“Коптский крест”, восьмая книга
© Борис Батыршин, 2023
Часть первая
I.
– Совершенно ничего не узнаю, – пожаловался я, – Вот ничегошеньки! Рейхстаг, и тот какой-то неправильный!
– А ты чего хотел, – отец фыркнул. Сто двадцать лет прошло, да и здание только строится!
Мы с отцом были в Берлине всего за несколько месяцев до того, как начались наши межвременные и межпространственные приключения. Мне исполнилось тогда пятнадцать, и возникла идея отпраздновать этот «юбилей» в столице ФРГ – у отца тогда внезапно образовалась редакционная командировка, и грех было не воспользоваться подвернувшимся случаем. Дело, помнится, было, как и сейчас, в сентябре; погоды в Берлине стояли почти что летние, на календаре значился воскресный день, и огромная зелёная лужайка, носящая название «Площадь Республики» была заполнена кучками студентов и отдыхающих. Повсюду мелькали группы темнокожих мигрантов – турок, арабов, негров, афганцев – и законопослушные берлинцы косились на них с подозрением и опаской. Я представил себе этих темнокожих бедолаг здесь, на выскобленной до неестественной чистоты брусчатке Кёнигсплац, под носом строгих, как армейские фельдфебели, полицейских – и мне стало весело. Дорого я дал бы, чтобы посмотреть, как эти, прости господи, страдающие и угнетённые попытались бы справить нужду на газонах и палисадниках столицы Второго Рейха…
Отец воспринял мою фразу как предложение вернуться к роли туристического гида – занятию, которому он предавался с момента нашего приезда в Берлин.
– Так что совершенно ничего удивительного, Странно было бы, если бы ты тут чего-нибудь узнал. Вон там, – он показал на одетое в строительные леса здание, в контурах которого угадывался силуэт одного из будущих символов Берлина, – раньше стоял дворец какого-то польского графа, состоявшего в королевстве Пруссия на дипломатической службе. А в семьдесят третьем на площади воздвигли Колонну Победы, в честь трёх победоносных кампаний Пруссии – датской в 1864-м, австрийской, двумя годами позже и, наконец, франко-прусской войны. Позже, зданием Рейхстаг достроили – на месте во-вон того фонтана в виде восьмиконечной звезды, возвели национальный памятник Бисмарку, а уже при Гитлере и статую и колонну переместили в парк Тиргартен, где они и пребывают по сей день.
Я едва сдержался, чтобы не заявить: незачем цитировать «Википедию», я и сам всё прекрасно знаю, недаром всю дорогу в купе поезда Петербург-Варшава-Берлин изучал «Путеводитель по Берлину и его окрестностям», приобретённый в одной из петербургских книжных лавок. Эта книжечка с золотым тиснением на терракотово-красном переплёте была издана здесь, в столице Германии, о чём извещала её владельца надпись на титульном листе: «Изданiе книжнаго магазина Штура (Владѣлецъ Генрихъ Каспари). Здесь же имелась «фирменная» картинка, изображающая птицу марабу, сидящую, свесив голенастые ноги, на стопке книг с этикеткой, украшенной инициалами владельца – «НК». Книжка действительно приводила подробные описания, снабжённые недурными фотографиями, из которых я и почерпнул все эти полезные сведения.
Фонтан действительно имелся – там, где ему и полагалось, в середине большого овального газона, разделённого пополам дорожкой из брусчатки. Близость строительства сказывалась на этой недавно ещё безупречной детали городского пейзажа: трава носила следы башмаков рабочих и тележных колёс, аккуратные кустики, окружающие газон, были безнадёжно попорчены, повсюду громоздились штабеля кирпича, досок и прочих стройматериалов. Я усмехнулся: в родимом Отечестве всё это добро наверняка навалили бы грудами а здесь – всё ровно, чинно и аккуратно. Вон, даже голуби копошатся в травке, будто и не стройка под боком…
Я выудил из сумки половинку булки, оставшейся от завтрака, раскрошил и стал бросать голубям. Раздалось многоголосое курлыканье и десятка два «крылатых крыс», ка называл этих птиц отец, немедленно слетелись на подачку.
