000
ОтложитьЧитал
– Ну и ты её пригласил всё-таки танцевать? – поинтересовался Георгий.
– Пригласил. Даже больше скажу, мы с ней весь вечер танцевали. Потом я её проводил.
– А как её звали?
– Её звали Катей, Катериной.
– Молодец! Вот это понимаю, настоящий батыр! – одобрительно крякнул Жангали. – Я бы на твоём месте также бы поступил.
– Ну а дальше, дальше, что? – переспросил ефрейтора Клыча взбодрившийся Армен Шафаров, у которого прошёл уже весь сон.
Клыч не сразу ответил. Он присел на корточки, сделал себе самокрутку, насыпал туда из мешочка махорки и закурил. Им запрещалось ночью на передовой курить, но уже светало, да и Дмитрий присел, и никто с немецкой стороны не мог заметить его огонька.
Наконец, после двух затяжек, Клыч продолжил:
– Катерина теперь моя супруга. У нас с ней трое детей. Две девочки-припевочки и мальчик. Они все сейчас в эвакуации, на Урале. Меня тоже с нашим заводом отправили туда же, но я отказался от брони, и два с лишним года уже воюю.
Немецкие позиции от наших окопов находились примерно в полукилометре, а кое-где сближались и до метров четырёхсот. Преимущество наших было в том, что они находились пусть и на небольшой, но возвышенности, однако на этом преимущества и заканчивались, потому что численный перевес был явно на стороне противника, и, к тому же, немцы накапливали свои силы и создавали перевес в пехоте, уже десятикратный, а в артиллерии он был ещё больший, ну а о тех же танках можно было ничего и не говорить. Тут преимущество у немцев составляло один к ста!
Наступило утро. Бойцы прикорнули на пару часов, а вот к Георгию сон не шёл.
***
Дом Георгия находился в далёком городе на Иртыше. Там, в Семипалатинске, жили отец, которого звали Марком, сестра Лида (она была старше Георгия на год и один месяц), а ещё там же поблизости проживали и два его дяди, Николай и Константин, и тётя (её звали Зоей). И была у Георгия ещё одна тётка, но она перед войной сразу после замужества умерла. Она угасла от чахотки.
Отец в 1942 году овдовел. Мать Георгия в 1941 году свалил первый сердечный приступ, и врачи ничего не смогли поделать. Лида и Георгий были очень близки к друг другу. Лида со смертью мамы стала вести хозяйство и одновременно училась на финансиста, а уже в 1943 году она написала, что стала работать, и её направили в соседнюю область. Отец, Марк Кириллович, не был мобилизован, так как был в годах, а помимо этого у него были золотые руки, и он являлся слесарем высшего разряда, и его талант использовали на военном производстве, на линии, где производились какие-то детали для гранат.
«Ну как вы там, мои дорогие? – вывел первую строчку Георгий. – У меня всё хорошо. Мы под Киевом. И, думаю, скоро освободим этот город от фашистов. Вчера переправились через Днепр. Большего написать не могу. Как там Лида, сестрёнка моя любимая? – рука Георгия замерла и перед его мысленным взором предстала Лида, Лидочка, его Лидуша, любимая сестрёнка. Светловолосая, смешливая, всегда доброжелательная. Они были с ней с детства не разлей вода. Лиду родители называли ласково «горлицей», а Георгия «соколом ясным». Вспомнив это, Георгий невольно заулыбался. Ему ещё много чего надо было написать родным.
Глава пятая
Георгий любил зиму и снег. Любил бор, который обступал его родной старинный город, стоявший на Иртыше. Но особенно он любил, когда сосны укрывались снежными шапками и в бору воцарялись умиротворение и тишина. В нём внутри, наверное, находился не только художник, а ещё и поэт. В выходные, особенно зимой, когда не досаждал мороз и было безветренно, ясно и солнце не пряталось за тучами, Георгий часто с отцом ходили в бор и рисовали там на пару зимние пейзажи, а потом эти картины зачастую дарили друзьям. Две таких картины до сих пор хранятся у меня и являются нашей семейной реликвией. И они будут теперь передаваться через моих детей моим внукам и правнукам.
