bannerbannerbanner
Название книги:

Ночь сурка

Автор:
Инна Бачинская
Ночь сурка

000

ОтложитьЧитал

Шрифт:
-100%+
 
Мертвое поле, дорога степная!
Вьюга тебя заметает ночная,
Спят твои села под песни метели,
Дремлют в снегу одинокие ели…
Мнится мне ночью: не степи кругом —
Бродит Мороз на погосте глухом…
 
Иван Бунин. Метель


Действующие лица и события романа вымышленны, и сходство их с реальными лицами и событиями абсолютно случайно.

Автор


Пролог

…В комнате двое. Один – крупный, краснолицый, громогласный – в кресле, другой – молчаливый и какой-то сонный – на диване. На журнальном столике между ними бутылка виски, стаканы и нехитрая закуска: темно-красный балык, блюдце с маслинами и кружками лимона, бутылка минеральной воды.

– Поехали! – командует краснолицый, поднимая стакан. – За удачу и успех!

Он выпивает одним глотком, крякает, закусывает лимоном. Бросает в рот кусок мяса.

Второй лишь пригубливает; греет стакан в руках.

– Ну? – Краснолицый перестает жевать. – Ты чего?

– Не могу, у меня вечером работа, – скучно объясняет гость.

– Ну так, для куражу! И работа пойдет!

– Голова нужна свежая.

– Чудак-человек! – ржет краснолицый. – А у меня всегда свежая, сколько не прими! – Он снова тянется за бутылкой, разливает. – За свободу! Теперь дело пойдет, у меня чуйка. Я пока на нарах парился, всю свою жизнь передумал. Мужик все должен попробовать, все путем. Вздрогнули! – Он опрокидывает стакан, морщится, хватает руками мясо, рвет зубами.

Гость пригубливает, берет веточку кинзы…

– За дружбу и сотрудничество! – следует новый тост. – Ох, и дадим мы с тобой копоти, Кирюха! Держись за меня, пробьемся! Жалко только, моя задумка тогда сорвалась. Невезуха. Ну, ничего, переиграем. Жалко бабу, конечно, понимающая была, мы с ней вроде как дружбу завели. Она сразу повелась, пожалела… им любую лапшу можно навесить. Не судьба. Ты, братишка, ни хрена в этой жизни не понимаешь, тебя еще учить и учить. А красивый был финт, скажи?

Он смотрит вопросительно, ожидая похвалы, и гость кивает. Лицо у него скучающее и презрительное. Он наблюдает за расходившимся товарищем, греет в руках стакан и лишь пригубливает. Молчит, слушает. Краснолицый много говорит, делится планами, хвастает, сыплет дурацкими тостами: за сотрудничество, за прекрасных отсутствующих дам и зачетных телок – а как же? За светлое будущее. Он все обдумал, взвесил, планы у него наполеоновские. Знай наших! Везуха! Фарт! Считай, набитый лох попал на бабки! Попадосик на бабулесики! Он радостно ржет. Глаза блестят, тосты становятся какими-то уж вовсе запредельными: за телефон без кнопочек, за тех, кто в море, за здесь и сейчас – на том свете не дадут. Он опрокидывает стакан размашистым движением. Закусывает. Запихивает в рот куски мяса, жует, с усилием глотает. Снова наливает. Опрокидывает. Жует.

Гость наблюдает, на лице его выражение гадливости и скуки.

Стакан вдруг падает у краснолицего из рук, он откидывается на спинку кресла, бормочет: «Чего-то мне… это…» – закрывает глаза; прижимает руку к груди, хрипит, хватает воздух широко раскрытым ртом, на глазах бледнеет и словно усыхает…

Гость сидит неподвижно. Смотрит. Краснолицый сползает с кресла, ноги скребут пол, он пытается встать; запрокидывает голову; пальцы рвут горло. Отвратительный шаркающий звук подошв и хрип постепенно стихают. Полусползшее с кресла тело застывает в неудобной ломаной позе; рот открыт; глаза бессмысленно уставились в потолок. Финита.

