Россия и мусульманский мир № 5 / 2013

КОНФЛИКТУ ЦИВИЛИЗАЦИЙ – НЕТ! ДИАЛОГУ И КУЛЬТУРНОМУ ОБМЕНУ

МЕЖДУ ЦИВИЛИЗАЦИЯМИ – ДА!

Современная Россия: идеология, политика, культура и религия

Россия на постсоветском пространстве: лидер интеграции или партнер поневоле?

Андрей Рябов, политолог

Внешняя политика России на постсоветском пространстве определяется интеграционными устремлениями, и нет сомнений, что эта направленность сохранится в период нового президентства. События последних лет, прошедших со времени глобального финансово-экономического кризиса 2008–2009 гг., неожиданно вдохнули новое дыхание в попытки Кремля консолидировать вокруг себя хотя бы часть территории, которую некогда занимал Советский Союз. А ведь еще совсем недавно казалось, что Москва окончательно утратила инициативу в борьбе за влияние на постсоветском пространстве. Содружество Независимых Государств (СНГ) как самое крупное межгосударственное объединение в регионе постепенно угасало: со временем даже протокольные саммиты на высшем уровне, к которым, строго говоря, и сводилось его функционирование, посещало все меньше лидеров постсоветских стран. Другие интеграционные проекты (ЕЭП, ОДКБ, Таможенный союз, ЕврАзЭС) так и не удалось развить до уровня эффективно действующих международных организаций. Но кризис внес в устоявшиеся тенденции серьезные коррективы.

Для стран, находящихся в европейской части постсоветского пространства, рухнула, по крайней мере на обозримую перспективу, надежда на интеграцию в Европейский союз. Суровая действительность вынудила отказаться от представления о «европейском выборе», которое, в сущности, строилось на мечте о том, что скоро должен прийти богатый германский или французский инвестор и «вытянуть» страну на уровень высоких западных стандартов развития и потребления. США максимально прагматизировали свою политику на постсоветском пространстве. Они отказались от бушевской стратегии продвижения демократии на восток и сосредоточились на сохранении присутствия в тех немногочисленных точках региона, которые важны с точки зрения глобальных интересов США в сфере безопасности. Что же касается Китая, то, несмотря на его растущую экономическую мощь и все более активное присутствие на постсоветском пространстве, перспектива иметь Поднебесную в качестве основного внешнеполитического партнера пока не вызывает энтузиазма у расположенных здесь стран. Таким образом, Россия, которая смотрит на постсоветское пространство сквозь призму геополитического соперничества, оказалась в ситуации, когда она может не опасаться конкуренции со стороны других глобальных акторов.

В свою очередь и для некоторых постсоветских государств Россия в силу разных причин оставалась, хотя и не обязательно желанным, но единственно возможным партнером, на чью помощь они могут опереться. Так, Армении Москва продолжала предоставлять «зонтик безопасности», значение которого еще более усилилось, поскольку попытки нормализации армяно-турецких отношений провалились, а при этом напряженность вокруг Нагорного Карабаха не только не ослабевает, но даже усиливается. Для таких стран, как Киргизия и Белоруссия, исключительно важное значение имеет экономическая помощь, которую они получают со стороны России. Да и в ряде других стран, чьи правительства по-прежнему предпочитали воздерживаться от решительных шагов в направлении более тесного сотрудничества с Россией, ширилось понимание, что собственными силами, без участия в каких-либо интеграционных проектах, их государствам едва ли удастся добиться прогресса в социально-экономическом развитии и повышения уровня жизни своих граждан. Все эти процессы происходили не из-за того, что Россия внезапно оказалась уж очень привлекательной для жителей стран-соседей по постсоветскому пространству. Просто эти страны обнаружили, что иные внешние альтернативы нереалистичны. Попытки самостоятельно выбраться из трясины посткоммунистических реалий с их системной коррупцией, произволом чиновничества и социальным неравенством, напоминающим африканские государства, так ни к чему и не привели, причем даже там, где эти попытки происходили в форме революционной смены власти на фоне массового стремления покончить с советским прошлым.

Таким образом, для России возникли очень благоприятные, а возможно, даже уникальные условия для реализации ее интеграционных устремлений. Иное дело, что далеко не все страны интересовали Москву в качестве потенциальных партнеров по интеграции. Но и для России в нынешнем посткризисном мире значимость интеграционных проектов существенно выросла. Кризис 2008– 2009 гг. показал ограниченность российских возможностей: стало очевидно, что, опираясь на имеющиеся ресурсы, России будет крайне сложно сохранить за собой важную роль в мировой политике в первой половине XXI в. Для того чтобы чувствовать себя уверенней на международной арене, российскому руководству нужно представлять не только себя, но говорить от имени группы государств, решивших создать общее экономическое пространство, и проводить согласованную политику в сфере безопасности и внешнеэкономических связей.

