Комонс II. Игра по чужим правилам

© Борис Батыршин

Часть первая
Тяжело в деревне без нагана

1979 г., июнь.

Где-то в Подмосковье.

Горячие деньки.

Спина болит, руки ноют, пот безжалостно заливает глаза. Пить хочется отчаянно, и голова как бы сама собой поворачивается туда, где на краю поля, шагах в тридцати, рядом с грудой всякого барахла, отблёскивает тусклым пятидесятилитровая молочная фляга с надписью «для питья». Флягу наполняли всего пару часов назад, и вода – ледяная, колодезная – наверняка ещё не успела нагреться на солнце.

На крышке фляги пристроились мятые кружки – белая эмаль изнутри откололась, оставив уродливые чёрные пятна. На это, конечно, плевать, но не хочется выбиваться из взятого рабочего темпа – потом будет только хуже, придётся заставлять себя плестись назад и снова становиться на грядку. Нет уж, лучше дождаться, когда доберёшься до конца поля, и вот тогда – законный перекур, можно и попить со всем удовольствием…

«Перекур» – это, конечно, только так говорится. Среди школьников курящих не так много, и они пока не рискуют собираться кучками и дымить открыто. В сторонке, отвернувшись – дело другое. «Перекур» – это значит, что можно сбегать в кустики, напиться холодной воды из фляги, потянуться, разминая ноющую от вечно скрюченного положения поясницу, а то и просто улечься на пыльную траву, закинуть руки за голову и бездумно пялиться в белёсое от жары полуденное небо.

Всё это, вместе с проживанием в сельском общежитии (наскоро подготовленное к визиту «москвичей» помещение местного клуба), вечерами с простуженным кассетником и «плодово-ягодной» бурдой из сельпо – всё это и называется «летняя производственная практика».

Забавно, но в прошлой жизни я её пропустил. Дело в том, что набор «в колхоз» был делом сугубо добровольным, и я предпочёл остаться в Москве и проходить «трудовую повинность» в расположенном поблизости «Универсаме», где мы две недели кряду таскали лотки со свежевыпеченным хлебом в «булочном» отделе. Вот как сейчас, наверное, таскает Миладка – её в колхоз не пустили, запротестовали родители. Аст тоже «в тот раз» не ездил – мать взяла его с собой в Казахстан, в геологическую партию, что и было зачтено с предъявлением соответствующей бумажки. А вот на этот раз – отказался, изрядно удивив мать. Экзамены он сдал ни шатко, ни валко, едва-едва хватило для того, чтобы остаться в девятом – и сейчас пыхтит на соседней грядке, один за другим выдёргивая неподатливые сорняки.

Дальше, через две грядки от меня, старается Нина – одна из наших «комиссаров», маленькая, чуть полноватая, с пышными формами, брюнетка из пединститута.

Почему – «комиссары»? Да потому, что практика наша организована довольно необычно. Вместо привычных школьных педагогов, надзирающих за порядком и организующих наш быт, труд и досуг, вместе с нами «в колхоз» отправился «педагогический отряд» из пединститута имени Крупской. «Комиссары» – это их фишка, как и ежевечерние посиделки у общего костра с гитарой, и брезентовые куртки-стройотрядовки с нашивками «Педотряд-79». Мне подобные это знакомо: сам по прошлой жизни много и плодотворно общался с ростками неформальной педагогики, робко пробивавшимися на почве крапивинской «Каравеллы» и московского «Дозора». Здесь же вполне официальная инициатива институтского комитета комсомола: кто-то выдвинул рацпредложение испробовать новейшие педагогические методы (ага, новейшие, Макаренко читайте), получил поддержку – и дело в шляпе.

Большая часть «педотрядовцев» нам знакома – проходили практику в нашей школе в третьей, весенней четверти. Вряд ли это случайность. Что ж, тем лучше – два десятка школьников из двух девятых классов (в них, как и обещали, свели четыре восьмых), пять девушек и двое парней, а так же двое институтских преподавателей, на роли старших практики. Наших классных руководительниц, что Галину, что Татьяну Иосифовну, не взяли по каким-то высшим педагогическим соображениям. Те очень расстроились, но клятвенно пообещали навестить своих «ребяточек». Мы ждём.