Вообще хочу сказать особо о Марке Кирилловиче, об отце Георгия и моём деде. Он был мастеровым, прошёл Первую мировую войну и горнило Гражданской, но руки у него были золотые и они предназначались не для разрушения, а исключительно для созидания: казалось мой дед умел буквально всё. Он являлся прекрасным печником, сапожником, столяром, был слесарем от бога, рисовал как настоящий профессиональный художник, в общем, он был многогранен и очень талантлив. За чтобы не брался дед, у него всё спорилось и получалось отменно. Много лет он проработал на Арматурном заводе, а в войну его перевели в закрытый цех, работавший исключительно для фронта. А насколько интересна была его судьба?! Она достойна целого романа!
***
Ещё до войны он пареньком влюбился в одну из дочерей семипалатинского купца Чудинова, у которого тогда работал, но его хозяин категорически возражал и не желал даже слышать, чтобы какая-та "босота" породнилась бы с ним и женилась бы на их Катерине. Более того, этого наглеца, то есть моего деда, тогда ещё юношу, он прогнал взашей, но тут вскоре случилась непредвиденная коллизия- разразилась революция, потом полыхнула Гражданская война, и в итоге установилась новая власть, которая и прижала вчерашних «хозяев жизни». И только благодаря мастеровитому и энергичному Марку бывшего купца не выслали в ссылку, как «чуждый классовый элемент». Да и, к тому же, взяв наконец-то в жёны любимую свою Катеньку, Марк с нею взвалил на плечи и содержание всей её большой семьи: братьев Константина и Николая, и сестры Зои, которые ещё были подростками. А другая сестра Катерины, самая старшая в их семье, во время венчания простудилась и просто за каких-то несколько месяцев сгорела как свечка.
Марк женился на Катерине в 1923 году, и, чтобы содержать целую ораву новых родственников, с утра до вечера вкалывал, причём вкалывал по-чёрному. Он не чурался никакой работы. Молодая, большая уже семья сняла крохотный домик по улице Красноармейской. В 1924 году в апреле у Марка и Катерины родилась дочка, которую они назвали Лидой, это и была моя мама. А через год с небольшим появился на свет Георгий. Марк не чаял души в своих детях, и всё что мог им давал. Так он научил сына рисовать, а когда заметил ещё и его тягу к музыке, то приобрёл для него у какого-то цыгана скрипку, и Георгий, похожий во многом на отца, и тоже росший многогранным и талантливым человеком, быстро освоил этот инструмент и уже к тринадцати годам неплохо играл на скрипке. Но, всё-таки, больше всего мой дядя увлекался не игрой на скрипке, а рисованием и мечтал именно на этом поприще раскрыть все свои незаурядные способности. Он хотел в будущем стать профессиональным художником, и я не сомневаюсь, он им бы и стал, однако все его планы спутала война…
***
Георгий закрыл глаза и перенёсся мысленно на берега Иртыша. Его родной город был в основном застроен старыми одно и реже двухэтажными деревянными домиками. В центре было всего несколько каменных и кирпичных зданий: бывшая губернаторская резиденция, дома богатых семипалатинских купцов (в том числе Чудиновых, наших предков), женская гимназия, Воскресенский собор и ещё ряд общественных и частных построек, заложенных в девятнадцатом и вначале двадцатого веков, до Первой мировой войны. Какое-то время находившийся в ссылке в Семипалатинске знаменитый писатель Фёдор Михайлович Достоевский, родной город Георгия сравнил с «чёртовой песочницей». И это было в общем то совершенно справедливо. Семипалатинск нередко накрывали песчаные бури. И подобное явление происходило в городе, который находился не в центре степи, а на берегу полноводной реки! Но вот такой это был тогдашний Семипалатинск, в котором не было ни одной полностью заасфальтированной улицы.