Гость встает с дивана, огибает журнальный столик; прикасается к шее краснолицего; лицо его сосредоточено, даже мрачно. Краснолицый мертв. Гость подносит к глазам руку с часами. Настороженно смотрит на темное окно. Открывает портфель, достает тонкие резиновые перчатки…

Методично обшарив ящики письменного стола, книжный шкаф, он отбирает и складывает в портфель какие-то бумаги. Туда же отправляются стакан, из которого он пил, вилка, смятые салфетки. Он протирает носовым платком столешницу, дверные ручки, кран в туалете. Закончив, стоит на пороге, внимательно осматривая комнату. Задерживает взгляд на мужчине. В глазах его пустота…

В прихожей он застывает у двери, прислушиваясь к звукам на лестничной площадке. Осторожно выходит из квартиры, бесшумно захлопнув за собой дверь. Стаскивает резиновые перчатки, сует их в карман и не торопясь спускается по лестнице…

Глава 1
Снег. Богема

…Снег, снег, снег… весь день, и вчера, и позавчера, рыхлый, липнущий к башмакам, к лыжам, к полозьям саней. И туман, выматывающий душу, какой-то потусторонний, густой, застревающий в глотке. Ни неба, ни долины, ни заснеженных холмов… ничего! Один белесый туман, скрадывающий звуки шагов, голосов и машин. И вдруг к вечеру, словно по мановению волшебной палочки, стало проясняться, заметно похолодало и чья-то щедрая рука сыпанула колючими звездами. Сразу же проступили гигантские сосны, укутанные в снег, похожие на привидения, и стала видна дорога. Завтра обещали погоду, солнце, мороз! Уррря! Жизнь продолжается и, кажется, налаживается, господа хорошие.

Черный «Лендровер Дефендер» продвигался галсами по занесенной снегом дороге – в этих местах дороги чистить не принято, да и некому; натужно ревел двигатель; человек за рулем, пригнувшись, вглядывался в снежные заносы, пытаясь рассмотреть придорожные столбцы, бормоча себе под нос:

– Чертов снег, чертов туман… ненавижу! Какого черта! Повезло как утопленнику. Зимние каникулы! Угораздило же… Сейчас бы на океан, солнце, песочек, коктейли, массажик… Девки почти голые… эх!

Но работа есть работа. Обещаны приличные бабки. Правда, речь о вылазке на природу не шла, а когда зашла, поворачивать оглобли было поздно. Хоть этот чертов снег прекратился, и можно смотаться в поселок, и джип старик дал, не пожмотничал. Шикарная тачка! А место паршивое, поворот, что там дальше, ни фига не видать, скатиться вниз – пара пустяков. Горы-то, горы… какие горы! Бугры, а не горы, одно название, а навернуться с концами хватит. И ведь недаром никто не живет! Народу с гулькин нос. Плохое место. Как говорит старик… реликтовый анклав. Курганы, идолы, говорят, по пять тысяч лет стоят, в землю ушли… удивительно, что не сперли черные археологи. И людей почти нет, одно старичье доживает. Городские ездят к здешним бабкам с болячками и хворями. Травы тут, говорят, растут особенные. И вода. И климат дикий. Скачет каждые пять минут, то дождь, то снег… тоже реликтовый, блин! Да тут одно лекарство – бухло. Сейчас затоваримся, и вперед!

Двигатель натужно ревел, машину заносило. Водитель вдруг выругался и ударил по тормозам – впереди, словно с неба упал, появился человек.

– Охренел?! – завопил водитель, опуская окно. – Жить надоело?

– Это я, извини, – сказал мужчина, обойдя машину, – узнал тачку. Ты в поселок? Захватишь?

– Ну! Испугался до чертиков, никого – и вдруг человек! Как привидение, – сбавил тон водитель. – Говорят, тут полно всякой чертовщины. Прошу! – Перегнувшись через пассажирское сиденье, он открыл дверцу.

– Прекрасная погода для прогулки, но не рассчитал – снег липнет, идти невозможно… и скользко, – сказал мужчина. – Думал, хана, останусь до утра. Заблудился в трех соснах. А тут ты! Повезло.

