1. Оливия, трофейная принцесса
На его шее – огненная птица.
Ожог. Маленькими черточками, словно кто-то раз за разом прикладывал тонкий раскаленный предмет, может быть, острие ножа, рисуя перышки. Не слишком умело, не слишком уверено, в одних местах следы остались довольно бледные, розовые, в других – до жутких лопнувших волдырей.
На это невозможно смотреть, неприятно, неприлично, пробирает до дрожи, но не смотреть не выходит, взгляд так и тянется. Тем более, что принц даже не пытается свою птицу прикрыть. Ведь мог бы надеть сорочку с воротником повыше или, хотя бы, повязать на шею платок…
Вчера на нем был платок…
Приличия принца не заботят.
Оливия все пытается отвести взгляд, но…
Слева тонкая длинная шея птицы и хохолок, доходящий почти до уха. Ниже, ближе к ключице раскинулись крылья. Туловище и хвост уходят куда-то глубоко под одежду, на грудь.
Если представить каково это – становится дурно.
Вряд ли его пытали.
Но для забавы – слишком жестоко.
И стоит он слишком близко.
Чуть уловимый запах мускуса, лошади и пряных луговых трав… и утреннего тумана. Принц только что вернулся с прогулки, ранним утром, и, не желая ждать – собрал их здесь.
– Рад встрече с вами, Оливия, – у него неожиданно мягкий, приятный голос. Обычный голос обычного человека, и за этими словами – лишь вежливость и капелька любопытства. Совсем капелька.
Оливия молча делает легкий реверанс.
Он смотрит.
У него старый шрам на пол лица, через бровь на щеку. Он и без того не красавец.
Но его взгляд прожигает насквозь, у Оливии нестерпимо горят щеки. Под этим взглядом она чувствует себя совершенно голой и беззащитной… прямо тут, в тронном зале, рядом с сестрами и отцом, в окружении придворных, при полном параде. Но он смотрит так, словно кроме них двоих никого в целом мире нет.
Интересно, каждая женщина думает, что он так смотрит именно на нее?
На губах принца безмятежная светская улыбка…
Увидев его впервые, Мария, младшая сестра, даже удивилась. «Это тот самый Сигваль? Я думала, он старше и… выше». Но Мария почти девочка, она не смогла правильно оценить.
Этот человек наголову разбил войска их отца, что не удавалось пока никому, прошелся по всей Бейоне всего за два месяца, и едва не сжег Лурж. Только милость Господа спасла их от огня. Милость, и еще готовность отца идти на любые уступки.
Увидев его впервые, вчера вечером, когда Сигваль только въезжал во двор, старшая сестра, Каролине, мечтательно облизнулась. «У человека с такими стальными яйцами должен быть по-настоящему стальной член. Мне уже не терпится проверить». Но Каролине можно. Остайнский принц приехал сюда за ней, чтобы увезти ее и сделать своей женой. Она проверит.
Но смотрит сейчас принц не на Каролине.
– Оливия, посмотрите на меня? – говорит мягко.
Ему в глаза. Нужно всего лишь поднять от птицы взгляд … Он стоит так близко, что Оливия легко может разглядеть его широкие светлые брови и такие же светлые пушистые ресницы. Он выше совсем немного, не нужно задирать голову. Близко. Можно разглядеть даже, как волоски на левой брови чуть свернулись и спеклись от жара, и ресницы чуть-чуть… Под глазом на щеке – еще один тонкий ожог. И глаз немного красный, но почти незаметно, только вблизи.
Сердце бьется пойманной птицей – неровно и отчаянно.
Нет… у принца красные глаза, но не из-за тех игр с огнем, в которые он играет. Он просто устал, вымотался и хочет спать. На мгновение это вдруг так отчетливо проступает под маской непробиваемого циничного спокойствия и уверенности в себе. Сегодня ночью принц вряд ли спал много, рано встал, и это после дальней дороги. Он всего лишь человек.
Обычный человек. Но он отлично держится.
И Оливия невольно улыбается ему, едва заметно, уголками губ.
Сигваль замечает эту улыбку, ловит и улыбается в ответ. Легко и открыто, как улыбался вчера, когда она еще не знала, кто он, думала – один из рыцарей свиты, когда наткнулась на него в длинных коридорах замка, и он просил показать дорогу. Она показала, проводила немного, до лестницы, он шел рядом, улыбался и нес какую-то дурь о закатах над Райной… Всего немного, потом они разошлись, и каждый направился по своим делам. Тогда это ничего не значило.