Марк Кириллович не любил рассказывать про Первую мировую войну, в которой он принял участие, но кое-что от него его дети всё-таки узнали. Самым памятным воспоминанием о Первой Мировой, как поняли Георгий и Лида, стал для их отца знаменитый Брусиловский прорыв на Австро-Венгерском фронте, когда русская армия глубоко вклинилась в Галицию и уже могла прорваться на Придунайскую низменность и оказаться в Венгрии. Марк с пиететом рассказывал детям о знаменитом генерале Брусилове, которого боготворили подчинённые, и который считался одним из лучших генералов в тогдашней российской царской армии. После разагитированный Марк перешёл со своими боевыми товарищами на сторону красных и успел повоевать против Колчака на Урале и в Сибири, но, получив серьёзное ранение, его отправили лечиться в Барнаул, ну а этот город как раз находился совсем неподалёку от его родного Семипалатинска.
Когда Марк встал, наконец-то, на ноги, то Гражданская война уже по сути отгремела и закончилась убедительной победой красных. Марка демобилизовали, и он вернулся в свой Семипалатинск. Здесь он вновь начал встречаться с любимой Катериной, и её родители, над которыми нависла угроза со стороны новой власти, на этот раз уже не препятствовали соединению двух любящих сердец.
Так и возникла у Марка Кирилловича семья, и он смог жениться на своей любимой.
***
К концу двадцатых годов семья Неустроевых поднапряглась и смогла выкупить домик по Красноармейской, Лида, а затем и Георгий пошли в школу, и оба они стали ходить в Первую имени Чернышевского, которая тогда считалась одной из лучших в городе. Она была основана ещё в 1895 году, как Первое женское начальное училище в Семипалатинске, а в конце 20-х годов прошлого века это училище преобразовали в семилетку. В 1928 году этой школе присвоили имя писателя революционера Чернышевского. В то время она уже считалась одной из лучших не только в городе, но и во всём Казахстане. Лида в неё пошла учиться в 1931 году, а Георгий в 1932-м. Оба они учились на хорошо и отлично, и их обоих хвалили преподаватели. Особенно они отмечали разносторонние способности Георгия. Он был успешен практически по всем предметам. В нём души не чаяли учителя по труду и рисованию, и по русскому языку и литературе. Со своим светлым вьющимся чубом и голубыми глазами Георгий всё больше походил на молодого Есенина. В классе к нему и кличка приклеилась соответствующая. А прицепилась она к нему после того, как он стал регулярно оформлять школьные стенгазеты и нередко в них помещал некоторые стихи любимого поэта.
***
Где-то с середины седьмого класса на Георгия вдруг начали засматриваться девочки. Это были девочки как из его класса, так и одна из подружек сестры, которую звали Марией.
Маша была старше Георгия на полгода, но это была яркая, чернобровая брюнетка из важной семьи: отец её являлся директором Арматурного завода, на котором работал слесарем отец Георгия и Лиды, а мама занимала должность главврача в городском роддоме. Они жили несравненно лучше семьи Неустроевых (кстати, их дом с полуколоннами до революции принадлежал именно купцам Чудиновым, родителям Катерины, мамы Георгия и Лиды), но родители Маши оказались демократичными и смотрели доброжелательно на дружбу их единственной дочки с сестрой и братом Неустроевых. Однако через год эта семья переехала на Дальний Восток, так, как отца Маши перевели директорствовать в Комсомольск-на-Амуре, и дружба ребят сошла на нет. И тут у Георгия появилось новое увлечение, первая его настоящая юношеская влюблённость.
И это чувство оставило в нём очень глубокий след.
***
Его одноклассницу Таню, как лучшую ученицу и прекрасного знатока литературы, назначили не только старостой, но и редактором школьной стенгазеты, а к ней прикрепили в помощники Георгия, умевшего лучше всех рисовать. Они стали встречаться вне занятий, и постепенно их дружба переросла в нечто большее, так как они признались друг другу в своих чувствах. Таня была образцовой комсомолкой, но они по инициативе Тани уже целовались. Их особые отношения в классе заметили и ребят начали дразнить «женихом и невестой». Георгий дважды из-за этого даже дрался, но так и не смог ничего поделать, кличка к ним приклеилась намертво.