Он, увидав, чем я занимаюсь вместо того, чтобы внимать его лекции, поморщился, но промолчал. Я подошёл к голубям поближе – они нисколько меня не боялись – и продолжил благотворительную акцию, и тут за спиной раздалось грозное «Битте!»
Я обернулся. Шагах в десяти, на брусчатке, с которой я только что имел неосторожность сойти, стоял господин в сине-сером мундире с двумя рядами блестящих латунных пуговиц. Голову его украшал чёрный с начищенным до блеска одноглавым имперским орлом пикельхауб, на боку висела сабля и блестящих металлических ножнах. Глаза из-под сурово сведённых бровей сверлили меня с неодобрением.
Ну как тут не рассмеяться? Предупреждал же Джером К. Джером в своей повести «Трое на велосипедах», которую я вместе с путеводителем проглотил в поезде (на планшете, поскольку издана эта занимательная книжица будет только чрез десять с небольшим лет): у немецкого полицейского всегда найдётся пункт инструкции, согласно которому можно оштрафовать беззаботного туриста!
– Добрый день, герр… э-э-э… вахтмайстер, так, – Я покосился на погоны на плечах блюстителя порядка, изо всех сил удерживаясь от неподобающей улыбки, – Я что-то нарушил?..
– Вот на кой тебе понадобилось пререкаться с этим быком, – ворчал отец, – Развлёкся на сорок марок, а ведь могли и задержать на трое суток!
«Быками» в столице империи Гогенцоллернов называли полицейских – за твердокаменную неуступчивость и столь же твердокаменное отсутствие чувства юмора.
– Кто ж знал, что у них тут запрещено кормить голубей, – я сделал вялую попытку отбрехаться, – Вон, весь газон истоптан, я и подумал…
– А кого это волнует? Видел же табличку с запрещающей надписью?
– Видел, но…
– Никаких «но»! Мы в Берлине, и здесь подобные нюансы во внимание не принимаются. Написано «нельзя» – значит нельзя! И, кстати, никаких гастарбайтеров здесь нет – если не считать за таковых рабочих из какой-нибудь Баварии, приехавших в Берлин за длинным рублём… то есть маркой.
Я кивнул, соглашаясь. Действительно, насколько мы успели заметить, в столице Второго Рейха строили повсюду.
– Яша-то когда прибудет со своим подопечным?
Отец вытащил из жилетного кармана золотой брегет и музыкально звякнул крышкой. В своё время, когда мы только делали первые шаги в прошлом, он (с моей помощью, разумеется) наладил в Москве, через часовую лавочку на Варварке, скромный бизнес по торговле дешёвыми наручными механическими часами, доставляемыми из двадцать первого века. Лавочки той давно нет, её место заняла принадлежащая нашему общему другу Яше Гершензону «Розыскная контора», да и баловство с часами мы прекратили, занявшись куда более серьёзными вещами. Наручные часы, тем не менее, вошли в моду, их, вместе с металлическими браслетами, выпускали две московские фабрички на основе швейцарских механизмов – но отец предпочитал карманные часы на цепочке, составлявшие вместе с элегантной тростью и другими аксессуарами образ состоятельного путешественника. О том, что в трости скрывался приобретённый в Сирии дамасский клинок, а в кармане брюк прятался карманный автоматический пистолет, очередная новинка Тульского оружейного завода, он предпочитал не распространяться.
Такой же ствол, носящий название «ТАП-М» (Тульский Автоматический Пистолет, Малый) имелся и у меня. Европейские законы, касающиеся перевозки и ношения огнестрела на удивление лояльны – покупай что хочешь, вези, куда тебе нужно, через любые границы – разве что, ходить с выставленным напоказ револьвером, на манер ковбоев Дикого Запада не рекомендуется.
– Их поезд через два часа, – ответил отец, мелодично тренькнув крышкой брегета, – Прибудет на вокзал Анхальтер Банхофф, это на Асканишер-плац, в Кройцберге. Время ещё есть, успеем пообедать.
