается? Естественно, не впрямую. Пример: вы всматриваетесь в стоячее зеркало воды и постепенно, сами того не замечая, отключаетесь от окружающей суеты. Вы погружаетесь в себя, в некоторый сладостный созерцательный покой. Но миг – и мысль возникла, как озарение: вода – это темное и в то же время незамутненное зеркало души. Так и древнего жреца коснулся божественный жезл. Или на глазах его распустился цветок лотоса. Энергия личности жреца достигла уровня бога, и тот раскрылся ему, какой он есть, и таким вошел в пантеон нации. Личностное – вот писцовое перо нашего сознания и души.
На миг Месу пришла кощунственная мысль, которую он тут же отогнал: стройность размышления великого Анена скорее похожа на логику шахматиста, чем на деяния богов, сотворивших мир, а пантеон этих богов скорее подобен оранжерее и зоопарку при дворце царской семьи, полным диковинных форм растений и животных, где правит не логика, а экзотика.
Кто он, Месу, чтобы оказаться сосудом, хранящим скверну этой мысли, и откуда ее принесло?
10. Ибрим-евреи и жрец Итро
– Мы, соль земли Кемет, – говорит Анен, – почвенники и солнцепоклонники. Наш повелитель вещает устами зримого бога Ра-Солнца. Именно он удостоен божественного умения спускаться в глубь самого себя и там ощутить слияние с незримым солнцем – богом Амоном. В едином озарении открываются ему пространства, границы, народы – страшная и великая, подобно смерти, пустыня в сторону заката и в сторону восхода, над которой неотступно карающим богом Ра виснет солнце. Оно выпивает малейшую каплю воды, испепеляет воздух, годами не дает возникнуть ни единому облачку. А с юга вдобавок ко всему надвигается ветер-хамсин взвесью пыли, пекла и суши.
Но насколько Амон-Ра карающ, настолько и милосерден, и с семи порогов небес пускает воды Нила, великого Хапи. Потому управляющий Нилом управляет поднебесным миром. Сама по себе необъятная власть наместника Амона-Ра на земле отметает вопрос, как он эту власть получил: понятно, из рук бога богов. Но угроза стране Кемет – лишь с севера, откуда легче всего в нее проникнуть. А там кочуют народы, кои власти повелителя предпочитают свободу и зависимость от случайных дождей. Когда же их нет, народцы бегут от голодной смерти к нам, и бегут они с тех мест, где каждая кочка имеет царя, и каждый из них амбициозен, обидчив и коварен. Потому они все время дерутся между собой, и в этом наше спасение.
И потому повелитель наш бдительно следит за тем, чтобы они не объединились и, спасенные милостью нашей, не размножались на нашей земле, подобно саранче, как эти хабиру-ибрим-евреи.
Последние слова великий Анен произносит, брызгая слюной и багровея.
Две темы могут довести его до припадка – ибрим-евреи и жрец Итро, тоже иноземец, преподающий языки и все виды письма – иероглифического, жреческой скорописи, клинописного. Тут, вероятно, срабатывает подсознательное чувство ревности и зависти, ибо Итро единственный из жрецов, который может тягаться с ним, великим Аненом, далеко позади себя оставляя других предсказателей и советников повелителя, которые подобно им, школярам, знающим весьма мало, выскакивают по любому вопросу, чтобы только еще раз выразить властителю поднебесного мира свою верность. Итро в своих предсказаниях сух, но в достаточной степени точен, и наместник Амона-Ра часто предпочитает его великому Анену.
11. Бойня
Вот и в этот миг, весьма кстати, один из школяров выскакивает с вопросом:
– Великий Анен, как же так? Черный бык Апис – священное животное, бог, а быков во множестве убивают на бойнях?
– Прекрасный вопрос, – успокаивается и снова возбуждается великий Анен, – черный бык Апис с белым треугольником на лбу и белым ястребом на спине, по сути, не должен существовать в природе, но его, пусть редко, находят, и, значит, он – от богов и неба. Точно так же, как божественное – в вас, сыновьях и внуках великого повелителя земли и неба, наместника Амона-Ра, так есть и говорящая скотина – рабы и чужеземцы, и бессловесная скотина – быки, идущие на бойню. Чрезмерное милосердие стерло с лица земли немало царств.