Когда он улыбается – у него непостижимо меняются глаза. Теплеют.
Мгновение. Пара ударов сердца, и наваждение исчезает.
Он отворачивается. Делает шаг в сторону мимо Каролине. И Оливия только сейчас замечает, как Каролине злится.
– Я хочу поговорить о вашей дочери, – говорит он громко, отцу.
– Я слушаю, ваше высочество, – соглашается тот.
Отец Оливии, король Хеймонд, на высоком троне, на возвышении, в золоте и парче… Сигваль стоит у подножия, он мальчишка рядом с королем, одет скорее для утренней прогулки, чем для официального приема… И все же, ни у кого здесь нет сомнений, что распоряжаться имеет право именно Сигваль. Сила на его стороне, остальное – не в счет.
– В прошлый раз мы решили, что я возьму в жены вашу дочь, – говорит Сигваль, спокойно и властно. – Но не решили – какую. Я возьму Оливию.
– Что? – отец удивляется, кажется, он ослышался. – Но почему?!
– Я так хочу, – говорит Сигваль без всякого выражения. Это просто факт.
Каролине бледнеет, ей тоже поверить нелегко, она так ждала…
– Мне казалось, мы говорили о Каролине, – еще пытается отец.
– Говорили. Я сказал, что подумаю. И подумал, – он поворачивается к принцессе. – Простите, ваше высочество, но брак это серьезный шаг. Благодарю, что помогли мне сделать выбор.
Холодно, равнодушно, вежливо. По-деловому.
Каролине вспыхивает.
– Да как ты можешь?!
– Могу, – говорит Сигваль. – Не стоит орать.
– Ты не имеешь права так со мной поступать! Ты обещал! Ты говорил мне! – в глазах Каролине слезы и ненависть, она даже бросается вперед, пытаясь влепить Сигвалю пощечину. – Не имеешь права так поступать!
Он перехватывает ее, ловит за запястье. Крепко держит.
– Имею право, – говорит холодно. – Мне не понравилось. И я не обязан терпеть это всю жизнь.
Каролине отчаянно дергается в его руках.
Он не говорит прямо, но сложно не понять. Сегодня ночью Каролине спала с ним. И ему не понравилось. Так унизительно.
Отец каменеет, вцепившись в подлокотники трона.
– Все – вон отсюда! – командует Сигваль придворным. – И ребенка заберите тоже.
Он кивает на стоящую рядом Марию.
– Я не ребенок! – горячо возмущается она. – Я принцесса Бейоны и уже взрослая! И если вы, ваше высочество, хотите отказаться от моей сестры, то, может быть, я…
– Хватит, – прерывает Сигваль. – Ты тоже рассчитываешь стать моей женой? Какого черта? Мне нужна жена сейчас, а не когда ты подрастешь.
– Я уже взрослая, – настойчиво повторяет Мария, без страха смотрит ему в глаза. – Я уже способна зачать ребенка!
Марии пятнадцать.
Сигваль морщится.
Он все так же стоит, сжимая запястья Каролине, но словно не замечая этого.
Качает головой.
– То, что из тебя уже льется кровь в определенные дни, не делает тебя взрослой, – терпеливо объясняет он. – Ты еще многого не понимаешь в жизни. И совсем не знаешь меня. И если узнаешь ближе – ужаснешься. Просто потому, что многие вещи ты пока не готова понять. И принять – тем более. Ты еще девочка, а девочкам не место в моей спальне. Мне нужна женщина. Для взаимного удовольствия. А чтобы бережно держать за ручку и утирать сопли – мне хватает сестер. И… Мария, ты обязательно найдешь свое счастье. Чуть позже… – он замолкает ненадолго, рассчитывая, что она сейчас сама все поймет и уйдет. Но Мария не уходит. – Все, пошла отсюда, – Сигваль кивает ей.
Мария обиженно поджимает губы и смотрит на отца, ища поддержки.
Но отец не поддержит сейчас, он только качает головой.
И Мария, наконец, подчиняется.
Зал пустеет.
Только они вчетвером.
– Ублюдок! – злобно шипит Каролине сквозь зубы. – Ты унизил меня при всех!
Сигваль снова морщится, отталкивает ее от себя и сам отступает на шаг.
