Stephen Baxter
The Massacre of Mankind
© Stephen Baxter, 2017
© Е. Пташкина, перевод, 2018
© И. Савченко, ил., 2019
© ООО «Издательство АСТ», 2019
* * *
Посвящается Герберту Уэллсу, чьи идеи я здесь развил, и Обществу Уэллса.
Если астрономия чему и учит, то тому, что человек – всего лишь деталь в эволюции Вселенной и на других небесных телах неизбежно найдутся другие детали, схожие с ним, но все-таки иные. И хотя человек вряд ли встретит своего двойника, ему суждено обрести невероятное множество кузенов, рассеянных по космосу.
Персиваль Лоуэлл. Марс, 1895
Мне казалось, человечество стояло на пороге того, чтобы в полной мере осознать свое место в космосе. Весь интеллектуальный мир жил догадками и надеждами. А потом снова явились марсиане.
Уолтер Дженкинс. Летопись Марсианских войн, 1913 и 1928
Книга I. Возвращение марсиан
1. Призыв к оружию
Для тех из нас, кто выжил, Первая марсианская война была катастрофой. Но для существ куда более разумных, чем мы, и более древних, чем марсиане, для тех, кто наблюдает за нашим миром с дальних рубежей холодного космоса, это противостояние наверняка было мелким, незначительным событием, недостойным внимания.
Чем дальше планета от Солнца, тем она древнее и холоднее. Таким образом, Земля старше, чем жаркая плодородная Венера, а суровый Марс, в свою очередь, старше нашего прохладного шарика. Более отдаленные миры – Сатурн, Уран и Нептун – еще древнее и навек скованы льдом. Но Юпитер – царь всех планет, более массивный, чем все они вместе взятые, настолько же превосходящий по возрасту Марс, насколько Марс превосходит нашу планету, и согретый собственным внутренним пламенем, – должен быть населен существами, чей разум поистине велик. Теперь мы знаем, что эти существа давно наблюдали за нами – за человечеством, за Марсом, даже за невинной Венерой. Какой им виделась наша война? Быстро гаснущие искры во тьме, отблески огня на зеленой коже нашей планеты, облачка угольно-черного дыма – беспомощное людское копошение… Юпитериане смотрели на это так, как молчаливый бог мог бы наблюдать за своими непутевыми созданиями: размышляя о непостижимом, с глубочайшим неодобрением.
И все же, как утверждает Уолтер Дженкинс, этот изучающий взгляд свыше задает тот контекст, в котором мы, некогда мнившие себя властителями всего сущего, обречены проживать свои жалкие жизни. И – как показали марсиане, наведавшись на нашу планету, – умирать своими жалкими смертями. Уолтер был прав. Этот контекст продиктовал ход всей Второй войны – и определил самый важный момент в моей жизни.
Впрочем, я, как и большинство людей, стараюсь не думать об этом и тем самым сохраняю здравый рассудок.
И, раз уж речь зашла об изучающем взгляде, я, принимаясь за собственные мемуары, не могу обойти вниманием тень, которую отбросил могильный камень, монолит, известный всем как Летопись – хроника Первой войны, записанная Уолтером, моим глубокоуважаемым деверем (если я еще могу его так называть после развода с его братом, Фрэнком); эта книга, как сказал бы Фрейд, психотерапевт Уолтера, словно тепловым лучом выжгла в коллективном подсознании образ Первой марсианской войны. Хочу сразу предупредить моих читателей: если вы ждете рассказа о величии космоса, поданного высокопарным слогом человека, которому заплатили за всю эту писанину, то вам стоит поискать другое сочинение. Но если вас интересует честный и беспристрастный отчет о событиях, которым я стала свидетельницей, тогда я, женщина, пережившая Первую марсианскую войну и потерявшая все, что имела во время Второй, представляю на ваш суд эти скромные заметки.
По иронии судьбы эта история началась для меня задолго до того, как марсиане во второй раз ступили на Землю, – с настойчивой серии звонков Уолтера из венской больницы. Мне, в то время по крупицам выстраивавшей новую жизнь в Новом Свете, только этого не хватало. Но чувство долга взяло верх, и я откликнулась на его призывы.
Юпитер! Сумасшедший дом! Воистину это с самого начала была запутанная история.
