Шум времени

Тут он понял, что это конец. «И чей-нибудь уж близок час». Он попытался растолковать самыми простыми словами, что в доме у маршала Тухачевского никогда не велись политические дискуссии, что там устраивались сугубо музыкальные вечера, а государственные дела оставлялись у порога, вместе с верхней одеждой.Один из лучших философско-биографических романов последнего времени. Я уже встречался с работами Джулиана Барнса и оценивал его талант, но никогда бы не подумал, что сможет написать такой зачетный для меня роман в классическом русском стиле! Даже тут, в обычно тексте в середине романа мы случайно натыкаемся на цитату из стихотворения Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных».И пусть этот роман совсем небольшой и прочитать его можно за один вечер, он получился таким глубоким, что в действиях и мыслях одного описанного здесь человека отражается шум всей советской эпохи, «Шума времени» – кстати, это название взято сюда не просто так, а, как говорится, по поводу! Ведь название романа полностью повторяет автобиографическое произведение Осипа Мандельштама. Трех небольших разделов за глаза хватило полноценно осветить главного героя – знаменитого композитора с мировым именем Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Как три жизненных кита в неповторимой судьбе героя.Его, конечно, избаловали, ведь он рос «маменькиным сынком»Да, роман уместился в двести страниц, но они написаны на одном нерве. У меня сложилось при чтении два основных обманчивых ощущения: роман писал русский человек, глубоко знакомый с нашей классикой, и "автор написал роман о человеке, которого знал лично, тот молчит о себе, а автор своей работой захотел объяснить всему миру, почему судьба этого человека сложилась именно таким, неожиданным образом.После прочтения я понял, что если такие «крамольные» мысли закрались в мою голову, то это только означает одно – автор продемонстрировал свой высший пилотаж, приехав на «чужую территорию и утерев нос местным папашам мюллерам». Наверно, в этом заключается одна из уготованных человеку трагедий: наша судьба – с годами превращаться в тех, кого мы больше всего презирали в молодости.В этой одной фразе сказано все. И как может случаться скачок – переход на новый level – свою версию, предложил Барнс в этом романе. Каждому человеку нужно иногда делать выбор, который меняет всю его последующую жизнь. Автор предподнес нам на блюдечке два таких эпизод из жизни одного из самых талантливых композиторов двадцатого века.И все равно, запомнится для обывателя самое яркое – не те отписки, которые не глядя он подписывал, работая первым секретарем Союза композиторов СССР. Для меня Шостакович – это знаменитая Ленинградская Симфония и, конечно, же торжественный вальс. И снова, как и автор обращусь к Пушкину: «И от судеб защиты нет»…Нет, может, лучше, вспомним вместе задорную музыку утренней гимнастики и слова диктора «Выпрямитесь, голову повыше, плечи слегка назад, вдохните, на месте шагом марш…» – представьте, и их я нашел в этом романе!

Краткое содержание: история о том, как превратить маленького человека в мелкогоВсякий раз, когда нерусскоязычный автор пишет роман о России, внутренне невольно подбираешься. Если автор хороший и любимый, а посреди романа вдруг забродит одинокая балалайка, на которой играет Фома «ЛШТШФУМ» Киняев, всегда делается как-то до ужаса неловко: ну вроде как ты человеку руку протягиваешь, а он тебе в ответ на плечи песью голову нахлобучивает.С Барнсом же, который написал роман о Дмитрии Шостаковиче, все и того сложнее. Барнс не просто любимый писатель, Барнс – писатель универсально любимый, который всю свою творческую карьеру примерял и обживал разные голоса и жанры, зачастую подгоняя их скальпелем на читателе буквально по живому, но всякий раз делая это как-то технически округло и безупречно. Поэтому, с одной стороны, за Шостаковича и совьет рашу можно было как-то слишком уж не переживать – было ясно, что у Барнса, который и русский учил, и Шостаковича слушает и любит уже 50 лет, в книге не появится какой-нибудь персонаж по имени Ana Kuya (реальный, простите, случай), но все равно как-то сложно было надеяться на стопроцентное писательское попадание в советскую Россию: она хоть и была размером со слона, но, как мы помним, ее все время сильно трясло.