Хранить вечно. Дело № 3

©Борис БАТЫРШИН

Часть первая
Ученики чародея

I

Восточный каменный круг Трегесил расположен примерно в миле к северо-востоку от городка Сент-Джаст, что в Корнуолле. Это единственный сохранившийся кромлех из трех, стоявших в давние времена вдоль оси восток-запад на склоне холма. Термин «кромлех» пришёл то ли из валлийского, то ли из бретонского наречий кельтского языка: «crom» – изгиб, круг и «llech» – каменная плита. Девятнадцать гранитных глыб, известные, как Танцующие камни, пользуются немалой популярностью в краях, где память о древних бриттах смешивается с наследием Рима и отголосками легенд о короле Артуре и рыцарях Круглого Стола. Гиды водят сюда туристов, приехавших из Европы, местные жители по выходным устраивают на склонах холма пикники. Тут проводят свои бдения на Бельтайн и Самайн новоявленные друиды, а виккане и адепты кельтского язычества отмечают в каменном круге праздник начала осени Лугнаса́д, а так же Мабон – день осеннего равноденствия.

Двое мужчин, неспешно прогуливающихся по тропинке, ведущей к Танцующим камням, не были туристами. Корзины для пикников у них при себе тоже не имелось; не относились они и к числу поклонников валлийской старины. Сообщество, которое представлял тот, чьи плечи поверх тёмно-зелёной охотничьей куртки прикрывал небрежно наброшенный клетчатый плед, возникло лишь примерно в начале восемнадцатого века – и с тех пор заслуженно считалась самым влиятельным тайным обществом Великобритании. «Тайным», конечно, его можно назвать весьма и весьма условно – в «Древней Великой Ложе вольных каменщиков Англии» состояли министры, лорды Адмиралтейства, герцоги, промышленники и издатели крупнейших газет. Многочисленные традиции требовали, однако, обставлять деятельность Ложи множеством замысловатых ритуалов, создающих столь притягательный для неофитов флёр причастности к тайне – что и происходило неизменно на протяжении двух с лишком сотен лет.

Джентльмен с пледом (звали его Джоунс Томас Хинчли) состоял в вольных каменщиках сравнительно недавно, но уже успел занять один из высших постов – секретаря и личного помощника Великого Мастера Ложи, Артура Уильяма Патрика, принца Великобритании, герцога Коннаутского и Стратернского. Кроме того, он занимал не столь громкую, но куда более весомую должность в военно-морской разведке Империи – и как раз сочетание этих двух постов и привело к тому, что владелец клетчатого пледа оказался ясным январским днём 1930-го года на холме к югу от Карн Кениджек.

Его спутник не был отмечен высоким положением в обществе и не мог похвастать тем, что вхож в высшие масонские сферы. Скорее он был там своего рода анфа́н терри́бль, возмутителем спокойствия, ниспровергателем авторитетов и традиций, одержимый идеей создать собственное оккультное учение – и немало продвинувшийся по этому пути.

– Как вы понимаете, Алистер, нам непросто было принять решение обратиться к вам. – говорил первый мужчина. – После того, как вас со скандалом изгнали из Франции, ваша репутация… ну, да вы всё и сами понимаете.

– Однако вам понадобились именно мои услуги. – ответил тот, кого назвали Алистером. Полное имя его было Э́двард Алекса́ндр Кроули, и он был довольно широко известен оккультных кругах Европы и САСШ, как приверженец чёрной магии, сатанинских культов и пророк созданного им самим мистического учения «Телема».

– Мы никогда не отрицали, что вы обладаете множеством талантов. И, что особенно важно, имеете доступ к некоторым…

скажем так, материям, которые для нас по очевидным причинам недоступны.

– Жан-Майне с его гностическим вуду? – усмехнулся Кроули. – Я догадывался, что речь пойдёт именно о нём.

