Часть 1. Боливар не вынесет двоих
Вчера мне приснилась действительность.
Боже, с каким облегчением я проснулся.
Станислав Ежи Лец
Глава 1. Доцент
Всё дальше и дальше уносит меня поезд. А впереди ждёт преисподняя, опоясанная бетонной стеной. Никто пока не ведает, что ад готов обрушиться на привычный мир, и сам я не знал, что встану на пути злотворного потока.
«…Ах, мама,
Какая драма!
Зашла в Овальный кабинет –
А там Обама», –
бойкие девичьи голоса выдернули из дурного сна. Там, во сне, двое в резиновых фартуках, совсем не похожие на хирургов, распластали меня на столе. Плотный курчавый брюнет распиливал мой череп, командовал же процессом немолодой красавец‑атлет с белоснежной шевелюрой.
– Осторожней, мозжечок не повреди, – говорил блондин. – На, держи. Да аккуратней внедряй, аккуратнее. Закрывай и заклеивай. Волосы ему причеши. Всё, закончили.
– Белый, зачем? – спрашивал я блондина.
– Тебе знать не положено. Операция засекречена, гриф «АС», абсолютно сугубо, – и снова брюнету. – Активируй.
В уши ворвался рёв и грохот – и я проснулся.
Но наяву оказалось ещё гаже. Спасаясь от чёрного хищника, мы с дочкой потеряли дорогу. Ноги то и дело увязали в болоте, Катюшка проваливалась в трясину по пояс. И тут зверюга вдруг обернулся трёхглавым змеем да как заорёт женскими голосами во все глотки:
– …Зашла в Овальный кабинет –
А там Обама!
Да ведь и это сон…
И тут я проснулся по-настоящему.
Радио завершило шлягер:
– Вы слушали хит сезона «Овальные страдания» в исполнении группы «Кузькина мать».
Поезд замедлял ход. Июльское утреннее солнце лупило прямо в окно.
– Граждане пассажиры, – чеканный голос вконец развеял дремоту. – Сейчас мы находимся в шлюзе. В Большую зону прибываем через тридцать минут. Прослушайте правила поведения в Би Зед.
Радио замолчало, будто подыскивая нужные слова, и ожило вновь.
– Правило первое. Командированные на один день должны покинуть Большую зону засветло. В противном случае Российская Федерация не отвечает за вашу жизнь и здоровье. Правило второе. Прочие прибывшие в Би Зед руководствуются понятиями Большой зоны. Приготовьте вещи к досмотру.
Кто бы сказал – не поверил: пяти часов не пройдёт, как я нарушу главные понятия Большой зоны. А заодно и серьёзные статьи Уголовного кодекса Российской Федерации.
Дверь открылась, в купе заглянула светленькая проводница с овальным бейджиком на высокой груди:
«Наталья. 2.000».
Две тысячи – чего? Часов трудового стажа? Ладно, без интереса.
– Распишитесь за ознакомление с правилами. – Она протянула журнал. – Прошу сдать планшет, смартфон и прочие электронные устройства.
– А калькулятор дозволяется?
– Пожалуйста, – улыбнулась Наталья. – И авторучка не грех.
Хорошая девочка, с юмором; чем‑то на Катюшку мою похожа.
– Папуля, мне страшно, – сказала она перед самым отъездом. – Я не хочу, чтобы ты ехал.
– Всё будет хорошо, Катёнок. Там тоже люди живут.
– Нет, они преступники. И ещё говорят, оттуда не все возвращаются. Уедет человек – и пропал, никаких следов.
– Такое бывает, но редко. Да ведь я же всего на день, даже вон очки для близи не беру.
– Опять ты со своими очками, папа. Ну кто их сейчас носит? Поставь, наконец, линзы.
– Мне так привычнее, доча.
– Пап, у меня предчувствие нехорошее…
– Катенька, всё будет нормально. Я вернусь.
– Обещаешь?
– Век свободы не видать.
Двадцать тысяч нужны срочно, ей на хирургию. И два раза в год по пять штук – на поддержку, чтоб исключить рецидивы. Слава богу, в Би Зед подвернулась знатная тема, на Материке такие деньги нынче не поднять.