К выпускному все уже считали, что они сразу же по совершеннолетию поженятся. И, быть может, так бы и случилось, но шла война и Таня, закончив курсы санинструкторов, собиралась отправиться на фронт, однако ещё находясь в тылу погибла. О том, как это произошло, я расскажу обязательно, но позже. О гибели Тани Георгий узнал перед тем, как должен был сам покинуть Семипалатинск. Он тоже, как и Таня, пошёл добровольцем на фронт. И сестра его хотела поступить также, но Марк Кириллович тут воспротивился. Он отговорил Лиду от этого шага, ведь в сорок втором умерла его любимая Катенька, и Марк Кириллович очень тяжело переживал её потерю. Он слёг и два месяца находился между жизнью и смертью. Лида просто побоялась в таком состоянии оставлять отца одного.
***
Только после Нового года, к концу января 1943 года, Марк Кириллович кое-как оклемался и вроде бы пошёл на поправку, и теперь Лида с отцом постоянно ждали весточек от Георгия. И зная об их ожидании, младший сержант Неустроев старался почаще писать домой, чтобы его родные, его отец и сестрёнка Лидушка, за него не сильно переживали. В своих письмах с фронта Георгий многое не договаривал. Если бы он писал всё так как есть, то тогда бы заставил своих самых близких людей ещё больше за него бояться, но Георгий их щадил.
Младший сержант собрался с мыслями и продолжил письмо. «… дорогая Лидушка, тут недавно мы останавливались в украинской деревне. И в ней я повстречался с очень хорошей девушкой… – Георгий замер и стал обдумывать, а стоит ли ему писать об этой встрече, и о девчушке, которая ему так приглянулась и сразу запала в сердце, но, наконец, он решил, что это как раз и стоит сделать. Георгию надо было с кем-то поделиться своими переживаниями, а кому, как не самому близкому и дорогому человеку, его любимой сестрёнке, об этом рассказать? И Георгий продолжил: – Дорогая Лидушка, моя родная сестричка, ты не представляешь, какая это замечательная девушка! Мы виделись с ней всего ничего, меньше суток, но так бывает: я почувствовал сразу, что мы очень близкие с ней люди. Близкие по духу. Да, она немного забавная, особенно когда говорит на своём украинском наречии, которое не совсем понятно мне, она тараторит на нём, как заводная, и я не всегда могу разобрать о чём же она говорит, но какая же она… – Георгий опять запнулся и не знал, как закончить фразу, и только через минуту нашёл подходящее слово, – она, Лидушка, такая, как и ты. Мы с ней друг друга понимаем с полуслова, мы думаем с ней одинаково, и нам друг с другом хорошо. Так получилось, что на моих руках умер её раненный отец-артиллерист, и я теперь хочу взять всю ответственность за неё на себя. А ведь ей всего-то шестнадцать лет! Вот закончится война, и я вернусь в её деревню и заберу её с собой в наш Семипалатинск. Её зовут Наталкой, то есть Наташей. Я уверен, Лидушка, что вы подружитесь». Георгий хотел ещё кое-что дописать, но тут в их сторону начала стрелять артиллерия противника. Канонада резко усилилась. Уже было семь утра. В небе вновь появились «месеры».
– Во-о-о-оздух! – истошно завопил комроты Юрик Шестопалов.
В небе и вправду появились несколько чёрных точек. Они приближались, и всё отчетливее вырисовывались контуры «месеров». С включенными сиренами «месеры» начали пикировать на окопы. И вскоре самолёты противника в наглую стали утюжить наши позиции. Немцы знали, что у наших на этом участке Букринского плацдарма не было ни зениток, ни крупнокалиберных пулемётов, и потому вели себя уж очень самоуверенно и ничего не опасались. К артиллерийским выстрелам добавились бомбы, посыпавшиеся с неба.
И на земле наступил сущий ад.
Глава шестая
Истребители «Мессершмитты BF-109» стали своеобразным символом «Люфтваффе» и всего немецкого милитаризма в пору его наивысшего могущества. Только советских штурмовиков «Ил-2» было выпущено в предвоенные и военные годы больше, чем «месеров сто девятых». Они составляли основу гитлеровской военной авиации в Польскую, во Французскую и в начале Восточной кампании, и во время военных действий просто терзали противника.