За спиной крякает клаксон. Я оборачиваюсь – совхозный бортовой ГАЗ-53 с голубенькой кабиной и белой щелястой «мордой» остановился у краю поля, там, где стоит фляга с водой. Задний борт уже откинут и оттуда вылезли Ритка Дымшиц и ещё две девчонки, работающие на пищеблоке. Суетятся, помогая парням-дежурным выгружать из кузова здоровенные зелёные армейские термосы с кашей и борщом, Ритка уже расстелила на траве большую клеёнку и выкладывает на неё нарезанные кирпичи серого хлеба, охапки алюминиевых ложек и вилок, расставляет стеклянные солонки и аккуратно раскладывает большие пучки зелёного лука.

– Эй, трудовая молодёжь! – весело кричит из кузова «ГАЗона» начальник практики Рудольф Сергеевич, институтский «физкультурник». – Шабашьте, обед продвезли! Кто тут самый голодный – налетай!

Обычно наш трудовой день на лоне подмосковной природы начинается так:

Мы с Астом встаём на час раньше одноклассников, выбираемся в окошко и бодро рысим к околице, где за жиденьким ивняком бежит, перекатываясь на топляках и песчаных бродах, речка, за которой, на низком берегу, раскинулись заливные луга. Скатываемся с песчаного откоса, с разгону, вздымая тучи брызг, пересекаем неторопливые, хрустально-прозрачные струи и дважды обегаем луг по периметру. Затем возвращаемся к броду, и на песчаном пляже принимаемся за упражнения. Их немного – в основном, растяжка. После чего выуживаем из густого ивняка припрятанные там дубинки – одиночная разминка, отработка приёмов, пять минут свободного боя.

И – в воду! Ниже брода, под обрывистым берегом речка образует бочажок метров двадцати пяти в поперечнике. Под глинистым обрывом из дна бьют ключи – ледяные, из-за чего вода в этом естественном бассейне далеко не тёплая. А нам нравится – после пробежки и упражнений вода приятно холодит разгорячённую кожу и свежие следы от ударов. Переплыть раза три бочаг и бегом же – назад, в «расположение».

К тому времени там уже все проснулись и бредут к установленным во дворе «общежития» жестяные рукомойникам. Горячей воды здесь нет, как факта жизни, и школьники брызгаются друг в друга, вопят и ёжатся от ледяного душа. Наше появление – голыми по пояс, с мокрыми волосами, неопровержимо свидетельствующими о злостном нарушении запрета на купание – всякий раз вызывает завистливые шутки парней и заинтересованные взгляды прекрасной половины коллектива.

Удивительно, как стало меняться наше с альтер эго общее тело. Нет, задротом-ботаником я никогда не был, хотя бы в силу довольно плотного телосложения, но чтобы налитые мускулы и даже наметившиеся кубики на животе? Вот не верю я в то, что это – только следствие наших с Астом тренировок и занятий сценическим фехтованием. Похоже, сознание комонса ухитряется как-то воздействовать на организм в сторону оптимизации.

Асту тоже не приходится жаловаться на своё состояние. И тут дело не столько в физической форме. Парню пришлось и под пулями походить, и полазать по всяческим дырам, и поупражняться с тяжёлыми клинками в условиях свободного боя, без сколько-нибудь серьёзной защиты – а это, знаете ли, накладывает отпечаток. Но, главное, конечно, причастность к Тайне, и не просто причастность – уверенность, что от твоих действий может зависеть судьба каждого из жителей нашей маленькой планеты. Отсюда и уверенность, и внутреннее спокойствие, не понятное пока ровесникам. Я обратил внимание, что он и общаться с ребятами стал заметно меньше – со мной да с Миладкой, вот и весь его круг общения на данный момент…

В общем, мы двое заметно выделяемся из среды одноклассников, а уж в плане авторитета легко можем дать полсотни очков форы студентам-педагогам – недаром при конфликтных или попросту сложных ситуациях ребята обращаются в первую очередь к нам. Взрослые руководители это видят, а потому выделяют нас из общей массы. Никакого самолюбования здесь нет – на фоне навалившихся на нас в последнее время проблем, подростковые, в масштабах класса, или даже школы, амбиции не смотрятся.

