Пьер-Жан Беранже. Его жизнь и литературная деятельность

По какой-то странной игре природы, почти все женщины из фамилии Беранже отличались здравостью понятий и преданностью своему делу. Напротив, почти все мужчины были безалаберные люди, мечтатели, претенденты на дворянское звание, слабые волей, почти сумасшедшие. Вдова Тюрбо была лучшей представительницей женской ветви своего рода. Она отличалась выдающимся, можно сказать, возвышенным умом. Воспитание от родителей она получила скудное, как говорится, на медные деньги: читать, писать и сводить немудрые счеты. Она сама пополнила впоследствии недостатки своего образования избранным чтением лучших французских писателей. Встретив ее где-нибудь в другом месте, не под вывеской «Королевской шпаги», никто не признал бы в ней содержательницу гостиницы довольно невысокого разбора. Все великое увлекало ее живейшим образом, ее умственный горизонт простирался далеко за пределами Перонны. На закате своих дней, восьмидесятилетняя старуха, она с неиссякавшим интересом следила за новыми открытиями и за развитием промышленности. Она была религиозна без всякой примеси нетерпимости и притом глубоко гуманна. Молодая Французская республика нашла в ней искреннюю и горячую сторонницу.

Под руководством этой женщины Беранже научился, наконец, читать. Он читал вместе с нею «Телемака», произведения Расина и Вольтера. Комментарии тетки и к тому, и к другому, и к третьему удваивали значение этих занятий. Письму и арифметике Беранже обучался у соседа вдовы Тюрбо. Он был когда-то учителем, но познаниями не блистал, и потому правописание и арифметика очень долго были слабым местом Беранже. Ограниченные средства содержательницы «Королевской шпаги» не позволяли ей дать племяннику более совершенное образование, к тому же в это самое время в Перонне прекратило свое существование единственное училище. Недостаток в деньгах помешал также усовершенствованию Беранже в рисовании. Он обнаруживал любовь к этому искусству еще в Париже, у Шампи, и в десять лет был недурным рисовальщиком.

В умственном отношении он развивался в эту пору чрезвычайно быстро. Все, что он молчаливо наблюдал до сих пор, теперь как бы кристаллизировалось в нем, принимало определенные, ясные формы. Немного времени спустя по приезде в Перонну он сделался постоянным советником тетки в затруднительных случаях. Что касается нравственного воспитания его, – оно шло параллельно с умственным, и также под влиянием тетки. Она старалась развить в племяннике сострадание к несчастным и чувство справедливости. Когда во время террора некоторые из ее знакомых по ложному доносу были схвачены и посажены в пероннскую тюрьму, вдова Тюрбо водила к ним племянника, чтобы «показать, говорила она, каким преследованиям подвергается добродетель во время политических смут». В одном терпела она неудачу – в своем желании развить у Беранже религиозное чувство. Без сомнения, он был религиозен, как ребенок, но без всякого интереса к обрядам. Каждый праздник, пока были открыты церкви, тетка обязательно посылала его туда и даже пристроила певчим у знакомого священника. Для этого надо было заучить несколько латинских фраз, но Беранже никак не мог запомнить их, хотя обладал прекрасною памятью. Даже исповедуя и причащая его в первый раз, священник, вопреки церковным постановлениям, принужден был разрешить ему прочесть молитвы по-французски. Певческие обязанности и услуги в алтаре Беранже исполнял неважно. Он путал ответы на возгласы или искажал их так, как только мог это сделать ребенок, не знавший латыни. С той же «ловкостью» подавал он священнику сосуды и весьма неумело расходовал вино. Это окончательно взбесило священника во время одной мессы. «Он дал мне, – рассказывает Беранже, – такой эпитет, в котором не было ровно ничего священного, окончил наскоро обедню, ушел в ризницу и поклялся, что с нынешнего дня лишает меня чести прислуживать в алтаре». Это обстоятельство совсем не опечалило Беранже. Его занимали и всецело поглощали совсем другие мысли. Вокруг него, не исключая посетителей «Королевской шпаги», все говорили о борьбе Франции с войсками союзников. В шести лье от Перонны англичане и австрийцы осаждали Валансьен. Гул канонады доносился по вечерам до гостиницы вдовы Тюрбо, и, сидя на пороге, Беранже с трепетом прислушивался к этим ударам. Он знал, что эти удары должны сокрушить неокрепшее здание обновленной Франции, если восторжествуют ее противники. Генерал Бонапарт осаждал в это время Тулон, пытаясь возвратить его отчизне, и когда пушечная пальба возвестила жителям Перонны, что Тулон опять принадлежит французам, Беранже не помнил себя от радости. Он был в эту минуту на городском валу. При каждом выстреле мальчик не мог от восторга стоять на ногах и садился на землю, чтобы прийти в себя.