И уж тем более никак нельзя было ожидать, что Барнс напишет по-настоящему русский роман. Но он его написал.Атмосфера и голосВ читательских отзывах на goodreads, которые я просматривала перед тем, как самой сформулировать что-то об этом романе, часто проскальзывало недоумение – где же здесь атмосфера сталинской России? Это было недоумение европейского белого человека, который привык к живописаниям кровавого террора, дожатым до бескислородной багровости – in [elsewhere] you are dead, in soviet Russia you are deader. Надо, чтобы было немножко так показательно кроваво, как в комнате ужасов мадам Тюссо – вот здесь у нас массовые казни, а вот здесь сталин убивает своего сына. Звучит тревожная музыка, вот это все.Но Барнс рассказал историю Шостаковича, куда страшнее, не доливая туда кетчупа для наглядности. Тон романа – будничный, бесстрастный и даже какой-то серенький. Заявленные темы настолько огромны, что рассказчику не приходится перекрикивать «век, шум, прорастание времени» – его герой и так сидит под колпаком собственного страха, где каждый звук и без того превращается в гулкий интерес власти к его персоне и его музыке. Поэтому и о расстрелах, и об ужасах, и даже о том, как Хренников жидко испугался Сталина, рассказывается с одинаково сдержанной интонацией инсайдера – мы с вами, Дмитрий Дмитриевич и без того знаем, о чем говорим, зачем лишний раз попусту и пр. И вот от этого негромкого, ясного и даже где-то кухонного тона вдруг веет таким узнаванием, что все это начинает звучать даже страшнее, чем если бы Барнс, знаете, как говорится, широкими мазками живописнул бы нам в лицо советского террору.СюжетРоман, а точнее литературная биография Шостаковича, состоит из трех частей. Каждая по форме напоминает огромный ментальный пузырь-реплику, который Барнс прикручивает Шостаковичу в три разных периода его жизни. В 1936 Шостакович стоит ночью у лифта и ждет, когда за ним придут. В 1949 Шостакович летит из Нью-Йорка, где ему пришлось перетерпеть четыре дня в роли селебрити. В 1960 году Шостакович с чавкающим звуком вступает в партию. У лифта, в самолете, в машине с шофером стоит, летит и едет Шостакович, волоча за собой багаж памяти и неловких размышлений о том, не струсил ли он, оставшись в живых.Геройство и трусостьГерою, говорит Барнс из стеклянного пузыря Шостаковича, нужно быть героем всего один раз – и чаще всего недолго. Герои долго не живут. Но можно ли называть трусом человека, геройство которого приведет не только к его смерти – это было бы слишком легко, но и к смерти всех его друзей и близких или, что, возможно, еще хуже, их отправке в лагеря. Поэтому Шостакович трусит и живет, не спорит с властью, читает речи и подписывает бумаги, едет, летит и стоит в ожидании смерти. «В этом никто неповинен и нечего здесь стыдиться. Нельзя зверю стыдиться пушной своей шкуры. Ночь его опушила. Зима его одела». Мы все понимаем, Дмитрий Дмитриевич. Это очень простая история, но, как мы опять же понимаем, именно такие истории рассказывать и сложнее всего: в один страх маленького большого человека, который волей судьбы выживает в непригодных для жизни обстоятельствах у Барнса уместилась не только вся советская Россия в падучей немочи тоталитаризма, но и как-то внезапно все, о чем он до этого писал – скальпелем – в других своих романах. Здесь, эхом из The Sense of an Ending снова всплывает нарушенность и непрочность памяти, ложная памятливость (была ли золотая любовь в предреволюционном золотом Крыму или это всего лишь розмариновое эрзац-воспоминание – возьмите, дружок, и помните),и приготовление к смерти одинокого человека, который не успел умереть вовремя, а теперь стоит возле лифта и ждет, когда его заберут.The Sense of an EndingЭто хорошая – прожитая и законченная – книга, местами это даже идеально великая книга – и я сейчас не буду касаться реальности и точности событий, совместимости текста с подлинной, внутренней, биографией Шостаковича и России, которая, впрочем, по ощущениям передана до педантичного бережно, без