Кстати, о проблемах. Стоило только нашему дружному коллективу рассесться по скамейкам за длинными столами в актовом зале клуба, отведённом под столовую (завтрак, рисовая каша на молоке, два кубика масла, сладкий чай и пирожок с повидлом), как из правления прибежала девчонка-машинистка и позвала меня к телефону. Благословенные времена – о мобильниках (радио- и видеофонах, и прочих изысках популяризаторов от науки и беллетристов) читали только в фантастических романах, а к единственному «городскому» телефону надо бежать через половину села. Я и побежал – куда денешься? На другом конце провода меня ждала, постукивая туфелькой от нетерпения, Карменсита – и, не слушая возражений, с ходу предложила в течение получаса уладить вопрос с однодневным «отпуском» и выдвигаться к железнодорожной станции. Предлог неважен – заболевшие родитесь, внезапный визит любимой тётушки из Владивостока, дело моё. Через два часа на станции меня будет ждать машина, она же доставит меня обратно к вечеру. Личное распоряжение сomandante Коста – все вопросы потом, исполнять, боец!

Что ж, два часа – времени ещё много. На сегодня запланирован визит на мехдвор. Дело в том, что мне нужен нож. Желательно, фикс, с качественным упором и лезвием-ломиком, не меньше четырёх миллиметров в обухе. В магазине нечто подобное можно приобрести только по охотбилету, которого у меня ясное дело нет. Складень же, купленный ещё зимой, в «Туристе» оказался сущим барахлом, несмотря на латунные накладки и солидный, почти «викториноксовский» набор инструментов: вилка, две открывашки (для банок и бутылок) отвёртка, шило, штопор и даже зачем-то лапки-экстракторы для стреляных гильз двенадцатого калибра на торце. А вот лезвие – дрянь, совершенно не держит заточки, да и разболталось в хлам всего за месяц не слишком интенсивной эксплуатации. И если в Москве отсутствие ножа на кармане ощущалось не так остро, то здесь, в деревне я был без него, как без рук. Ну ещё бы – в той жизни я привык носить при себе нож лет с шестнадцати, и теперь, особенно за городом, ощущаю себя голым. И дело вовсе не в подавленных агрессивных инстинктах. Нож есть универсальнейший и необходимейший инструмент, изобретённый человеком, и его наличие помогает справиться с большинством мелких и не очень проблем, от откупоривания консервной банки, до извлечения занозы и вскрытия нарыва – масса ситуаций, когда нож попросту спасёт тебе жизнь. Так что перво-наперво интересуюсь у слесарей, кто может помочь мне с этим животрепещущим вопросом. На меня посмотрели оценивающе, с прищуром, но всё же указали на мужичка, копающегося у верстака в дальнем углу сарая.

Подхожу, знакомлюсь – перво-наперво, в глаза бросается обширная коллекция партаков на пальцах и предплечьях. Ага, человек понимающий, с жизненным опытом – вот и хорошо, проще объяснить что, собственно, мне нужно. К согласию мы пришли довольно скоро – как по дизайну заказа, так и по вопросу оплаты. Изделие обойдётся мне в литровку бабыГлашиной живительной влаги плюс десять рублей кэшем, зайдите завтра после обеда. Оставляю пятёрку задатка, хотя вся моя сущность вопиет против такого поступка. Исполнитель вполне может счесть, что от добра добра не ищут и уйти в запой – благо полученной суммы вполне хватит на две стартовые ноль-седьмые «бомбы» портвейна по рубль-восемьдесят пять с учётом сданной посуды. Как там говорят в народе: «кто Агдам сегодня пил, тот девчатам будет мил»… И уж тогда всё, тогда – жди обещанного ещё дней несколько, если не неделю. Но уговор есть уговор, я расплачиваюсь и с тяжёлым сердцем покидаю мехдвор. Одноклассники, Димка Якимов и Андрюшка Куклин, гремящие гаечными ключами возле заросших крапивой останков неопознанного сельхозагрегата (а ну-ка пацаны, свинтите во-он ту хреновину пока другие не спёрли, глядишь, и пригодится…) с завистью смотрят мне вслед.