2. Встреча ветеранов
Первые отголоски надвигающейся бури я ощутила в Нью-Йорке, а именно – в Вулворт-билдинг, где мне назначил встречу отставной майор Эрик Иден, чтобы, как он сказал, передать сообщение от Уолтера Дженкинса.
Мой юный коллега Гарри Кейн настоял на том, чтобы составить мне компанию. Гарри был из той породы нахальных американских журналистов, которые с подозрением относятся ко всему европейскому, – думаю, он был таким еще до войны Шлиффена. Я полагаю, Гарри хотел оказать мне моральную поддержку, но к этому примешивался и профессиональный интерес: ему было любопытно побольше узнать о Марсианской войне, бывшей для него лишь смутной картинкой из прошлого.
Так что мы отправились в назначенное место. Был свежий ветреный день; на дворе стоял 1920 год, середина марта. На Манхэттен обрушился снегопад – как все надеялись, последний в этом году; но главной нашей проблемой оказалась слякоть, которая подкарауливала неосторожных пешеходов на обочине, чтобы они промочили ноги по самые щиколотки. Я помню это утро: бодрящая суета на дорогах, электрические рекламные щиты, сияющие в неярком свете дня, – чистая, наивная энергия молодой нации, которую я впитывала напоследок, перед тем как снова окунуться в дела старой недоброй Англии.
Наконец мы с Гарри вошли в здание. В вестибюле поток горячего спертого воздуха ударил мне в лицо. В те дни американцы любили как следует натопить помещение. Я расстегнула пальто, развязала платок, и мы ступили на пол из отполированного греческого мрамора, покрытый подтаявшим снегом и песком, нанесенным с улицы. В вестибюле царило оживление. Гарри со своей обычной насмешливой отрешенностью – привлекательная черта для мужчины под тридцать, хотя по описанию и не скажешь, – сказал мне, перекрикивая шум:
– Сдается мне, что твой майор Иден недавно в городе.
– И ты это понял, даже не видя его?
– Естественно. Иначе зачем бы вам встречаться здесь? В Лондоне американец назначил бы встречу в соборе Святого Павла – это тот самый, с отверстием в куполе, я верно помню? А куда пойдет британец в Нью-Йорке? Вот, пожалуйста – самое высокое здание в мире! – Гарри протянул руку и добавил: – Кстати, а вот и он.
Человек, на которого он указывал, стоял поодаль. Он был худ, невысок и одет в костюм-визитку, казавшийся дорогим, но безнадежно устаревшим на фоне кричащих нарядов, в которые были облачены все вокруг. Если это был Иден, он выглядел моложе своих лет – майору было тридцать восемь, на шесть лет больше, чем мне.
– И ты думаешь, что это Иден, потому что…
– Он единственный, кто разглядывает мозаику.
Человек действительно глядел на потолок, который (кажется, раньше я этого не замечала) был покрыт мозаикой в романском стиле – а может, в византийском. В этом все американцы: в свежевозведенном храме мамоны они чувствовали тягу к своему европейскому прошлому, от которого давно оторвались.
Гарри направился к мужчине, бормоча под нос:
– И выглядит он как типичный англичанин за границей. При таких навыках маскировки неудивительно, что марсиане его поймали.
Я последовала за ним, фыркнув от смеха.
– Тише ты. Что ты такое говоришь? Этот человек – герой.
Эрик Иден, в конце концов, был единственным из ныне живущих людей, кто побывал внутри действующего марсианского цилиндра – его поймали в первые пару дней нашествия в 1907 году, когда военные, пребывая в неведении о природе марсиан, исследовали место первого падения в Хорселле. Эрика оставили в живых – возможно, как образец для дальнейших исследований; он смог выбраться из цилиндра, не имея при себе совершенно ничего, и немедленно направился в свою часть, чтобы сообщить бесценные сведения о марсианских технологиях.
Может, он и был героем, – но, когда мы подошли, Эрик выглядел довольно встревоженным.
– Миссис Дженкинс, я полагаю?
– Мисс Эльфинстон. После развода я предпочитаю, чтобы ко мне обращались так.
– Прошу прощения. Полагаю, вы узнали меня благодаря афишам в витринах книжных магазинов.
Гарри ухмыльнулся.
– Вроде того.
– О нашей поездке много говорили. Сейчас со мной только Берт Кук, но вскоре мы направимся в Бостон к старику Скиапарелли – тому самому, что открыл каналы, знаете? Ему уже за восемьдесят, но он держится молодцом…
Я быстро представила Гарри, сказав, что мы оба работаем в «Пост».
