Политическая наука №2 / 2014. Трансформации европейского политического пространства

Представляю номер

Идея номера родилась задолго до драматичных, даже трагических событий, связанных с «отмененным» европейским выбором Украины, которые произошли в последние месяцы перед выходом этого сборника. Она отчасти выросла из прошлых номеров, которые мне довелось подготовить в качестве редактора-составителя «Политической науки» – «Пространство и время политики» (2009, № 1) и «Мировая политическая динамика» (2012, № 4).

Интеграционный процесс и образуемые им институциональные и геополитические конфигурации – действительно важнейший объект прикладного политико-пространственного и хронополитического анализа. Другая важная часть замысла этого номера – заметная в последние годы кризисность европейского интеграционного проекта и турбулентность по его границам и даже перифериям, сопровождавшая последние расширения и партнерские инициативы. В сочетании с появлением евразийского интеграционного ядра эти обстоятельства заставили задуматься о трансформации европейского политического пространства – в геополитическом, геоэкономическом, институциональном отношениях, в сфере безопасности.

Понятие политического пространства, его ключевые измерения, основные направления трансформации европейского политического пространства и их отражение в современных исследованиях анализируются в первой статье номера. В первый блок помещена также статья одного из признанных лидеров отечественных интеграционных исследований – М.В. Стрежневой. В работе показаны не только основные подходы к исследованию европейского политического пространства, но и роль «пространственного подхода» в развитии интеграционной теории.

В рубрике «Контекст» представлены статьи, рассматривающие институциональные и секторальные измерения европейского политического пространства и логику их трансформации. В центре внимания авторов – энергетическое пространство Европейского союза и его динамика, пространство свободы, безопасности и правосудия, а также важнейшие трансформационные процессы, происходящие в институциональном измерении – фрагментация и регионализация. Вопросам энергетики посвящены также две статьи молодых исследователей, вошедшие в рубрику «Первая степень».

Рубрику «Ракурс» составили материалы, фиксирующие рефлексивное измерение европейского политического пространства, его символическое, мнемоническое, семантическое наполнение. Также здесь представлен интересный с точки зрения регионального измерения европейского политического пространства хорватский взгляд с «переднего края» евроинтеграции.

В номер вошли статьи пяти иностранных авторов, трое из которых представляют Украину, а двое других также «включенно» наблюдают трансформации европространства из его различных точек. Хорватия – последний из присоединившихся на сегодняшний момент членов, Чехия – уже привычный, но так и не вошедший в зону евро «житель» Евросоюза. Любопытно, что «чешский» исследователь Нуну Моргаду – молодой португальский ученый, в настоящее время читающий в Карловом университете (Прага, Чехия) лекции по евразийской (!) геополитике.

Украинских коллег хотелось бы поблагодарить отдельно – выразить восхищение не только высоким качеством статей, но и их научным мужеством, способностью сохранить объективность, не утратив гражданского чувства в непростое для страны время.

Особо я благодарен М.А. Андрущенко, который, хотя и не выступил на сей раз автором, оказал неоценимую помощь в составлении «украинского блока» номера.

В работах моих коллег по кафедре сравнительной политологии Московского университета О.В. Столетова и Д.С. Полуляха раскрываются принципиально важные аспекты европейского политического пространства. «Мягкая сила» и «разумная сила», безусловно, являются ключевыми аспектами европейского расширения и скрепами политического пространства, а концепт smart power отражает, возможно, важнейшее направление в трансформации пространства безопасности и внешней политики Евросоюза.

Исследование многоуровневого управления также имеет центральное значение для описания конфигурации европейского институционально-политического пространства, а восприятие соответствующих идей и практик на российской и постсоветской почве выступает важнейшей научно-прикладной задачей в контексте текущего строительства институтов евразийской интеграции.

И.А. Чихарев

Состояние дисциплины. Исследования трансформаций европейского политического пространства

Трансформации европейского политического пространства: измерения и направления

И.А. Чихарев, И.Л. Прохоренко

Политическое пространство: Концептуальные основания и измерения

Категория «политическое пространство» начала широко использоваться в европейских и международных исследованиях в 1990‐х годах. Причиной тому стали трансформации в мировой политике в целом и в ее европейской «субсистеме» в частности. На мировом уровне данное понятие употреблялось чаще всего в контексте исследований транснациональных и глобализационных процессов, развертывание которых, по мнению ряда ученых, приводило к размыканию национально-государственных границ и созданию единого пространства, в котором осуществляется глобальное управление. В европейских исследованиях очевидной причиной интереса к понятию политического пространства стал новый этап европейской интеграции – преобразование Европейских сообществ в Европейский союз – политическую структуру с качественно новыми институциональными свойствами, а позднее – и иными географическими очертаниями.

В исследовании контуров нового мирового политического пространства, а также исторической (хронополитической) логики его становления наиболее активными были представители таких школ, как конструктивизм и постинтернационализм. Первая анализировала процесс развития и трансформации структуры международных отношений, в котором традиционные национально-государственные элементы международной системы и их конфигурация рассматривались как частный случай возможного структурирования и пространственного оформления общественных взаимодействий. Кроме того, конструктивисты вводили в рассмотрение качественно новый и значимый рефлексивный или перцептуальный аспект политического пространства [Ruggie, 1998]. Действительно, и глобальное, и единое европейское пространства создавались не только (а в случае с глобальным пространством даже не столько) как «факт на земле», сколько в качестве образов, мифов, «брендов», рожденных мировыми медиа в эпоху падения «железных занавесов», бурного развития средств коммуникации.

Школа постинтернационализма, продолжавшая либеральные «плюралистские» подходы, появившиеся еще в 1970‐х годах, в 1990‐е годы, уже на современном материале и с привлечением широкого круга исторических прецедентов, также доказывала, что национально-государственные структуры – всего лишь один из возможных способов структурирования политий, т.е. форм политической организации общества. История знает и иные формы, а современность открывает нам пока неизвестные новые политические структуры [Ferguson, Mansbach, 1998].

В европейских исследованиях одна из таких новых политических форм, собственно, и была основным предметом исследования. Однако помимо задачи формирования общетеоретических представлений о трансформации политических структур исследователи европейских процессов стояли перед необходимостью описания и концептуализации внутренней структуры европейской интеграции. На пересечении европейских и мирополитических штудий развивались общие темы: например, концепция Евросоюза как «мультиперспективной политии» (Дж. Рагги) и многочисленные модели многоуровневого управления [Чихарев, Рамонова, 2011], а также «сетевые» метафоры, которые применялись как в анализе «Европолитии», так и в политической глобалистике.

Таким образом, категория политического пространства утвердилась в политической науке и международных исследованиях как результат научной рефлексии трансформации «классических» политических структур – национального государства и международной системы (в «каноническом» реалистском понимании – как анархичной структуры распределения материальных возможностей между государствами-нациями). Под политическим пространством чаще всего стали подразумевать новые способы структурирования политического взаимодействия – подобные европейской интеграционной модели или становящимся механизмам глобального управления. Понятие «пространство» использовалось, во‐первых, в силу неустойчивой и изменчивой природы этих новых структур, во‐вторых, – из-за нежелательности для многих ученых применения здесь каких-либо привычных категорий, таких, как, например, федерация для ЕС или мировое государство для системы глобального управления. Понятие политического пространства использовалось в смысле «метаструктуры», т.е. определенных принципов организации политического взаимодействия, которые шире и фундаментальнее, чем существующие в данный исторический момент политические структуры (в частности, «три параметра» Розанау [Rosenau, 1990]).

Можно выделить несколько измерений политического пространства: геополитическое, региональное, институциональное, пространства отдельных политик или секторальные (отраслевые) политические пространства, а также рефлексивное измерение. Строго говоря, измерения – это лишь метафора для описания различных аспектов исследования политического пространства. В современной международно-политической науке пока не сложилось целостной и конвенциональной концепции политического пространства, в которой эти измерения были бы взаимно увязаны, но в изучении каждого из них накоплен значительный исследовательский опыт и получены ценные результаты.

Геополитическое измерение в современной политологии и международных исследованиях значительно расширилось и усложнилось [Чихарев 2009]. Сегодня оно представляет собой не только проецирование политических интересов на физико-географические среды, но включает в себя геоэкономическое, геоинформационное, геокультурное и другие поля. Претерпели изменения классические представления об инструментарии геополитики. Наряду с ресурсно-силовым давлением применяются на практике и о«б»суждаются исследователями такие ее инструменты, как финансово-экономические и информационные кампании, продвижение образов, а также использование кибернетических и сетевых технологий.

При этом в последнее время в международно-политической науке растет интерес к неоклассической геополитике, происходит своего рода возврат к базовым постулатам геополитики как борьбы за власть и контроль в стратегически значимых географических средах и зонах. Особенность современной ситуации, однако, в том, что в сферу интереса субъектов геополитики попадают все новые пространства – циркумполярные зоны, Мировой океан, ближний космос; борьба за традиционные ресурсы разгорается с новой силой под влиянием их возрастающих дефицитности и, соответственно, стоимости.

В мирополитической практике в последние десятилетия заметное место занимали различные концепции «расширения» – на мировом уровне они были представлены доктринами завершения глобализации и преодоления разрывов в глобальном пространстве, а также распространения демократии (или, как в доктрине НАТО, «расширения пространства свободы»).

В европейском контексте 1990–2000‐х годов «расширение» также выступает неким «зонтичным» понятием, подразумевающим и включение в состав ЕС новых членов, и отношения с соседствующими регионами, и укрепление роли ЕС в качестве глобального игрока.

Надо сказать, что и в других названных аспектах европейские геополитические практики примечательны и претерпевают характерные трансформации. Действительно, Европейские сообщества стали, по сути, первым субъектом «постгеополитики», опираясь в своем расширении на экономическую, технологическую и культурную привлекательность. Можно сказать, что феномен, получивший в неофункционалистских исследованиях евроинтеграции название секторального и географического spill-over эффекта, представляет собой принципиально новую геополитическую стратегию, в которой соединяются как направленный вовне вектор, так и встречный импульс – вектор экономического притяжения от секторально и территориально соседних пространств. Притягательность евроинтеграционного проекта заключается и в успешном проецировании так называемой мягкой мощи, продвижения образа единой Европы как культурного, нормативно-правового, экологического эталона, образцовой модели.

Геополитические практики ЕС последних лет, кризисных в финансово-экономическом отношении, далеко не случайно носят признаки возврата к классике силового давления (Ливия) или политического принуждения (Украина). При возвращении к нео-функциональной логике продолжение идеальной геополитической модели расширения ЕС в условиях финансово-экономического кризиса весьма затруднительно. Однако Союз сохраняет репутацию образчика социального устройства, комфортного гуманитарного пространства, которое остается предметом мечтаний и «восточных», и средиземноморских партнеров.

Региональное измерение, которое можно определить как набор способов территориально-политического структурирования или разграничения пространств, также наполняется новым содержанием. Если на международном уровне наблюдается процесс регионализации, одним из наиболее убедительных примеров которого является сам Европейский союз, то внутри Европы очевиден процесс становления качественно новых, в том числе трансграничных по отношению к отдельным государствам, региональных форм. В частности, так называемые транснациональные еврорегионы представляют собой убедительную иллюстрацию отмеченного выше образа пространств, накладывающихся на имеющиеся национально-государственные границы.

Институциональное измерение представляет собой «вертикальный срез» политического пространства, характеризуя конфигурацию институтов и организаций, входящих в сферу принятия политических решений. На глобальном уровне качественно новыми институтами, сфера компетенции которых еще лишь утверждается, становятся международные неформальные организации и форумы («группа двадцати», БРИКС, Давосский, Эвианский, Ярославский и др. форумы). На европейском уровне это более формализованная, но все-таки постепенно изменяющаяся многоуровневая институциональная система ЕС.

В секторальном измерении могут быть представлены различные отраслевые направления политики, которые, как правило, называются общеевропейскими или общими с соседями «пространствами», – «пространство безопасности», «пространство правосудия», «энергетическое пространство» и др. На мировом уровне такие единые пространства пока только начинают складываться. Поэтому сам факт формирования и дальнейшего развития таких пространств в современной Европе, где до середины XX в. существовало множество, казалось, неустранимых разделительных линий, подтверждает развиваемый здесь тезис о том, что концептуальные основания политического пространства нужно искать в принципиальном изменении или трансформации политических структур.

Наконец, в рефлексивном измерении возникают образы и символы европейского единства и глобализации или, напротив, – новых разделительных линий в Европе и мире. Рефлексивное измерение продолжает расширяться и даже выступает своего рода «привилегированной системой координат», в которой и определяются контуры современных политических пространств.

Таким образом, современные политические пространства и их научная концептуализация развивались под влиянием глубоких трансформаций международной системы, главные из которых произошли в последнее десятилетие XX в. Однако в последние годы проблематика кризисности мирового и европейского развития поставила новые вопросы о возможностях и пределах дальнейшей трансформации политических пространств.

Трансформация интеграционных пространств в контексте современной мирополитической динамики

Наиболее значимой особенностью современного этапа развития европейских интеграционных процессов «по внешнему контуру» стало вхождение европейского проекта в «зоны турбулентности» современной мировой политики (Северная Африка, Украина). Более того, приближение Европейского союза, хотя и различными путями, к границам этих зон отчасти само по себе инспирировало кризисные явления в государствах Магриба и на Украине. Евроинтеграция и раньше могла рассматриваться как международный фактор политического транзита, например в Южной, Восточной Европе, в постъюгославских политических кризисах, однако она влияла на них косвенно – сами по себе интеграционные планы не становились фактором дестабилизации.

Сегодняшние причины интеграционной турбулентности можно связать с несколькими факторами – это достижение европейской интеграцией цивилизационных, финансово-экономических пределов и ограничений в сфере безопасности. Проанализируем их подробнее.

Во‐первых, в рамках Восточного партнерства или Средиземноморского союза европейской политики соседства ЕС соприкоснулся с государствами и народами, достаточно далеко отстоящими от европейской культурно-цивилизационной традиции (в том виде, в котором она реконструировалась как в период «холодной войны», так и в период постсоветских расширений). Во‐вторых, это было не столько столкновение по внешнему контуру, сколько осознание внутренних пределов европейского мультикультурализма. Европейцы демонстрируют все меньше терпимости к мигрантам, с достаточно большой долей настороженности относятся к европейским гражданам из стран – новых членов ЕС, не проявляют порой ожидаемой терпимости к мигрантам из арабского мира. В‐третьих, это представители иных политических культур, что увеличивает риск диссонансов при политическом согласовании проектов ассоциации или сотрудничества. В‐четвертых, эти страны и народы находятся под влиянием других цивилизационных центров, во многом альтернативных европейскому, – это русский и исламский миры. В‐пятых, в ценностном измерении между Европой и ее новыми потенциальными «восточными» партнерами имеется качественное различие, связанное с крайне ограниченным распространением в среде последних так называемых постматериалистических ценностей, – по той простой причине, что в соответствующих странах и регионах проблемы безопасности и материального благополучия, к сожалению, далеки от разрешения. Так, например, экологические ценности, характерные для Европы как «природоохранного союза», будут идти вразрез с приоритетами развития экономик – украинской или, например, газодобывающей алжирской. Этот набор негативных культурно-цивилизацион-ных факторов, по сути, беспрецедентен в истории европейской интеграции.

Его можно было бы компенсировать инструментами финансово-экономическими, если бы таковые у современного Европейского союза работали эффективно. Но известные нам турбулентные процессы происходят на фоне очевидного финансово-экономического кризиса, который пока еще не до конца разрешен в самой еврозоне, не говоря о возможностях внешней помощи. Более того, все чаще слышны голоса, что расширение Евросоюзу требуется отнюдь не в благотворительных целях, а для решения собственных экономических проблем. Имеет место также финансово-экономическое влияние со стороны других центров – РФ, КНР, богатых нефтедобывающих стран Ближнего Востока, США.

Далее, регионы, находящиеся в фокусе внимания ЕС, подвержены ряду угроз безопасности, главными из которых являются глубокие внутрисоциальные противоречия, неустойчивость государственных институтов, экстремизм и терроризм. Действительно, Евросоюз уже сталкивался с такими проблемами на Балканах, однако в том случае он имел дело с внутриевропейским процессом, на который Россия хотя и пыталась оказывать влияние, но не имела в 1990‐х годах достаточных ресурсов. Сейчас положение обратное – Россия де-факто способна оказывать воздействие на ситуацию, по крайней мере в постсоветских странах. ЕС же ограничен в средствах обеспечения безопасности в североафриканском регионе или, к примеру, в Грузии и на Украине.

Намечаемая таким образом кризисность или, точнее, турбулентность в процессе развития евроинтеграции ставит вопрос о возможностях дальнейшей эволюции европейского интеграционного проекта. Едва ли ЕС пожелает трансформировать свою цивилизационную идентичность или ценностные установки. Скорее, он будет добиваться этого различным средствами от входящих в ассоциацию с ним государств. Одновременно под влиянием внутреннего культурного многообразия в долгосрочной перспективе Евросоюз будет плавно эволюционировать в сторону более синкретической культурно-цивилизационной модели. Сомнительно, что в современных условиях ЕС сможет, а главное – захочет превращаться в финансового донора и даже смелого инвестора. Скорее всего, все возможные ресурсы будут сосредоточены на обеспечении задач внутренней финансовой стабилизации Союза. Наконец, вряд ли Евросоюз, военные расходы членов которого продолжают сокращаться на фоне обратного тренда практически во всех регионах мира, а идея создания общих вооруженных сил не встречает внутренней поддержки, в ближайшее время сможет стать «экспортером безопасности» в традиционном смысле. Вероятнее всего, ЕС будет опираться на притягательность своего образца, публичную дипломатию и политическую риторику.

Исходя из этого, представляет интерес вопрос об иных альтернативных или параллельных способах структурирования политического пространства наряду с европейским. В условиях вхождения ЕС в турбулентные зоны в качестве альтернативы на постсоветском пространстве может рассматриваться евразийский интеграционный проект. Казалось бы, в перспективе он обладает всеми средствами, которых в данном случае недостает проекту евроинтеграционному, – цивилизационной аффилиацией, потенциалом финансового донорства, репутацией «надежного экспортера безопасности». Однако главными и пока что фатальными его недостатками являются слабая имиджевая привлекательность, невозможность генерировать «мечту» об интеграции. В этом смысле можно еще раз вспомнить роль перцептуального пространства в современной мировой и европейской политике.

В свете кризисных тенденций и ощутимых ограничений расширения европейского интеграционного проекта все большее внимание исследователей привлекает вопрос внутренних формы и структуры европейского политического пространства.

Европейское политическое пространство: Форма и структура

Использование категории политического пространства позволило исследователям европейской интеграции выйти из очевидного теоретического затруднения, рассматривая уникальный в своем роде и фактически необъяснимый с точки зрения традиционных представлений политический процесс в Европейском союзе. Возможности именно пространственного анализа при выделении и описании особого политического поля ЕС как среды политических властных отношений, коммуникаций, действий и взаимодействия позволяет изучить пространственно-организационные связи в европейском интеграционном проекте и их конфигурацию, выявить их субъектов, акторов и агентов различной природы, проследить, понять и спрогнозировать политические изменения в развитии Союза.

Несмотря на то что многие ученые оценивают политическое пространство Евросоюза как несоразмерно узкое и недостаточно развитое по сравнению с экономическим, это не совсем так. Оно становится все более насыщенным и постоянно увеличивается с расширением пространства политики, сферы политического в рамках ЕС. Эта сфера не ограничивается политикой Европейского союза на таких традиционно «политических» направлениях, как иностранная политика, политика безопасности (внутренней и внешней). Она включает в себя и политику территориального сплочения, пространственное планирование, затрагивает так или иначе другие области деятельности Союза – в сфере образования, международной миграции и т.д. В сущности, сфера политического распространяется на весь процесс функционирования ЕС в самом широком смысле, и прежде всего процесс разработки, принятия и введения в действия европейских (наднациональных) решений.

При этом европейское политическое пространство не ограничивается пределами политической организации и политико-институциональных аспектов системы управления в Евросоюзе. Как и всякое политическое пространство, оно представляет собой не только пространственную конфигурацию политической жизни, форму, выражающую определенные устойчивые отношения между индивидами и сообществами и политическими институтами, между индивидуальными и коллективными субъектами и акторами политического процесса в сфере организации и осуществления власти и управления. Подобная институциональная опора европейского политического пространства дополняется еще и символической – это также пространство политических символов, идеологий, политических и ценностных предпочтений [Прохоренко, c. 71–72; Стрежнева, c. 38].

Некоторые исследователи определяют европейское политическое пространство как наднациональное, особо подчеркивая наднациональный компонент в системе управления в Евросоюзе [см., например: Geddes, 2013]. Однако большинство сходится во мнении, что пространство ЕС представляет собой разновидность пространства транснационального [см., например: Transnational European Union … 2005].

Критерий пространственной насыщенности отношений внутри пространства и в его связях вовне, а также институционализация этих отношений подводят к определению транснационального политического пространства как сложившейся формы (модели) устойчивых транснациональных связей, в рамках которой негосударственные акторы взаимодействуют поверх национальных границ, а на основе общих интересов и ценностей упорядочивается совокупность принципов, норм и правил, направляющих поведение участников политического процесса. Последнее открывает перспективы создания общих политических институтов и формирования системы многоуровневого управления, предполагающей в том или ином виде наднациональное регулирование.

Ответ на вопрос о субъектах европейского политического пространства не столь однозначен. Национальные политические элиты Европы, ощущая себя новым политическим сообществом и обосновывая идеи территориального и цивилизационного единства Европы, которое складывалось веками в ходе коммуникаций самого различного свойства, приняли решение сознательно и добровольно учредить и развивать под своим контролем региональный интеграционный проект. Качеством индивидуальных субъектов обладали и те выдающиеся представители сообщества европейских элит, которые сумели придать импульс и новое направление процессу европейской интеграции и по-настоящему изменили ход европейской и мировой истории. Но является ли европейское пространство исключительно моносубъектным? Для некоторых исследователей роль европейского транснационального бизнеса оказывается не менее важной [см., например: The History… 2009, p. 14–55]. Не следует недооценивать также значение субнациональных элит в формировании европейского пространства.

Главными элементами европейского политического пространства выступают индивиды, национальные элиты как некое политическое сообщество и европейские власти. В самом общем виде структурирование пространства по вертикали происходит от индивидов (граждан) и национальных правительств к институтам и органам ЕС и в обратную сторону – от европейских институтов и органов к национальным правительствам и гражданам.

Структурирование по горизонтали подразумевает не только территориальное расширение пространства, но и регулярный повседневный характер горизонтальных транснациональных связей между индивидами, национальными правительствами, властями местного и регионального уровней, политическими партиями, бизнес-структурами, различными общественными организациями, группами интересов и т.д., а также управление по типу горизонтальных неиерархичных политических сетей [Marsh, Smith, 2000, 2001]. Не исключается возможность выстраивания и диагональных связей между акторами политического пространства, функционирования не только горизонтальных, но и диагональных политических сетей.

При этом европейское пространство не обладает иерархичной структурой, но и не является анархичным. Его, скорее, можно рассматривать как полицентричное [Rumford, 2006, p. 8–9; Brenner, 2003].

С развитием европейского интеграционного проекта в контексте глобализации транснациональное пространство ЕС становится международным регионом. Такой международный регион как часть глобального мира представляет собой «комплекс устойчивых транснациональных хозяйственных и / или иных связей, в котором регулярность и плотность этих связей достигла величины, когда существование комплекса уже требует регулирования этих отношений как самих по себе, так и его связей с непосредственно затрагиваемыми государствами, а также его взаимосвязей с международными и / или глобальными институтами» [Косолапов, 2010, c. 44].

Регионообразующим фактором здесь выступает факт наличия плотного пучка политических пространств на одной территории, связанных и сопрягающихся между собой [Косолапов, 2010, c. 43]. Главным при этом является взаимодействие политических акторов различной природы поверх национальных границ – взаимодействие, которое приобретает устойчивый регулярный повседневный характер. Исследователи европейской интеграции насчитывают несколько уровней управления в рамках ЕС, вокруг которых формируются политические пространства различных уровней [Hooghe, Marks, 2009, p. 228].

Европейское политическое пространство обладает многими качественными характеристиками, которые свойственны любому политическому пространству. Так, европейское пространство является историчным и асимметричным, во взаимосвязи со временем оно трансформируется, и трансформации его необратимы.

Это пространство имеет множество измерений, которые обусловлены не только многообразием объектов исследования в рамках изучения Европейского союза и европейской интеграции, но и различиями в методологических подходах исследователей (системный подход, неоинституционализм, конструктивизм, коммуникативный подход и т.д.). Свое значение имеют различия в положениях субъектов и акторов европейского пространства в системе политических отношений, также придавая ему многомерность. Вместе с тем, признавая бесконечное множество измерений пространства, исследователи европейской интеграции изучают возможность выделить минимальное количество наиболее важных для проведения сравнительных исследований [Benoit, Laver, 2012; Bakker, Jolly, Polk, 2012; De Vries, Marks, 2012].