вяжущего клюквенного привкуса. (Самая заметная ошибка – kazbeki да belomory, которые тут курят в неправильно множественном числе.) Но это, в первую очередь, еще и новый Барнс, который позволил себе написать очень проработанный, очень доработанный и очень личный конечный роман – без иронии, с самым малым количеством литературности и на интересующую его тему. Здесь и гоголевский геройчик, и все самые неинтересные оттенки серого, и шум чужого времени, и музыка, и один рассказ Мопассана, и несколько симфоний и припахивающие чужеродностью русские поговорки, и даже шекспировские злодеи, которые мимолетно возникают в романе, и те как-то выцветают на фоне статьи в «Правде». Это, в общем, еще один не очень английский роман Барнса, но здесь нет галльской лихости, бонмотности «Попугая Флобера» и ироничной бойкости «Дикобраза» – это тот роман, который пишется в ожидании лифта, когда из важных вещей у тебя остаются пижама, зубной порошок и воспоминания.The Noise of Time Барнс посвятил жене.И, выходит, в конце концов, они одержали над ним верх. Вместо того, чтоб убить его, они оставили его в живых, и оставив его в живых, они его убили. Вот она, заключительная, несокрушимая ирония его жизни – оставив его в живых, они его убили.

Я очень ждала эту книгу Барнса, потому что от прошлых его историй у меня сложилось впечатление, что пишет он хорошо, а сочиняет сюжеты плохо. А тут уже изначально было заявлено, что в сюжетах будет фигурировать пусть и художественная, но биография Шостаковича, а значит никаких драматических финалов в духе «Я твой отец, Люк» не будет, а будет интересная подборка фактов из жизни известного музыканта, приправленная довольно необычными философскими взглядами 70-летнего мужчины с острым умом и внешностью киношного злодея.Итак, это снова очень тоненькая книга, чуть более 200 страниц крупным шрифтом на узких страницах. Но это тот случай, когда урезается все лишнее, мешающее концепции книги или плавности её течения, потому что эти 200 страниц ложатся на душу, затягивают вас в свой водоворот событий, точек зрения, страхов, предательств и политических персонажей, коими была богата русская земля в 20-ом веке.Конечно, эта книга, прежде всего не про Шостаковича. Эта книга про Сталина и машину, созданную им и его приспешниками, и только потом про жизнь творческого, талантливого человека в условиях, когда дорога слишком узкая, чтобы эта машина проехала мимо и не раздавила. Эта книга про то, что «Может ли гений быть злодеем?», а также может ли гений быть тряпкой и трусом, и что считать трусостью, когда у тебя есть семья.Несмотря на то, что книга тоненькая, работа явно была проведена не малая. Преимущество писателя над биографом в том, что нет необходимости монотонно описывать жизнь, следуя шаг за шагом по неинтересным эпизодам, а можно захватить самую соль, самую суть, из которой вырастет человек, возможно, намного более точный, чем из самых монументальных трудов.Преимущество Шостаковича как персонажа для писателя в том, что так до сих пор непонятно, кем он был, потому что все, кто честно показывал свою личность в те времена, не доживали до счастливой старости целыми семьями. Поэтому, как утверждает Барнс, у Шостаковича на каждое событие есть по нескольку версий, что представляет собой кошмара для биографа, и простор для писателя.Преимущество Барнса, как писателя, в том, что он воспитанный человек. Все-таки у всякого англичанина, пишущего о сталинской России, есть риск скатиться в медведей, кровавые побоища, полурусские-полуфутуристические обороты, в общем, во все то, что отождествляет в себе Шварценеггер в фильме «Красная жара». Барнс, особенно в переводе, звучит так, как звучал бы любой хороший русский писатель, который слишком долго жил в России, чтобы пугать своих читателей жестокими казнями. Умный русский читатель знает, насколько пугающей бывает ночная тишина, прерываемая звуком проезжающей мимо черной волги.В общем, учитывая любовь мирового сообщества к награждению трудов на тему русского террора, есть высокая вероятность, что карьера Барнса не ограничится одной Букеровской. Но в данном случае это, по крайней мере, станет заслуженной наградой.