Как рассчитывал его отец, Беранже действительно оказывал некоторую помощь своей тетке по делам гостиницы. Он прислуживал посетителям, подавал им кушанья и напитки и присматривал на конюшне за лошадьми. Роль трактирного полового, однако, никак не соответствовала созерцательной натуре Беранже. Будущий поэт с увлечением слушал политические толки посетителей, а также их песни, полные остроумия и наблюдательности. Он быстро запоминал и мотивы, и слова этих песен, потом напевал их на досуге и, вероятно, чувствовал уже влечение к этому роду поэзии. Его маленькая гордость немало страдала от всего остального. Тетка скоро заметила это и решила приискать для племянника более подходящее занятие. Она хотела отдать его к часовщику: у него было острое зрение и большая ловкость в исполнении кропотливых работ. Но в мае 1792 года этот план пришлось оставить.

В один из дней этого месяца Беранже стоял на пороге гостиницы и любовался приближавшейся грозой. Его тетка ходила по комнатам и, читая молитвы, кропила стены святою водой, чтобы предохранить себя от грозы. Как вдруг удар молнии поблизости свалил Беранже на землю. Он лежал, как мертвый, когда к нему подбежала тетка. Молния наделала в доме немало повреждений, но вдова Тюрбо, не заботясь о доме, хлопотала около племянника. Она вынесла его на улицу, под дождь и, не видя в нем признаков жизни, решила, что он умер. Беранже слышал, как она вскрикивала: «Он умер, умер!» – но долго не мог сделать ни малейшего движения. Наконец, придя в себя, мальчик с улыбкою заметил обрадованной тетке: «А святая-то вода не помогла!» Он недаром слушал и читал Вольтера. Беранже не скоро оправился после удара молнии и навсегда сделался близоруким. Вот почему не могло быть исполнено намерение отдать его к часовщику. Тетка поместила его у золотых дел мастера. Но этот мастер на самом деле приготовлял лишь медные вещи и притом в ограниченном размере. Он располагал поэтому весьма большим досугом и убивал время рассказами о своих любовных похождениях. Беранже был взят от этого мастера и сделался рассыльным у бывшего нотариуса, а потом мирового судьи Баллю де Белланглиза. Вдова Тюрбо была хорошо известна этому почтенному человеку. Он высоко ценил ее ум и принял живейшее участие в судьбе Беранже.

Баллю де Белланглиз был страстным поклонником Жан-Жака Руссо и в такой же степени «партизаном революции». Он осуждал крайности некоторых представителей нового режима и никогда не упускал случая напомнить имеющим власть о бесчеловечности смертной казни. Но, призывая к любви и терпимости, он отлично понимал в то же время, что именно недостаток и той и другой в прошедшем был причиной крайностей революции в настоящем. Он, без сомнения, думал о свирепствовавшей черни то же, что высказал впоследствии Беранже в своей песне «Бродяга»:

 
Отчего меня вы не учили!
Не дали исхода дикой силе:
Вышел бы из червя муравей.
Я бы умер, братьев обнимая…
А бродягой старым умирая,
Призываю мщенье на людей…
 