Имея неплохие по тем временам технические показатели, юркие и манёвренные, с поршневыми достаточно мощными двигателями, они как рой ос налетали на живую силу врага и каждый «месер» её расстреливал с малой высоты из своих двух или трёх 92-х миллиметровых пулемётов. К эскадрилье «месеров» вскоре подключились и «Фокке-Вульфы Fw 190», тоже верткие истребители, наносившие серьёзный урон нашей пехоте. Бойцы залегли на дно окопов и не могли носа высунуть наружу, потому что над их головами на бреющем полёте с включенными сиренами проносились буквально в паре десятков метров вражеские самолеты, стрелявшие по площадям.
Затем посыпались авиабомбы.
– Проклятые «месеры», они сейчас дожмут нас и сотрут в пыль, – зло процедил Клыч, лежавший чуть ли не в притык с Георгием.
– Ну а где наши?! Почему всегда они запаздывают, мать их в качель?! Куда подевались? Вечно пока фрицы не отстреляются, наши не показываются … – раздражённо высказался один из бойцов их роты.
Кто-то рядом вскрикнул.
– Мишка, не ранили?! – окликнул дружка младший сержант.
– Гоша, со мной всё в порядке! – откликнулся рядовой Михаил Скоробогатов.
– Это я, шайтан их побери… – произнес с другого края окопа ефрейтор Жангали Темиров.
– Что, ранен?! – тревожно переспросил младший сержант.
– Маленько… чиркнуло…
– Куда попало?
– Да по плечу. Что б их!
– Помочь?
– Не надо! Сам себя перевяжу. Левое плечо задели. Но сейчас кровь остановлю! Я уже достал бинты и перевязываюсь.
– Может, как всё уляжется, тебе в тыл отправиться?
– Ещё чего! – возразил Жангали. – Я же говорю, что только чиркнуло, да ещё всего лишь по плечу. На мне всё заживает быстро, как на собаке! Я ещё смогу и в рукопашной фрицам зубы пересчитать! Останусь здесь! Нас и так мало.
– Ну-у, смотри, Жангали.
Не успел Георгий переговорить с земляком, как их вновь сверху накрыли вражеские истребители. Теперь они сильно не прижимались к земле, а пойдя на пятый заход стали засыпать наши окопы бомбами. То тут, то там земля вздыбливалась, стонала, ходила ходуном, и клочья её вместе со смертоносными осколками разлетались в разные стороны. Один из таких небольших осколков попал Георгию в сапог и отсёк край каблука.
«Везунчик, – подумал про себя Георгий, – на несколько сантиметров бы выше пролетел, и посекло бы всю стопу». И тут же следующий взрыв оглушил Георгия. Бомба легла буквально в пяти-шести метрах от него, и Георгия всего засыпало землёй.
Когда он пришёл в себя, то ничего уже не слышал. Вокруг было темно, какой-то сплошной мрак, и он ничего не ощущал. А ещё было трудно дышать, и в рот набилась земля. Перед его мысленным взором прошли уже ушедшая мама, отец и сестрёнка. На мгновение из мрака проступил и облик Наталки. Только чуть погодя он почувствовал, что кто-то его откапывал. Это оказались Жангали и Михаил.
– Ну что, земляк, не напугался?! – Георгий только по губам ефрейтора понял, что тот ему говорил.
В ушах Георгия звенело, но больше он ничего не мог расслышать. Друзья осмотрели его и успокоились, поняв, что младший сержант не ранен, а получил лишь только контузию. Его перевернули на бок и помогли ему выплюнуть землю, и затем дали напиться из фляги. Впрочем, контузия у Георгия оказалась небольшая, и уже через несколько минут слух к нему стал постепенно возвращаться.