За окном тоскливо проплывала бесконечная бетонная стена со свёрнутой поверху спиральной колючкой.
* * *
На той стороне меня ждали. Мужичок в синем комбинезоне, чем‑то похожий на сказочного Колобка, протянул руку.
– Добро пожаловать в каменный век. Я – Пухлый.
– Александр…
– Вот уж хренушки. Будешь ты у нас Доцентом. На весь день, так решили. Ну, пошли.
Он заглянул мне в глаза.
– Я, между прочим, тоже кандидат наук. А здесь по контракту, из пяти лет полгода осталось. Хочу продлить.
– Пять лет? Невесело.
– А что делать? Жена больная, детей трое. На Материке‑то нынче не заработаешь. А нам каждый год полсотни надо.
– Пятьдесят штук?! Рашенбаксов?
– Ну, здесь я и больше имею, да ведь расходы, туда‑сюда. – Пухлый приотстал, но тут же нагнал меня. – Не сегодня‑завтра и тут всё схлопнется. И что делать тогда, ума не приложу. Смотри, Доцент, вот наши кормильцы, ЭР‑заводы.
– Господи, ну и монстры! А почему трубы‑то лиловые?
– Другой краски не было. Во‑он «лисий хвост», видишь? Последний дымит, остальные на приколе, почти всё время.
– А что случилось‑то?
– Доцент, а чего ты не называешь меня никак? Говори «ты», здесь так принято.
– Конечно, Пухлый.
– Что стряслось, спрашиваешь? Китайцы свои редкие земли на рынок выбросили, цены обрушили. Вот наши заводы и крякнули. Один‑одинёшенек в полную‑то силу работает.
По обеим сторонам безлюдной улицы уныло тянулись бараки.
– Слушай, Доцент. Мы, учёные, должны держаться друг за друга. А эти, – он кивнул на времянки, – они чужие. Говорить наловчились складно, а по сути‑то звери. Спиной к ним лучше не поворачиваться.
– А вообще здесь как?
– Херово.
– Ну хоть что‑то хорошее имеется?
– Ага. Бабы.
– ?
– Их тут мало, да. Зато всё просто, никаких церемоний. Баба, она ведь тоже человек, ей и самой хочется. Так чего стесняться?
– А вдруг ты ей не по душе?
– Тогда деньги. Если много, то перевесят. Ты к нам надолго? А, ну да. Не поймёшь, не успеешь.
В чистом, без единого облачка небе погромыхивало. Мы забрали влево, в узкий серенький переулок; показался бетонный куб, совсем без окон и дверей, и снова мы очутились на пустынной улице.
– Пухлый, а что за слухи про командированных и контрактников?
– Слухи?
– Мол, исчезают люди.
– Очкуешь? – он засмеялся, обнажив гнилые зубы. – Не ссы, Доцент. Кто пропадает, сам же и виноват. Есть понятия, кровью писаные. Их держись – и живи себе на здоровье. Вот мы и пришли, это управа.
– Заводоуправление?
– Да, всех ЭР‑заводов. Лаборатория тут же, и мой стол тоже. Ксиву человеку покажи… Сбор у нас через десять минут…
– Где можно ознакомиться с устройством вашего туалета?
– А, понял, ты шутишь. Дальняк вон там, за углом. Давай сумку‑то, прихвачу.
– Да не, у меня щётка там зубная, то‑сё, умыться с дороги…
– Ладно. К старшому подходи, третья дверь по коридору.
Удивительная вещь, никаких мрачных предчувствий у меня тогда не возникло.
Глава 2. Наука за колючей проволокой
Обоняние – чувство древнейшее. Спустя время зрение пересилило, но в подсознании нюх берёт своё по-прежнему. И там, в глубинах психики, всякому предмету и понятию отвечает свой запах. Хлорная вонь в сортире мигом вернула меня в советские времена.
Задвижка сломана, дверь придётся на швабру. На пол газетку, сверху сумку. Где мой хитрый ежедневник? Ага, на месте. В этом блокноте, в потайном гнезде, зажаты металлические пластинки – сильные магниты, самарий‑кобальт‑пять. А реагент куда подевался? Тут она, пробирочка. Доцент к бою готов.
Вот и третья дверь.