– Пистолет при себе?

Карменсита водила лихо, по-особому, скрещивая руки, перехватывала баранку. Это была машина дяди Кости, но не чёрная начальственная двадцать четвёртая «Волга», а двухцветная, бежевая, с вишнёвым, «Победа» ГАЗ М20 одной из редких, ранних серий – с «клыкастой» решёткой радиатора и сдвижным матерчатым верхом, позволяющим превратить машину в подобие кабриолета. Мощный «мерседесовский» движок тихо гудел, подвеска послушно сглатывала неровности сельской дороги – свою красавицу двоюродный дед нежно любил, холил и лелеял, используя немаленькие возможности и таланты автомехаников «конторского» гаража – и выводил из гаража лишь в редких, особых случаях. Сегодня, похоже, как раз и был такой. Как только Женька сел на правое переднее сиденье, куда указала кубинка.

– «Второй» почему-то именовал его «сиденье смертника». Девушка вытащила из-под приборной панели телефонную трубку на витом шнуре и, нажав несколько кнопок, протянула спутнику. Женька вздохнул и легонько потеребил напарника, со вчерашнего вечера упорно отсиживавшегося в тине – пора!

«Щёлк-щёлк» – давно отработанная, теперь занимающая доли секунды операция по «смене руководства телом». Со стороны посмотришь – и не поймёшь ничего: подумаешь, пацан на секунду опустил подбородок и прикрыл глаза?

– Так оружие-то взял? – нетерпеливо напомнила Карменсита. – Я не стала напоминать, мало ли, кто услышит…

Это она правильно сделала – всё время, пока я разговаривал по телефону, рядом стояла совхозная тётенька-бухгалтер – стояла и нетерпеливо постукивала носком туфли по дощатому полу. Мол – «понаехали тут из города, служебный аппарат занимают, а нам, между прочим, работать надо…»

Я похлопал себя по животу, где, подсунутым под ремень, ждал своего часа «Коровин». Вообще-то, собираясь в колхоз, я подумывал прихватить с собой верный обрез «ИЖака». Мастера, к которым обратился дядя Костя, сумели превратить неуклюжую самоделку в подлинное произведение оружейного искусства. Шейку приклада срезали, заменив её изящно выточенной пистолетной рукояткой. Вместо обрезка приклада на стальном пруте изготовили новый, раздвижной, на двух съёмных зубчатых планках, с затыльником из лёгкого металла и губчатой резины. Там даже регулируемая «щека» появилась, для упора при прицеливании. Но главное – это, конечно, глушитель. Он навинчивается на обрубок ствола и съедает, как выяснилось, почти весь звук. А с учётом того, что выстрел из однозарядки не сопровождается громким металлическим лязгом затвора, оружие получилось по-настоящему бесшумным. Прицел тоже заменили, поставив неизвестную мне, но явно импортную модель переменной, от двух до четырёх, кратности.

После такого тюнинга (здесь это слово пока не в ходу) удостоверение на право хранения «спортивной малокалиберной винтовки модель имярек, выглядело, как сущее издевательство над здравым смыслом, однако бледная лиловая печать с надписью «КГБ СССР» заранее отметала любые вопросы. И, тем не менее, брать девайс с собой дядя Костя отсоветовал: «больно уж специфическое оружие получилось, не на каждый день. Да и носить на теле невозможно, проку от него…» И вручил вместо бывшего «ИЖака» «Коровин» – тот самый, добытый нами в «Силикатах», любовно обихоженный «конторскими» мастерами-оружейниками. Я выщелкнул магазин – все шесть патронов на месте.

– Что, внучек, тяжело в деревне без нагана? – ухмыльнулся генерал, видя, с каким трепетом я рассматриваю старого знакомца.

– …и с наганом тоже тяжело. – немедленно отреагировал я. – Николай Рубцов, плавали-знаем.

– Ладно, что с тобой поделаешь… – он порылся в кармане и протянул мне запасной магазин. – По-хорошему, тебя бы посадить куда-нибудь в подвал под тройную охрану и не выпускать…

Это ещё почему? – удивляюсь.