Эти призывы мщенья и были причиною крайностей революции…

Баллю де Белланглиз был одним из членов Законодательного собрания. Закончив исполнять там свои обязанности, он опять вернулся в Перонну и основал здесь бесплатные начальные школы по системе Руссо. Им руководило желание создать граждан для нового порядка вещей, людей, которые с малолетства привыкали бы к самоуправлению. В школах Баллю де Белланглиза заботы о дисциплине лежали на самих учениках. Они избирали из своей среды судей, мэра и других должностных лиц, а все вместе составляли армию из стрелков, гренадеров и артиллеристов под начальством выборного предводителя. У этих воинов, – самому старшему едва исполнилось пятнадцать, – имелись пики и сабли и даже небольшая пушка. «Если у нас не было ружей, – говорит Беранже, – так их едва хватало для двенадцати армий, защищавших республику». Во время церемоний, какие случались в Перонне, школьные батальоны Баллю де Белланглиза также принимали участие и занимали специальные места. Для обсуждения своих дел они имели особый клуб, и когда происходили заседания этого клуба, целые толпы пероннцев прибегали смотреть на малолетних «граждан». Старшиной клуба всегда выбирали Беранже. Он же был автором речей и адресов, которыми школьники приветствовали членов Конвента, когда те заглядывали в Перонну.

Прекрасный замысел Баллю де Белланглиза имел свои слабые стороны. Питомцы бесплатных школ этого последователя Жан-Жака Руссо могли вырасти в отличных граждан-патриотов, но жестоко «хромали» в правописании и грамматике. Они с восторгом – и Беранже восторженнее всех – распевали республиканские песни, но решительно не хотели внимать наставлениям патера, преподавателя грамматики. Патер был в это время не у дел, церкви были закрыты, и Баллю де Белланглиз, для которого существовали только люди, но не было ни патеров, ни атеистов, приютил у себя полуголодного служителя алтаря.

Первое известие о своем отце Беранже получил в 1793 году, почти через три года после приезда в Перонну. Известие было стороннее, от одной из теток. Сам Беранже де Мерсис хранил молчание. Он служил управляющим в Бретани, в имении графа де Бурмона, принял участие в заговоре федералистов и в числе тридцати двух вандейцев сидел в тюрьме в ожидании процесса. Таково и было известие о нем, полученное в Перонне. Он просидел в тюрьме с декабря 1793-го по сентябрь 1794 года. Вдова Тюрбо вступила в это время во второй брак, сделавшись женою некоего Буве, чрезвычайно умного и в такой же степени взбалмошного человека. Беранже отговаривал тетку от этого шага, и она часто вспоминала об этом, сожалея, что не послушалась своего малолетнего советника.

В 1795 году отец Беранже приехал в Перонну. Это был медовый месяц республиканских школ Баллю де Белланглиза. Влекомый любопытством Беранже де Мерсис посетил школьный клуб и, несмотря на свои аристократические замашки, немало восхищался умом старшины этого клуба, своего собственного сына. Его родительское самолюбие было удовлетворено, но то, что говорилось в клубе, приводило его в величайшее негодование. Он нашел, что его сын заражен якобинизмом. Для этого человека слова «республиканец» и «якобинец» были синонимами; «искренний роялист», как он называл себя, хотел, чтобы его дети пошли по той же дороге. Он выговаривал также своей сестре, как могла она позволить племяннику исповедоваться у священника, присягнувшего республике. Ему не было никакого дела до религии и до церкви, но алтарь и трон, говорил он, должны защищаться аристократами. Во имя этого он сидел в тюрьме и готов взойти на эшафот, сын должен следовать его примеру. Он верил, что республика не просуществует и шести месяцев, что Бурбоны опять возвратятся на трон своих отцов, и когда это совершится, он представит им своего сына. «Смотрите, – сказала на это его сестра, – не пропел бы он им „Марсельезу“…» Вдова Тюрбо не пускала слов на ветер, и потому можно сделать заключение, что в пятнадцать лет ее племянник был ярым, хотя и юным республиканцем.