– Ну, Ordo Templi Orientis Antiqua, Древний Орден Восточного Храма, основанный на Гаити патриархом и первосвященником вуду Люсьеном-Франсуа Жаном-Майне, так или иначе восходит корнями к вашему, Алистер, Ordo Templi Orientis – Ордену Восточных Тамплиеров. Правда, в Англии их деятельность приостановлена решением суда – ерундовый спор о праве на название, но закон есть закон! – но в САСШ ваши адепты чувствуют себя достаточно комфортно. И, насколько нам известно, поддерживают весьма тесные связи с доктором Либенфельсом и его Орденом Новых Тамплиеров.

Кроули спрятал ироническую усмешку. Когда представитель самой крупной и влиятельной масонской ложи Британской Империи, он же, по совместительству, сотрудник военно-морской разведки, говорит «насколько нам известно» – это, обычно означает, что он осведомлён о предмете до самых последних мелочей.

– Вы правы, Джоунс, я поддерживал связь с гроссмейстером Ordo Novi Templi, несколько моих статей даже были опубликованы в его журнале «Остара» – а вы, полагаю, знаете, как неохотно Либенфельс печатал кого-то, кроме себя самого. Но теперь, после его трагической гибели это всё в прошлом. Орден Новых Тамплиеров держался исключительно на личности Ланца фон Либенфельса, без него он не просуществует и года. Кстати… Кроули пристально поглядел на собеседника. – вы, случайно, не в курсе, что с ним произошло?

– Совершенно случайно, Алистер, уверяю вас, совершенно случайно. – собеседник чёрного мага поправил сползший с плеча плед. – Однако, холодает, вы не находите? Это всё ветер с моря, он приносит сырость и скоро, надо думать начнётся дождь…

Предложенный разговор о погоде – обычный для старой доброй Англии способ сменить тему беседы, – Кроули, однако не поддержал.

– Я снял тут неподалёку премиленький домик. – продолжил Джоунс, сделав вид, что не заметил бестактности своего визави. Он стоит на отшибе, прислуги нет, и ничто не помешает нам согреться у камина, выпить грога – а заодно обсудить кое-какие интересующие нас обоих вопросы.

– Только осторожно, не обожгитесь!

Джоунс протянул собеседнику большую оловянную кружку. Вместительный медный чайник, из которого он её наполнил, стоял на каминной решётке, и от него по комнате распространялись ароматы пряностей и крепкого алкоголя.

– Признаться, я соскучился по настоящему грогу – сказал Кроули. – В Германии, где я жил в последнее время, о нём и понятия не имеют!

Он сделал глоток, прислушался к ощущениям и кивнул.

– Должен признать, вы настоящий мастер!

– Спасибо за комплимент, Алистер. – второй мужчина в свою очередь отхлебнул грога. – Пожалуй, стоит добавить немного корицы, да и щепотка кайенского перца не помешает. Я научился варить грог на Цейлоне – я провёл там полгода, когда служил на «Рипалсе» – и с тех пор горжусь этим умением.

– И вполне заслуженно! – поддакнул Кроули. – Даже на Кубе я не пробовал ничего подобного. А ведь в портовых кабачках Гаваны знают толк в его приготовлении – по рецептам флибустьеров, когда-то державших в страхе те воды.

– Мне случалось там бывать. Как по мне, то для грога больше подходит ямайский, а не кубинский ром, только обязательно чёрный.

Он склонился и поколдовал над чайником. Кроули следил за манипуляциями собеседника, прихлёбывая грог маленькими глотками – напиток действительно получился обжигающим, что в прямом, что в переносном смысле.

– Значит, Либенфельса убили его же собственные создания?

Джоунс со стуком поставил кружку на низкий столик.

– Да, представьте, такая вот ирония! Можно сказать, этот джентльмен повторил судьбу ученика чародея из детских сказок, не сумевшего справиться с вызванными им демонами.