– А сам не догадываешься? Нет, внучек, дело не в Пришельцах, или как их там, «Десантниках». С тем, что у тебя в голове на тему ближайших трёх десятков лет, наших, земных, ты – оружие похлеще водородной бомбы, а я тебя – в совхоз, одного, без присмотра! Точно, как говорили в моё время старики: «Последние времена наступают…»

Я молчал – а что, собственно, тут скажешь?

– Ладно, чего уж теперь… генерал невесело ухмыльнулся и протянул мне магазин. – Ты, внучек, меня не подведи… во всех смыслах. И учти: бумажки к этому стволу нет, если что – постарайся избавиться. Он нигде не запалился, мы проверили – скажешь, там же, в совхозе нашёл, и подготовь заранее схрон, как бы оттуда его и вынул. И, кстати, о схронах… – он сделал паузу. – Не исключено, нам очень скоро понадобится твоя помощь.

– В чём дело? – спрашиваю.

– Потом. Езжай пока, когда придёт время, с тобой свяжутся.

Вот, значит, они и связались. Наша задача, разъяснённая мне только что по телефону («аппарат с шифрованием, можно говорить не опасаясь», пояснила кубинка) заключается в пополнении денежных резервов группы перед предстоящей операцией против Пришельцев. «Мы, как ты помнишь, действуем неофициально – пояснил он, – доступ к фондам, тем более, внутри СССР, у меня ограничен, да и светиться лишний раз неохота. А там солидные деньги лежат, без всякой пользы – ворованные, заметь, деньги, самой судьбой для благого дела предназначенные. И надо бы поскорее их на это дело пустить, как считаешь, племяш?..»

Надо – так надо, разве ж я против? Намеченная к изъятию захоронка где-то в Мытищах – туда-то я сейчас и направляюсь, влекомый легендой советского автопрома с внебрачной дочерью Команданте Че за рулём. Между прочим – не приведи Господь, пошутить, или хотя бы заговорить при Кармен на эту тему. Голову оторвёт, и скажет, что так и было.

1979 г., июнь,

г. Мытищи.

День с прибылями

В Мытищах я бывал в «прошлой жизни» довольно часто, – и хорошо запомнил ощущение уныния и тоски, исходящие от улочек, застроенных потемневшими от времени частными домишками, двух-и трёх этажными кирпичными и деревянными строениями, покрытыми облупившейся штукатуркой. Большинство выглядело так, словно возведено было ещё при царе Горохе – подозреваю, тут я недалеко отошёл от истины. Нужный нам дом (за три квартала Карменсита оставила машину возле магазина «Рыба», и мы пошли пешком) оказался и вовсе бараком – первый этаж бревенчатый, второй обшит досками, с единственным на весь фасад подъездом. Такие строили и до и сразу после войны – практически без фундаментов, с удобствами на улице и спартанской коридорной планировкой, при которой на все квартиры на этаже приходилось две кухни и столько же ванных комнат. Трудно поверить, но ещё в середине нулевых в таких бараках ещё жили люди.

Но сейчас особенности подмосковной архитектуры нас не интересуют, кроме, пожалуй, одной. На глухой, без окон, торцевой стене дома примостилась пожарная лестница – и ведёт она к слепому чердачному окну. Тут же очень удачно оказалась проржавевшая насквозь двухсотлитровая железная бочка. Общими усилиями подкатываем её, ставим на попа и по очереди взбираемся на лестницу.

Рама слухового окна сопротивляется прихваченной Карменситой монтировке не более двадцати секунд – и вот мы уже на чердаке.