Изнутри доносится густой бас:
– Нахер мне твои шахтёры, своих девать некуда. Ты нам химиков давай, химиков! Есть у тебя кто?
В комнате трое в чёрных комбинезонах и один в синем, Пухлый. Прокуренный, несмотря на открытое окно, воздух – тоже из прошлого.
Русоволосый крепыш, сидящий у дальней, торцевой стороны большого стола, положил трубку.
– Вот это он и есть, Доцент, – начал Пухлый, разместившийся по правую руку от старшего.
– Что ж, побуду денёк Доцентом.
Крепыш оценивающе разглядывал меня. Потом, обойдя стол, ухватил Пухлого за шиворот и сдёрнул с обшарпанного стула.
– Приземляйся, – кивнул он мне, – на тёпленькое. Ну, давай знакомиться. Здесь меня называют Джокером. На Зоне я главный, и по ЭР‑заводам тоже. Пухлого ты знаешь, он у нас типа учёного. Учёный – хер печёный. Здесь называют меня Джокером. На Зоне я главный, и по ЭР‑заводам тоже. Пухлого ты знаешь, он типа учёного. Учёный – хер печёный.
Пухлый, присевший справа от меня, осторожно хихикнул.
– Это Гуталиныч, – Джокер кивнул на цыганистого мужичка напротив Пухлого. – Технарь номер один.
У четвёртого участника, моего визави, скошенный подбородок и прямая, как по линейке, черта губ, бледная кожа и безжалостные выцветшие глаза.
– Уругвай, наш главный по безопасности. Без его слова здесь пёрнуть никто не смеет. Разве что я. – Джокер оскалил крепкие зубы.
Уругвай, прощупав меня цепким и тяжёлым взглядом, коротко пожал руку.
Пухлый, наполнив из графина гранёный стакан, выпил в три глотка.
– У тебя всего день, – Джокер говорил скупо, без эмоций. – Заколупку нашу ты знаешь. – Он достал сигарету.
– Ну как же. Пульпу1 разделить не получается, на жидкое и твёрдое.
– Получается, да паршиво. Сутками фильтруется, падла. – Джокер щёлкнул зажигалкой. – А продукт наш дорогой, и его ждут. Европий, тербий, неоди́м – тоннаж на Материк сдадим. Понимаешь, о чём я?
– Конечно. Редкие земли.
– Точно. Лантаноиды, иначе говоря. Смотри, чем тут мы занимаемся. Поднимаем руду, дробим, измельчаем, растворяем.
– Только не растворяем, а выщелачиваем, – поправил Гуталиныч. – Неполное растворение. В результате эта самая пульпа и получается.
– Вот она‑то и фильтруется еле‑еле, – подал голос Пухлый. – Как сопля.
Джокер пыхнул ему дымом в лицо:
– Заткнись, твой номер теперь шестнадцатый. За пять лет ни хрена сделать не смог.
– Фильтрация – проблема серьёзная, – возразил я. – Отделить твёрдое от жидкого бывает непросто.
Пухлый закивал.
– И что на меня вышли – правильно, – продолжил я. – Для вас это вопрос непрофильный, нельзя быть семи пядей во лбу. А что уже пробовали? – я взглянул на Пухлого.
– Да много чего. Реагенты добавляли разные, и всё без толку. Вот бы фильтр-прессы2 поставить…
Пухлый не успел увернуться, Джокер влепил ему увесистый щелбан.
– Ты что, Джокер, а кабы в глаз? – растянул губы Уругвай.
– Долго ты будешь сношаться со своими фильтр‑прессами? – Джокер презрительно взглянул на Пухлого, потиравшего лоб. – На наши объёмы их полсотни надо, не меньше. И каждый на два ляма потянет.
– Так ведь окупятся…
– Ага… – Гуталиныч размял папиросу‑беломорину. – Лет через сорок. А заказов на европий на десять, не больше.
Не понял, на фига фильтр‑прессы тут вообще нужны? Неужто откат?.. Подожди, как это, всего лет на десять?.. Ладно, потом разберёмся.
– А сжимаемость как, оценивали осадок? – спросил я Пухлого.
– Проверяли, коэффициент ноль‑девять. – Пухлый заёрзал, стул под ним заскрипел.