– Я не читал вашу книгу, сэр, – признался Гарри. – У меня несколько другие интересы. Я сражаюсь с людьми из Таммани-холл [1], а не с Марса.
Эрик выглядел озадаченным, и я почувствовала, что пора вмешаться:
– Таммани-холл – местная политическая машина демократов. Американцы ко всему подходят с размахом, включая коррупцию. И в том цилиндре были не люди, Гарри.
– Тем не менее, – ничтоже сумняшеся продолжал Гарри, – я и сам пробовал силы в книготорговле. Всякая громкая бульварщина – вот моя стезя, раз уж у меня нет возможности торговать героическим прошлым.
– Вам повезло, – мягко сказал Эрик. Эта фраза показалась мне квинтэссенцией британской сдержанности. – Мисс Эльфинстон, Уолтер Дженкинс предупредил меня о вашей, скажем так, неготовности снова впутываться в его дела. Однако мистер Дженкинс подчеркнул важность известия, которое он хочет донести до своей семьи. Похоже, ему не удалось связаться ни с кем из родственников. Именно поэтому ему пришлось пойти кружным путем и выйти на вас через меня.
– Серьезно? Ну ничего себе! – усмехнулся Гарри и покрутил пальцем у виска. – Получается, человек хочет поговорить с бывшей женой, и единственный способ это сделать – достучаться до кого-то на другом краю света, кого он едва знает – при всем уважении, сэр, – в надежде, что он поговорит с бывшей женой его брата…
– Такой уж он человек, – сказала я, почему-то испытывая потребность заступиться за Уолтера. – Он никогда не был приспособлен к жизни.
– Видимо, даже до того как он несколько недель вынужден был скрываться от марсиан, – угрюмо добавил Иден.
Гарри, молодого, уверенного, нельзя было назвать черствым, но я видела, что он не понимает.
– Не знаю, чем вы обязаны Дженкинсу, майор Иден. Я видел ваше интервью в «Пост», где вы ополчились на него за утверждение, будто он видел больше, чем кто бы то ни было, марсиан, пока они шатались по Англии. По вашим словам, вы видели такое, что ему и не снилось.
Эрик поднял руку.
– На самом деле я этого не говорил. Репортер, видимо, решил оживить материал – ну что ж, надо ведь как-то продавать газеты. Но я скорее считаю, что нам, ветеранам, стоит держаться вместе. И кроме того, в каком-то смысле Дженкинс действительно весьма мне посодействовал. Нельзя отрицать, что именно его мемуары в наибольшей степени сформировали в общественном сознании образ Марсианской войны. А я ведь там упомянут.
– Правда?
– О да. Книга первая, глава восьмая. Хотя по ошибке он сообщил, что я «пропал без вести». Это было весьма краткое упоминание.
Я хмыкнула:
– Вот он, хрестоматийный пример ненадежного рассказчика.
– Но он никогда не рассказывал о моих приключениях, как, скажем, и о приключениях Берта Кука, так что у меня появилась возможность написать о них самому – и издатели озаглавили мои воспоминания «Нерассказанная история».
Гарри рассмеялся.
– Вот это деловой разговор, это я понимаю! Так что у вас за план, майор Иден? Или мы весь день будем тут околачиваться и глазеть на фрески?
– Мозаики, – поправил Эрик. – Простите. Мисс Эльфинстон, мистер Дженкинс хотел бы вам позвонить.
Гарри присвистнул.
– Из Вены? Трансатлантический звонок ударит ему по карману. Знаю, сейчас все только и твердят, что о новом подводном кабеле, и все же…
Эрик улыбнулся.
– Я так понимаю, благодаря успеху его книги мистер Дженкинс сейчас не стеснен в средствах. Не говоря уже о том, что он продал права на экранизацию, – майор взглянул на часы. – Так или иначе, Дженкинс позвонит нам в номер – в тот, где остановились мы с Бертом. Если вы согласитесь отправиться со мной…
– В каком отеле вы остановились?
– «Плаза», – с легким удивлением в голосе ответил Эрик.
Гарри расхохотался.