Сюда нам и надо. Под подошвами мягко проминается толстый слой перепревших опилок, над головами нависают перекрещенные стропила – в одном из них, если верить сведениям, полученным от «кураторов» из будущего, и прячется тайник. Третья от стены со слуховым окном… чёрт, да на них на обеих есть такие окна! Впрочем, «кураторов» ругать не за что – они всего лишь скопировали информацию из старого милицейского протокола, составленного по случаю обнаружения захоронки банды, разгромленной ещё в семьдесят третьем. Сама же захоронка была извлечена на белый свет двенадцать лет спустя, после поимки и допроса изловленного, наконец, главаря. Негодяй, почуяв неладное, сбежал из столицы, потом попался где-то в провинции на незначительной краже, отсидел пять лет – а в Мытищи так и не вернулся. Показания он дал тоже в лагере, когда дотошный следователь (в том, мытищенском деле было аж три трупа, и закрывать его по истечении срока давности никто не собирался) не докопался, наконец, до данного криминального персонажа и не снял с него показания. Из лагеря бывший главарь бывшей банды так и не вышел, а припрятанные ценности – в их числе солидная сумма в купюрах крупного достоинства – были изъяты и обращены в доход государства в том же восемьдесят пятом году. Памятного ещё и тем, что в марте этого года на трон Генерального Секретаря ЦК КПСС уселся энергичный ставропольский комбайнёр, носивший приметное родимое пятно на лысой, блестящей, как бильярдный шар голове…

Захоронка нашлась с третьей попытки – полтора десятка пачек сотенных, полусотенных и четвертных купюр, прилично сохранившихся в сухом воздухе чердака. Всё это богатство было спрятано в выдолбленной изнутри балке, причём тайник располагался так, что нащупать его можно было, лишь пошарив рукой по верхней, обращённой к крыше стороне. Так мы и сделали, после чего довольно легко отколупнули тонкую доску, прикрывавшую нишу, и принялись перекладывать добычу в Карменситину сумку.

И не сразу заметили двоих мужчин, бесшумно появившихся со стороны лестницы, ведущей вниз, на второй этаж барака.

Разговора не получилось – не было даже обычных в подобных случаях наездов и распальцовок. Уголовники (а что это именно они, сомнений ни у меня ни у Кармен не мелькнуло) кинулись молча. В руке первого, рыжего, веснушчатого парня лет двадцати пяти-двадцати семи, опасно блеснула острая сталь.

Я замешкался от неожиданности, извлекая из-под ремня «Коровин» – предупреждали ведь умные люди, что такой способ ношения оружия годится только для кинематографа! А вот Карменсита не потеряла и доли секунды – прислоненная к столбу лопата словно сама прыгнула ей в руки. «Длинным коли» – точно, безжалостно, словно на занятиях по штыковому бою. Хряск, ржавый металл рассекает гортань. Враз обмякшее тело, издавая жуткое бульканье перерубленным горлом, мешком оседает на доски и судорожно дёргается в быстро расползающейся лаково-красной дымящейся луже.

Я, наконец, извлёк пистолетик, передёрнул затвор и, недолго думая, выстрелил во второго. Промазал – и это с каких-нибудь семи шагов! Пуля ушла в потолочную балку, точную копию той, их которой мы только что извлекли захоронку. Тупой удар, на голову злодея сыплются щепки, он испуганно приседает и совершенно по-детски прячет голову на груди, прикрыв руками. Держу вражину на прицеле, а кубинка точным ударом сбивает его с ног, заворачивает за спину руки и ловко вяжет его же собственным ремнём.

Прислоняюсь к столбу, и меня начинает тошнить. Чуть ли не отрубленная голова, тонкие струйки крови, фонтанирующие в такт биению ещё живого сердца, из перебитых артерий – это перебор даже для меня. Всё же, подобные кровавые сцены в прошлой жизни мне приходилось видеть нечасто, да и те – больше по случаю травм или несчастных случаев. А вот Карменсите хоть бы хны – Она закончила вязать пленника и стоит над ним, многозначительно поигрывая затрофеенной у мёртвого бандюка финкой.

Что до альтер эго, то его я от этого зрелища сумел уберечь. Я только недавно освоил этот трюк – моментальная сверхконцентрация и резкий, неожиданный ментальный толчок, в результате которого сознание проваливается куда-то в глубину нашего общего мозга. Если верить «рецепиенту», в таком состоянии он почти ничего не видит – так, неясные тени и контуры – и совершенно лишается слуха, обоняния и тактильного восприятия окружающей действительности. Альтер эго ужасно злится каждый раз, когда я использовал новообретённое умение – ну и я обещал не пускать его в ход без крайней необходимости.