Он неловко завозился, усаживаясь, и вдруг резким движением ударил водителя кулаком в лицо. Тот вскрикнул и отшатнулся. Нападающий ударил еще раз и еще. Человек на водительском сиденье затих, нога сползла с тормоза. Нападавший вывалился из машины и отпрыгнул в сторону. Джип, набирая скорость, покатился по дороге. Миновал поворот и, натужно взревев и сбив хлипкую ограду – поперечные жерди на невысоких столбцах, отделявшие дорогу от глубокой низины, – на секунду завис на краю, словно раздумывая, и тут же рухнул вниз. Перевернулся два раза и замер. Происшествие заняло три-четыре минуты от силы. Человек оглянулся – дорога была пуста, движение после снегопада не восстановилось. Это был плохой участок – спуск, поворот, узкое место; свои знали, а чужих, если случались, предупреждали, и они выбирали более длинную кружную дорогу. Чужие залетали сюда редко – как правило, случайно, сбившись с пути.

Мужчина, оглянувшись еще раз, подошел к снесенной хлипкой ограде, наклонился. Метрах в тридцати внизу он увидел черное пятно упавшей машины – фары и красные сигнальные огни все еще горели. Он подумал, что они погаснут к утру, не раньше. Человека уже нет, а они будут гореть.

Он вернулся на дорогу и не торопясь пошел в обратную сторону…

* * *

…За три дня безвылазного сидения в Гнезде они надоели друг другу до чертиков. Паршивый чертов снегопад! Тем более выпито все, что способно гореть – позорный недосмотр организаторов. От домашнего вина оскомина и першение в горле. Все подозревали, что в загашниках есть, но дядя Паша стоял насмерть: нету, и баста! Берег на Новый год.

Все в конце концов кончается, как хорошее, так и плохое, к счастью; в природе наметились положительные сдвиги – проясняется, температура упала, снег весь высыпал и снегопад прекратился. Жизнь, похоже, налаживается, и на радостях уехал в поселок доброволец – за спиртным.

Гнездо… громко сказано, с претензией и намеком как бы на родовой замок, а на самом деле – настоящая воронья слободка: приземистое неказистое деревянное строение о двух этажах с асимметричными крыльями. Но, к чести местной архитектуры, необходимо заметить, удобное и теплое. И комнат много – строилось для большой семьи, мнились шумные посиделки у камина и прогулки – зимой на лыжах, летом по грибы и ягоды, – но большой семьи не случилось, увы, и гости едут неохотно: уж очень места тут дикие, лучше развлекаться в городе; половина дома стоит пустая, туда уж век не ступала нога человека. Разор, запустение, пауки; кроме того, скрипы и шаги – не иначе, домовые и всякая другая нежить. Гнездо уже лет тридцать сонно доживает, но жрет исправно – то отопление вышло из строя, то крыша прохудилась, то трубы… набегает, одним словом, особенно принимая во внимание теперешние цены. Хотя цены не суть важны, хозяин – человек небедный. Не миллионер, конечно, но вполне небедный. А может, и миллионер, никто не считал. Одна коллекция картин чего стоит! И приличный дом в состоянии построить в приличном месте, а «эту позорную халупу», как называет Гнездо жена и хозяйка, прекрасная Марго, продать или пустить на дрова. Хотя какой дурак ее купит… только на дрова! Прекрасная Марго – не Маргарита, как мог бы подумать читатель, а Мария. Ей нравится быть Марго. Она ощущает себя Марго. Марго – четвертая жена Мэтра известного дома и за пределами скульптора Леонарда Рубана, классика при жизни, чьи работы в музеях по всему миру. В зависимости от продвинутости гостя, прозвище ему Старик, Глыба, Мафусаил – скульптор весьма не молод, ему через пару дней семьдесят пять. И самое уважительное и демократичное – Мэтр. День рождения хозяина совпадает с Новым годом – почти: двадцать девятое декабря. Дом полон гостей, юбилей нон-стоп перетекает в празднование Нового года; предполагаются бурное застолье, елка, фейерверк, гулянья, игры, флирт, а также горячие споры и разборки подшофе – случается, а как же! Публика собирается творческая, горячая, с огоньком и фантазией, часто пьющая; а днем – лыжи, пешие прогулки, солнечные ванны, самовар на открытой веранде с видом на холмы, курганы и единственную выпуклость, которую с натяжкой можно назвать горой; долгие беседы обо всем, включая политику, разумеется, и сплетни из мира прекрасного. Свобода полная плюс прекрасные пейзажи и кристальной чистоты воздух вместо городского смога, заторов на дорогах и толчеи. Хорошо бы, но увы. С самого начала что-то пошло вкривь и вкось, не катастрофически, а так, слегка, но по наклонной. Лыжи похерили сразу, равно как и пешие прогулки; валялись с утра до вечера по своим комнатам, а ближе к ночи стягивались на ужин в гостиной и пили. Одна радость – общение и треп, как уже упоминалось ранее. Горящий камин бросает красноватые блики на лица, потрескивают свечи, струится запах хвои от мерцающей шарами елки. Прекрасный пол в вечерних нарядах: голые спины, стразы, обильный макияж. Дамы даже в походе вполне способны надеть вечерний наряд, не замечали? Что же касаемо до погоды, то надобно заметить, что она особо не радовала: липкий тяжелый снег, нулевая температура и туман. Впрочем, об этом уже упоминалось ранее. Даже в таких странных местах, как это, чувствуются климатические сдвиги. В итоге Мэтр впал не то в запой, не то в депрессию, что для творческого человека, по сути, одно и то же, и уже три дня не кажется на глаза. Тем более ближайший друг и соратник не приехал, так как сломал ногу. Мэтр кричал и требовал, чтобы явился сей секунд, пусть с поломанной ногой, хрен с ней, будем на руках носить, но тот тоже расхандрился, раскричался и наотрез отказал. Сгоряча Мэтр обматерил его, что отразилось на общем настрое, и давление подскочило. Мэтр раскапризничался и заявил, что остается в Гнезде навсегда, а они все пусть идут на… в смысле, катятся на все четыре стороны, никто не держит! Уже не исправишь. Порчены цивилизацией – не хватает толпы, пробок и смога, воду пьют мертвую, из пластика, от чистого воздуха падают в обморок, а отлучение от Интернета и тусовки – вообще трагедия и смерти подобно!