– А старый знахарь так и не появился, чтобы загнать их обратно в ад. – Кроули намекал на известное стихотворение Гёте. – Действительно, ирония судьбы…

– Скорее – результат самоуверенности и высокомерия. Мы не раз намекали Либенфельсу, что готовы помочь, если он поделится с нами кое-какими секретами. Мы даже оказали помощь его посланцу в Иерусалиме, когда он охотился за известным вам манускриптом. Но, к сожалению, немец предпочёл действовать в одиночку…

– …за что, в итоге, и поплатился. – кивнул оккультист. – Остаётся только сетовать, что плоды его трудов пропали. Или… – он пристально посмотрел на собеседника, – не совсем пропали?

– Книга, как и варианты перевода, сделанные доктором Либенфельсом, действительно достались похитителям. – согласился Джоунс. – Между прочим, свидетели случившегося уверяют, что это были трое русских, два юноши и девушка. С ними, правда, был, ещё один человек, итальянец – но он, думаю, в этой истории на третьих ролях. Боевик, не более того.

– Свидетели? У вас есть кто-то из помощников Либенфельса? – оживился Кроули. Сообщение о возрасте и национальности «похитителей» он проигнорировал.

– Да, трое. Тоже, кстати, подростки, из числа его воспитанников.

– Те, кого он готовил для… – оккультист замолк на полуслове.

– Вот именно. Либенфельс называл их «фамилары», по аналогии с духами-оборотнями, которые сопровождали ведьм и колдунов. Не слишком точно, ведь им предстояло не сопровождать того, кому они предназначены, а передать ему свою силу.

– Вместе с жизнью, как я понимаю. Либенфельс готовил обряд кровавой жертвы…

– … и провёл бы его, не вмешайся похитители. Собственно, зомби ему были ни к чему – он решился на этот шаг, чтобы остановить тех, кто вторгся в его замок, но чего-то не рассчитал.

– Возможно, допустил ошибку в переводе гримуара? – предположил Кроули. – Искусство создания зомби опасно даже для таких опытных адептов вуду, как упоминавшийся вами Жан- Майне и другие, столь же сильные гаитянские хунганы. А тут – дилетант, без должной подготовки, без соответствующего ритуала… неудивительно, что его создания вцепились ему в горло!

– Потому мы к вам и обратились, Алистер. У нас специалистов по зомби и прочим вудуистским фокусам нет, а вы, насколько я знаю, в теме.

Вместо ответа Кроули кивнул.

– Значит, вы вывезли троих фамиларов. А что с остальными, где они?

– Некоторые разбежались, их найти не удалось. Ещё двое наотрез отказались иметь с нами дело. Мы не стали настаивать, ограничившись допросом – в таком деле важно добровольное согласие. Так что, да, только трое. Один из них – доверенный помощник Либенфельса и по слухам… не просто помощник.

– Старина Ланс был гомосексуалистом? – ухмыльнулся Кроули.

– а я, признаться, не заметил, когда встречался с ним.

Собеседник ответил двусмысленной улыбкой – видимо, он был в курсе не вполне традиционных интимных вкусов самого оккультиста.

– Есть основания так полагать.

– Что ж, меня это не удивляет. Впрочем, к интересующему нас предмету это никак не относится. Вы, кажется, упомянули, что похитителями были молодые люди из России?

– Так и есть, Алистер, и это не может нас не тревожить. Говоря «нас» я имею в виду обе… хм… организации, которые я имею честь представлять.

Кроули удивлённо вздёрнул бровь.

– С каких пор военно-морская разведка Его Величества интересуется вопросами чёрной магии?

– С тех самых, как в Советской России активно развивают свой оккультный проект. Занимаются этим политическая разведка большевиков, и наши аналитики считают, что следующая их цель… вот!

Он отодвинул кружку с грогом и расстелил на столике карту. Кроули склонился над ней, пытаясь разобрать в свете камина незнакомые названия.

– Ясно… я так и думал. – он выпрямился. – В двадцать четвёртом году, в Париже, я был в гостях у одного выходца из России. Его зовут Георгий Гурджиев – мистик, то ли грек, то ли армянин по происхождению, он основал в Фонтенбло под Парижем «Институт гармонического развития человека». Кажется, я ему не слишком понравился, но, тем не менее, он удостоил меня личной встречи.