Дернул дьявол школяра за язык: великий Анен, любящий немедленно подкрепить теорию практикой, ведет их на бойню, тут же в храме, работающую с восхода до поздней ночи. Все встречающиеся на мути падают на колени, стелются спинами. Дежурный жрец, чуть не умирающий от благоговения перед великим Аненом, подает ему чашу с курящимися благовониями. Откормленный до огромных размеров и веса бык с продетой через ноздри веревкой и нелепыми страусовыми перьями между рогами передвигается с трудом, тупо и обреченно глядя на великого Анена, кадящего чашей перед ним и произносящего скороговоркой, как это делают дети, играя в прятки, торопясь скорее проговорить считалку: «Жертва быка, чистого ртом, чистой бойне храма Амона-Ра». С невероятной ловкостью профессиональных головорезов четверо набрасываются на эту грозную гору живого мяса и при помощи той же веревки мгновенно ее опрокидывают. Один хватает голову быка, оттягивая рогами вниз, горлом вверх. Коротким серповидным ножом мясник вскрывает быку вену, сливая бьющую толчками кровь в сосуд, ритуальным жестом показывая великому Анену ладонь в крови. «Чиста!» – уверенно, как сам бог, произносит великий Анен. И вот уже отделенная голова быка, с тупо остекленевшим удивлением в глазах глядя на собственную в два счета разделываемую тушу, проплывает, подобно голове сфинкса, мимо царских отпрысков, впервые воочию видящих освященное богами убийство, зачарованных топорами мясников, врубающихся в гору мяса подобно каменотесам, да летящими во все стороны брызгами крови.
Великий жрец Анен омывает руки, входит в молельню, и ученики его вслед за ним. И голова его тоже чудится отделенной, плывущей и несдвигающейся поверх дымных воскурений, и губы его возносят молитву Солнцу – богу богов Амону-Ра, источнику света и жизни, молчаливому страннику, величавому правителю.
И весь этот перегруженный событиями, впечатлениями, размышлениями о Дельте и море день с прожорливым ржанием медных труб военного парада, возвышенным проживанием в лоне богов, с ползущей лоскутьями и кровью спиной избиваемого и убиением живого существа, хоть это и гора бессловесного мяса, мог бы показаться Месу какой-то безумной смесью ханжества и жестокости, фарса и фальши, если бы не задыхающаяся, истовая искренность великого жреца и учителя Анена в дымном куколе молитвы, подобно узнику в каменном мешке, томящегося по приходу божественного озарения, призрения, осияния, в последнее время столь долго не посещавших его душу и дух.
Глава третья
Сошествие к Озирису
1. Загон. Первый гон колесниц
Вероятнее всего, с той охоты в пустыне началось постепенное, но ощутимое его учениками восхождение духа великого Анена к осеняющим его силой и славой богам.
К охоте готовились загодя, и великий Анен получал донесения о подготовке, как получают реляции о готовящемся сражении. Он излучал такую уверенность, поправляя профессионалов, посвятивших жизнь охоте в пустыне, что те просто терялись, смиренно выслушивая его требования: то долина, куда собираются загонять дичь, недостаточно глубока, склоны недостаточно круты – животные убегут, не помогут сети, преграждающие им путь; то недостаточно корма для приманок, ловушек, воды для питья.
Когда на охоту собирался сам наместник Амона-Ра на земле, это превращалось в целое празднество. Здесь же речь шла о учебной охоте, но великий Анен был неумолим.
В назначенный день на колесницах выехали до восхода солнца. Неслись плотным строем, возглавляемые – ноздря в ноздрю – великим Аненом и Мернептахом: при всем своем тщеславии и величии первый предпочитал не дразнить любимого сына наместника бога Амона-Ра, отдавая ему дань уважения. Колесницы их по роскоши не намного уступали колеснице самого повелителя поднебесной страны Кемет золотом чеканки, упряжью с золотыми дисками и металлическими пряжками.