– Нет, – говорит холодно. – Ты сделала это сама.
Каролине неудержимо трясет, кажется, она готова убить его.
– Потому, что я пришла сама?! Я верила тебе! Я…
– Нет, – прерывает Сигваль. – Не потому. Я никогда не бываю против, если женщина сама проявляет инициативу. Если она хочет получить удовольствие и узнать меня получше – это отлично. Я только за. Тем более, если она так охуительно прекрасна!
Сигваль ухмыляется, окидывая Каролине сальным оценивающим взглядом. Она действительно невероятно хороша, ей нет равных при дворе. Но сейчас, она так некрасиво жалко краснеет, бледнеет под его взглядом, ее губы дрожат.
– Я хочу дать тебе совет, Лине, на будущее, – ровно и тихо говорит Сигваль, так, что, пожалуй, за десяток шагов уже не слышно. – На тот случай, когда ты все же найдешь себе подходящего человека в мужья, – держи язык за зубами. По крайней мере, до свадьбы. А лучше – всегда. Потому, что это, блядь, пиздец! Если ты, блядь, уже в первую ночь так выносишь мозг, то мне даже страшно представить, что будет дальше. Никогда, ни при каких обстоятельствах, а уж тем более в первый раз, не начинай рассказывать, как ты все отлично понимаешь, какая ты проницательная, разумная, и сейчас прямо всем расскажешь, как надо поступить. Потому, что ты не понимаешь нихуя. От тебя никто не ждет этого понимания. Да, блядь, сдалось оно мне? Все, что было нужно, это вовремя заткнуться. Особенно, когда тебя вежливо просят. А уж когда просят невежливо – тем более. И не лезть своими куриными мозгами и куриными лапами незнакомому человеку в душу. Не копаться там. И не рассказывать, как человек без твоего ценного мнения всю жизнь был неправ. Тебе понятно?
– Ты ублюдок! – Каролине белеет, словно сейчас упадет в обморок, у нее почти истерика. – Что такого я сказала тебе? Что я сделала? Я всего лишь спросила, что за сука так разукрасила тебя? Какой тварью надо быть, чтобы вытворять такое?! Ты просто больной урод! Да мне стало страшно! А если ты решишь сделать такое со мной?! Она хотела выжечь тебе сердце? Ты хотел умереть? Что это? Ты ненормальный! Я, всего лишь, пыталась посочувствовать тебе, а ты! Ты связал меня, заткнул рот и оттрахал, как шлюху! Я даже стерпела! Я… Но вот сейчас… За что?!
Сигваль устало вздыхает.
– Еще раз, Лине. Последний раз. Ты открываешь свой нежный ротик только в двух случаях. Когда хочешь так сладко и горячо стонать, показывая, насколько тебе приятно. Это восхитительно, от твоих стонов встанет даже у мертвого. И еще – если захочешь взять член в рот и облизать его. Тут все тоже отлично. Во всех остальных случаях, ты только улыбаешься и киваешь. И, блядь, молчишь.
– Ублюдок! Тебе не жена нужна, а шлюха! Чтобы трахать ее, и чтобы она не смела и слова сказать!
– Шлюх мне хватит без тебя. И новая – ни к чему. Мне надоело, Лине. Еще одно слово, и я свяжу и выебу тебя прямо во дворе. Моей репутации это не повредит. А тебе – решай сама. Могу поспорить, ночью тебе даже понравилось.
В последних словах – едкий сарказм.
Один вдох и один выдох.
Поворачивается к Оливии.
– Хочется сказать, что мне жаль, – говорит он. – Но, пожалуй, даже к лучшему, что ты слышишь все это. Так точно не будет иллюзий на мой счет. Иллюзии – это зло. Вот только не знаю теперь, стоит ли спрашивать: хочешь ли ты выйти за меня замуж?
– Нет, – тихо говорит Оливия, потрясенно. – Не хочу.
– Боюсь, у тебя нет выбора.
– Это чудовищно, – так же тихо говорит она.
– Да, – соглашается он.
– Она так ждала тебя… – Оливия и сама не может понять, для чего говорит это. Сейчас ее тоже так… сгоряча…
Сигваль зажмуривается на мгновение, до хруста сжимает зубы.
Потом снова смотрит на нее, глаза в глаза.
– Мне жаль, – говорит шепотом.