– Я бы удовлетворился и более скромной гостиницей, но Берт Кук…
– Вам не за что извиняться, – сказала я. – Но… – Я посмотрела Эрику в глаза и увидела в них кое-что знакомое – что-то такое, что я никогда не могла бы разделить с Гарри, каким бы он ни был добряком. Это был взгляд ветерана войны. – Зачем ему звонить? Неужели они могут вернуться? И почему сейчас? Момент ведь совершенно неподходящий, разве не так?
В ответ Эрик лишь пожал плечами – но он понял, о чем я говорю.
Я никогда не была астрономом, но после Марсианской войны все мы стали следить за танцем планет. Марс и Земля гоняются друг за другом вокруг Солнца, как машины на трассе Брукландс. Земля находится на внутренней орбите и потому движется быстрее, иногда обгоняя Красную планету – каждые пару лет или около того. И в эти моменты обгона, которые называются противостоянием (потому что в это время Марс и Солнце находятся в нашем небе строго друг напротив друга), расстояние между Землей и Марсом минимально. Но Красная планета движется по эллиптической орбите, как и Земля, пусть ее орбита и не настолько вытянутая, – они не ходят ровными кругами. А потому от встречи к встрече это минимальное расстояние колеблется от шестидесяти с чем-то миллионов миль до сорока миллионов. Когда планеты оказываются ближе всего друг к другу, это называется великим противостоянием. И оно тоже циклично. Планеты оказываются на минимальном расстоянии друг от друга примерно каждые пятнадцать лет: в 1894 году, и в 1909-м, и в 1924-м…
Я процитировала по памяти:
– До следующего великого противостояния еще четыре года. Атака 1907 года произошла за два года до последнего такого противостояния. Соответственно, в ближайшие два года они не вернутся – если они вообще вернутся. Но если они хотят нарушить традицию и прилететь в этом году, тогда, возможно, они уже в пути. В этом году противостояние случится 21 апреля…
– И, как раструбили все газеты, включая нашу, – вклинился Гарри, – запуск в таком случае состоялся бы 27 февраля – две недели назад.
Еще немного мрачной логики. В 1907 году планеты максимально приблизились друг к другу 6 июля. Цилиндры начали приземляться ровно за три недели и один день до этой даты, а выстрелы из огромных марсианских пушек, в свою очередь, начались за четыре недели и четыре дня до этого.
Но все мы знали, что, даже если астрономы заметили на Марсе что-то подозрительное, никто из нас об этом не услышал бы. После Марсианской войны власти засекретили все астрономические исследования. Предположительно, это было сделано затем, чтобы пресечь панику, которая поднялась во время противостояний 1909, 1911 и 1914 года, и остановить тех, кто бездумно поднимал переполох, повлекший за собой смуту в деловых кругах и так далее, в то время как ни единый марсианин не высунулся из цилиндра. В итоге, по крайней мере в Британии, это привело к тому, что владение нелицензированным телескопом стало уголовным преступлением. В этом была своя логика, но, с моей точки зрения, такая секретность вызвала только больше страха и сомнений.
Получается, даже сейчас цилиндры могут нестись сквозь космическое пространство – по направлению к нам! Зачем бы еще Уолтеру пытаться выйти со всеми нами на связь? Но такой уж он был человек – он всегда говорил обиняками. Некоторое время я пребывала в раздумьях, но неожиданно повисшее напряжение требовало действий.
– Что ж, давайте ответим на звонок, – сказала я так решительно, как только могла. Я взяла Эрика под руку, Гарри придержал меня под локоть, и мы втроем вышли из вестибюля. – Думаю, я как-нибудь протяну час-другой в роскошных интерьерах «Плазы».
– А мне не терпится встретиться с этим Куком, – добавил Гарри. – Если хотя бы половина его слов – правда, он презанятный тип!
3. Артиллерист в Нью-Йорке
Мы взяли такси в отель и отправились на пересечение 58-й улицы и 5-й авеню. Главный вход «Плазы», если вы вдруг не знаете, выходит на Великую армейскую площадь, посвященную победам Армии Союза в Гражданской войне. С 1922 года на ней появились также монументы, связанные с другим военным конфликтом. Но тогда это было впечатляющее зрелище.
Номер Эрика был именно таким роскошным, как я и ожидала, – с пухлыми креслами и великолепным видом на площадь. На низком стеклянном столике возвышалась закупоренная бутылка шампанского. Комнату наполняли слегка дребезжащие звуки регтайма, исходившие из радиоприемника. Это был не один из тех маленьких «народных приемников» казенного вида, известных как «мегафоны Марвина», какие в те годы можно было найти в любом британском доме, а добротная американская техника в ореховом корпусе.