 

Правда, никто особенно не переживал, к бзикам тут привыкли, сами такие – в Гнезде собрались старые добрые друзья, спетая компания, за исключением двух новичков-нужников вроде адвоката и летописца, задумавшего книгу о Великом мастере…

Всякая закрытая группа – общество в миниатюре. Есть лидер, есть оппозиция, городской сумасшедший, заговорщик, подлец, хороший парень, первая красавица, некрасивая подруга первой красавицы, коварная соблазнительница; соответственно имеют место подводные камни: зависть, ревность, приязнь, неприязнь, дружба, коварство, любовь и ненависть. Не забыть адюльтер. Как в любом другом человеческом коллективе. Если группа невелика, то одна особь сочетает в себе несколько ролей, причем прекрасно с ними справляется.

Лидер, он же Великий мастер, Мэтр, Мафусаил… и так далее, хозяин, сидит у себя в мастерской, по легенде – творит, просьба не лезть. Вранье, конечно, он давно уже не творит, обрыдло. Все обрыдло. Творческая пауза. Пьет он там, с утра наливается виски, сидит в тулупе в кресле – корявый, мощный, с большой головой, с длинными седыми нечесаными патлами, – а дверь на «малую» веранду открыта, по углам и перилам намело сугробы, – смотрит на туманные холмы… нет, не так! на угадываемые с трудом в тумане – так вернее; на сизое небо, на сизые реликтовые сосны и чувствует, как все обрыдло. Гос-с-с-поди! Ничего не радует, нет ни замыслов, ни желаний. Сидеть и смотреть. Сигара. Еще виски. Финита. Рядом сидит бородатый терьер – сука Нора, любимая игрушка и верный друг. Да иногда приходит допущенный к телу свежий человек, летописец, поговорить за жизнь. Под настроение. Радует щенячьим оптимизмом и уверенностью, что жизнь все-таки стоящая штука.

Два-три раза в день заглядывает Марго, другая любимая игрушка, марсианская женщина Аэлита, тонкий хилый альбинос, – длиннорукий, длинноногий, какой-то изломанный, стриженный почти наголо, с ядовитым макияжем; в коротком черном платье, в черных непрозрачных чулках чуть выше колена – светит голыми ляжками. Типичный декаданс. Четвертая жена, бывшая бездарная натурщица, затем никакая жена. Без роду, без племени. Тридцати одного года от роду.