Вроде этой, к примеру…

– Странно… – говорю, едва справившись с тошнотой. – А меня уверяли, что захоронка спокойно долежит до восемьдесят пятого, и никто её за всё это время не побеспокоит…

Карменсита задумывается.

– Может, они вовсе не за ней пришли? Какие-нибудь свои дела, например, тоже тайник – место-то удобное…

– Хм…. А что, мысль. Может, тогда пошарим, глядишь, ещё чего-нибудь отыщется?

– Шарить-то зачем? – искренне удивляется кубинка. – Мы вот этого спросим, он нам всё и расскажет. Ты ведь расскажешь? – ласково интересуется она у связанного уголовника. Тот в ответ мычит что-то сквозь кляп – и когда она успела его всунуть?

– Расскажет. – удовлетворённо делает вывод Карменсита. – Как миленький расскажет, и сам всё покажет. И кричать не будет, потому что умный и хочет жить…

Захоронка нашлась через три стропилы от первой. Эта была устроена без особых изысков – бандиты просто подсунули свёрток со своим добром между балкой и нестругаными досками, поверх которого настелено кровельное железо. Денег в ней оказалось немного, около двух с половиной тысяч разномастными купюрами. Кроме них – толстая, перевязанная бечёвкой, пачка облигаций Госзайма на предъявителя и горсть мелкой ювелирки, завёрнутой в обрывки газет. А ещё – старый, довоенного выпуска, вытертый до белизны «ТТ».

– Возьмём? – дочь Команданте указала на пистолет. – Хорошее оружие, надёжное, пригодится. И патроны достать легко.

Я едва не сел, прямо там, где стоял.

– С ума сошла? А если за ним дело мокрое? Не отбрешемся потом, и генерал не поможет!

– Тебе виднее – равнодушно отвечает Карменсита, наклоняется к «языку» – и вдруг коротким, точным движением бьёт его куда-то в область печени. Вой, полный мучительной боли, бандит катается по полу, пытаясь дотянуться до раны связанными руками, и замирает. Кармен дожидается, когда прекратятся судороги, аккуратно, стараясь не задеть кожу, срезает верёвки с запястий трупа, после чего – не обтирая лезвия финки, вкладывает рукоять в пальцы первого уркагана. Замечаю, что всё это время она была в тонких резиновых медицинских перчатках.

– Оставлять живым его всё равно нельзя, свидетель. – поясняет кубинка. – А так решат, что один другого пырнул ножом в живот. Тот в долгу не остался, и успел ударить обидчика лопатой в гортань, от чего тот и скончался на месте. Но и сам далеко не ушёл, истёк кровью. А эти цацки для убедительности тут бросим – вроде как из-за них они и сцепились..

– А не жаль? – спрашиваю. – Золото же, камешки, денег стоит.

– Искать покупателей, при том, что у нас нет связей в блатном мире? – удивилась девушка. – Сам посуди, спалимся на «раз-два-три» при попытке реализации.

Я пожимаю плечами. Конечно, она права, да и уголовника жалеть не стоит. Смерть таких как он – никакая не потеря для общества, скорее наоборот. А всё же, мне стало несколько не по себе при виде того, как хрупкая девушка хладнокровно вспарывает печень связанному, извивающемуся, мычащему в предсмертном ужасе человеку.

До машины мы добрались минут за десять – выглянули, убедились что снаружи никого, слезли по пожарной лестнице и, не оглядываясь, нырнули в проулок. Альтер эго, кое-как выкарабкавшийся из дальнего угла, куда его отфутболила моя взбунтовавшаяся личность тихонечко скребётся – просится на волю. Сейчас, погоди минутку…

В горле у меня сухо, язык – словно крупная тёрка. А потому, уже выйдя на площадь перед магазином «Рыба» (Карменсита стоит возле открытой дверцы «Победы», нетерпеливо постукивая каблучком) я сворачиваю с траектории и нетвёрдым шагом направляюсь к автоматам с газировкой.