И в этом антураже Альберт Кук, одетый в халат, возлежал на диване и лениво листал цветное приложение к какой-то газете. Когда я впервые оказалась в американском отеле, меня совершенно ошеломила такая роскошь, как собственная ванная, телефон в номере и каша на завтрак. Но Кук явно чувствовал себя в этой обстановке как рыба в воде.
Кук казался чуть старше Эрика – на вид ему было лет сорок; у него были аккуратно подстриженные черные волосы с проседью, а нижнюю часть лица пересекал багровый шрам (хотя позднее до меня дошли слухи, будто Кук специально подкрашивал его для пущего эффекта). На комоде лежал потрепанный фолиант – один-единственный экземпляр его книги, зато посреди комнаты возвышалась стойка с плакатом, изображающим Кука в изодранной униформе и с какой-то дубинкой в руках. Надпись на плакате гласила:
Воспоминания артиллериста
Эрик представил нас. Кук не поднялся с дивана. Он что-то буркнул Гарри и смерил меня взглядом с ног до головы, явно разочарованный при виде женщины, одетой в скромный брючный костюм. Надеюсь, что я ответила ему достаточно испепеляющим взором. Со времен Первой войны я отказалась от одежды, в которой было неудобно ездить на велосипеде, и остановила свой выбор не на изящных модных костюмчиках, а на простых и грубых, какие носили работницы военных заводов, – и мне было все равно, что Кук думает по этому поводу.
Он снова уткнулся в журнал.
– Так что, Эрик, у нас полчаса до этого проклятого звонка?
Эрик вынул шампанское из ведерка – в бутылке оставалось не более трети. Он виновато взглянул на меня.
– Если хотите, могу заказать еще.
Мы с Гарри помотали головой.
– Пожалуйста, садитесь. Давайте я возьму ваши пальто…
– И не беспокойтесь, я не буду вас смущать, – лениво протянул Кук. – Когда профессор позвонит из своей заокеанской психушки, я тотчас же уйду. Мне с ним говорить не о чем – с тех самых пор, когда он в Путни вылакал мое пойло, обыграл меня в шахматы и удрал, – не успели мы приняться за работу.
Гарри рассмеялся.
– Ну слушайте, мы же все читали книгу. Какую еще работу? О какой бы грандиозной схеме с подкопами вы ни мечтали…
– Это все с его слов. Спесивый ученый индюк! Надо было его засудить.
– С таким же успехом вы могли бы засудить Чарли Чаплина.
Кук нахмурился: Гарри наступил на больную мозоль. Слава Чаплина была во многом построена на единственном образе – «маленьком солдатике», комическом добряке-артиллеристе в форме не по размеру, который вечно мечтал стать генералом, в то время как его пушки то и дело взрывались в клубах дыма. Даже более толстокожий человек, чем Альберт Кук, заметил бы, откуда растут ноги у этого персонажа. Но Кук, в конце концов, послужил просто точкой отсчета для создания образа.
Я вклинилась в попытке сгладить недостаток такта своего коллеги:
– Не думаю, что хоть кто-то из нас выглядел достойно в книге Уолтера. Я до сих пор не смирилась с тем, как он представил меня миру.
Описывая, как его брат помогал нам с невесткой отбиться от грабителей, Уолтер использовал слова, которые надолго впечатались мне в память. «Второй раз за этот день девушка обнаружила недюжинное присутствие духа…» [2] Как будто все девушки – трусливые создания! И так далее. Меня могли бы с позором вышвырнуть из рядов суфражисток, пока их движение еще не запретили!
Берт Кук меня не слушал – как я выяснила впоследствии, для него это было типично.
– Надо было его засудить, что бы там ни говорили адвокаты.
Эрик покачал головой.
– Не глупи. Он сделал тебя героем! Пускай и без умысла. Я слышал, как ты рассказывал на публике – сам знаешь, как народ падок на такие детали, – о том, как толпа устремилась прочь от марсиан, а ты единственный отправился им навстречу, сообразив, что там может быть еда…
Конечно, я вспомнила этот отрывок:
– Я питался около марсиан, как воробей около человека.