– Интересно, а «Грубый Готлиб» уже работает, – осведомился я, – В тот раз ты отказался меня туда вести, потому как пиво было не по возрасту, так хоть теперь увижу – что это за любимая пивнушка штандартенфюрера Штирлица?
– Не увидишь. Во-первых, ресторан «Grobben Gottlieb» не в Берлине, а в Халле, это в Баден-Вюртемберге. А во-вторых, откроется он только через семь лет.
– Обман, сплошной обман, – посетовал я, – Ладно, как-нибудь обойдусь без германского сельского колорита. Но пообедать всё же нужно. Вон, на углу, ресторанчик – как он, «Томаскеллере»? Может, туда?..
– Только не вздумай налегать на пиво, – отец покосился на меня, – Вот как знал, что дурному научат в этом вашем Морском Корпусе! У нас впереди важные переговоры, не хватало ещё…
– И в мыслях не было. Вот уговорим Яшиного подопечного – тогда можно будет и отметить.
– Лоботряс! Не будь мы в самом центре Берлина – точно, не посмотрел бы, что ты теперь мичман флота Российского, влепил бы хорошую затрещину!
До вокзала Анхальтер Банхофф мы доехали на трамвае – самом настоящем, электрическом. Вагончики его более всего походили на привычную конку с империалом, открытой площадкой второго этажа, куда снизу, с передней и задней площадок вагончика, вела пара спиральных лесенок. Там мы по моему настоянию и расположились – в Берлине предстояло провести всего сутки, обратные билеты лежали у отца в портмоне, а город посмотреть всё-таки хотелось.
Этот вид транспорта, уже начавший своё победное шествие по европейским столицам, появился впервые здесь же, в столице – десять лет назад, в 1879-м году инженер-изобретатель Вернер фон Сименс представил на Берлинской выставке. Первая «электричка» произвела настоящий фурор: состав из трёх вагончиков, каждый из которых вмещал полторы дюжины пассажиров, развивал скорость семь вёрст в час. Через год первая трамвайная линия появилась на окраине Берлина – вагоны его, двигавшиеся со скоростью тридцать вёрст в час, получали электропитание по рельсам, и за первые три месяца перевезли более двенадцати тысяч пассажиров. С тех пор в германской столице было проложено несколько трамвайных линий, и строительство продолжалось неослабевающими темпами.
Вагончик уютно тарахтел на стыках рельсов и то и дело громко звоня – звук этот мало отличался от звона, которые будут издавать московские трамваи лет этак, через сто сорок. Лошади, запряжённые в многочисленные экипажи, на этот шум никак не реагировали – видимо, успели привыкнуть, в отличие от могучих гнедых коней вестфальских драгун, полуэскадрон которых попавшихся нам на одном из перекрёстков. Вестфальцы, опытные кавалеристы, едва-едва удержали испуганных скакунов – те порывались метнуться в сторону, ржали, становились на дыбы, вмиг смешав стройные ряды. Прохожие и седоки многочисленных экипажей никак на это происшествие не реагировали – разве что старались жаться к стенам домов, подальше от взбунтовавшихся драгунских саврасок. Я усмехнулся – случись такое на улицах Первопрестольной, и ядовитые, не всегда цензурные комментарии сыпались бы со всех сторон, заглушаемые пронзительным свистом уличных мальчишек да заполошными трелями городовых, спешащий к месту потенциального ДТП. Вот что значит орднунг…
– В Питере-то когда трамвай пустят, – спросил я, – Да и в Москве тоже не помешало бы – всё же две столицы Империи, нехорошо…
– Планируют, – вздохнул отец, – В нашей истории первый трамвай в Москве появился в 1899-м, а в Петербурге даже позже, в 1903-м. В общем-то, сам трамвай не проблема, тот же Сименс готов продавать вагоны и даже строить в России фабрику, где будут ставить его электромоторы на вагончики конки. Вопрос в электропитании – в обеих столицах плохо с электростанциями. Корф рассчитывает, что фирма Вестингауза, с которой наш друг Яша вёл переговоры в Америке, поможет эту картину изменить.