Три копейки, с грушевым сиропом «Дюшес»? Да хоть с томатным, мне сейчас всё едино. Выгребаю все трёхкопеечные и копеечные монетки, что нашлись в карманах, и долго, жадно глотаю холодную пузырчатую воду, забывая сполоснуть гранёный стакан перед тем, как наполнить его заново.

Уф-ф, вот теперь можно жить…

1979 г., июнь,

Подмосковье.

Вечер того же дня.

Карменсита не обманула. Болид, в который превратилась в её руках «Победа», домчал меня до цели за час до того, как наша братия вернулась с полей. По дороге мы говорили об одном? Сегодняшний наезд на чердаке – это очередные неумёхи-Десантники, взявшиеся не за своё дело, или честные уголовники, оказавшиеся не в том месте и не в то время? Ни до чего не договорились, и Карменсита пообещала обсудить вопрос с генералом. Обсудит, конечно, куда денется. Ещё и отчётик напишет для особой, секретной папочки, каковая, несомненно, где-нибудь, да имеется…

Но неприятности остались позади, а внезапно образовавшееся свободное время следовало использовать с толком. И я, не заходя в наши апартаменты, направился на конюшню.

С заведующим конюшней, мужичком, откликающемся на обращение «Фомич», я познакомился на второй день пребывания в совхозе. Местный конский состав не поражал ни численностью, ни разнообразием – всего-то шесть голов, из которых пять обыкновенных крестьянских саврасок, невысоких, мохнатых, коротконогих. Шестой же – гордость Фомича, огромный караковый жеребец по кличке «Председатель», в чьих статях опытный глаз (а у меня именно такой) без труда угадывает крови орловских рысаков и советских тяжеловозов. Мощный, широкогрудый, Председатель ходит по большей части, в упряжи, но и к седлу, по словам Фомича, вполне приучен. Это здорово – я обожаю лошадей, почему и поспешил с Фомичом закорешиться. Теперь он охотно позволяет мне чистить лошадей, а под вечер, когда солнце уже клонится к горизонту – заседлать Председателя и покататься часик-полтора по ближайшим окрестностям. Дружбе нашей в немалой степени способствуют бутыли с мутной жидкостью, изготовленной и разлитой в пещере местной Гингемы бабы Глаши, которые я при каждом визите исправно доставляю Фомичу. Что ж, такова жизнь – да и найдётся ли в благословенном отечестве, средней его полосе, хоть одно село, где не нашлось бы своей бабки-самогонщицы?

После обеда снова заглянул на мехдвор. Заказ готов, и он получился ровно таким, как я себе и представлял. Клинок четырёх миллиметров в обушке, спуски сведены «в линзу», материал, как уверяет слесарь-сиделец – раскованный подшипник, снятый с того самого мёртвого сельхозагрегата, в котором вчера ковырялись мои одноклассники.

Попробовал заточку – ничего, и руку бреет, и газетный лист режет тонко, ровно, без замятий.

Рукоять традиционно сделана наборной, из цветного плекса, с навершием-сапожком – на этих моментах я настаивал особо. Почему? Всё очень просто – увидев россыпи партаков на руках «исполнителя» мне немедленно, до боли захотелось получить настоящую «зоновскую», жиганскую финку – благо, объяснять, что к чему в данном случае нет никакой необходимости, он всё знает лучше меня.

Вот и получил, и остался доволен. «Мессер» отлично сидит в ладони, легко летает в пальцах, да и метается очень даже неплохо. В порядке тестов я пошвырял нож в стену сарая – остался доволен как балансом клинка, так и собственными, вполне сохранившимися навыками. Остаток дня я, сидя на скамейке у стенки конюшни, мастерил ножны для своего приобретения, изредка отрываясь от этого занятия, чтобы пошвырять нож в специально поставленное для этого торчком бревно. Результат обеих операций меня вполне устроил. Готовые ножны я после недолгих раздумий пристроил в правый сапог – никогда в прежней жизни не носил нож таким образом, но всегда хотел попробовать. Участкового, чтобы пресечь подобное безобразие, на селе нет, а жёлтая латунная головка-сапожок, чуть выглядывающая из-за кирзового голенища, выглядит по-деревенски шикарно…