«Месеры» и «Фоке-Вульфы» сдуло как ветром, и позиции наших на Букринском плацдарме стала обстреливать немецкая артиллерия. Немцы били методично и по наводке. Обстрел их длился, может, минут двадцать пять, а может тридцать, но это время длилось бесконечно. Вокруг был по-прежнему ад. Земля была безжалостно разворочена и покрылась ранами-воронками от взрывов. И этот неописуемый грохот казалось не прекратится никогда. Но внезапно всё закончилось, и наступила просто оглушающая тишина.
– Фрицы пошли в атаку! – остервенело закричал комроты Шестопалов. – Приготовьтесь к бою!
Вдали показались немецкие танки. Это были средние. «Пантеры». Их было четырнадцать штук. Что-то около танковой роты. «Пантеры» поддерживала пехота. Пехота двигалась чуть позади.
– Ну что, братцы, – хмурясь, произнёс Дмитрий Клыч, – попёрли, гады! Наше вам с кисточкой сейчас будет! – Клыч вытащил из-под ремня несколько противотанковых гранат и положил их рядом с собой, проверил автомат и передёрнул затвор у винтовки, которую тоже положил рядом на бруствер.
Михаил вытащил станковый пулемёт. Тут появился комроты Юрик.
– Братцы, стреляем по моей команде! Понятно? По моей команде! Не торопитесь!
– Чего уж не понять… – криво усмехнулся Армен Шафаров.
Рядом с ним находившийся Жангали, который уже остановил кровь, тоже вытащил парочку гранат. Георгий более-менее уже отошёл от контузии. Он выплюнул из-за рта последние комья земли, натужно откашлялся, прочищая легкие, и вновь с жадностью отпил из фляги воды и вытер губы. Сощурившись, Георгий попытался на глаз определить количество наступающих фрицев.
Его опередил Клыч:
– Наверное, две роты на нас сейчас прут,– заметил он.– Я в этом деле глазастый…
– Ну, да. Никак не меньше! – откликнулся Жангали.
Темиров приготовил на всякий случай штык. Он мастерски им орудовал и даже обучал штыковым приёмам остальных бойцов из их роты.
Похоже, действительно фрицев было двести с лишним человек. А в роте у Шестопалова сейчас в строю находилось только треть штатного состава.
– Ничего, братцы, как-нибудь да прорвёмся! – Клыч от волнения вдруг перешёл на более близкую ему мову : – Я бив и битиму гнид! (Я бил и буду бить гнид! – прим. авт.) Положу цю сволоту ще до ситы! (достаточно, – прим. авт.) Они повбивали стольки моих ридних, що у мене ще должок не закрит! – И Клыч улёгся на бруствер и выставил автомат.
Вновь появился младший лейтенант Шестопалов. Он, пригибаясь, обходил окопы и повторял:
– Братцы, отсекаем от танков пехоту! Когда фрицы сблизятся с нами метров на двести, начинаем стрелять! Огонь открывать только по моей команде!
Георгий проводил взглядом младшего лейтенанта. Юрик был чуть старше Георгия. Долговязый и с пальцами как у пианиста, тонкими, длинными, родом он был из Подмосковья, из Балашихи. Оба родителя у него всю жизнь проработали педагогами и он, по окончанию школы, поступил в московский педагогический институт и готовился стать преподавателем русского языка. А в 1941 году, как началась война, он ушёл из института и вступил в народное ополчение. Это было на исходе сентября, когда гитлеровцы находились уже у самых ворот Москвы.
Юрик с другими ополченцами рыл окопы и устанавливал противотанковые надолбы, ну а когда на его старшего брата пришла похоронка (Матвей погиб при обороне Севастополя), то Юрик пошёл в военкомат, он рвался на фронт. Но так как он имел высшее образование, то его направили на ускоренные офицерские курсы. И теперь он был их командиром, хотя многие из его подчинённых оказались намного старше Юрика, и гораздо опытнее его в военном деле. Однако, всё-таки, он был неплохим парнем, хотя иногда и пытался по-мальчишески утвердить свой командирский авторитет. Впрочем, бойцы его роты по этому поводу только снисходительно про себя подсмеивались, и за спиной прозвали его уменьшительно Юриком. Ну, а что далеко ходить? Даже командиру их батальона, старшему лейтенанту Тихону Ламко, было всего-то тридцать один год!