– Почти единица? Получается, чем выше давление, тем больше сопротивление. Тогда фильтр‑пресс будет без пользы.
– А ты что предлагаешь, Доцент? – Пухлый насторожился.
– Пожалуй, хватит теории. Давайте‑ка испытаем, прямо сейчас.
Достал из сумки ежедневник и пробирку с чёрной жидкостью. Реагент, моё ноу-хау – суспензия мелкодисперсного магнетита в водном растворе флокулянта3.
– Мы насчёт посуды договаривались. И насчёт пульпы.– Я выжидательно взглянул на Джокера. – Как, приготовили?
– Гуталиныч! – приказал он.
Цыганистый через Пухлого передал мне стеклянную банку с бурой жижей.
– Ничего не получится, всё уже перепробовали. – Руки у Пухлого дрожат. – У тебя там что, фильтр лабораторный? – он опасливо покосился на мою сумку.
– Кое‑что покруче, – сказал я, выуживая из сумки электробритву и прочие штуковины.
– Я гляжу, Доцент, ты мужик запасливый.
– Это мой хлеб, Пухлый. Стакан дай. Не этот, химический. И колбу.
Налил в тонкостенный стакан пульпу, сантиметра на три. К оси вращения бритвенного лезвия привинтил стальной стержень с припаянным на конце пропеллером: получилась миниатюрная мешалка.
Опустив лопасть в стакан с бурой жижей, спросил Джокера:
– Как, похоже на ваш реактор?
– Наши поразмеристей будут, – вместо босса отозвался Гуталиныч. – Разиков этак в сто.
– Не меняет сути.
Включаю бритву – месиво внутри стакана раскручивается; тонкой струйкой вливаю туда чёрную жидкость из пробирки. Ничего не происходит, да пока и не должно. Ставлю стакан поверх ежедневника, на свободную от магнита часть.
– Ждём‑с.
Минута, другая. Угрюмой тревогой наполнилась комната. Пухлый кашлянул.
– А я что говорил? Дурить нас надумал, Доцент? Тебе тридцать штук за что выписали? Чтобы ты посуду здесь пачкал?
– Грубо. Ещё не вечер.
Взболтав бурую грязь, рассматриваю на свет. Теперь пульпа состоит из объёмистых хлопьев, невидимых для остальных.
Пора.
– Трах‑тибидох‑бах‑бах!
Ставлю стакан на ежедневник. На сей раз аккурат по центру, поверх скрытого магнита. Господи, благослови…
Секунда. Две. Три. Поехали!
Пульпа расслаивается на глазах. Желтоватый прозрачный раствор занимает верхнюю половину слоя, вот уже две трети, и ещё, и ещё… А на дне стакана густеет осадок. Номер удался!
Осторожно слив прозрачную жидкость в колбу, спросил:
– Я правильно понимаю: европий и его братья – они здесь?
– Точно, – подтвердил Гуталиныч. – Целевой продукт у нас в жидкой фазе.
– А тут – отходы? – поворачиваю стакан с прилипшим ко дну плотным осадком.
– Хвосты, – нехотя отвечает Пухлый.
Уругвай упёр в него ледяной взгляд.
Добавляю в стакан с осадком воду из графина, взбалтываю – содержимое летит в окно.
– И на кой ляд нужен тогда фильтр‑пресс? Можно вообще не фильтровать, просто отстаивать. Любая ёмкость сгодится, с верхним сливом.
Хозяин переводит помрачневший взор на Пухлого.
– Та‑ак. Выходит, ты пять лет у нас хлеб даром ел?
– Джокер, подожди, – с жалкой улыбкой пробормотал Пухлый, – ты всё не так понял…
Тот и ухом не повёл, снова вглядывается в меня.
– Это нам подходит. А что за хрень ты в стакан‑то вливал? В чём суть?
– Нанотехнологии. Подробные рекомендации я вышлю после окончательного расчёта.
– Доцент, шепни сейчас, в чём фишка‑то? Мы заплатим налом.
– Джокер, давай не будем нарушать соглашение.
– Ну, будь по‑твоему.