Именно поэтому в последние годы Кремль так активно продвигал проект Таможенного союза и прилагал немалые усилия по укреплению ОДКБ, одновременно заботясь о расширении функций этой военно-политической организации. А в 2011 г. было анонсировано создание новой международной организации – Евразийского союза с участием России, Казахстана и Белоруссии. Судя по всему, именно этот проект и задуман Москвой как базовый: без его успешной реализации не удастся добиться углубления сотрудничества в рамках всех прочих региональных организаций на территории постсоветского пространства, в которых Россия играет ключевую роль.

Евразийский союз со временем мог бы стать серьезным региональным игроком, объединяющим производственные мощности российской и белорусской экономик с природными ресурсами и транзитными возможностями государств Центральной Азии. В этом случае новый Союз стал бы также и важным экономическим игроком, связывающим Тихоокеанскую Азию, которая будет одним из главных локомотивов мирового развития в первой половине нынешнего столетия, с Большой Европой. Тем более что сама идея подобного проекта не вызывает отторжения у народов постсоветских государств – часть из них уже заявили о вхождении в состав Союза, а другие намерены присоединиться к нему позднее. Однако на пути строительства Евразийского союза существуют серьезные проблемы, которые будущему президенту России и его правительству необходимо учитывать, поскольку в противном случае они рискуют превратиться в непреодолимые препятствия.

Первая проблема состоит в том, что сегодня этот проект выглядит как бюрократический, сконструированный чиновниками правительственных ведомств нескольких стран. И даже если предположить, что они идеально просчитали все экономические возможности и риски, без опоры на интересы бизнеса разных уровней проект интеграции все равно будет иметь ограниченную жизнеспособность. Только заинтересованность бизнеса, причем в первую очередь в реализации крупных инфраструктурных проектов, может придать интеграционным процессам устойчивость и необратимость. Создание таких условий, которые сделали бы проект Евразийского союза привлекательным для бизнеса на самом деле, и есть одна из главных задач, стоящих перед правительствами всех стран-участниц, и прежде всего российского.

Вторая проблема – это дефицит массовой поддержки. Пока во всех интеграционных начинаниях Москва предпочитала двигаться по пути, который казался российским лидерам наиболее простым: они договаривались с лидерами сопредельных стран о двустороннем сотрудничестве в различных сферах, подкрепляя дружбу значительной финансовой поддержкой. Но такой подход за 20 лет существования постсоветских государств неоднократно демонстрировал свою неэффективность. Как правило, граждане соседних государств не успевали почувствовать социально-экономические преимущества от дружбы с Россией. Бывало, что с уходом из политики того или иного лидера, с которым были достигнуты соответствующие соглашения, фактически умирали и проекты сотрудничества. Этот недолгий по времени, но печальный исторический опыт указывает на то, что интеграционные проекты могут стать успешными лишь при условии, если во всех странах, участвующих в их реализации, по поводу этого участия существует широкий национальный консенсус. К сожалению, на постсоветском пространстве правящие режимы не привыкли советоваться со своими гражданами по вопросам внешней политики, да и внутренней, впрочем, тоже. Отношения между властью и гражданами здесь строятся не так, как в Европе, где для членства в Европейском союзе помимо прочих условий требовалось еще согласие большинства населения государств-претендентов, которое определялось на всенародных референдумах. Но постсоветские подходы, основанные на верхушечных договоренностях, делают интеграционные проекты слишком уязвимыми и зависимыми от того, что обычно называется «субъективным фактором». Вот и сейчас нет уверенности в том, что на уровне обществ России, Казахстана и Белоруссии уже сложился общенациональный консенсус в отношении целей и задач Евразийского союза. Более того, нет уверенности даже в том, что он существует на уровне правящих элит, например в Казахстане. Значит ли это, что в силу названных причин проект обречен? Вовсе нет. Сказанное означает лишь, что правительство России должно работать с общественным мнением – в первую очередь собственной страны, но и стран-партнеров тоже. Если российские власти сумеют убедить людей в целесообразности создания Союза, это существенно укрепит жизнеспособность проекта.

Еще одна проблема, которую российские власти обычно создают собственными руками, связана с попытками вовлечь другие постсоветские страны в интеграционные проекты – это касается не только Евразийского союза – помимо воли самих этих стран.