– Я слышал, им пообещали большие вложения из секретного фонда ДО.П.?
– Да, и освобождение построенных в России предприятий от налогов на десять лет, – кивнул отец, – У них там назревает «Война токов», и Джорджу Вестингаузу предстоит побороться за свой подход в создании электросетей с самим Томасом Эдисоном. Так что и вложения в «Вестингауз электрик энд мануфанчуринг компани», которые посулил Корф, и удачный пример внедрения сетей переменного тока очень даже ему пригодится.
Я припомнил то немногое, что знал на эту тему – в-основном, из школьных уроков по физике.
– Но ведь Вестингауз и сам сумел одержать победу, без помощи со стороны?
– Да, но он-то об этом не знает, – ухмыльнулся отец, – А трамвай у нас давно пора запускать. Ты знаешь, что первый образец испытали в санкт ещё в 1880-м году? Сейчас его создатель, инженер Пироцкий работает в одной из лабораторий Д.О.П.а.
– Да, я в курсе, дядя Юля рассказывал, – кивнул я. Департамент Особых Проектов, любимое детище барона Корфа собирал под своё крыло таланты со всей России. Вербовщики Д.О.П. а активно действовали и за границей, в Европе и Северной Америке. Их задачу сильно облегчали списки, составленные на основе информации из будущего. Эмиссары барона точно знали, кого конкретно имеет смысл приглашать, чем соблазнять, какие перспективы разворачивать перед тем или иным учёным, инженером, изобретателем, и на каких струнах – научном азарте, уязвлённом самолюбии – надо играть, чтобы убедить очередного кандидата оставить Старый или Новый Свет и перебраться в Россию. Нечто подобное предстояло проделать сегодня нам с отцом, и ради этого мы прикатили в Берлин из самого Петербурга.
II
– Смотрите внимательно, – дядя Юля не отрывал взгляда от бусины, зажатой в крошечном зажиме на штативе. Время от времени он косился на хронометр, по циферблату которого нарезала круги секундная стрелка, – Четыре… три… два… сейчас!
Тонкий зелёный луч вырвался из шершавого шарика, словно из объектива лазерного прицела и упёрся в стену. Мы все, присутствующие при демонстрации, заранее знали, чего ожидать – и, тем не менее, по комнате пронёсся дружный вздох.
– Эффектно, ничего не скажешь, – Корф наклонился к бусинке, подставил ладонь под луч – ярко-зелёная точка возникла на его коже, грубой, шершавой от поводьев и рукоятей многочисленных сабель, шпаг и палашей, с которыми он регулярно, три раза в неделю, упражнялся в своём персональном спортзале, оборудованном прямо в здании Департамента. Доцент Евсеин встал у барона за спиной, и, вытянув шею, наблюдал за его действиями, – И давно вы… э-э-э… ввели туда этот луч?
Дядя Юля ещё раз глянул на циферблат.
– Ровно два часа назад, в точности, как делал Виктор. Герр Бурхардт, спасибо ему, подробно всё объяснил…
– Верно, герр Лерх, этот несчастный молодой человек именно так всё и описал, – подтвердил немец, и я отметил что за эти два с небольшим месяца он неплохо овладел русским языком, – По его словам, луч вошёл в бусину и исчез – не отразился, не рассеялся, даже не подсветил её поверхность красным, как это только что произошло с рукой герра барона, а именно исчез. Луч словно канул в бусине, не оказав на неё никакого воздействия – Виктор упомянул, что она даже не нагрелась, хотя он облучал её несколько секунд.[1]
– Да, это необычно, – согласился Корф, – Кожу ваша зелёная точка греет довольно-таки чувствительно. Уверен, если подержать руку в полной неподвижности секунд десять – можно и ожог заработать.