Месу по возрасту был младше сыновей наместника бога Амона-Ра, но старшим из внуков. По знаниям, суждениям, умению анализировать он опережал старших, и в первую очередь Мернептаха, но колесницу имел такую же, как старшие внуки, легкую, без украшений, которой научился мастерски управлять по самым кочковатым дорогам, угадывая, почти сливаясь с каждым движением площадки, наглухо закрепленной на оси колес, подчас балансируя, как циркач на канате.
Две славные лошаденки, которых он всегда сам кормил с руки, мгновенно реагировали на малейшее движение вожжей и с отработанной легкостью сразу брали в карьер.
Мернептах, у которого была целая конюшня отборных лошадей, часто менял их и не раз проносился мимо Месу в опасной близости, явно поддразнивая. А однажды почти впрямую налетел, лихо бахвалясь, затормозил на всем скаку и, ухмыляясь, на виду у всех отпрысков царской семьи предложил скакать наперегонки. Уклониться не было возможности, все вокруг хлопали в ладоши, кто-то уже поднял руку. Опустил, и в тот же миг лошаденки Месу взяли в карьер. Ненавязчивое напряжение вожжей давало им ту свободу, при которой в полную силу развертывалась их скрытая сущность, их истинный талант – в беге. Кони же Мернептаха, гораздо более мощные, трепетали, ощущая передаваемую по вожжам свирепую самоуверенность хозяина, рвали напропалую, но врозь, без малейшей слаженности.
После такого поражения Мернептах еще более возненавидел Месу, но последний стал истинным героем в глазах младших царских сыновей и внуков, которые тоже немало терпели от Мернептаха.
Теперь же Месу несся сзади, вместе со старшими внуками, в глубине души радуясь, что им предстоит стоять начеку подальше, на случай, если раненое или ловкое животное все же выскочит из сетей, не дать ему уйти, добить стрелой или копьем.
За невысоким обломом красного нубийского песчаника, полузасыпанным волной песка, приближающуюся галопом свиту ждут охотники и слуги с плетенными из пальмовых веток корзинами снеди, бурдюками пива и воды, мешками и опять же корзинами – для будущей дичи. Псари с трудом удерживают свору борзых.
Осторожно выглянув из-за облома, Месу сразу же видит нечто поразительное: тонконогие страусы танцем приветствуют восходящее солнце.
Только затем он различает, что танцуют они в глубине долины, где кое-где видна зелень, даже поблескивает вода родника, к которому изящные газели осторожно тянутся губами, не обращая внимания на носящихся вокруг них в абсолютной беспечности диких буйволов. Детеныш газели взобрался на край оврага, принюхиваясь к слабым порывам ветра, явно идущим с противоположной от охотников стороны, ведь операцию готовили профессионалы, умеющие учитывать и не такие мелочи.
Эту утреннюю пасторальную картину собравшихся вместе животных, ничего не подозревающих, беспечно радующихся жизни, Месу запомнит на всю свою жизнь.
Сигнал. Дождь стрел обрушивается на животных, разъяренные борзые почти стелются в воздухе, дикие буйволы сокрушены на месте, пес на лету перегрызает горло детенышу газели. Визг, стоны, свирепая грызня борзых, исходящих пеной, и поверх освещаемого набирающим силу солнцем побоища, с нечеловеческим наслаждением вдыхая запах горячей крови, бледный и величественный, воистину подобный богу, стоит великий Анен, выпуклые глаза его еще более выпучены, словно ему трудно дышать, хотя он почти не напрягался, пуская из лука свои точные стрелы, да и невозможно было не попасть, столько животных собралось в этой узкой, благословенной травой и источниками долине, и ни одному из них спастись не удалось.
Бессмысленная улыбка стынет на лице Мернептаха, остальные же отпрыски царской семьи как-то странно хихикают: увиденное еще явно не для их неокрепших нервов, но именно это и является целью великого жреца и учителя. И не давая даже мгновения для передышки, он с гиком срывается с места в обратную дорогу, оставляя горы дичи прислуге, за ним Мернептах и все остальные. И несется Месу на колеснице, отчаянной лихостью пытаясь вышибить из памяти, хотя бы на время, все, недавно увиденное им, – этот ослепительно кровавый пир насилия и беспомощности, разнузданно торжествующей некрофилии, воистину божественной свирепости великого Анена, который, как истинный знаток юных душ, не дает им возможности остаться наедине с собой после перенесенного потрясения.