Наиболее рельефно это прослеживается на истории российско-украинских отношений. Очевидно, что несмотря на многочисленные экономические и социальные трудности, любое правительство Украины будет стремиться избегать участия в региональных проектах, предполагающих тесную форму интеграции с Россией. В Москве, к сожалению, до сих пор исходят из того, что соседние постсоветские страны можно принудить к вхождению в тот или иной интеграционный проект с помощью экономического и иного давления. На деле подобная тактика лишь усиливает отторжение навязываемых извне альтернатив и порождает очередную волну разговоров о «новом российском империализме». Словом, успешность интеграционных проектов, тем более таких амбициозных, как Евразийский союз, может основываться только на принципе добровольности. Отчасти российские элиты должно успокаивать то, что, в отличие от Советского Союза, который не мог существовать без Украины, Евразийский союз может вполне обойтись и без этой страны. Да и стремление взять на себя огромные долговые обязательства и многочисленные социально-экономические проблемы столь большой страны, как Украина, сопряжено с серьезными рисками: у России может просто не хватить на это ресурсов. В данной связи целесообразнее подумать о том, как строить политику на основе развития двусторонних отношений с Украиной.

И еще одно важное соображение для российских политиков, касающееся взаимодействия с постсоветскими странами, которые – вполне естественно – в отношениях с Россией руководствуются жестким прагматическим интересом, рассчитывая получить от нее либо экономическую помощь на долгосрочной основе, либо гарантии безопасности. При этом ни одна страна, даже самая слабая и зависимая, не позволит, чтобы кто-то извне определял ее внутреннюю политику и внутренний политический порядок. Недавние истории с выборами в непризнанных или частично признанных республиках – Приднестровье и Южной Осетии – стали яркой иллюстрацией данного утверждения: и в той, и в другой республике московский ставленник потерпел поражение. Поэтому в современном мире с его сложностью и многообразием политика, ставящая перед собой цель установить всеобъемлющий контроль над другим государством, ведет лишь к обратным результатам и заранее обречена на провал.

Наконец, в заключение хотелось бы напомнить, что любой интеграционный проект, в котором Россия хочет играть системообразующую роль, будь то абсолютно новый или уже имеющий длительную историю, может иметь долгосрочные перспективы только в том случае, если российская модель политического и социального порядка окажется привлекательной для других постсоветских государств. А в современную эпоху привлекательность определяется, прежде всего, благосостоянием, социальной и правовой защищенностью граждан, возможностями для их самореализации. Если в обозримое время это не произойдет и Россия сохранит за собой прежнюю роль спонсора и гаранта безопасности, а также страны, привлекающей трудовую миграцию, но при этом не слишком приветливой, то рано или поздно постсоветским государствам со стороны третьих стран будут предложены иные интеграционные альтернативы, более интересные и перспективные.

«Повестка дня нового президентства. Московский Центр Карнеги», М., 2012 г., с. 19–23.

Демонстрационный эффект в условиях глобализации
(На примере событий в арабских странах)

Алексей Кива, политолог

Демонстрационный эффект как спутник общественного развития

«Арабская революция» для мира, как и для самих арабских стран, явилась как гром среди ясного неба. Вопрос не в том, что для этого не было причин. Он в том, что мало кто думал, что в целом ряде арабских стран сложилась ситуация, о которой классик говорил: верхи не могут управлять по-старому, а низы не хотят жить, как прежде. И даже когда массовые волнения в Тунисе привели к бегству из страны президента Бен Али, многие наши арабисты, в том числе с большим стажем и глубоким знанием предмета, не могли предсказать, как дальше будут развиваться события в арабском мире. Некоторые из них рассуждали примерно так. Да, Тунис – это что-то вроде продолжения Франции. Там многие тунисцы учились и работали, многие там и сейчас живут. Училась там и немалая часть правящей элиты, включая первых лиц, таких как бывшие президенты Хабиб Бургиба и Бен Али. Отсюда и стремление образованной части тунисского общества, и прежде всего молодого поколения, к свободе и демократии, с одной стороны, и сдержанность политического руководства и силовых структур в отношении применения вооруженной силы для подавления антиправительственных демонстраций – с другой.

А в Египте ситуация-де совсем другая, там гарантом политической стабильности является армия, которая и создала существующий режим, притом что президент Хосни Мубарак сам является боевым генералом. Другая она, дескать, и в Ливии, купающейся в нефтедолларах и имеющей популярного в народе лидера Муамара Каддафи. Как писал корреспондент ИТАР-ТАСС в Тунисе А. Козин, «Ливия… полагают эксперты, слишком богата, чтобы позволять себе реализовывать тунисско-египетские сценарии с туманными перспективами для улучшения благосостояния населения».