– К тому же, я, как и Виктор, воспользовался красным лазером, – добавил дядя Юля, – а луч, как вы видите, зелёный. То есть, попав в бусину, эта порция когерентного излучения пространствовала в её глубинах ни много ни мало, целых два часа, что при скорости света в триста тысяч километров в секунду составляет два миллиарда сто шестьдесят миллионов километров – несколько меньше расстояния между орбитами Земли и Урана. К тому же, луч претерпел так называемое «синее смещение», то есть уменьшение наблюдаемой длины световой волны. Согласно общепринятой теории, смещение это может носить допплеровский, релятивистский или гравитационный характер. Но, как вы, я уверен, понимаете, господа, говорить об общепринятых теориях в нашем случае бессмысленно…
Я отвернулся, пряча ухмылку. Надо было видеть, как вытянулись физиономии Корфа и Бурхардта при этом «как вы, я уверен, понимаете…» Эти двое – люди по меркам любого времени высокообразованные, но дядя Юля ничтоже сумняшеся обрушил на них град терминов, даже для поверхностного понимания которых требуется совсем другой взгляд на физическую картину Вселенной. Евсеин же, успевший побывать в том самом будущем, из которого явились эти термины, даже бровью не повёл – как и Яша, так же присутствовавший при эксперименте. Видимо, объём «опережающей» информации прочитанной, просмотренной или усвоенной какими-то иными способами, произвели в его восприятии окружающей действительности качественные перемены.
– Итак, мы можем констатировать, что так называемые «бусины» тетрадигитусов на самом деле никакие не бусины, то есть не предметы, состоящие, или изготовленные, сейчас это не так важно, из некоего твёрдого материала, – продолжал дядя Юля, не замечая, в какое уныние повергают слушателей его объяснения, – И если не приписывать им какие-то сверхъестественные, магические свойства, то можно предположить, что мы имеем дело с областями иного пространства, обладающего другими физическими законами и свернувшегося под воздействием нашего пространства. Очевидно, что эти «брызги свёрнутого пространства-времени» напрямую связаны с образованием порталов-червоточин. Мало того: используя свойства брызг-бусин можно так комбинировать внепространственные поля, что получается при определённых условиях, разумеется, даже и управлять «червоточинами»! Тот способ, которым наши юные друзья сумели в своё время закрыть порталы – очевидное тому подтверждение. И, следовательно…
«Юные друзья» – это мы с Николкой Овчинниковым. Дядя Юля намекает на авантюрную эскападу, в результате которой мы запечатали портал-червоточину в московском подземелье буквально под носом у вооружённых террористов, рвущихся из нашего времени в девятнадцатый век, чтобы присоединиться к кровавому хаосу, учинённому их подельниками на улицах старой Москвы.[2]
– Вы уж простите, что я вас перебиваю, господин Лерх, – похоже, барону надоело деликатничать, и он решил взять ситуацию в свои руки, – Уверен, герр Бурхардт достаточно учён, чтобы правильно воспринимать подобные объяснения, но я, признаться, не понял ни черта. Познание законов природы дело, конечно, полезное, но вынужден напомнить, что первейшая наша цель – вызволить мадемуазель Русакову из беды, в которую она угодила по вине негодяю ван Стрейкера. И, боюсь, без этих вот бусин не обойтись. А потому, не будете ли вы любезны, уважаемый Юлий Алексеевич, объяснить, что вы собираетесь предпринять сугубо практически? Только, если можно, попонятнее…
Ответ у дяди Юли был заготовлен заранее.
– Видите ли, господин барон, уже несколько месяцев мы с Вильгельмом Евграфычем – он кивнул на Евсеина, – гадаем, как бы подступиться к изучению «червоточин». До сих пор мы могли только собирать и как-то упорядочивать разрозненные факты – а тут благодаря бедняге Виктору мы вдруг получили в руки мощнейший исследовательский инструмент!
– Вы имеете в виду лазер, – вкрадчиво осведомился Корф. Я достаточно хорошо знал барона, чтобы понять, что он пребывает сейчас в крайнем раздражении, но пока сдерживается. Видимо, сознавал это и Евсеин, – и подавал и-за спины Корфа какие-то знаки своему коллеге. Но дядя Юля слишком увлёкся, чтобы внять этим предостережениям.