Кроули поморщился – похоже, это воспоминание не доставило ему удовольствия.

– Так вот, в беседе со мной Гурджиев упомянул о некоем своём знакомом, поклоннике теософской теории мадам Блаватской. Этот джентльмен – к сожалению, я не запомнил его имени, у русских они подчас совершенно непроизносимые – годом раньше побывал с русской научной экспедицией на Кольском полуострове. Есть там одно место, крайне интересное… Так вот, представьте себе: он уверял, что до него там работали какие-то англичане!

Оккультист сделал паузу.

– Признайтесь, ваши… организации, которые вы представляете, имели к этому отношение?

Собеседник Кроули шутливо развёл руками.

– Решительно, от вас ничего не скроешь, Алистер! Да, имели, причём и та, и другая. Дело – в восемнадцатом году, ещё во время их революции. Я в этом не участвовал, но знаю, что тогда пришлось срочно сворачиваться и уносить ноги. Но, насколько мне известно, кое-какие наработки остались.

Оккультист ещё раз посмотрел на карту, где красным карандашом был обведен контур озера.

– Что ж, значит пришло время стряхнуть с них пыль.

II

– Слушай, а почему нас привезли сюда? Я-то думал, доставят в Москву, посадят в какой-нибудь кабинет, расспрашивать станут…

Марк повторял этот вопрос в пятый раз – с момента нашего прибытия в коммуну имени Ягоды меньше суток назад. А до того ещё, как минимум, трижды, по дороге из харьковского аэропорта.

Ответ, впрочем, тоже был выучен назубок.

– А я знаю? Сам думал, что закроют на конспиративной квартире, заставят бумажки писать, отчитываться за каждый чих. Но нет – только забрали то, что мы привезли с собой, и сразу посадили в самолёт.

– Зато здесь посадили на карантин в «особом корпусе». вздохнул Марк. – Никого, кроме врача, не допускают, с ребятами поздороваться не позволили, еду носят из столовой в судках…

– А бумажки ещё заставят писать, вот увидишь! Потом ещё сверять показания начнут, чтобы на вранье нас поймать. – посулил я, но Марк пропустил зловещее пророчество мимо ушей.

– Татьяну третий день в медчасти держат. – вздохнул он. Доктор Василий Игнатьевич говорил: сегодня в Харьков повезли, в горбольницу, рентген делать. Что-то у неё в плече воспалилось, предупреждал же тот немец…

– А ты чего хотел? – я пожал плечами. – Через половину Европы ехали, потом ещё морское путешествие, да десять без малого часов в воздухе – и это всё, заметь в декабре! Тут и у здорового человека воспалится всё на свете, а её рана ещё толком даже не зажила…

Доставивший нас военно-транспортный «Юнкерс», вылетел из Ленинграда меньше чем через сутки после того, как мы сошли с борта парохода, выполнявшего рейс Гамбург-Ленинград с грузом сельскохозяйственных машин и станков на борту. Как мы попали на эту посудину – достойно отдельного рассказа в лучших традициях авантюрного жанра. Марио, с которым мы расстались на берегу Боденского озера, оказался прав: царящий в Германии бардак, логическое следствие одиннадцати лет существования Веймарской республики, позволил бы проделать и не такое. Вот, к примеру: разве можно было представить, чтобы в Германии (неважно, при Гитлере, Аденауэре, или фрау Меркель) хирург, работающий в государственной клинике, согласился бы в частном порядке прооперировать пациента с подозрительным ранением, да ещё так, чтобы операция эта не оставила следов в регистратуре и свидетелей из медперсонала? Конечно, арбалетная стрела – не пуля из «рейхсревольвера» (эти антикварные стволы состояли в немецкой глубинке на вооружении полиции) но вот так, с ходу проглотить шитое белыми нитками объяснение насчёт браконьерского самострела в горном лесу? Да любой добропорядочный немец обязан сообщить о столь вопиющем происшествии властям – хотя бы для того, чтобы отыскать другие ловушки, опасные для людей и, несомненно, нарушающих все мыслимые законы.