– Пьешь? – говорит Марго неожиданно сильным и звучным голосом, поместившись между окном и мужем, заслоняя вид, упирая руки в тощие бедра. – Не надоело? Между прочим, в доме люди, между прочим, спрашивают, интересуются. Между прочим, ждут высочайшего выхода. Между прочим, у тебя юбилей! Помнишь про юбилей?

– Уйди, – говорит Рубан, не глядя на нее, делая отстраняющий жест рукой: чур меня, чур! – Пошла!

– Ты бы хоть поел, – говорит Марго. – Лиза сказала, ты вообще ничего не ешь! Даже не закусываешь. Принести?

– Не хочу.

– Хоть кофе!

– Не хочу.

– Помрешь, не доживешь до юбилея. Народ надеется, ждет, не порть людям праздник.

Рубан закрывает глаза – ушел.

– Иди к черту! – рявкает Марго и выходит, хлопнув дверью.

* * *

Гостиная, она же банкетный зал, днем пуста, гости, как уже было упомянуто, сидят по своим комнатам. Подтягиваются под вечер. Диваны под стенами, массивный стол, несколько низких журнальных столиков, пара кресел, картины по стенам и деревья в больших керамических кадках. В углу камин, сложенный из дикого камня, черный, закопченный, жарко пылающий, он распространяет запах горящих сосновых поленьев и шишек. Пестрит от картин, домотканых ковриков, керамики, икон – как же без икон! Напоминает провинциальный этнографический музей.

Справа от камина – кресло, в нем сидит женщина в черной шляпе с полями, в черном платье, с причудливо раскрашенным лицом: кроваво-красные губы, кроваво-красные сердечки на скулах, причудливо изогнутые брови и полуметровые ресницы; на плечах шаль – красные розы на черном; черные чулки на длинных тонких ногах, остроносые туфли с золотыми пряжками, тоже черные. В женщине чудится нечто жуткое, вызывающее оторопь у непосвященных – то ли удивительная статика, то ли неестественная поза: она сидит, не опираясь на спинку кресла, словно штык проглотила; кажется, даже слегка прогнулась назад. Мумия, называет ее новичок в компании, журналист Андрей Сотник, тот самый, что подрядился писать сагу о Великом мастере, – крупный и громогласный молодой человек запредельной коммуникабельности, с первой минуты знакомства переходящий с любым, будь то женщина или мужчина, на «ты». В их тусовку, как седло на корове, не вписывается. Женщина в кресле, как уже понял читатель, не живая, а гипсовая, и отлита Рубаном с Марго в бытность ее натурщицей, во время расцвета их любви; раскрашена и задрапирована ею же; она – домашний аттракцион и повод для шуточек. Новые гости поначалу не врубаются, что дама гипсовая, здороваются и даже пытаются заговорить.

Клички у нее Идол и Маска. Кто-то предпочитает просто: Марго-дубль. Идол – понятно, а почему Маска, спросит читатель? Так ее называет Мэтр, намекая на одноименный роман Станислава Лема, весьма жуткий, к слову. Маска – механическая кукла, в которую влюбился герой, и она в конце концов его сгубила. Намек на Марго, не иначе. Мэтр любит намеки, сарказмы и парадоксы. Один из гостей, Иван Денисенко, дипломированный фотограф, без продыху фотографирует Маску при разном освещении, в разных ракурсах. Кладет ей на колени вазон или книгу, а в руку пристраивает бокал с вином, сдвигает шляпу, приподнимает юбку, и клац-клац-клац! Иногда с позиции лежа на полу. И повторяет, что у него мороз по коже всякий раз при взгляде на… это. Что удивительно и вызывает вопрос: почему человек так боится неподвижных и неживых больших кукол? Почему подсознательно ждет от них какой-нибудь гадости? Почему у них аура опасности?

– Какую тяжелую и страшную генетическую память они будоражат, а, господа? – патетически вопрошает Иван Денисенко, которого после двух-трех рюмок тянет на разговоры о возвышенном и непознанном. – Почему мы их боимся?