– Да, это обо мне, – теперь Берт смотрел на меня, словно рассчитывая впечатлить. – Хотя я никакой не воробей. Я все продумал, понимаете? И тогда, и сейчас. И тут вдруг он появляется из ниоткуда и хочет с вами поболтать. Что же он, интересно, хочет обсудить? То, как Зигмунд Фрейд каждый день ставит ему клизму, – он ведь его приводит в чувство с самого 1907 года?
Он вдруг посерьезнел:
– Или речь о Марсе? Скоро новое противостояние – это всем известно. Может быть, Уолтер что-то выяснил? Ему ли не знать, в конце концов!
Я повернулась к Куку.
– Вы презираете его за ученость и эрудицию, считаете его слабаком – и все же хотите узнать, что за сведения он хочет до нас донести?
– Если марсиане и вправду предприняли новую попытку, разве я не имею права об этом знать? Уж кто-кто, а я точно имею!
Он встал, пошатываясь, схватил бутылку шампанского за горлышко и проковылял к двери.
– Мой выход… во сколько он там, Иден?
– В шесть часов. В том книжном на Бродвее, который…
Кук громко рыгнул и подмигнул мне с сальной улыбочкой.
– А потом посмотрим, кто чего стоит, а? Представьте себе, юные, пышущие здоровьем американки так и льнут к тем, кто прошел через ужасы войны. Как там говорится – «выживает сильнейший»? «Как воробей около человека…» Ха!
Думаю, все мы почувствовали облегчение, когда за ним закрылась дверь.
Затем последовало несколько минут неловкого молчания, пока мы ждали звонка от Уолтера. Мы разрешили Эрику заказать для нас кофе, и его принесли на подносе с грудой сладких кексов.
– Так что, мисс Эльфинстон… Джули?
– Да, майор, меня зовут именно так.
– От чего это сокращение? От Джулии? От Джульет?
Гарри хмыкнул.
– Ни от чего. Меня просто назвали Джули. Я родилась в 1888-м, в том самом году, когда в театрах шла «Мисс Джули» Стриндберга, и мою маму она очень впечатлила.
Эрик кивнул.
– Получается, когда прибыли марсиане, вам было девятнадцать.
Я пожала плечами.
– Я была уже взрослая.
– Мне самому было всего двадцать пять. Многие из моих людей были старше. В армии солдаты идут за сержантами, а не за офицерами. Что ж, тем лучше! Но, знаете, во время войны Шлиффена и русские, и немцы вербовали и более юных рекрутов – когда бои затянулись…
Мне стало интересно, откуда он об этом знает. Давно ходили слухи о британских «советчиках» на стороне Германии, которые применяли на восточных полях сражений экспериментальные виды оружия и методы ведения боя. Люди мрачно намекали, что кое-что из этого основано на марсианских технологиях.
– Хорошо, что мы остались в стороне от этого, – продолжил Эрик. – Французов ведь мигом отправили в нокаут, – он изобразил боксерский двойной удар. – В школе я неплохо боксировал. Конечно, с тех пор подрастерял мастерство…
Гарри прыснул со смеху, затем осекся и извинился.
Наконец, к нашему общему облегчению, зазвонил телефон.
Эрику пришлось пообщаться с целой чередой телефонисток: в отеле, на новой трансатлантической телефонной станции и наконец в Вене. У последних, с его слов, был «сильный немецкий акцент, но хорошее произношение». Наконец он передал трубку мне.
К своему удивлению, я услышала не Уолтера, а другого человека – он говорил по-английски звучным, хорошо поставленным голосом.
– Миссис Дженкинс?
– Лучше называйте меня мисс Эльфинстон.
– Ммм… Да, в истории болезни вашего деверя была пометка. В таком случае приношу извинения. Дозвониться до вас через океан – и начать с такой ошибки!
– С кем я говорю? Где Уолтер?
– Еще раз прошу меня простить. Меня зовут Чарльз Сэмюэл Майерс. Я один из докторов, которые в последние несколько лет лечили мистера Дженкинса от неврастении.
Я нахмурилась.
– От неврастении?
Эрик Иден скривился.
– Рядовые, которые видели марсиан воочию, называли это тепловым ударом. Или, как выражается Берт, горячкой. Или колотуном…
Гарри снова покрутил пальцем у виска.
– Джули, ты разговариваешь с чокнутым!