2. Водоворот ночной мистерии. «Мы, дети солнца…»
И вот они уже на огромном царском корабле, расцвеченном вымпелами, огнями, едва подкрепившись, плывут на юг, вверх, против течения Нила, в натекающую тьмой ночь, в Ипет-су, в город нескончаемых храмов. И великий Анен стоит на палубе, овеваемый ветром, освещаемый огнями, непривычно огромный, и тень его преломляется в водах, он виден с берегов, вдоль которых, к удивлению учеников его, царских отпрысков, тысячи тысяч факелов в явно молодых руках колышутся из стороны в сторону.
Два берега – два сплошных потока факелов, да еще один поток на водах, вереницей лодок и плотов, сопровождающих корабль. Всё это неожиданно для полных смятения душ будущих властителей страны Кемет, все это стесняет дыхание восторгом и страхом, вызывает слезы, когда внезапно, подобно тем же факелам, перекатываясь вдоль берегов и по водам, несется:
«Великому посланнику Амона-Ра Анену и царственным ученикам его – сла-а-ва-а!»
– …Ла-ава-а-а!.. Ла-ава-а-а!
И вправду, подобны лаве огненной факелы, взметаемые сжатыми кулаками тысячей тысяч юношей и девушек.
«Великому повелителю миров, поднебесной страны Кемет, детям и внукам его – наша любовь и жизнь и вовеки веков – сла-а-ва-а!»
– …Ла-а-а-а-ва-а-а-а!
Далеко за полночь великий Анен сходит на берег, он подобен божественному вихрю, втягивающему в завихрения учеников своих, стремителен и неутомим, и весь подсвеченный огнями храм храмов бога-богов Амона-Ра распахивается навстречу ему семнадцатью тысячами бронзовых статуй, где самый малый обелиск высотой в двадцать человек среднего роста, если поставить их друг на друга, и массы молодых людей с факелами стоят вдоль их пути, обозначенного сотнями сфинксов, из храма в храм, и все храмы соединены воедино экседрами, и кто-то идущий с ними во тьме громко считает гигантские колонны из песчаника высотой в двенадцать человек среднего роста и обхватом в семь человек, если они возьмутся за руки: сто тридцать четыре такие колонны поддерживают первую анфиладу. И вот – первые ворота высотой в двадцать шесть человек среднего роста в зал, которому во тьме не видно конца и краю.
Всё это они изучали на уроках архитектуры, рисовали и считали. Но реальность, да еще во мраке ночи, лишь подсвеченная колеблющимися факелами, превышает все силы воображения.
Великий Анен в дымных облаках благовонных воскурений чудится парящим в воздухе. Он не только огромен, громом звучит его голос в мертвой тишине, освещаемой мириадами факелов, и за каждым затаившее дыхание существо.
– О, повелитель бессмертной мудрости бог Тот, укором, уроком, призывом восстать и прозреть звучат слова твои: о, Кемет! Исчезнешь ты с лица земли вместе со всеми своими сокровищами. Останутся лишь иероглифы, врезанные в камень!.. Мы слышим слова твои, и точно так же, как мы существовали тысячи лет, мы будем нести на плечах своих грядущее наше – тысячи тысяч лет!.. Клянемся великой клятвой!..
Словно медленное, глухое, нарастающее издалека, вдоль берегов и по водам Нила, покрывающее смятенное пространство ночи и взорвавшееся извержением в колеблющемся, подобно маятнику самого времени, гигантском безмолвии храма храмов – эхо:
– Клят…
– Кля-ят…
– Кля-я-я-ят…
Смятые собственной беспомощностью, смятенные, сметенные миллионноголосым ураганом, ученики как зачарованные не отрывают глаз от великого учителя, и в глазах их тлеет, как в лампадах, смесь восторга и подавленности. Это и есть мистерия в высшем своем выражении, думает Месу, вспоминая урок великого Анена о мистериях: они требуют упражнения разума, интуиции, воли, ибо это вовсе не мистические фантомы и не сухое обучение. Это – сотворение в нас души собственными ее силами.
– Чужеземцы, принятые нами по широте души нашей, – гремит голос великого Анена, благодаря акустике как бы несущийся с небес, – спасенные нами от голодной смерти, спят и видят исполнение страшных твоих пророчеств, бог Тот. Они не верят в наших богов, противопоставляя им какое-то варварски невразумительное божество. Да, они прозябают, само их отрицание наших богов доказывает, что боги наши отвергли их и лишили разума. Но они хитры и мстительны, они несут внутреннюю угрозу нашей прекрасной Кемет. Настанет день, придет конец нашему терпению, и наши мечи и копья понесут им наше проклятье!..
И опять, сотрясая землю и небо, несется, подобно песчаной, голосовая буря:
– Клять…
– Кля-ять…
– Кля-я-ять…
– С нами мертвые наши предки, великие и малые, – по ту сторону Нила, великого Хапи, в этот предрассветный час вставшие из своих саркофагов, парящие над своими гробницами. Пока еще не возродилось Солнце, пока еще бог Ра не взошел ослепительным днем, я буду говорить с вами, мертвые предки наши, чьи души обитают в небесной стране Кемет, я буду говорить с вами о существе, имя которому человек.
Что он такое, как не пылающий факел, огненная щель, и через нее проникают к нам смутные, но убеждающие образы богов, а к вам – неизбывная память прожитой вами по эту сторону жизни.
Мы еще пребываем в предрассветной тьме у подножья гор, а вы уже на их вершинах, лицом к открывшейся вам бесконечности, навечно соединенные взглядом с богом Ра – черным Солнцем днем и раскаленным добела ночью, и через бездонные колодцы ваших глаз мы черпаем жизненную силу бога богов Амона-Ра.
Мы – дети его, питомцы Солнца, его перерождения и вечного возвращения, мы ощущаем в себе неистовое его пробуждение и священную ненависть к тем, кто не верит в него в упрямой своей гордыне.
И в этот миг восхода солнца мы, молодежь, будущее великой страны Кемет, в едином порыве возносим кулаки, видя плавное чудо вздымания из мрака подземных миров Озириса ослепительного Ока бога Ра, видя души ваши, возносящиеся над гробницами вашими, как дым над костром пастуха, стерегущего свое стадо в ночи!
Озноб прошел по телу Месу: именно в этот миг первый луч солнца ясно очертил бесконечный каменный лабиринт храма Амона-Ра и по ту сторону Нила воскурились тонкими столбами светлого дыма гробницы бескрайнего некрополя.
Вздох удивления, страха и восторга вырвался из тысяч уст, покатился волной, утихая в дальней дали. Тысячи высветившихся молодых лиц – мужских и женских – завороженно замерли в экстазе, тысячи их почти нагих тел – в набедренных повязках, а то и без – окаменели, как в столбняке. И вновь кощунственная мысль пришла Месу из глубин забвения, которое он так долго пестовал в себе: именно в таком состоянии взвешенности легче легкого швырять младенцев, детей врагов своих, в воды Нила, считая, что творишь священное дело.
И мы клянемся чистотой крови, шлифующейся из поколения в поколение, уроженцев поднебесной страны Кемет, чистотой крови ее избранных – принцев, сыновей и внуков наместника бога Амона-Ра на земле, быть верными заветам вашим, дорогие наши мертвые предки. Нерасторжима, непобедима и страшна наша клятва!
– Кля-ят…
– Кля-я-я-ят…
Тысячи тысяч кулаков взметены в воздух, столбняк тел вдоль берегов чудится окаменевшей живой лавой с запекшимися отверстиями ртов у ближних, ясно различаемых, и из отверстий этих как бы сам по себе возникает этот долгий, сверлящий душу звук:
– Кля-я-я-я-я-я-я-ят…
Избранные принцы валятся с ног от усталости, а в великого Анена с восходом солнца словно вселилась новая сила, и ступает он на корабль, а ученики плетутся сзади и, не добравшись до кают, засыпают прямо на палубе под слабое покачивание движущегося по течению судна, а великий Анен в той же величественной позе принимает катящийся вдоль берегов вал почтения молодых, животно раскрепощенных солнцепоклонников, но даже внезапный гром вкупе с землетрясением не способны разбудить будущих правителей поднебесной страны Кемет.