Операция заняла меньше часа. Хирург извлёк стрелу, очистил, обработал рану и заявил, что пациентке придётся провести в постели минимум, неделю. Нет-нет, господа, кость не задета, организм молодой, сильный, справится. Но стоит застудить простреленное плечо, что более чем вероятно сейчас, в декабре – и тогда не избежать воспаления. Вы ведь не хотите, чтобы очаровательная фройляйн лишилась руки? А раз так – вот вам адресок, хозяйка привыкла не задавать лишних вопросов, соседи тоже не любопытны, а в кабачке на той же улице можно взять на вынос превосходный айсбайн в пиве и сосиски с тушёной капустой. Что? Пиво? Не противопоказано, наоборот, даже рекомендовано, и лучше не пиво, а красное вино – фройляйн потеряла много крови, ей надо восстанавливаться. Да, я буду заходить, осматривать её каждый день, а вы пока ступайте в аптеку, вот список лекарств. Недёшево, конечно – но господа, как я понимаю, не испытывают недостатка в средствах?

В результате мы проторчали в Фридрихсхафене неделю с лишним. За это время и сам городок, и окружающие горные пейзажи, и Боденское озеро, (там до сих пор показывают приткнувшиеся к берегу остов плавучего эллинга, служившего убежищем для первых творений графа Цеппелина, и разрушенного зимней бурей в 1907-м году) надоели нам хуже горькой редьки. И как только после очередного осмотра врач заявил, что состояние пациентки более не вызывает у него опасений, мы арендовали за несуразно высокую плату автомобиль, на котором и проделали весь путь от Фридрихсхафена, через Нюрнберг, Ганновер, до портового Гамбург.

Дальше было гораздо проще: улучив момент, я послал по известному мне адресу телеграмму. В ней содержалась одна- единственная совершенно невинная фраза, прочтя которую, специально обученные люди сделали правильные выводы и предприняли необходимые шаги. В результате всего через три дня мы наслаждались морским путешествием на борту советского грузового парохода. Финский залив пару недель назад схватился тонким льдом, но ледоколы исправно расчищали фарватер Морского Канала – и в город трёх революций мы прибыли с отставанием от графика всего на сутки. Ну а дальше: беседа на пирсе с встречающими нас товарищами в штатском, краткий визит в городское управление ОГПУ («знаменитый «Большой дом» на Литейном ещё строился), где мы под опись сдали чекисту с одним ромбом на петлицах нашу «добычу». И вот уже новенький «Форд» везёт нас на военный аэродром, где уже прогревает движки наш с Марком старый знакомый, военно-транспортный ЮГ-1. А дальше – девять выматывающих часов с промежуточной посадкой в Смоленске – и здравствуй, город Харьков, столица Советской Украины! Давненько мы тебя не видели, месяца два с половиной, пожалуй…

Клац!

Затвор соскочил с задержки и с лязгом встал на своё место. Я загнал в рукоять магазин и щёлкнул предохранителем.

– Как ты его ухитрился пронести? – осведомился Марк, наблюдавший за моими манипуляциями. – Мы-то с Таней от своих «люгеров» ещё на озере, избавились. По твоему, между прочим, настоянию!

– Как-как… каком кверху!

Я протёр воронёный металл рукавом и засунул «Браунинг» за ремень, под юнгштурмовку. Непривычно было снова ощущать себя в коммунарской одежде – времени прошло всего ничего, а вот, поди ж ты, отвык…

– Я теперь с ним ни за что не расстанусь, он у меня вроде талисмана. К тому же – какая-никакая, а историческая реликвия.