– Ты что творишь, Доцент, – сдавленный голос еле слышен. – Ты даже…
– Чего бухтишь, Пухлый? – голос Уругвая глухой, как из коробки. – Громче говори, нам тоже интересно.
Пухлый судорожно налил из графина, кадык жадно задвигался.
– Молчишь, учёный? Ладно, успех стоит отметить
– Джокер нажал клавишу на телефонном аппарате.
В кабинете стало тихо, лишь лёгкие шаги шелестят за дверью.
Сначала показался алюминиевый поднос, а потом… потом в ушах моих серебром зазвенели колокольчики. Исчез табачный дух, комнату заполнил аромат цветущих яблонь… Ангел, с небес на миг сошедший, принцесса из детской сказки. Что‑то диковинное в изгибах спины, тонких рук и ног, в походке и лёгких движениях. Нежный овал лица с бездонными глазами светится неземным сиянием.
Все головы повернулись в одну сторону. Но грубые мужики не раздевали девушку глазами, нет – они любовались редкостным зрелищем. Все смотрели на неё, затаив дыхание. На высокой груди бейджик… Где же?.. Ах да, в поезде. Но здесь больше, намного больше нолей. Три, шесть, девять, двенадцать нуликов. Триллион, стало быть. Триллион – чего?
Скользнув по мне взглядом, она поставила поднос на край стола, возле Гуталиныча.
– Спасибо, Алёнушка, – негромко сказал Джокер. – Ты иди, иди, мы тут сами…
На подносе оказалась поллитровка и тарелка с бутербродами: сыр и копчёная колбаса.
– Гуталиныч, дай‑ка сюда. – Джокер перехватил бутылку и на секунду замешкался.
Один стакан оказался наполнен доверху и Джокер протянул его… Пухлому.
– За… зачем? – побелел тот.
– Пей, – кивнул Джокер.
Пухлый, зажав стакан трясущейся рукой, опорожнил его в четыре глотка.
Едва закусили – все, кроме Пухлого – заскрипела дверь. В проёме показался громила в странной форме без рукавов. От чёрно‑красных полосок зарябило в глазах. А, это же янычар, внутренняя полиция зоны.
Переливчатый вопросительно взглянул на Уругвая, тот кивнул на Пухлого.
Пухлый невидящим взглядом упёрся в пустой стакан, тяжело поднялся, его шатало, – и побрёл к выходу. Он сгорбился, осел. В дверях обернулся – короткий взгляд мне в глаза. Следом удалился янычар.
– Закругляемся, – подвёл черту Джокер. – Нам с Доцентом перетереть кое‑что надо. Гуталиныч…
– Слушаю, Джокер. – Цыганистый задержался в дверях.
– Опытный запускай… А десятый приглуши на часок.
Через минуту мы остались вдвоём. Чего ещё‑то от меня надо? Сказано ведь, утром деньги – вечером стулья.
Глава 3. Правильное место
Хозяин кабинета приоткрыл громоздкий сейф, я с трудом удержался от искушения заглянуть внутрь.
– Доцент, – сказал Джокер, доставая бумажный пакет, – благое дело достойно награды.
– Спасибо, Джокер. Но гонорар хотелось бы получить на Материке. И технологию передать я сейчас не могу.
– Не бери в голову, это премиальные. У нас так принято.
Он двинул пакет по столешнице.
– Не обижай отселенцев.
И на фига мне здешние фантики?
– Ну, если принято, не откажусь.
– До поезда у тебя целый час, и есть разговор. Погутарим?
Дверца сейфа вновь распахнулась, на свет явился коньяк. Разлив по стаканам, Джокер помолчал.
– Вот скажи, Доцент, ты там, на Материке, сколько имеешь?
– А ты с какой целью интересуешься?
– Давай‑ка сначала…
Мы выпили.
– Ты понял вопрос. – Он закусил бутербродом с сыром. – Не хочешь – не отвечай.
– Ладно, какие тут секреты. Шестьсот рашенбаксов, плюс подработки, типа вот этой.
– Не очень‑то тебя ценят. Конечно, сейчас там правят молодые. Пришли на готовое, поделили всё меж собой и рисуют прогресс.
– А здесь?
– Здесь по-другому. У нас всё по‑честному. Каждый сто́ит, сколько он сто́ит.