Глядя на него, не скажешь, что Иван кого-нибудь или чего-нибудь боится – это мощный большеголовый мужчина с румяной физиономией – не то от съемок на пленэре, не то от пьянства, которому подвержен. Временами он впадает в запой, сопровождаемый депрессией и поисками смысла жизни, часто драками. Характер, помимо депрессий, жизнерадостный, хотя темы работ у него, прямо скажем, странные: заброшенные, богом забытые уголки, полуразрушенное жилье, несчастные, забитые бедностью какие-то потусторонние люди, чья беззащитность бьет в глаза; лопухи, заборы, свалки, бездомные собаки. Мэтр очень любит Ивана, но однажды сказал, что от его работ хочется повеситься. В прошлом году Иван получил первую премию на выставке в Торонто, чем очень гордится. Кукол он, разумеется, не боится, еще чего! Так, богемное интересничанье и кокетство мастера, треп в присутствии прекрасных дам. Тем более Марго ему нравится. Они обе ему нравятся. В смысле, Зоя тоже…

– Я их не боюсь, – говорит Марго. – И ее не боюсь. И ты не боишься, не надо трындеть. Между прочим, напрасно, потому что она ночью оживает. Так что не фиг шляться, понял?

Это намек на недавнюю эскападу Ивана, который ночью с фонариком пошел шарить в буфете – душа горела, а попал в комнату к Елене, и она подняла дикий визг. Ей бы промолчать, дурехе… так нет! В итоге все повылетали в коридор кто в чем, перепугали друг друга до полусмерти, тем более перегорели пробки и темень была хоть глаз выколи.

Иван Денисенко задумывается…

– Жуткая баба, – ежась, говорит о Маске Елена, приятельница Марго, – аж мороз по шкуре. Выбросила бы ты ее, Маргоша, смотри, накличешь!

Елена – актриса, смуглая некрасивая носатая экзальтированная женщина; прекрасно читает стихи «серебряных» поэтов и поет под гитару. Слегка переигрывает во всем: вибрируя голосом, выпуская сигаретный дым, пригубливая вино, хватая за руку собеседника и «читая» по ладони; щурясь, взглядывая в упор исподлобья… одним словом, осеняет себя этаким театральным душком демонизма.

– Эта парочка как двуликий Янус, – говорит о подругах Иван Денисенко. – Инь и янь. Свет и тень. А страшна-то, страшна – не приведи господь! Но! – Он поднимает указательный палец. – Что-то в ней есть! И личность. Ты видел ее на сцене? – обращается он к сыну Мэтра, Диму. – Кого она, так сказать, воплощает? Леди Макбет? Екатерину Медичи? Серийную убийцу?

– Не видел. А ты спроси, если не боишься, – предлагает тот.

– Спрошу. А эта, – он кивает на женщину в кресле и понижает голос до шепота, – внутри живая! Права Марго. Дышит и шевелится, когда никто не видит. И кашляет! Клянусь, сам слышал!

Иван еще и не такое увидит и услышит! А не увидит, так соврет запросто, как всякий творческий человек. Тем более у него интерес к оккультизму, мистике, парапсихологии и вообще всякому полтергейсту то ли истинный, то ли дань моде. А еще он склонен к депрессии и не дурак принять в хорошей компании, как читатель уже знает. Человек со всячинкой, одним словом.

Сын Мэтра – Дмитрий Рубан, Дима, Димчик или просто Дим; еще Наследник, – великовозрастный бездельник, на пару лет старше последней мачехи, с очередной подругой Наташей, которую сразу же окрестили Барби. Наташа-Барби. Коса до пояса, большие голубые глаза, нежный голос сирены и олимпийское спокойствие; занимается йогой – каждое утро сидит в позе лотоса на циновке на открытой веранде. Руки на коленях, большой и указательный пальчики колечком, глаза закрыты. На морозе в бикини, и не мерзнет. Уходит в себя. И даже не чихнет ни разу. Как ни странно, не модель, как другие девушки Дима, а наоборот, воспитательница в детском саду, причем в младшей группе. Улыбчива, комфортна, уютна, с мягким приятным голосом.