– Именно! Именно лазер, – торопливо закивал он, – Поскольку «бусины», точнее области свёрнутого пространства с иными физическими законами как-то воздействуют на проходящий через них пучок когерентного света, то по характеру и уровню этого воздействия можно сделать вывод об их свойствах. Что это может дать – я пока не знаю, но это, во всяком случае, огромное поле для исследований. Можно было бы использовать источники излучения, и не только лазерного – с разными характеристиками, разной мощности… Да что там, можно исследовать разные бусины – а вдруг они имеют различные свойства и, значит, есть содержат свёрнутые участки разных в плане действующих там физических законов пространств? И, пожалуй, самое главное: анализируя полученные данные, можно подбирать подходящий математический аппарат, а не заниматься коллекционированием не связанных друг с другом необъяснимых фактов. Это уже нормальный, правильный научный подход, а вы спрашиваете – что мы собираемся предпринять на практике! Да тут непаханое поле!..
Договорить дядя Юля не успел. Корф, побагровев лицом, грохнул кулаком по столешнице с такой силой, что стакан с чаем в массивном серебряном подстаканнике подскочил на полдюйма и с дребезгом приземлился на прежнее своё место, расплескав по дороге треть содержимого.
– Кажется, я ясно дал понять, что желал бы получить объяснение простым человеческим языком, не прибегая к заумной тарабарщине. Итак, уважаемый господин Лерх (эти три слова барон произнёс с отчётливо иронической интонацией) не будете ли вы столь любезны ответить: что из всего этого – бусин, лучей и прочей бижутерии – следует для нас на практике?
Если барон собирался огорошить дядю Юлю, то он крупно ошибся. Знакомые недаром сравнивали старика с Александром Васильевичем Суворовым. Невысокий, сухонький, с таким же венчиком седых волос вокруг лысины и пружинистой походкой, заставляющей забыть о прожитых семидесяти трёх годах, он был язвителен, не лез в карман за острым словцом, и мог (при желании, разумеется) стать для окружающих столь же невыносимым, как и сам граф Рмыникский. Так что в ответ Корф получил ядовитую отповедь, суть которой сводилась к тому, что если бы глубокоуважаемый начальник Д.О.П. а хоть изредка давал себе труд пролистать пересылаемые ему отчёты, то оный начальник не выглядел бы сейчас как студент, заваливший экзамен. Он мог бы в этом случае поддерживать разговор на предложенном ему, вышеупомянутому начальнику, ключе – каковой, безусловно, необходим, если речь идёт о столь важных вещах, как межпространственные порталы-«червоточины». Но, может быть, несмотря на эти соображения, означенный начальник Департамента намерен и дальше пользоваться в разговоре исключительно терминами, почерпнутыми из наставлений по верховой езде и кавалерийских уставов? Что ж, он, Юлий Алексеевич Лерх, готов поддержать беседу и на таком возмутительно низком уровне, но пусть тогда вышеотмеченный начальник не сетует, если чего-то не поймёт, или, что ничуть не лучше, поймёт неправильно. Но и в этом случае не всё потеряно – стоит лишь прислушаться к его, Юлия Алексеевича Лерха предложениям и предпринять необходимые для их реализации шаги. Он и сам бы их сделал – но, увы, потребные для этого средства и навыки находятся далеко за пределами его возможностей, как и возможностей присутствующего здесь Вильгельма Евграфовича Евсеина, который полностью в курсе дела и, несомненно, поддерживает всё вышесказанное…
Вы бы видели физиономию доцента, когда дядя Юля закончил свою тираду! Мне и самому на миг стало не по себе – барон при желании мог размазать старика по стенке, не прибегая к мерам административного давления. Десятилетия, проведённые в великосветских салонах, на дипломатических раутах и в казармах гвардейской тяжёлой кавалерии научили его язвить и играть словами ничуть не хуже собеседника, однако выручил житейский опыт и умение управляться с самыми разными людьми. Сообразив, что от склоки с учёным никто не выиграет, а проиграют, наоборот, оба и, прежде всего, дело, ради которого они здесь собрались, барон резко сбавил тон и выслушал предложения дяди Юли до конца. А выслушав – перевёл разговор в плоскость обсуждения действий сугубо практических, где он во всех смыслах был на коне.