– Плюс доплата за вредность, да?
– Обязательно.
Он встал из‑за стола и, открыв второе окно, вернулся на место.
– Пойми, Доцент, тут не одни лишь злодеи. Дела и мысли скрывать не принято, это на Материке все лакированные. А здесь прилизанные не выживают.
– А как насчёт Пухлого?
– Пухлый? Он не отселенец, а контрактник. Видишь, с каким дерьмом приходится иной раз работать?
– А я, выходит, тот, кто вам нужен?
– В точку. Нужны такие, как ты. Здесь твоё место.
Табачное марево постепенно рассеивалось.
– И по какой же статье?
– Во, и с юмором у тебя порядок. А статья найдётся, главное, чтобы человек был хороший, – улыбнулся. Джокер. – Да, пока не всё идёт гладко. Но вернее, чем на Материке.
– А почему ты за весь Материк?.. Там у нас…
– Да ладно… Мне ли не знать, как там у вас всё устроено, – Джокер ухмыльнулся. – Либералы родину продают, патриоты берут натурой. Но мы же не за глобус, мы за нашу зону гутарим. Я тебе больше скажу, Доцент: у нас интересно.
– Разумеется. Особенно по ночам.
Он расхохотался.
– Лишний раз вижу, наш человек. – Он снова разлил коньяк. – Согласись, у каждого имеется своя ценность. У кого‑то сила, у другого авторитет или наглость, третьего за связи уважают, за умение проблемы решать. А у тебя – знания. Пожалуй, и мозги присутствуют. Вот это и важно – будешь тут козырным. А на Материке – ну кто ты там?
– Я? Доцент.
– А ещё? Вот чего ты добился в этой своей науке?
– Кандидат технических.
– Во! Недоучка, в переводе на язык. Ну, напишешь ты свою докторскую, типа «Как сохранить яйца в жаркую погоду». И что это изменит?
М‑да, напористый пахан.
– Сунут тебе в зубы ещё сотню‑другую рашиков. А в итоге? Те же дежурные радости: машинка, дачка, интернет.
Уж больно осведомлён для отселенца.
Я взглянул на часы.
– Не спеши, а то успеешь.
Джокер поднял стакан, мы потянулись навстречу.
Издалека донёсся хлопок, будто кнут щёлкнул. Наверное, двигатель у грузовика.
Джокер отдёрнул руку.
– Давай без тоста. Наличие выпивки – уже повод для выпивки.
Мы дружно опорожнили стаканы.
– Послушай, Джокер, вопрос возникает.
– Спрашивай.
– Гуталиныч обмолвился, мол, заказов на европий лет на десять, не больше. Это так?
– Соображаешь. Да, редкие земли – объект уходящий.
Он снова полез в сейф.
– Вот, смотри.
Передо мной очутились три слитка.
– Ты, я слышал, по редким металлам спец. Зацени, что за зверь? – Он ткнул пальцем в серебристую чушку.
Хм, по цвету вроде цинк. Но вид у бруска, словно его ножом резали.
Взял в руки: тяжёлый. Провёл ногтем по поверхности – осталась борозда.
– Индий?
– Он самый. А этот? – Джокер щёлкнул по серебристо‑синеватому кристаллу в форме пирамиды.
Снова ногтем – опять царапина. Для свинца чересчур лёгкий, к тому же блестит; да и форма кристалла, похоже, натуральная.
Отковырнул ножом со спичечную головку, зажал в кулаке. Джокер с улыбкой наблюдал за мной. Спустя минуту я разжал пальцы – на ладони сверкала серебристая капля.
– Галлий, без вариантов.
– Может, и третий опознаешь?
Он коснулся ножом сероватого куска с металлическим отливом.
Поверхность в мелких сколах, то ли металл, то ли камень. Может, кремний? Но ведь сказано: редкие металлы. А раз не кремний, то аналог его, химический?
– Германий?
– Прямо в десятку. Индий, галлий и германий – новая тема.
– Подожди, а с редкими‑то землями что?
– Тут китайцы нам поднасрали. Но главное – нет большой перспективы. Сам понимаешь, у каждой эпохи свои металлы. Первой была бронза. Потом железо и золото. Затем радий, а вслед за ним уран с плутонием. Сегодня в чести редкие земли, но это пока. А на сто лет вперёд – вот они, три богатыря.