– Мне тоже.
Оливия поворачивается к нему спиной, даже не думая спрашивать разрешения. И идет прочь. И он даже не думает остановить.
– Три дня! – только бросает королю. – Подготовьте все, что нужно. Через три дня мы уезжаем. Я забираю ее.
2. Ингрид, обнаженная леди
Еще до поездки в Бейону, до Оливии.
За две недели до.
Той птицы на шее еще нет.
Когда Ингрид видит, как он выходит из Малого Зала Совета, один, как идет, резким рваным шагом, словно слегка пьяный, и слепо утыкается в стену, упираясь в нее вытянутыми руками, наваливаясь, словно желая сдвинуть, глухо и страшно рычит… Понимает, что выбрала удачный день.
Когда он со всей дури лупит каменную стену кулаком, потом еще раз и снова, словно пытаясь разнести все к чертям. И еще раз, даже не чувствуя, как содраны костяшки, и по пальцам течет кровь – она понимает, что лучшего момента и не найти.
Сейчас.
Только осторожно.
Он словно раненый зверь – уязвим, но безумно опасен. Одно неверное движение, и убьет.
Это возбуждает. Безумно возбуждает.
Она идет к нему через весь пустой зал тихо и мягко, словно кошка. Крадучись.
Он все равно слышит, хотя до последнего момента не подает виду. Да Ингрид и не сомневается…
Он разворачивается к ней резко, когда ей уже кажется, что удалось, когда протягивает руку, чтобы коснуться его плеча.
Резко разворачивается всем корпусом.
Но не хватает ее за руку, хотя, по идее, должен был. После всех разборок и криков, после всех выяснений отношений с отцом, после открытых и молчаливых войн с этим лордами, советниками, торгашами и кредиторами, кто-то мог захотеть воткнуть нож ему в спину. Легко. Странно, что до сих пор жив, он же мешает им всем.
Но он открывается. Не перехватывает, а открывается наоборот. Если бы нож был у Ингрид в руке, она легко бы воткнула ему под ребра.
Несколько долгих мгновений они смотрят друг другу в глаза. Изучая.
Вблизи он нравится Ингрид еще больше. И эта смесь силы, взведенного до предела напряжения, ярости и… отчаянья.
И то, что она хочет ему предложить – он сейчас примет так же, с открытым сердцем. Или убьет ее за такие предложения. В любом случае не отвернется равнодушно. Ему нужно выплеснуть ярость, скопившуюся внутри, так или иначе. Ярость и боль.
Она улыбается ему… или, скорее, своим мыслям о нем, чуть кривовато.
Делает шаг вперед, дотронувшись, положив руку ему на плечо. И сама подается к нему, прижимаясь, раньше, чем он успевает отстраниться. Хотя, если бы он захотел, то успел бы, Ингрид видела, как он двигается, когда хочет – стремительно. Видела, как он дерется.
И, прижавшись к плечу, чувствует, как колотится его сердце. Но не от ее близости, конечно, а от того порыва, бросившего его ломать каменные стены. Еще не улеглось.
Замирает.
– Кто ты? – хрипло спрашивает он.
– Ингрид.
Он хмыкает с таким выражением невозможной усталости, словно говоря: как же все эти течные суки достали меня!
– И что же ты хочешь? – спрашивает, тем не менее.
– Хочу, чтобы ты выпорол меня, – говорит Ингрид. – Плетью. До крови.
Смотрит, как отчаянно бьется жилка на его шее.
Он хмурится. Недоверчиво дергает бровью, словно сомневаясь, что расслышал правильно.
Тогда она берет его за руку, ту, которой он бил о стену, поднимает, слизывает с пальцев кровь.
– Выпороть? Тебя? – говорит он.
– Да, – говорит она. – Меня это возбуждает. Немного боли и немного ласки потом.
Поворачивает его руку и берет пальцы в рот, обхватывая губами, медленно… Горячая кожа и горячая соленая кровь.
– Нет, – говорит он, но руку не отбирает. И, значит, все правильно.
Она облизывает, целует кончики пальцев.
– Тогда я выпорю тебя, принц Сигваль, – говорит тихо. – Больно. Но это поможет тебе расслабиться. Нам обоим поможет. И это лучше, чем лупить кулаками стену.
Он усмехается.
– Есть и другие способы.
– Да? – она делает вид, что не понимает. – Ты собирался напиться?