В батальоне у них по сути от прежнего командного состава никого не осталось, начиная с капитана Безручко, которого Георгий ещё успел застать. Вот тот был действительно опытный кадровый офицер. Он даже повоевал с бело-финнами. Но таких в строю остались единицы. Кто-то был тяжело ранен и отправлен в тыловой госпиталь, а кто-то и погиб. На протяжении нескольких последних месяцев часть, в которой служили Георгий и его друзья, не раз попадала в тяжелейшие и изнурительные бои, а после переправы через Днепр на этом плацдарме вообще оказалась в жуткой мясорубке. Таких боёв с гитлеровцами ещё не было. Некоторые опытные бойцы, воевавшие с сорок первого года, бои на Букринском плацдарме по их накалу и ожесточённости сравнивали только с боями под Сталинградом и может быть под Курском.
***
Немецкие «Пантеры» приближались. Уже слышался лязг их гусениц и урчание моторов. И тут появились в небе наши штурмовики «Ил-2». Эти штурмовики красноармейцы называли «Горбатыми», а немцы «Мясниками». И свои прозвища «Илюши» получили не случайно. У «Ил-2» корпус был с заметным горбом, ну и этот самолёт был ещё тем «мясником» … Эти штурмовики могли, как и немецкие «месеры сто девятые», летать на небольшой высоте и очень эффективны были в уничтожении пехоты противника. Немцы тут же залегли, потому что на них с неба пролился свинцовый ливень. Но штурмовики с красными звёздами находились в небе минут десять и вскоре скрылись за горизонтом.
Клыч хмыкнул:
– Э-эх, не долго музыка играла. Что ж наши-то так быстро куда-то подевались?
– Братцы, – вновь вырос как из-под земли младший лейтенант Юрик, – майор Кузминов, наш комполка, попросил продержаться с час. К левому берегу подходит батарея реактивных установок. «Катюши» скоро дадут настоящего жару фрицам. Нам бы удержаться до подхода этой самой батареи!
– Продержимся! – откликнулся Жангали.
Его поддержали Шафаров, Клыч и Неустроев:
– За нас не боись, командир!
– Удержимся! Не подведём!
– Ха, нам не звикати! Добре!
«Пантеры» не стреляли, и это психологически ещё больше давило на людей. Даже опытные бойцы покусывали губы и чувствовали себя неуютно, и по их спинам пробегали мурашки.
Железные махины надвигались неотвратимо. Но вот наступающим немцам до наших окопов осталось метров двести, и послышался крик младшего лейтенанта:
– О-о-ого-онь!
И тут же наши начали обстрел наступающих. Немцы стали зарываться в землю или прятаться за танками. Немецкую пехоту удалось отсечь, но «Пантеры» продолжали надвигаться.
Первым вылез из окопа Дмитрий Клыч. Он сжал в руке две гранаты и пополз к передовому немецкому танку. Метрах в сорока от наших окопов они сблизились.
Клыч приподнялся, затем опять залёг. Но вот он повторно приподнялся и бросил первую гранату. Бросок его оказался удачным и от взрыва гранаты была повреждена гусеница у вражеского танка. А от второй загорелся бензобак, и пламя тут же охватило башню. Трое танкистов, охваченные огнём, стали выбираться из верхнего люка, но Клыч их уложил из автомата.
За Клычом из окопа вылез с гранатами и Жангали. Ефрейтор Темиров тоже пополз навстречу второй «Пантере». И у земляка Георгия всё удачно получилось. Его «Пантера» тоже вскоре вспыхнула, охваченная пламенем от взорвавшегося бензобака, и тут же замерла. И её экипаж расстреляли.
Возбуждённые и радостные, Клыч и Темиров вернулись целёхонькими к своим. Ещё один из бойцов роты Шестопалова подбил третью «Пантеру». Ну а когда загорелась и четвертая, то атака немцев окончательно захлебнулась.