Эта занимательная беседа состоялась за два с половиной месяца до того, как мы с отцом навестили Берлин. Дело было через неделю после демонстрационных полётов дирижабля «Россия-1», которые Костович и Георгий устроили в Кронштадте на потеху венценосной родне цесаревича – а заодно, населению Кронштадта и Санкт-Петербурга, не пожелавшему, конечно, пропустить такое зрелище. Протесты Никонова и его непосредственного начальника, контр-адмирала Дубасова, услышаны не были. Напрасно оба с пеной у рта доказывали, что совершенно не обязательно демонстрировать последние достижения российской военно-технической мысли военно-морским атташе и прочим дипломатам, репортёрам и тайным агентам европейских стран, которые, разумеется, пожелают присутствовать на мероприятии. Решающим оказался аргумент, приведённый самим Георгием: «Как же так? Французам мы воздушные корабли показали – а своим, русским, нет? Неужто питерская публика меньше это заслужила, чем какие-то марсельцы?» В итоге, демонстрационные полёты состоялись, вызвав бурю газетных публикаций по всей Европе и приведя в состояние глубокой задумчивости адмиралтейства всех морских держав. Кроме того, демонстрация породила целый поджанр «фелетонов» (так здесь называют романы с продолжением, которые публикуются из номера в номер в еженедельных иллюстрированных журналах), который я определил бы как «военная фантастика ближнего прицела». Уже через неделю в «Ниве» напечатали первую главу романа «Рыцари неба», которая и произвела настоящий фурор – в особенности, среди гимназистов, студентов и воспитанников кадетских училищ. А в следующем номере вместе со второй главой романа, в разделе «Нам пишут» появилась подборка читательских писем, авторы которых спрашивали: а верно ли, что в скором времени в Гатчине откроется по образцу Морского Воздухоплавательный Императорский Корпус? Я представил, какие бурные эмоции этот роман вызвал в нашей альма матер – как-никак, цесаревич, которому прочили пост командующего Воздушными Силами Российской Империи недавно выпустился именно из Морского Корпуса. Воленька Игнациус, с которым я как-то заговорил о литературной новинке, признался, что автор «Рыцарей неба» он сам. Я, понятное дело, удивился, а потом подумал – а что тут такого? Вот так и рождаются будущие звёзды жанра «научная фантастика» – и хорошо, и пусть пишет побольше, особенно в ожидании того, что вскорости нам предстоит. Если, конечно, дядя Юля и доцент Евсеин сумеют-таки разобраться в секретах «червоточин», чёрных «бусин», дырчатой пластины-«тентуры», почти точной копии «галактического атласа» из фильма «Кин-дза-дза – и, кончено, самой хрустальной статуи тетрадигитуса…
Но я отвлёкся. Итак, все заинтересованные собрались в исследовательском центре Д.О.П. а, одним из самых засекреченных подразделений которого руководит с некоторых пор дядя Юля. Они с Евсеиным неделями не вылезали из лаборатории; время от времени к ним присоединялся и Бурхардт – когда требовалось расшифровать какое-нибудь особо заковыристое место в «металлических книгах». Барон Корф в их дела не вмешивался, даже не требовал отчётов, справедливо полагая, что когда учёным будет что сказать, они сами проявят инициативу. Так оно и вышло – и в середине примерно сентября, когда учёные решили продемонстрировать свои достижения широкой публике. Состоящей в данном случае из автора этих строк, Олега Ивановича Семёнова, моего батюшки, начальника Департамента Особых Проектов барона Евгения Петровича Корфа, Яши Гершензона, восходящей звезды российского политического сыска и политической же разведки. Присутствовали так же поручик Роман Смольский и гардемарин Владимир Игнациус. Воленька (так называли его в Корпусе) и Роман были приглашены, как потенциальные члены спасательной партии, которой предстояло отправиться в мир таинственных тетрадигитусов – за всё во время совещания (продолжавшегося, на секундочку, больше трёх часов) оба благоразумно не сказали ни слова. Я последовал их примеру – и в результате узнал, что дяде Юле для реализации его идей нужны, во-первых немалые энергетические мощности, а во-вторых, необходимо привлечь к работе одного известного изобретателя. Имя его многим из присутствующих хорошо известно, остальным же пока стоит просто поверить на слово.