И всем телом прижимается к нему, трется, чувствуя, как его член уже встал, и какой он горячий и твердый… так быстро.
– Нет, – говорит Сигваль, почти с сожалением, – я не могу напиваться, завтра утром у меня дела.
– Тогда что нам еще остается? – задумчиво и тягуче спрашивает Ингрид. – Пить и трахаться. Какие еще варианты? Хочешь, можешь взять меня прямо здесь, для начала. А потом мы решим.
Прижимается и касается губами его шеи, вдыхая его запах. Боже, еще немного, и она потеряет голову… Рано…
– Прямо здесь? – спрашивает он.
– Да.
Огромный проходной зал. В любое мгновение сюда могут войти. А, может, даже сейчас кто-то наблюдает за ними.
Но Ингрид не боится. Ей давно нечего терять.
И она хочет этого.
– Хм-м…
Он берет ее за талию, впервые прикасаясь к ней сам. Чуть отстраняет от себя. Разглядывает, размышляя. Потом отпускает, делает шаг в сторону, и вокруг нее.
Останавливается за спиной.
– Я хочу снять с тебя платье, – говорит он, но это не вопрос, а просто объявление намерений. – Хочу видеть тебя голой.
– Снимай.
Без колебаний.
Она не видит, но слышит, как он достает нож. Невольно вздрагивает. Но он только режет шнуровку, не желая развязывать, надрезает сверху край и разрывает, сдергивая. Потом так же стаскивает с нее нижнюю юбку, сорочку…
Ингрид остается в одних чулках… а, нет, еще туфли.
Голая, в огромном зале.
Такое острое отчаянное чувство беззащитности.
Он кладет ей руки на талию, с боков, медленно ведет вниз, по бедрам. С легким нажимом. Она чувствует, какие у него грубые, шершавые ладони, с мозолями от оружия. Это неожиданно возбуждает – вот именно это. Тепло и тяжесть его рук. Тепло его тела, совсем рядом. До трепета.
Потом… одна его рука остается лежать на бедре, другая поднимается вверх и самыми кончиками пальцев – по позвоночнику, между лопатками, к пояснице и ниже…и между ног, не останавливаясь, внутрь. Словно он проверят – готова ли она. Да… Чувствуя его пальцы в себе Ингрид нетерпеливо стонет, прикусывает губу и чуть подается к нему. Упирается руками о стену.
Он тихо усмехается, с пониманием. И эта усмешка, сама по себе, обжигает, как плеть.
– Сейчас, – говорит ей на ухо, в его голосе – сарказм, его дыхание она чувствует кожей.
Он расстегивает штаны…
Легкое, горячее прикосновение… и вдруг так резко он насаживает ее на себя, сразу и до упора, что Ингрид теряет равновесие, руки соскальзывают, едва не падает.
Она бы сейчас с размаху ударилась о стену головой от этого толчка, но он успевает подставить ладонь. И лбом о его ладонь.
– Тихо, – говорит он, и сарказма больше нет, только чуть-чуть иронии, мягко. – Держись лучше.
Но руку не убирает. Такое простое проявление заботы… что щемит сердце.
И Ингрид невольно упирается в эту руку головой, прижимаясь к ней, не желая терять, и в стену руками, и еще больше подается на него, хотя кажется, глубже уже невозможно. Все это почти нереально.
Другой рукой он обхватывает ее живот, помогая ей, и сам начинает двигаться. Немного плавно назад и резко вперед. Вбиваясь в нее. И все быстрее, так, что подкашиваются ноги и темнеет в глазах. Ингрид стонет, потом кричит. Ее стоны эхом отдаются в пустом зале. Потом, почти безотчетно, когда даже кричать не хватает сил, вцепляется в его руку зубами, пытаясь хоть как-то удержаться. И где-то тут ее накрывает. Она еще напряженно выгибается в его руках, и обмякает, совсем без сил. Она бы упала, если бы не он.
Немного времени, чтобы отдышаться и прийти в себя. Его дыхание ей в ухо, его жесткая, колючая щека осторожно трется о ее шею. Щекотно. Почти с нежностью. Его горячее семя течет по ее ноге… значит, он кончил не в нее. Смешно. Хочется сказать, что он может не волноваться, бастардов она ему не родит, у нее не будет детей… Но сейчас нет сил на это.