Потом заговорили о демонстрационном эффекте, который чуть ли и не является главной причиной массовых выступлений в арабских странах. Называли даже имена тех молодых парней, которые с помощью социальных сетей вывели молодежь на улицы, притом что основная масса населения, якобы, стоит в стороне от взбунтовавшейся молодежи. Да, несомненно, демонстрационный эффект сыграл свою роль в мобилизации недовольных жизнью людей и прежде всего наиболее социально активной и динамичной их части в лице молодежи. Только этот феномен является естественным спутником исторического развития. Одни народы в силу благоприятно сложившихся обстоятельств, в том числе геополитических, вырываются вперед в своем цивилизационном и культурном развитии. Другие по разного рода причинам от них отстают, но, имея перед coбой пример, стараются у тех что-то перенять, чтобы ускорить свое развитие. Если не углубляться далеко в историю, то можно найти множество примеров на этот счет. Это и реформы Петра I, и выступление декабристов, многие из которых после разгрома армии Наполеона побывали во Франции и видели там более передовое общественное устройство, чем в царской России. Это и появление «Первого философического письма» Петра Чаадаева (1829 г.) как реакция на увиденное им в ходе путешествий по странам Европы. Оно сыграло, с одной стороны, роль катализатора раскола образованного слоя общества (а в итоге и массового сознания) на западников и славянофилов как результат петровских реформ. А, с другой стороны, стало началом процесса самопознания, на что указывал Николай Бердяев. Но особенно сильное влияние на мир оказали Великая Французская революция и Великая Октябрьская социалистическая революция.

Естественно, что роль демонстрационного эффекта возрастает по мере расширения международных связей и развития средств коммуникаций. Уже появление книгопечатания в середине XV в. сыграло большую роль в распространении информации в Европе, если не в мире в целом. Но этот процесс резко ускорился после появления телеграфа, радио, телефона, не говоря уже о нынешних средствах массовой коммуникации, и особенно Интернете, в условиях глобализации.

Пример роли демонстрационного эффекта в историческом процессе являют собой так называемые страны догоняющего развития. Речь идет главным образом о бывших колониях и полуколониях. Причем влияние внешнего фактора шло, если так можно сказать, волнами. Первая волна появилась под влиянием успехов СССР, других стран социализма и выразилась в отрицании элитами большинства освобождающихся стран капитализма как общественной системы в пользу социализма как символа прогрессивных перемен. При этом социализм понимался и соответственно назывался местными элитами по-разному: «арабским», «африканским», «дестуровским», «исламским» и т.д. Из этого разнообразия «социализмов» выросла – при активной поддержке СССР – социалистическая ориентация освободившихся стран, или некапиталистическое развитие. Руководство целого ряда стран объявило о своем следовании научному социализму.

В то же время под влиянием пришедших к власти в результате военного переворота патриотически настроенных офицеров Египта во главе с Haceром, взявших курс на полное национальное освобождение, противоборства арабских стран с Израилем и ряда других факторов, на идею социализма наложилась идея национализма и появился термин «национальный социализм». Под влиянием египетской революции и личного авторитета Насера произошли военные перевороты в Ираке, Сирии, Ливии, Сомали, Судане.

Демонстрационный эффект дает о себе знать и в развитых странах. Так называемая студенческая революция во Франции в 1968 г. оказала сильное влияние едва ли не на все европейские страны. Автору этой статьи во время его пребывания в качестве приглашенного профессора научно-исследовательского института в Германии немецкие коллеги рассказывали, что до этой революции они себя чувствовали зажато и в политическом, и в бытовом плане. Под влиянием этой революции государство «ослабило вожжи», расширились рамки демократии, появился демократический стиль в одежде, возникло даже понятие «встреча без галстуков». «Майская революция 1968 г., – писал один автор, – свершившаяся без крови и коммунистов, сделала западную цивилизацию другой. Отныне инакомыслие стало узаконено. В лексиконе западной демократии навсегда утвердились понятия “альтернативного образа мышления” и “альтернативного образа жизни”».

По принципу демонстрационного эффекта в 1960-х годах зародилось и движение «новых левых». Первоначально оно было направлено против бездуховности, «общества потребления», массовой культуры, конформизма, унификации человеческой личности и т.д., но вскоре, однако, его участники стали прибегать к экстремистским методам борьбы против официального общества.