***
Первый бой роты младшего лейтенанта Шестопалова на Букринском плацдарме оказался очень тяжёлым и продлился с три часа, однако потери в роте были минимальными – всего-то трое раненных. И это выглядело, как чудо. Не было ни одного убитого. Тем более реактивные установки так и не вступили в дело. Наши «Катюши» не подошли на запланированную линию огня. По распоряжению командующего фронтом, генерала-армии Ватутина, их батарею развернули и отправили для поддержки другого плацдарма, располагавшегося несколько южнее Букринского.
Впрочем, и без «Катюш» горстка наших бойцов удержала свои позиции. Наступила передышка. Наши понемногу отходили от боя. Каждый занялся своим делом. Кто перекуривал, кто проверял оружие.
Клыч достал трофейную немецкую губную гармошку и запиликал на ней «Мурку». Георгий вытащил из нагрудного кармана гимнастёрки одно из шести писем, которые держал при себе. Это было последнее письмо, и он его получил от сестрёнки. Оно им было получено ещё до переправы через Днепр. В нём Лида ему сообщала, что отец Марк Кириллович, после внезапной смерти их мамы, его дорогой Катеньки, заболел и впал в хандру, но к весне, наконец-то, выкарабкался из неё, и ему уже лучше, и он даже вернулся на работу. И теперь с утра и до вечера пропадает там, так как занят на военном производстве. А она закончила уже финансовый техникум, только из-за войны их обучение сократили с четырёх лет до двух, и её теперь направляют в Павлодарский облфинотдел, и она будет работать в Утурлюбском районе, в селе Железинка. Также Лида написала и всё что знала про остальных их родственников.
Один из дядей, Констатнтин, по-прежнему жил и работал бухгалтером в Аягузе, у него было плохое зрение, и потому его не призвали на фронт, а вот Николай, другой дядя, уехавший ещё до войны в Новосибирск, и тоже ставший там бухгалтером, сейчас воевал на Кольском полуострове, под Мурманском. А их тётя, младшая сестра мамы, с мужем жили в Новопокровке, и муж её работал пекарем, и у них уже подрастало трое ребятишек. Лида писала, что пока что ни с кем не дружит, потому что почти все знакомые её мальчишки, с которыми она училась, ушли на фронт, но переписывается с одним пареньком, призванным из Павлодара, и сестра которого с ней обучалась в техникуме. Его зовут Сашей, и её подружка очень хотела, чтобы Лида с её братом завязала переписку, но это ещё ничего не значит, утверждала сестрёнка, потому что я Сашу никогда не видела, и мы пока что с ним общаемся на расстоянии.
Георгий, наверное, уже в пятый раз перечитывал это письмо, когда к нему подсел его земляк.
– Что пишут? От родителей получил? – спросил Жангали у Георгия.
– Это сестрёнка написала.
– Понятно. Хорошо, что родные пишут… А часто пишут?
– Часто.
– Вот это дело! А ещё у тебя кто-то есть?
– Мама недавно умерла. А нас с сестрой двое. Отец, после смерти мамы, долго болел. Но кажется ему теперь лучше. Слава богу, всё-таки встал на ноги.
– А мне тоже недавно письмо пришло. У меня четыре брата и все сейчас тоже на фронте. Правда на старшего поступила осенью прошлого года похоронка, но мы ещё надеемся, что это какая-то ошибка. Так же бывает?
– Бывает, Жангали… Главное, пусть твои не отчаиваются!
– Ну, да! Конечно! Вот у моего дяди Ахмета на старшего сына приходила похоронка в феврале сорок второго. Мурат воевал в Панфиловской дивизии, храбро сражался под Москвой, а потом, через полгода, выяснилось, что он оказывается живой. Он получил ранение и попал в плен, а через несколько дней задушил конвоира и сбежал. Так что мы всё ещё надеемся. Я об этом и отцу написал, чтобы его ждали.
– Надежду нельзя терять, Жангали, ты совершенно прав. А как плечо твоё?
– А-а, да всё в порядке, – улыбнулся Темиров, – совсем не беспокоит. На мне, я же говорю, всё заживает, как на собаке. Меня вот волнует больше другое, Георгий. Куда подевался Лужицин? Шайтан его побери! Война войной, а жрать то хочется.