Сигваль осторожно, медленно вытягивает руку из-под ее лба, немного трясет ей, и тихо, почти со смехом шипит сквозь зубы.
– А ты отлично кусаешься.
Становится немного стыдно. Ингрид только сейчас понимает, что прокусила до крови ту руку, которая защищала ее, которой он бил в стену.
– Прости, – говорит растерянно.
– Ничего, – соглашается он. – Кажется, ты хотела выпороть меня? Еще не передумала?
– Тебе не хватило?
– Не хватило, – все так же соглашается он.
Смеется, тихо и почти весело. Он готов поддержать ее игру.
3. Ингрид, вино и плеть
– Вот, держи, – он снимает кафтан и надевает на нее. Ингрид послушно просовывает руки в рукава. – А то замерзнешь.
Ее платье он бесповоротно порвал.
Мелькает трусливая мысль – подобрать и попытаться натянуть хоть нижнюю юбку, не бегать тут с голыми ногами. Но это будет неправильно. Нечестно в той игре, что она затевает сама.
– Идем, – Сигваль застегивает на ней одну среднюю пуговку, чтобы кафтан не распахивался, и улыбается. Ему нравится.
– Сейчас, подожди… – она чуть не забыла.
Плетка. У нее была под платьем, спрятанная на груди. Он сдернул платье, и плеть тоже куда-то упала.
Наклоняется к вороху одежды, достает. Тонкая, но достаточно жесткая, четыре хвоста намотаны на рукоять… и рукоять, костяная, в форме члена, очень реалистично.
– Дай-ка, – Сигваль заинтересованно протягивает руку.
Ингрид отдает.
Он расправляет, примеряет к руке, ухмыляется, разглядывая рукоять. Хвосты плетки проклепаны маленькими стальными коготками. Не слишком острыми и не слишком тяжелыми, но весьма чувствительными при ударе.
– И ты хотела, чтобы вот этим – тебя? – в его голосе недоверие. Да – больно. И при хорошем ударе коготки сдирают кожу, Ингрид знает это прекрасно. И он тоже видел, в каких шрамах ее спина.
– Я хотела этим – тебя, – она улыбается в ответ, с вызовом.
Сигваль качает головой, в такт каким-то своим мыслям.
– Хорошо, – говорит он. Сматывает вокруг рукояти, отдает ей. – Идем.
И не дожидаясь, не оглядываясь, поворачивается и идет сам. Широким размашистым шагом, не заботясь о том, пойдет ли Ингрид за ним. Он не сомневается. Она бежит, проклиная все на свете, не поспевая. Потом, плюнув, снимает туфли, так бежать за Сигвалем куда удобнее.
Больше всего мечтая, чтобы им встретилось по пути как можно меньше людей…
Но люди встречаются. И не только слуги, но и… два молодых дворянина, слегка навеселе, присвистнув, провожают их взглядом, и еще… леди Розамунда, с которой только утром Ингрид сидела в саду, беседуя о благочестии. И Сигваль даже останавливается поцеловать ручку и пожелать леди доброй ночи, сказать какую-то изящно-куртуазную чушь… скотина… И даже встает так, чтобы Ингрид, невольно дернувшаяся спрятаться за его спину, спрятаться больше не может. В одном мужском кафтане на голое тело – это слишком очевидно, с туфлями в одной руке, и с плеткой в другой.
Хорошо. Ингрид будет сильной. Это ее игра, она начала. Ей нечего терять.
Не краснеть.
И Ингрид сует плеть подмышку, так, что головка костяного члена отчетливо торчит, и решительно делая шаг вперед, берет Сигваля под руку.
– Нам пора, дорогой, – говорит, надеясь, что голос не подведет. – Пожелай этой благочестивой леди спокойной ночи.
И голос не подводит, выходит нежно и немного томно. А в Сигвале Ингрид почти уверена. Внезапно – уверена, сейчас он не подставит ее.
Розамунда зеленеет, кажется, благочестивую леди хватит удар. Это невообразимо приятно.
Сигваль усмехается. Нет, у него совершенно не меняется лицо, все та же правильная светская улыбка. Ингрид скорее телом чувствует, как он вздрагивает от подступающего смеха.
– Прошу простить нас, – невозмутимо говорит он, – но моя леди слишком горяча, чтобы заставлять ее ждать. Доброй ночи.
И легкий поклон Розамунде.
Потом целует Ингрид в висок.