– Ну, так и сдал бы в музей. – буркнул Марк. – А то придумал: таскать с собой! Чай не в Палестине…

Тут он был прав: раньше я не носил при себе оружие на территории коммуны – безвременно почившая в доме покойного ребе Бен-Циона финка, разумеется, не в счёт. Но куда, спрашивается, спрятать «Браунинг» здесь, в изоляторе «особого корпуса», где нас держат уже неделю без малого, и который в любой момент могут обшарить в нашем присутствии? До сих пор такого, правда, не случалось – но зарекаться я бы поостерегся.

С провозом же «исторической реликвии» проблем не возникло. За всё это время нас ни разу не обыскивали – ни при посадке на пароход (если можно так назвать подъём по сброшенному с борта верёвочному штормтрапу – ночью, тишком, украдкой, чтобы не попасться никому на глаза), ни в ленинградском ГПУ, где ограничились требованием сдать «что вы там привезли, товарищи». Не было досмотра и на аэродроме – здесь, по-моему, до этой процедуры ещё не успели додуматься – ни, тем более, по прибытии в коммуну. Нас просто развели по спальням (мне и Марку досталась одна на двоих) где на табуретках была сложена аккуратными стопочками выстиранная и отглаженная одежда – спортивные шаровары, зимняя суконная юнгштурмовка и всё прочее, полагающееся коммунару имущество. Наше собственное, то, что мы оставили здесь, когда уезжали в ноябре в Москву, готовиться к заграничному вояжу – я определил это по собственноручно нашитым ярлычкам со своей фамилией, надписанной химическим карандашом.

Так что перепрятать «Браунинг» было несложно – только вот таскать его, и правда, приходилось всё время при себе, что создавало некоторые неудобства. Впрочем, это относилось только к тем нечастым моментам, когда мы покидали «изолятор» для прогулок на свежем воздухе – тут же, на территории, примыкающей к особому корпусу, под присмотром неразговорчивого товарища в штатском. Раз или два я выбирался на спортплощадку, размять затёкшие после долгого сидения на одном месте мышцы. Марк с удовольствием составил мне компанию, и мы часа полтора кряду упражнялись на турнике, лупили боксёрские груши, а потом и друг за друга.

На третий день я попросил позволения навестить Татьяну. К моему удивлению, разрешение было получено, и с тех пор мы ещё дважды бывали у неё в медчасти – болтали о разных пустяках, вспоминали эпизоды недавних приключений, осторожно высказывали предположения о будущем.

Один раз я посетовал, что мы не успели в коммуну к празднованию Нового Года – то-то, наверное, закатили здесь веселье! И с удивлением узнал, что официально этот праздник в СССР находится… если не под запретом, то в опале. Оказывается, после революции Новый Год праздновали целых десять лет подряд, в ходу даже был диковатый термин «красная ёлка». Но потом в газетах стали появляться статейки, гневно осуждающие попытки привить детям религиозность под видом празднования Нового Года, и другие, где утверждалось, что «эксплуататорские классы пользуются «милой» елочкой и «добрым» Дедом Морозом чтобы сделать из трудящихся послушных и терпеливых слуг капитала». Результат нетрудно предсказать: любимый всеми праздник постарались поскорее предать забвению, во всяком случае, на официальном уровне. К каковому, безусловно, относится любое культмассовое мероприятие в детской трудовой коммуне имени товарища Ягоды.

Но большую часть времени, часов по десять в сутки, мы проводили за заполнением толстых клеенчатых тетрадей. Их вместе с прочими письменными принадлежностями выдали нам на второй день с предложением подробнейшим образом описать все наши похождения за эти два месяца. За первые же два дня я исписал половину страниц – пальцы к вечеру буквально одеревенели.