 

Дим тоже не дурак принять, терпеть не может «эту глушь» и явился к папе за «алиментами» – поиздержался. С отцом поговорить не удается – тот хандрит и никого не хочет видеть; Дим чертыхается и крутится около мастерской. Он красив, но слегка потерт и плешь на макушке; вид – скучающий и сонный; заметно, что в гробу он видал местную романтику, и если бы не чертовы тугрики, только бы его здесь и видели. Но приходится терпеть язву Елену, недоделанного гения Мишку, манерную дуру Марго, отца с его вечными причудами и капризами… дядю Пашу с охотничьими баснями про поход на медведя со столовым ножом и вилкой… тьфу! Дим уже полгода как безработный, якобы в поиске. Он пробовал себя в журналистике, рекламе, турбизнесе. С последнего места работы – гостиничного администратора – его выгнали за прогулы и пьянство.

А потом он встретил Наташу… Выпивал с Толиком, приятелем, в «Сове», и вдруг тот вспомнил, что жена поручила забрать ребенка, мальчика трех лет, из садика. Толик хоть и вспомнил, но скорее всего на автомате, так как на тот момент лыка уже не вязал. Дим на такси отвез его в садик и там познакомился с Наташей. Усадил друга с ребенком в другое такси и отправил домой, а сам без зонта торчал под осенним дождем, как бездомная собака, ждал девушку. Одно хорошо – пока ждал, протрезвел. Так они подружились…

Следующий персонаж – любимый ученик Мэтра Миша. Михаил Барский. Майкл для своих. Гений, скульптор от бога, надежда старого Мэтра – есть, кому передать печать и ключи. Красив, мужественен, крупные сильные руки; разворот плеч впечатляет. Елена в свое время пыталась познакомиться с ним поближе, но, увы, не срослось. С тех пор она не упускает момент куснуть Майкла… Тем более есть за что. Он мрачен, хронически недоволен, считает окружающих филистерами и презирает. Себя же считает недооцененным в тени мастера и учителя. Как говорят, плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Длинные каштановые волосы Майкла заложены за уши, в левом ухе серебряная серьга; коллекция белых свитеров от известных домов моды впечатляет. Прибыл на юбилей с новой подругой Зоей, моделью и львицей: апломб, пустословие, рассуждения о мире моды, высоких знакомствах, тусовках, шопинге в Риме и Париже. Красива, очень неглупа и временами несколько ядовита, полугола; любит всякие словечки-паразиты вроде: чики-пуки, упс, фиг, споки-ноки вместо спокойной ночи. Тоже не дура выпить, «торчит» на сладких тошнотворных ликерах. Постоянно с глянцевым журналом с собственным портретом на обложке под мышкой. Но вполне добродушна и уверена, что любима и является предметом восхищения. Язва Елена расспрашивает ее о Париже, Зоя рассказывает, сильно жестикулируя… у нее очень красивые руки. Елена, ухмыляясь, слушает, прячет собственные руки – у нее обгрызенные ногти, что говорит о страстной натуре.

– Ну, дурища! – делится Елена с Марго. – Куриные мозги. Мишка совсем сбрендил! Но красотка – не отнять.

Насчет куриных мозгов скорее из зависти к ослепительной внешности и уверенности, что по закону компенсации раз красотка, значит, дура, и наоборот.

Марго пожимает плечами.

– У него таких знаешь сколько? Грелка!

– Не скажи! На таких охотно женятся… а Мишка сдавать стал, заметила? Разжирел, пузо торчит, плечики обвисли… пьет! Злится на весь мир. И работ новых чего-то не видать. Творческий тупик, никак? По пьяни возьмет и женится. Такая жена лучше всякой рекламы, видела ее на обложке «Елисейских Полей»? Открывала какой-то фонд… хороша! А чего – он знаменитый скульптор, она светская львица. Звездная пара. И при деньгах, бывший супружник при разводе не поскупился.

Марго мрачнеет, раздувает ноздри и не отвечает. Елена с удовольствием поглядывает на подругу. Продолжает:

– А этот Андрей… журналист, извините за выражение! Откуда он выскочил? Ты хоть что-то о нем знаешь? Красивый малый, между прочим.

Марго снова пожимает плечами.

– Пишет книгу про Рубана. – Она называет мужа по фамилии. – Ничего не знаю. Насколько мне известно, напросился сам.