На вопрос отца – «а как вы, господин Лерх представляете это себе на практике?» – старик с готовностью ответил, что представляет, и очень хорошо. Более того, он уже предпринял для реализации задуманного кое-какие действия – благо почта и трансатлантическое телеграфное сообщение функционируют здесь на удивление неплохо. Что касается первого пункта, то есть создание энергетических мощностей, то для этого имеет смысл привлечь к сотрудничеству одну известную фирму из САСШ. Предварительная договоренность уже достигнута, и следует как можно скорее послать туда для переговоров человека, наделённого соответствующими полномочиями. Что же до второго пункта – дядя Юля уже вступил в переписку с упомянутым изобретателем и даже сумел его заинтересовать. Это было тем более легко сделать, что «кандидат» успел нажить в Северной Америке немало врагов, в том числе и испортил отношения с руководством одной из крупнейших электрических компаний.
В настоящий момент, сообщил дядя Юля, этот господин в Париже, на Всемирной выставке, и пробудет в Европе ещё по крайней мере три месяца. Конечно, лучше всего было бы встретиться с ним самому учёному, но в данный момент он не имеет возможности оставить свою работу – а значит, доверить переговоры придётся кому-нибудь другому. Крайне желательно было бы выбрать для этого человека, который полностью в курсе наших проблем и не понаслышке знает о том, как они, собственно, образовались – сказал он, мило улыбаясь отцу. Например, вы и этот молодой человек, ваш сын – чем, скажете, плохо? Языками вы оба владеете, ситуацию знаете «от и «до» – кому ж ещё поручить столь ответственное дело?
Конечно, отец не стал отказываться. Согласился и я, тем более, что в Петербурге делать было совершенно нечего – разве что, торчать дни напролёт в лаборатории у дядя Юля, пытаясь понять птичий язык, на которым он переговаривался с доцентом Евсеиным. Или пропадать на стрельбище, осваивать под чутким Ромкиным руководством новинки Тульского Императорского оружейного завода. Что ж, по крайней мере, это время не было потрачено зря – сейчас один из образцов, изрядно напоминающий бельгийский карманный “Браунинг" образца 1906-го года оттягивал мой задний карман.
Как там у классика?
«– Вы с оружием, Лестрейд?
– Ну, раз на мне брюки, значит и задний карман на них есть, а раз задний карман есть – значит, он не пустой.»[3]
Хорошо всё же, когда есть нечто, придающее уверенности почти в любой ситуации…
III
– Надо было взять с собой твоего друга Никола, – сказал отец, когда мы подходили к гостинице, в которой была назначена встреча, – Его мать, кажется, из Сербии?
– Так и есть, – я кивнул, – И даже состоит в дальнем родстве с Обреновичами, это сербская правящая династия. Мать Николки приходится племянницей основателю династии князю Милошу, а значит сам он – сколько-то там юродный брат коронованной особы. Между прочим, они даже встречались – во время нашего плавания на «Корейце и «Разбойнике». Мы тогда сопровождали царскую яхту «Держава» на рейде бухты Киогэ. Там нас ожидала яхта «Даннеборг» под брейд-вымпелом короля Дании Христиана, а сербский король Милан Первый Обренович, был тогда у него в гостях, на борту. Ну и наш Государь попросил Никола сопровождать его во время встречи с этими двумя монархами – по каким-то своим политическим соображениям.[4]