Как-то само собой получилось, что мы не обсуждали написанное и уж тем более, не показывали друг другу готовые куски текста. Не знаю, как Марк, а я пользовался этой возможностью, чтобы избавиться от накопленного нервного напряжения, излив его на бумагу. И ведь сработало – во всяком случае, изрешеченные пулями люди в белых балахонах и безголовые зомби в чёрной, расшитой серебряными свастиками униформе перестали с завидной регулярностью являться мне по ночам…

Закончился «карантин» на восьмой день, и совсем не так, как это виделось нам с Марком. Мы-то ожидали, что наши рукописи изучат, а изучив, возьмутся непосредственно за авторов. За личными, так сказать, впечатлениями, которые, как известно, не почерпнёшь не из одного отчёта. Я даже догадывался, с кем состоится первая беседа – с Барченко или Гоппиусом, а то и с обоими сразу. О том, что нас повезут в Москву на встречу с самим Бокием, в отделе которого и трудились эти два адепта «красной магии», я не помышлял – не того всё же полёта мы птицы, чтобы удостоиться внимания одного из высших функционеров главной советской спецслужбы.

Так вот, как оказалось – ничего подобного! После девятого по счёту завтрака (сладкий чай, булочка с маслом и глазунья из двух яиц) нас вызвали в кабинет «кума» – там мы с первых дней пребывания в «особом корпусе» прозвали сотрудника, ведающего внутренним распорядком. Нам предложили сесть, после чего каждому был выдан листок с текстом – для прочтения, ознакомления и подписи. Это оказалась форма обычная подписки о неразглашении, разве что, некоторые формулировки намекали на то, что в случае нарушения обычной уголовкой не отделаться. Мы подписали – а куда деться? Попала собака в колесо – пищи, а беги! После чего, собрали свои невеликие пожитки, и в сопровождении ассистента Гоппиуса двинулись прочь.

Небольшая деталь: проходя мимо железных ворот в стене, отгораживающей территорию «особого корпуса», мы заметили торчащую в сугробе ёлку – наполовину осыпавшуюся, с обрывками бумажных гирлянд и конфетных фантиков, сиротливо висящих на ниточках. Похоже, всеобщий запрет на празднование мещанского, мелкобуржуазного и дурманно-религиозного Нового Года на ведомство доктора Гоппиуса не распространялся.

Снега этой зимой навалило много, и для коммунаров, которым требовалось отработать наряды, хватало работы – расчищать дорожки и площадки перед зданиями коммуны. Вот и сейчас мы миновали не меньше троих «провинившихся», размахивавших фанерными лопатами. По старательно очищенным от снега ступеням мы поднялись на крыльцо, обмахнули стоявшим тут же веником из ивовых прутьев от снега обувь (знаем мы этих «дэчеэска», не посмотрят, что люди прибыли после долгой отлучки, обязательно прикопаются) распрощались с провожатым, и вступили под гостеприимные своды главного корпуса коммуны имени товарища Ягоды.

Здесь всё было так же, как и когда мы уезжали – и знамя в узком, крашеном ярко-зелёной краской ящике, и дневальный с винтовкой, одетый по случаю зимних холодов в вязаную безрукавку поверх юнгштурмовки, и аппетитные запахи из двери в столовую.

– Гринберг, Давыдов, это вы? Вернулись, значит?

По широкой, лестнице, ведущей на второй этаж, навстречу нам сбегал коммунар Семенченко, из нашего отряда. Ого, да у него на рукаве – повязка дежурного командира?

– Привет Лёвка! Что это ты в дежкомах? А Олейник где?

– Руку сломал на катке, неделю назад. – с готовностью ответил Семенченко. – И неудачно так вышло: перелом оказался открытый, да ещё какой-то там особенно сложный. Его в Харьков увезли, на операцию, а я вот пока замещаю. Да вы потом всё узнаете, а сейчас – пошли! Койки ваши свободны, тумбочки никто не трогал, так и стоят запертые, как вы их оставили. Разложите вещички, в порядок себя приведёте, а там и обед…

И, не слушая нас, рванул вверх по лестнице. Мы с Марком, чуть помедлив, отправились за ним. Я поднимался по засланным ковровой дорожкой ступеням, и всем своим существом впитывал забытое чувство дома, куда судьба позволила мне вернуться.

…На этот раз – повезло…