– Этот? Книгу? Представляю себе! – фыркает Елена. – Не похож он на писателя, скорее на футболиста. И анекдоты идиотские.

– Ты же знаешь Рубана, – говорит Марго. – Любит игрушки, как увидит, так и вцепится. И этого сюда притащил, говорит, люблю молодежь вокруг себя, приятно видеть людей с хорошим пищеварением. Мы вообще в Италию к друзьям собирались, и вдруг на тебе – бзики! Похерил Италию, закомандовал на природу. Терпеть не могу эти места… какое-то идолище поганое! И бабы скифские… жуть! Будто насквозь тебя видят, а глаз нет.

– Может, капище?

– Один черт! – машет рукой Марго. – Ночью волки воют. Рубан торчит, говорит, энергия земли, вещая гора, прамир… все такое. Ударился в почвоведение.

– Да тут всех волков еще в позапрошлом веке перебили! – фыркает Елена. – Собаки!

– Откуда здесь столько собак?

– Местные ночью спускают… да мало ли.

– И я об этом! Против кого спускают? – Не дождавшись ответа, говорит: – То-то и оно. Вообще-то я Ивана Денисенко для тебя пригласила.

– Поняла, не дура. По-моему, он запал на Маску… Может, к тебе подбирается?

– Иван? Ко мне? – Марго расхохоталась. – Не смеши. Уж скорее на Зойку глаз положил, так и сверлит. А ты зеваешь, подруга.

– Да он мне по нулям, – фыркает Елена. – А эти двое, чужаки… они тут каким боком? Жутковатая парочка… какая-то потусторонняя, как вампиры.

– Нужники, – роняет Марго. – Адвокаты вроде… не знаю.

Чужаки-нужники – адвокат Артур с супругой Стеллой. Он молчит, взгляд ускользающий, выражение лица словно прислушивается и мотает на ус. Помогает Мэтру с бумагами… налоги, контракты… возможно, завещание, как подозревает Марго. Тощ, бесцветен, с тонкими губами и ранней лысиной; глаза не видны за стеклами очков в тонкой золотой оправе; застегнут на все пуговицы – похоже, даже спит в костюме и при галстуке. Познакомился с Мэтром на каком-то приеме, сказал, что видел в «Панораме» в Берлине его «Сивиллу», стоял, смотрел, невероятно сильное впечатление. Мэтр и потек – любит сладкое. И наоборот – замечание самого мелкотравчатого критика от искусства способно вогнать в депрессию или в ярость со швырянием подручных предметов. А ты пойди, набей ему морду, хладнокровно предлагает Марго, подбирая разбросанное.

Стелла, жена Артура, молчаливая, маленькая, с челочкой, закрывающей глаза. Постоянно с книжкой; когда к ней обращаются, пугается, краснеет и закладывает книжку пальчиком. Не то секретарь, не то помощник нотариуса. Серая мышка в темных свитерках и джинсах; на левой руке детский золотой браслетик с висюльками – амурчиками, шариками, звездочками, очень милый…

И так далее, и тому подобное – дамские разговоры под рюмочку чего-нибудь густого, липкого и сладкого. Воспоминания о былом, хихиканье, намеки, сплетни и старые фотки – ах, как молоды мы были! Марго обожает фотографировать, запечатлевать мгновение, так сказать, у нее целый альбом в мобильнике.

Еще одно лицо в компании, полуобслуга-полухозяин: егерь дядя Паша с охотничьими мифами и баснями, личный друг Рубана. Эх, сколько дичи добыто и сколько водяры выж… в смысле, выпито! Все в прошлом. Дядя Паша – вдовец, крепкий, кряжистый, надежный, живет в доме круглый год, на правах не то дальнего родственника, не то мажордома и хранителя ключей. То дров нарубит, то крышу починит, руки у него растут правильно. Есть еще Лиза, местная женщина, помогающая по хозяйству, когда приезжают хозяева, подруга дяди Паши. Небольшая, без возраста, улыбчивая и любопытная, прекрасная кухарка.

Одним словом, чертова дюжина… не к ночи будь помянут враг рода человеческого!


Издательство:
Эксмо
Книги этой серии: