Журнал «Юность» №05/2022

Выходит с июня 1955 г.

© С. Красаускас. 1962 г.

На обложке рисунок Нюси Красовицкой «Поезд»

Поэзия

Дмитрий Ревякин

Родился в 1964 году в Новосибирске, детство провел в Забайкалье. Окончил электротехнический институт. Поэт, музыкант, лидер рок-группы «Калинов Мост». Автор пяти поэтических книг.

* * *

 
Поэзия должна быть многослойной,
Чьи уровни темнеют и сверкают,
Где кожух на погляд железом скроен,
Где вещая начинка дорогая.
Зияют безутешные пустоты,
И все смелей запретные вопросы,
Но ты не усомнился ни на йоту,
Ты мониторишь иноземно вбросы.
То здесь, то там снимаешь ловко стружку,
Срываешь лакированные маски.
Без устали готов задачи лузгать,
Выцеливаешь метко, без промашки.
Как в юности, поет душа в дороге,
И трудности бодрят без экивоков.
Где солнышко покоится полого,
Где луны оплывают волооко.
Поэзия врачует миротворно,
Дарует парус и вменяет строго
Держать удар, когда взбычает дворня,
И обязует огненным Сварогом.
Поэзия легка и вездесуща.
Претит ей закоснелость иерархий.
Поэт ныряет в бездну, как безусый
Сиюминутный дервиш, всадник яркий.
Под северным пером миры роятся,
Играется ребенок без боязни.
Светлеет пух космических реляций,
Где выбор детства безупречно ясный.
 

* * *

 
Осколочный июнь —
Дамоклов меч блестит,
Трепещет воздух в крыльях Немезиды.
Серпами юных лун
Спешишь сказать «прости»,
Где прошлым веком горести прошиты.
 
 
Алмазное сверло
Уже буравит магму,
Ядро огнисто жерло расщепляет.
Норильское кайло
Железным трубным махом
В сибирских скалах рубит своды рая.
 
 
Искрят ожоги брызг.
Взирает Путорана,
Космический зрачок слегка прикрыт.
Суровый обелиск,
Ковчег Теночтитлана,
До времени в узде гранитных плит.
 
 
Вибрирует струна,
Свирепый Логос бдит,
Жгуты сияний северных пророчат.
В крови растворена
Окалина беды —
И смерти лютый саван рвется в клочья.
 

ЕДИНОМЫШЛЕННИКАМ

 
Приспело время подвести черту,
Былые страхи перебрать на четках —
Глухую, восковую череду, —
Когда в сердцах отплясывал чечетку.
Секира рубит деловито лед,
Куски дымятся на закатном солнце.
Обыденное в памяти сотрет
Упругий слог седого пошехонца.
Стигматы-раны надо исцелять,
Извлечь засадное степное стило, —
Узреть Ивана Грозного Царя
Всея Руси, чья Воля отрядила
Снискать державе снежную Сибирь,
Прославленную Ермаковым войском.
…Московский трон проступки не забыл
И ратоборцев жаловал по-свойски…
Границы рдели в отблесках меча,
Христовы дети рубежи держали:
Ливонец, лях, пронырливый крымчак
Сполна узнали северную ярость.
В веках победа кровью запеклась —
Не меркнет подвиг Молодечной битвы,
Усобиц жала вырывал на раз,
Сверяя поступь искренней молитвой…
…Отчизна ныне принимает бой,
Клубится небо предрассветной мглою.
Веди нас, Государь, мы за тобой —
Пути прямые – будущим героям!
 

* * *

 
Июльский миг играет красками,
Приносит радостные вести.
И даже время нежно лязгает,
Где пьют ручьи степные вежды.
И воздух ягодный и пористый —
Все выше, выше облака.
И дело сказочное спорится:
Ведет уверенно рука
Иносказательно и ясно,
И силу чувствует перо.
 
 
Где вечер тихий в ночи ластится,
Готов приветить приворотно.
Где небо, выцветшее платьице,
Соцветьем звезд блеснет разлетно.
Пусть пальцы порохом мозолятся,
Где плен мизинца – дрожь наград.
Вернется сказанное сторицей
В душе увиденным сгорать
Метеоритно и вальяжно, —
Где будущее о былом.
 

* * *

 
Я отменил свой персональный гороскоп.
В упряжке пенится планетный порох.
Зодиакально прекратил пустые споры,
Пополнил арсенал алмазных скоб.
Я увеличил напряжение в сети,
Отсек секирой осьминога плети.
Уведомленно уронил досужий рейтинг
И лег на дно любую брань снести.
Меня пытались отсканировать лучом
И втиснуть в едкие клише-лекала.
Слоилась копоть несусветного нагара:
Погрешность медвежатник не учел.
Уговорить не получается навзрыд,
Навскидку высмотреть нездешний голод.
Соленый месяц успокоится не скоро,
Ему известно, где ларец зарыт.
Меняя исподволь фарватеры глубин,
Гнетет давление в издержках века.
Слегка пульсирует оценочное веко —
Как выродкам с подтекстом нагрубил.
Пусть загноятся червоточины в груди
И верный пес клыки при встрече скалит.
Всегда излечат родники сердечной яри
Присокровенные ключи теснин крутых.
Натальной карты больше нет: ищи-свищи.
Искрится детская ладонь без страха.
И где-то в логове ночей грубеет якорь
И варятся гостям густые щи.
 

* * *

 
Три года пролетят, как смерч,
И возликует первокровь.
Ты вдохновенно семиречь —
Края родные обусловь.
Надежды выверенный слог
Поют торжественно сердца.
Блестит зернистый оселок,
Бликует в синих изразцах.
Ты молод, крепок, оперен
И бодро выверяешь шаг,
Где с незапамятных времен
Отточен бронзовый резак.
Крыжовник тает на губах,
Пьянит осенней кислотой,
И луч раскосый впопыхах
Блеснет причудливо слюдой.
Смешались вести на ветру
В тугой косматый узелок,
И многолетнему тавру
Ты умозрительно изрек:
По мановению руки
Клеймо исчезни сей же час —
Приказом огненной строки,
Былыми швами не кичась.
Встречай, крылатая родня, —
Сгорает прошлое в горсти.
Готовы небеса поднять
До звезд сердечные холсты.
 

* * *

 
Афористичен этим вечером поэт:
Блистают перлы, словно лед,
И будет восхитительно воспет,
Кто в сумерках провидит наперед.
 
 
В ладонь впечатан Евразийский материк.
В груди ограненный кристалл
Среди кликуш и меченых расстриг
Оценит строки чистого листа.
 
 
Без промедлений дарит выверенный слог
Суровый глас небесных круч.
От века вертикально яр и строг
Нездешний первозданно юный луч.
 
 
Ты не посмеешь исполнений избежать
Сродни приказу на войне.
Юдоль твоя беспечна и боса —
С любимчика взыскуется вдвойне.
 
 
И не пристало на миру узнать,
Где вдохновение живет,
Где муза, полигамная жена,
Зернистый прободает небосвод.
 
 
Среди сырых неразберих и суеты
Пребудешь глыбой – глух и слеп.
И в мае расплескаются сады,
И выстудит декабрь полярный склеп.
 
 
Дважды рожденный по ночам не спит —
Тенеты пробует на вкус.
Задорно обмолочены снопы,
Но жаловать с руки остерегусь.
 

* * *

 
Из прошлого возьмем огонь,
А серый пепел на ветрах развеем.
В полярных далях стынет Оймякон,
Но точит кровь судьбу еще резвее.
Слезой инициал блестит,
Ревниво плещется пожар осенний.
Оглавлены кандальные бразды
Уральских ритуальных заушений.
Дожди косые льют не зря,
И луч весенний спрятан в мокрых тучах,
Где сполохи прозрений веселят
И радует ниспосланная участь.
За пазухой краюхи хлеб,
Ладонь хранит отмеренные тропы.
Неброский слог в сражениях окреп,
Всесильных наваждением коробит.
Пусть сорвана порой резьба
И в утлой лодке вновь пробито днище,
Но топится березою изба,
Где русская душа покоя ищет.
Весь мир в себя до крох вобрать:
Ужель бесплодна неземная сила?
Играть на солнце брызгами пера,
Где годы хрусталем припорошило.
Из прошлого возьмем огонь.
Сквозняк уносит прочь шальные хлопья.
Ты для себя сноровку узаконь —
Измерить роковое исподлобья.
 

ЗМЕИНАЯ СВАДЬБА

 
Одиннадцать мне было лет,
Когда все кончилось.
В тот год заправски взяли след
Борзые гончие
И нас погнали, словно скот,
К степным могильникам
Нести гуртом печать невзгод —
Печаль пустырника.
Темнели глухо в скрип колес
Снега лазурные,
Где пепел забайкальских грез
Клубился урнами.
Ревниво бились об заклад
Волхвы-законники,
Где расплодились во сто крат
Чумные конюхи.
Змеиный посвист кривизной
Пометил шкурника.
Не расцвели в тот год весной
Цветы багульника.
С цепи спустил гнилой конвой
Братву разбойную,
Погибельный твердила вой
Волна прибойная…
Одиннадцать мне было лет
В прицеле осени,
Где на потребу не сомлеть
Поводья брошены.
 

* * *

 
В густой прибой угрюмых онтологий
Швыряешь на весы сырую взвесь:
Сейчас готов вердикт.
Портреты провозвестников развесь.
Снега кропят гранитные отроги,
Где камень сер и дик.
 
 
Порой в груди ни холодно, ни жарко,
Сгорает в корчах выморочный день,
Где ночь исподтишка
Прицельно бросит тени на плетень,
Поправит перья сивая цесарка
В шагреневых тисках.
 
 
Гнуть колесо, выкидывать коленца —
Ты бесподобен, ты всегда в пути —
Трепещет антимир.
Товарищ и сердечный господин
Силен благочестиво упереться
В Аляску и Таймыр.
 
 
Приручены космические вихри,
Оправдано вселенское гнездо
В чернильный перепляс.
В траншеях повторяют бусидо,
Спешат глотать любые заковырки,
Горилкой распалясь.
 
 
Кто наизнанку вывернул пределы,
Одарит расщепленный чистый свет
Дыханием своим —
Ребенком бесконечным разуметь,
Где радость то густела, то редела
Ушедшим и живым.
 

Максим Жуков

Родился в 1968 году в Москве. Русский поэт. Председатель Крымского отделения Союза литераторов России. Лауреат международного конкурса «45-й калибр» (2021). Победитель конкурса «Заблудившийся трамвай» (2012). Обладатель Григорьевской поэтической премии (2013) и Международной премии имени А. И. Левитова (2021). Публиковался в «Литературной газете», а также в журналах «Знамя», «Нева», «Сибирские огни», «Homo Legens» и многих других. С 2010 года живет в г. Евпатории.

1989 ГОД

 
Это тело обтянуто платьем,
как тело у жрицы Кибелы обтянуто сетью,
оттого-то заколка в твоих волосах
мне и напоминает кинжал.
Если верить Флоберу,
то в русских жестокость и гнев
вызываются плетью.
Мы являемся третьей империей,
что бы он там ни сказал.
 
 
В этой третьей империи ты мне никто и ничто,
и не можешь быть кем-то и чем-то,
потому что и сам я
в империи этой никто и ничто.
Остается слагать эти вирши тебе
и, взирая с тоской импотента,
обретаться в столице твоей,
что по цвету подходит к пальто.
 
 
Если будет то названо жизнью,
то что будет названо смертью?
Когда я перекинусь,
забудусь,
отъеду,
навек замолчу.
Это тело имеет предел
и кончается там, где кончается все
круговертью,
на которую, как ни крути,
я напрасно уже не ропщу.
 
 
В этой падшей, как дева, стране,
но по-прежнему верящей в целость,
где республик свободных пятнадцать
сплотила великая Русь,
я, как древние римляне,
спьяну на овощи целясь,
зацепился за сало,
да так за него и держусь.
 
 
В этой падшей стране
среди сленга, арго и отборного мата
до сих пор, как ни странно, в ходу
чисто русская речь,
и, куда ни взгляни, —
выходя из себя,
возвращаются тут же обратно,
и, как жили, живут
и по-прежнему мыслят —
сиречь,
если будет то названо жизнью,
то названо будет как надо —
с расстановкой и чувством,
с апломбом,
в святой простоте,
это тело обтянуто платьем,
и ты в нем – Менада.
Ты почти что без сил.
Ты танцуешь одна
в темноте.
 

* * *

 
Белый день заштрихован до неразличимости черт.
Я свернул у моста, а теперь мне, должно быть, налево…
Я иду вдоль реки, как дотла разорившийся смерд:
Без вины виноват, ни избы не осталось, ни хлева.
 
 
Нынче ветрено, Постум, но что они значат – ветра,
С совокупностью их, с направлением, с силою, с розой?
Не пришедших домой тут и там заберут мусора;
Что рождалось стихом, умирает, как правило, прозой.
 
 
Ничего никогда никому не хочу говорить,
Повторяя себе вопреки непреложное: «Скажешь!»
До того перепутана первопричинная нить,
Что ее и петлей на кадык просто так не повяжешь.
 
 
С чешуей покрывает по самое некуда вал,
Никакого житья – все равно, будь ты фейк или гений.
Я живу у моста. Я на нем никогда не бывал
И считаю, что это одно из моих достижений.
 

* * *

 
Мой кот не знает, что умрет.
А я – не знаю – как…
 
 
И лес умрет. Не так, как кот,
А как-то так – фигак! —
И нет ни елей, ни осин,
Не станет ничего.
 
 
Мой кот глядит, как будто сын,
Родное существо.
 
 
А лес стоит, поджав живот,
Не чувствуя, стоит, —
Что все сгорит, что не сгниет,
Что не сгниет – сгорит.
 
 
Я жил когда-то без кота
И убедился в том,
Что без кота и жизнь не та,
Не то что жизнь с котом.
 
 
А лес встречает первый снег,
Дрожа березняком,
Где потерялся человек
С веревкой и мешком.
 
 
Он шел и все вперед глядел,
И все глядел вперед…
Но отношенья не имел
Ни я к нему, ни кот.
 
 
Мой кот глядит, как будто сын,
На мир и на людей,
Как сорок тысяч верных псин
И добрых лошадей,
И он не знает, что умрет.
А я – не знаю – как.
 
 
И кто кого переживет,
Не ведаю. Вот так.
 

Татьяна Петрова

Родилась в 2007 году в Москве. Учится в школе «Уна».

В двенадцать лет поступила в Детскую художественную школу, активно рисует, участвует в конкурсах.

В 2022 году стала победителем литературного конкурса Ассоциации издателей и писателей «Мир литературы. Юность» и участником второй литературной смены «Штурманы книжных морей» в МДЦ «Артек», где впервые со сцены прозвучали ее стихи.

* * *

 
Очень хочется бросить стихи на струны,
О гитару разбить свои хрупкие пальцы,
Хочется мчаться, пениться, как буруны,
Чтобы песни мои заводили скитальцы.
 
 
Чтобы яростно кони копыта вскидывали,
Сине-море внизу и дрожало, и пья́нилось.
Чтобы мир не затер меня, люд не сбытовал,
Моя песенка век еще по степям лилась.
 

ПАМЯТИ В. П. КРАПИВИНА

 
Когда враги пускаются вскачь,
Флаги хлещут раскатами грома,
Просыпается мальчик-трубач,
воинов света зовя в дорогу.
 
 
Тьма сгустилась над городом,
Тень окутала белые башни.
Глядь – туда спешит конница,
Разрубая врагов бесстрашно.
 
 
Когда нервы натянуты струнами
И звенит тишина предрассветная,
До рассвета остались минуты,
И ему просыпаться первому.
 

* * *

 
Одиночество меряют милями,
Крепким куревом, чаще – котами.
Кто-то шепчет в ночи – спаси меня,
И слова в гулкой комнате тают.
 
 
Вместе с чаем глотаю горечь,
Дым течет сквозь полоски света.
Из-за тучи луна выходит,
Заслоняя собой полнеба.
 
 
Как струна что-то рвется в сердце.
И хоть вой на луну с тоскою.
Только голос опять сорвется,
Задыхаясь полночной мглою.
 

Игорь Ильин

Поэт, сценарист.

Родился в 1970 году в Омске. Окончил ОмГПУ.

Участник поэтического семинара Дмитрия Воденникова в школе писательского мастерства «Пишем на крыше».

Публиковался в журналах «Зеркало», «TextOnly», «Новая Юность».

Автор книги стихов «Из дыма, солнца, водки и конфет».

Живет в Москве.

ПОРТРЕТ

 
Я пишу твой портрет.
Тонкими красками, акварельными мазками.
Складываю непослушную улыбку в тонкие гладкие губы,
одинокие руки, непростую судьбу,
ножки в обнимку с новыми башмачками.
Выходит нескладно.
Слова – бестолковые, не мои – путаются в твоих волосах, взгляде,
в наших воспоминаниях,
отступаются, замолкают, соскальзывают в безжалостный,
словно прощание, вакуум.
Не желают ложиться в заготовленную портретную рамку.
 
 
Вместо света получается хрипотца,
Вместо вдоха – искусственное дыхание.
вместо притяжения – отрицательная реальность.
 
 
Я слышал, что в памяти лучше хранится то, что давно забыто,
и, возможно, чтобы увидеть тебя настоящей, нам надо расстаться,
поиграть в смерть
и, возможно, смерти проиграть.
 
 
Тогда к нам вернутся: воздух, свет, пространство, цвета́.
Вернутся наши невозможные голоса,
наши настоящие лица.
 
 
Но теперь нас уже не спасти.
 

КОЛОБОК

 
Ложка, еще одна ложка, две вилки, детская ложечка, кружка, еще одна,
стакан, еще, тарелка, мелкая тарелка, глубокая, чашка, сковородка,
большая крышка, сотейник, маленькая крышка, противень, рюмки,
осколки, осколки…
 
 
Когда я увидел стихотворение, я не испугался, я стал его писать.
А оно стало писать меня.
 
 
Здравствуйте, я…
 
 
Вот рука его, вот другая, вот ноги, вот голова,
вот туловище, вот глаза и уши на месте.
 
 
Вот клубок, вот колобок.
Вот дорога – едва заметная ниточка. Птичка щебечет.
Бабушка, расскажи сказку. Слушай, внучек. Только не перебивай.
А сказка добрая? Добрая, золотой мой, добрая, добрее не бывает.
 
 
Семь дней и ночей я трудился.
Семь дней и ночей трудилось оно.
 
 
Здравствуйте, я…
А я – ваше стихотворение.
Мы подружимся, мы закружимся, мы…
 
 
А где же ваша душа?
Там, где ее никогда не было.
И не будет.
 
 
Покатится колобок по лесам, по полям, улизнет от волка,
медведя перехитрит, прикатится к лисе.
Зажмурится.
Здравствуйте, вы кто?
Откроет глаза.
Здравствуйте, я ваше стихотворение.
Я буду вас есть.
 

Ноябрь 2021 года

Дмитрий Кравченко

Родился в 1991 году в Армавире. Окончил среднюю школу с медалью и уехал учиться в Ростов-на-Дону. Начал свой творческий путь в студенческом культурном центре РГЭУ (РИНХ), который окончил по двум специальностям (экономика, юриспруденция).

Первый литературный конкурс выиграл в 2009 году, опубликовав стихотворение о зиме. Лауреат поэтических конкурсов «Вехи победы», «Мельница», «Городская лира», «Зеленый листок».

В 2014 году организовал городской проект «Литературная гостиная». В 2017 году переехал в Москву, продолжил развивать проект «Литературная гостиная» и развиваться сам.

Выпустил пять сборников стихотворений «Счастье проще, чем…», «Белая медведица», «С любовью к женщине», «Многогранный», «Опиши меня прилагательным». Член Союза российских писателей. Победитель фестиваля молодой поэзии «Филатов Фест – 2020».

Публиковался в «Литературной газете», альманахе «Мост» и др.

С пяти лет занимается спортом. Мастер спорта по греко-римской борьбе.

* * *

 
И хоть с голубого на темно-синий,
И даже на черный, когда нет звезд,
Оно заменяет свой цвет, я сильно
Люблю наблюдать за ним. Словно пес,
 
 
Готовый завыть на созвездья, скалясь —
Ищу в этом стаде тельцов и коз,
И, будто в награду, пастушка, каясь,
Бросает мне в «пасть» полумесяц-кость.
 
 
Я с небом ловцом себя чувствую праздным:
Таскаю и раков, и дев. На весы
Кладу всю добычу, которую сразу
Съедают голодные львы-наглецы.
 
 
Я небу дарю поцелуи-приветы
И верю, что каждой из сотни комет,
Летящих в меня или мимо планеты,
Оно награждает за это в ответ.
 
 
Но если оно заливается красным
(пункт «а» – от стыда;
«б» – от встречи со мной),
Я рву восходящие белые астры
И в ночь отправляю их первой совой.
 

* * *

 
А помнишь ли полупустой Павелецкий?
Мы – будто вагоны на сцепке. По-детски
Дразнил тебя, за нос и за косы дергал —
Я знал соблазнения курс на пятерку,
 
 
Как знал я и то, что увидимся вряд ли —
Играем на чувства, по-взрослому, в прятки:
Ты едешь туда, где весь мир цвета свадьбы,
А мне до заката тебя отыскать бы…
 
 
Казалось, любовь наша сильно раздута,
Но что-то про поезд объявит кондуктор,
И я в твои губы вопьюсь, как в источник
В пустыне – кочевник, уж коли быть точным.
 
 
И если нас что и разлепит, то только
Пронзительный свист, завывающий тонко,
Да крик проводницы, похожий на сглаз,
Дающий понять, что игра началась.
 

* * *

 
Когда во мне проснется дурость,
Я побегу по мостовой.
Земля на ней как будто вздулась
И разрывается травой.
 
 
Она, дышавшая свободой,
Была укатана в асфальт,
И мне, в мои-то три(дцать) года,
К свободе хочется воззвать.
 
 
Река шумит. Гудки клаксонов
Не заглушают мой порыв.
И даже солнце, хоть и сонно
Сжигая воду на пары,
 
 
Горит звездою путеводной,
Лучом указывает путь.
И на Обводном или Водном
Хочу свободы я глотнуть.
 
 
Но в миг, когда приходит дурость,
Она несет с собой тоску,
И прислоняет время дуло,
Смеясь над планами, к виску.
 

* * *

 
Когда ты пошлешь мне, Боже,
Следующую,
То можешь,
Пожалуйста, предупредить?
Мне новизна претит.
Я по душе консерватор.
Господи, стой! Куда ты?
Думаешь, я шутник?
Хочешь, я взвешу дни
Долгих своих депрессий
(каждый по тонне весит!)
И, разделив на сто,
Брошу тебе на стол
В качестве доказательств?
Высший Ты мой истязатель…
Думаешь, мне полезно?
Думаешь, я железный?
Лестно…
Знаешь, вот, если честно…
Хоть в меня камнем брось,
Хоть меня розгой выпори,
Но лишь одну из просьб
Ты мою, Боже, выполни.
Когда Ты – могучий – сведуще
Мне предоставишь следующую,
Вспомни мои все бредни —
Сделай ее последней.
 

Ольга Аникина

Поэт, прозаик, переводчик.

Родилась в Новосибирске, сейчас живет в Санкт-Петербурге. Окончила Новосибирский медицинский институт и Литературный институт имени Горького. Входит в состав СП Санкт-Петербурга. Кандидат медицинских наук.

Публиковалась в журналах «Новый мир», «Сибирские огни», «Волга», «Дети Ра», «Зинзивер», «Этажи», в детском журнале «Кукумбер» и других печатных изданиях. Автор четырех поэтических сборников и трех книг прозы.

Представляла Россию на 14-м Международном фестивале поэзии в Буэнос-Айресе, а также на 32-м Фестивале поэзии в Труа-Ривьере (Канада).

Стихи переведены на английский, французский, испанский, корейский, болгарский языки, а также на иврит и фарси.

ДАР

 
Стихотворение может
управлять человеком.
Вот почему
люди не очень-то любят стихи:
они видят в стихах
акт насилия.
Чем мощнее воздействуют слова,
тем сильнее поэт.
Чем сильнее поэт – тем больше власти
у его слова.
Например,
я не припомню ничего круче
маминых одностиший,
созданных в рамках классической традиции:
«Тебя ждет серьезный разговор».
«Ешь, я сказала».
«Дома, в десять, как штык».
У моей мамы,
оказывается,
был поэтический дар.
Удивительно,
почему ей никто,
никто не открыл этого
раньше.
Может быть, тогда
вся эта жизнь
сложилась бы по-другому.
Мама бы сказала —
и жизнь бы сложилась.
Поэты могут.
Они такие.
 