– А ты мне нравишься, – говорит тихо.
Дальше они идут под руку, до самых дверей спальни. Молча. Как бы там ни было, ему не до пустых разговоров сейчас, и мыслями он далеко не здесь. Даже притом, как уверено держит Ингрид за руку, притом, как легко и непринужденно соизмеряет свои шаги с ее. Это всего лишь привычка…
От его близости колотится сердце.
Его спальня…
Первое, что бросается в глаза – огромная кровать. Чтобы сразу прояснить для всех приоритеты принца.
В глубине у окна: стол, заваленный бумагами, полки с книгами – кажутся почти незаметными.
– Хочешь вина? – гостеприимно предлагает Сигваль.
– Да.
Рядом на столике – кувшин и два бокала.
Он сам наполняет один, потом второй. Делает небольшой глоток и словно к чему-то прислушивается. Потом отдает Ингрид второй.
– Хорошее вино? – спрашивает она.
Кажется, за тем, как он пробует, стоит что-то большее.
– Сойдет, – отвечает небрежно, улыбается. – Твое здоровье.
Первым выпивает до дна, словно воду.
Ингрид неторопливо пробует. Хорошее вино, насыщенное и терпкое.
Сигваль выжидающе смотрит на нее.
Ну же… Именно за этим она и пришла.
– Я хочу, чтобы ты разделся, – говорит принцу.
– Хорошо, – соглашается он.
Ставит бокал на столик, садится на край кровати, стаскивает сапоги. Он раздевается так спокойно, не напоказ, словно один в комнате, словно сейчас все снимет и завалится спать голым. Даже не глядя на Ингрид… То есть… один только быстрый взгляд, такой, что у нее разом подкашиваются ноги. Взгляд, с полным циничным пониманием происходящего.
Ингрид делает судорожный глоток, слишком быстрый, такой, что едва удается удержаться, чтобы не закашлять. И понимания на лице принца неуловимо становится больше. Ему весело.
Он раздевается и подходит, останавливается рядом, словно давая Ингрид возможность разглядеть его.
Вот что в нем? Он чуть выше Ингрид, у него широкие плечи и широкая грудь, жилистые руки. На груди волос не много, но живот весь зарос светлой кудрявой шерстью. Его член недвусмысленно торчит вверх, выдавая все возбуждение принца, но лицо убийственно спокойно… У него крепкие ноги, а на его теле добрая дюжина шрамов. Вот так, голый, он выглядит не лучше и не хуже любого молодого мужчины, проводящего на войне и в седле больше времени, чем в собственной постели.
Его сила чувствуется без сомнений.
И что-то такое в осанке, в развороте плеч… Его глаза… Его взгляд – вот что важно.
Он забирает у Ингрид бокал, ставит на пол. Плетку тоже забирает, сует себе подмышку, потом расстегивает пуговку кафтана на Ингрид. Раздевает ее. Бросает камзол на пол и возвращает плеть.
Все это зачаровывает.
– Ну и? – говорит требовательно.
Ингрид вздрагивает. Наваждение… Облизывает губы.
– Я хочу связать тебе руки, – почти с усилием говорит она.
– Нет.
На мгновение становится страшно – он отказывается.
– Ты боишься? – еще пытается она.
Сигваль улыбается, обезоруживающе.
– Не пытайся поймать меня подначками, – говорит он. – Мне не нравится, когда меня пытаются связать. Я не хочу. Но могу пообещать тебе, что не дернусь и не попытаюсь остановить, пока ты сама не захочешь. Даже если ты решишь забить меня до смерти.
Улыбается. Словно это шутка.
Он принимает ее игру, ничего не спрашивая. Вот только власти над собой он не дает, лишь свою милость.
И спорить – не выйдет.
– Хорошо, – его волю приходится признать. – А на колени ты встанешь?
Вместо ответа, Сигваль молча опускается на колени перед ней. С прямой спиной. Просто демонстрируя, что он готов сделать это.
Хорошо…
– Не здесь, – говорит Ингрид. – Тебе нужно будет за что-то держаться. Давай, у кровати.
Да? Нет? Сердце колотится.
Он соглашается, поднимается на ноги. Подходит к кровати и встает на колени рядом, опираясь руками. Спиной к ней.