– А почему именно эта экзотика?
– Энергия Солнца, вариант с космической генерацией. Нужны активные отражатели, концентраторы. – Джокер коснулся пальцами каждого слитка. – И без этих красавцев – никуда. Дефицит. А на нашей земле уродились на славу. И потому Зона будет в порядке. Понимаешь, Доцент?
– Туманно. Что значит – в порядке?
– Не видел ты, что здесь раньше творилось, до ЭР‑заводов. Жёлтый сектор, китаёзы там и прочие япошки, те быстро поднялись. Понятно, церий с литием у себя нашли. А сейчас и тут вот жить можно. У меня даже личной охраны нет. Ну ладно… – Он потянулся к бутылке. – Как говорил Менделеев, меняя тему своей диссертации: периодическую систему в стакан не набулькаешь. Давай, за наше плодотворное знакомство.
Я невольно усмехнулся, а Джокер, опустошив стакан, поднял палец.
– Но возникают проблемы. Тема хоть и новая, а геморрой старый.
– Фильтрация?
– Конечно. Фильтростанции, сам понимаешь, удовольствие не из дешёвых.
– Пожиратели киловаттов, – поддакнул я. – Критический фактор называется.
– Верно говоришь. А твои игрушки… – он кивнул на колбу, – этот вопрос, похоже, решают. И коль обойдёмся прежними площадями, так вообще отлично.
Странно. Мужик серьёзный, а говорит много. Чересчур много. Значит, недоговаривает. Что‑то скрывает, о главном говорить не хочет…
– А, Доцент? Что скажешь?
– Несомненно. Отвечаю.
– Во! Представляешь, в какую силу Зона войдёт? Кстати, это тебе, – он кивнул на слитки. – Сувениры.
– Благодарю, отличный подарок. Положу на полочку, буду вспоминать нашу встречу.
Джокер вмиг обернулся простоватым дядькой.
– Ну что, палку в дорогу?
– В смысле?
– На посошок. А ты о чём подумал, Доцент? Да, слыхал ты про наших баб?
– Дефицит? Критический фактор?
– Не в этом суть.
– А в чём?
– В правде. Ты же согласен, каждому человеку своя цена? На Материке насчёт тёлок темнят, у нас всё проще. У каждой мандуси ивановны – конкретный овальчик над левой титькой.
– Типа ценника на колбасу?
– Не, тут без дураков, рашенбаксы. Нравится – гони бабки да хватай её за жопу. Букетики‑цветочки да танцы‑шманцы у нас без надобности. Тебе удовольствие, а ей – полезное с приятным.
– Неужто все проститутки? – Я начинал пьянеть, перед дорогой бы не надо.
– Фильтруй базар, Доцент. А на Материке, что – бабы за так дают? И толпами за бомжами гоняются? Не, у нас правильное место.
– Подожди, Джокер, – кивнул я на дверь. – А как же… Алёна?
Он осёкся.
– Алёна? Вон ты о чём… Не, тут иллюзий не питай. С математикой‑то как, дружишь? Заценил, сколько у неё нуликов?
– Тут уже не математика – астрономия.
– В натуре. Но понятия соблюдены. Всё, закрыли тему. Эх, на недельку ты хотя бы остался! Вот вчера мы… Жаль, тебя с нами не было, – он подмигнул глумливо.
Я снова бросил взгляд на циферблат.
– Что‑то я подзадержался.
– Ладно, пакуй свои сокровища. По‑хорошему надо бы тебе провожатого…
– Сам доберусь, – отмахнулся я. – Тут и ходу всего ничего. Плюс ориентир – захочешь, не заблудишься.
– Ориентир? А, да. Последний дымит. Ты, главное, никуда не сворачивай. Шаг влево, шаг вправо…
– А туалет у вас всё на том же месте?
– Туалет, какой туалет? А, ты шутишь, Доцент. Давай лапу. И помни, ты нужен здесь.
– Не знаю, нужно ли это мне.
– Как говорится, будете у нас на Колыме… Мне‑то к вам никак: старые грехи не пускают.