НА БЕРЕГУ

 
Это видео появилось в ленте
у одних знакомых, с которыми
раньше мы были друзьями.
Раньше – лет двадцать назад.
Двадцать, а может быть, больше.
Случайно
отснятые кадры.
 
 
Сосиски на шампурах, помидоры и пиво
на берегу обского водохранилища.
Моя разлохмаченная коса
заткнута за ремень
дешевых турецких джинсов.
Со мной две девицы в коротких топах
(имен не помню)
 
 
и трое парней,
все трое светловолосы,
все трое мои ровесники.
Я тогда не влюблялась
в светловолосых ровесников,
и потому в тот день
мне было особенно хорошо.
 
 
Женились, разводились,
теряли родителей,
зарабатывали гипертонию,
о этот дивный прекрасный мир.
Но сейчас, когда утекло столько воды,
я думала не об этом.
Не только об этом.
 
 
Мне стало яснее ясного,
почему ты тогда
с таким упорством
пытался меня растоптать.
Жестокость твоя
стащила с себя одежды,
как прежде, грубо и нагло.
 
 
А как еще обращаться с телом,
не жравшим жизни с ножа,
как, если пока еще
самое ценное в этом теле —
его одноразовая упаковка.
 
 
Глаза бесстыдные,
не понимающие
своего бесстыдства.
 
 
Растрепанная коса,
которую так и хочется
с силой накрутить на запястье.
 

ПАНТЕЛЕЙМОНУШКА

 
мне нравится, как шутят
музыканты.
словами не объяснишь,
а смешно.
 
 
мне нравится, как шутят врачи.
тут главное,
чтобы шутка была новой.
я все еще надеюсь услышать такую.
 
 
но больше всего я люблю,
когда шутят священники
хотя, казалось бы:
им-то над чем?
 
 
и все-таки они хохочут
так заразительно.
не в храме, конечно.
в келейке.
 
 
потом перекрестятся,
откашливаясь,
пройдут мимо Пантелеймонушки.
а он-то все слышал,
 
 
он знает даже о том,
что остается от смеха
в глазах шутильщика,
в веселой его душе.
 
 
Пантелеймонушка слушает,
прыскает в кулачок,
но пламя свечи напротив
даже не колыхнется.
 

ЛИЛИПУТЫ

 
это случается,
когда человеку уже сорок пять,
или сорок девять,
или даже пятьдесят три,
когда человек еще не настолько стар,
чтобы впасть в маразм,
но, прямо скажем, – свое уже отмолодал,
все большое далеко развеял,
научился просто/мудро жить
и доказал, что лучше гор могут быть,
 
 
вдруг
 
 
наступает момент:
где-то в небе,
щелкают пальцами,
если это можно назвать пальцами
 
 
хрясь —
 
 
и до знаменитого архитектора
внезапно доходит,
что он никогда не разбирался
в несущих конструкциях,
 
 
трезвый водитель
(стаж вождения тридцать один год)
вылетает на встречку, и – в лобовое
 
 
а у стареющего музыканта
по спине бежит холодок:
это – гармония? – спрашивает он себя
и не понимает, не чувствует,
ему кажется, что он
на самом деле никогда не понимал,
не чувствовал,
только врал себе
и другим врал,
но самое обидное – себе.
 
 
если после прозрения
им удается выжить,
они оглядываются по сторонам,
отмолодавшие бедняги,
а там, снаружи,
круглое – уже не круглое,
белое – не белое,
там, снаружи,
словари с такими словами,
клавиры с такими нотами,
люди с такими глазами,
волны с такой амплитудой
 
 
жалкие лилипуты
топчутся
среди искаженных форм,
неустойчивых строений,
готовых рухнуть
 
 
но обязательно найдется один,
который кричит,
бежит сломя голову
навстречу небелому, некруглому, неустойчивому,
изо всех сил старается выправить
все, что так внезапно
поехало вкривь и вкось.
 
 
лилипуты,
будьте бдительны.
обезвредьте его,
иначе
он утянет вас обратно в болото,
этот старорежимный тормоз,
упертый баран,
серость,
про такого поэт сказал:
нет разума в чурбане,
 
 
ведь даже ребенку понятно,
что время вперед,
спасибо за наше счастливое время,
держите шаг,
а с нарушителями
мы разберемся
по законам новой эпохи