Вот и все. Вот то, ради чего Ингрид пришла сюда. Только она думала, что это будет иначе, что будет… больше похоже на месть. Но мести не выйдет. Он слишком другой. Слишком…
Сейчас не время думать об этом. Потом…
Иначе она не сможет.
Плеть в ее руке.
Ингрид встряхивает, разворачивая хвосты. Короткий резкий замах в воздухе – отдается щелчком.
Принц ждет.
И все же, Ингрид не может удержаться, чтобы вначале не дотронуться до его спины. Нежно. И он почти неуловимым движением выгибается под ее пальцами, тянется за ними. Так, словно на самом деле ждет лишь нежности.
Что-то до боли сжимается в животе.
Нежности не будет. Не с ней. Нет.
Сейчас…
Она выпрямляется, отступая на шаг, кусая губы. Короткий замах. И со всем чувством, что есть, проходится плетью по его спине. Чтобы наваждение развеялось окончательно, чтобы почувствовать это…
И… ничего.
Красные полосы вспухают разом, но ни единого движения, ни единого стона. Сигваль все так же, почти расслабленно, стоит на коленях, опираясь ладонями о кровать. По его плечу, там, где зацепился коготок, течет алая капелька крови.
В это сложно поверить.
И чтобы поверить, Ингрид бьет снова. И еще раз. И еще. Так сильно, как только может, до ломоты в плече.
И ничего.
Настолько, что пронзает обида. Кажется – ее обманули. Не может так быть.
Когда она, еще совсем недавно, хлестала плетью Ансура, у него были связаны руки, он извивался и стонал, наслаждаясь этим сам и даря наслаждение ей, это было так удивительно сладко, что Ингрид едва не кончала от ощущения собственной власти над ним, своей силы и вседозволенности. Она делала это медленно, с оттяжкой, упиваясь каждым движением… Вот только стонов Ансура ей не хватило. Это была слишком игра, вполсилы. Она хотела большего.
Когда-то Ингрид истошно орала под этой плетью сама. Правда, это совсем не было игрой.
Бить Сигваля почти так же, как бить каменную статую в саду. Настолько никак, что кажется глупым.
Это поднимает в ней безумную ярость, но не наслаждение.
Она пытается еще, хочется пробиться. Хочется выбить из него хоть что-то. Так невозможно! Ну, пожалуйста!
И в запале, каким-то неровным обратным движением плетка задевает ей по ноге.
Ингрид вскрикивает. Это помогает немного опомниться.
Сигваль поворачивается на ее стон.
– Ты что, совсем не чувствуешь боли? – почти всхлипывает она.
– Чувствую, – хрипло говорит он.
Так хрипло, что… Да все он чувствует. Лоб мокрый от пота. Вздувшиеся вены на руках, и руки от напряжения мелко подрагивают, белые пальцы судорожно сжаты.
– Ты не стонешь! – словно оправдываясь, говорит она.
– Это обязательно?
Да, мать твою! Иначе, какой тогда в этом смысл?
Вместо ответа, она бьет снова. Почти истерично.
И бросает плеть.
Хватит! А то она убьет его.
– Хватит! Я больше не могу! – и чуть не плачет.
Хочется разрыдаться от отчаянья. Хочется упасть прямо тут на месте.
И она чуть не падает, но Сигваль успевает подхватить ее. Обнять, прижимая к себе. Сейчас по его лицу еще ничего невозможно понять, улыбаться он не в силах. Но голос…
– Ну, что, выплакалась? Или еще нет? – в голосе насмешка.
И хочется убить его. И она бы убила, ударила бы, но он держит крепко.
Только ему и самому тяжело стоять, поэтому заваливает Ингрид на кровать. Мастерски так заваливает, прижимая собой.
А потом он трахает ее. Так жестко и страшно, что она пугается. В какой-то момент паника накатывает так безумно, что ей кажется – он сейчас ее убьет, она кричит, отчаянно дергается под ним, пытаясь вырваться. Но не вырвешься.
И он вдруг замирает, тяжело дыша. Пытается смотреть ей в глаза, хотя Ингрид сейчас не может сосредоточиться, все плывет.
– Отпустить? Ты хочешь уйти? – хрипло спрашивает он.
Безумие.
Абсолютное безумие.
Уйти сейчас, прямо так? И все это закончится?
Он отпустит?
– Нет!
Она не хочет.
– Тогда расслабься, – тихо говорит он, целует в скулу у самого уха. – Дыши.