Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Шарля Бодлера. 200 лет со дня рождения

Ожог

 
По улицам Тель-Авива бродят дикие кошки.
Недавно одна из них обожгла меня взглядом.
Не кукла-красавица с глянцем журнальной обложки
И не «поющие трусы» российской эстрады.
Смуглый худощавый ее нежный профиль семитский,
В глазах ожиданье хищницы, готовой к прыжку.
Привычен мне Тель-Авива яркий ковер персидский –
Уделять ли внимание этому пустяку?
Но уже сколько дней брожу по глухим переулкам –
Что мне от жгучего взгляда, на кой он мне сдался?!
А сердце почему-то стучит то глухо, то гулко,
Ожог от него до сих пор не зарубцевался.
 

Не печалься, душа моя нежная

 
Не печалься, душа моя нежная,
Зряшней радости больше не жди.
Мы, поклонники солнца заезжие,
Разменяли б его на дожди.
 
 
Их оставили, ветром гонимые,
Убегая от слез и тоски.
Мы с надеждою светлой, любимая,
Поменяли леса на пески.
 
 
Дети, внуки поднялись росточками.
Им самим разобраться, где жить.
Раскален мир горячими точками,
И не скоро он сможет остыть.
 
 
Серебрятся уже наши волосы,
Ни к чему нам о прошлом жалеть.
Где могильных надгробий лишь полосы,
Не звучит пустозвонная медь.
 

Зима, мороза нет

 
Зима. Мороза нет. Но день чудесный.
В дождливой пьесе солнечный антракт.
С бутылкой пива сумасшедший местный
Босой ногою отбивает такт.
 
 
Сегодня он не затевает споров
Со мной о Боге, о мирских делах,
И пуст в его тележке грязный короб,
Огрызки хлеба в нем – еда для птах.
 
 
Шабат всегда он строго соблюдает,
А тут еще такой прекрасный день,
И с улиц ничего не собирает,
Обычно тащит в короб дребедень.
 
 
День этот и для здешних птиц награда,
Слетелись мелкие из разных мест.
А этот короб – птичий Эльдорадо,
Как будто бы спустился к ним с небес.
 
 
Январь. Брожу по солнечному Югу
И радуюсь, как тот же самый птах,
Тому, что солнце вытеснило вьюгу,
Что пчелы копошатся на цветах.
 
 
Дожди еще придут, и будет серо,
И мой неадекватный визави
Мне объяснит: «Недостает нам веры!»
Отвечу: «Не хватает нам любви!»
 

На листьях мяты

 
На листьях мяты у моей халупы
Не блеск росы, а искорка слезы.
Что плачешь, мой пегасик глупый?
Хозяин жив, и тикают часы.
 
 
Да, срок придет, как у всего земного,
И механизма в пыль сотрется ось.
И запряжет тебя хозяин новый,
И не овса, стихов насыплет горсть.
 
 
Подружитесь вы с ним. Лишь малость,
Прошу тебя, забавный мой конек,
В часы и дни, что мне осталось…
Пока дышу… Еще хоть пару строк…
 

На облаке

 
Выпив кружку молока,
Закусив горбушкой хлеба,
Я жене сказал: «Пока!» –
И отправился на небо.
 
 
Там, на облаке своем,
В троне из пушистой ваты,
Рассуждаю о своем,
Ничего, что мокровато.
 
 
Главное, что ты – один,
Собираешь мысли в кучу,
Не мешает ни один
Рассуждать с небесной кручи.
 
 
Место я найти здесь смог –
Космос к облаку привязан,
Отдалил земной я смог –
Им дышать я не обязан.
 
 
Мне луны так дорог рог,
Ближе к солнцу – звонче песня,
В ледяных кристаллах грог
Ноосферы пью чудесный.
 
 
Вижу я в глубинах мель
Истины. О, озаренье!
Мне его дарует хмель
Поднебесного паренья.
 
 
Мир становится ясней.
Трон мой в тучку превратился.
Попрощаюсь-ка я с ней –
Вместе с дождиком спустился.
 

Про людоведов

 
В одном краю неведомом,
Просты, как буки-веды,
Там жили людоведы,
Совсем не людоеды.
И, приглашая в гости
Кого-то из людей,
Встречали их без злости
Так песенкой своей:
 
 
«Своих гостей мы солим,
Своих гостей мы перчим.
Своих гостей… не бойтесь,
Мы лижем, не едим…
Немножко их покрутим,
Немножко их повертим,
Но так, чтобы приятно
Им стало и самим.
 
 
Ведь мы – не людоеды,
Мы просто – людоведы.
Мы не едим, мы ведаем,
Мы ведаем на вкус.
У нас другие завтраки,
Другие и обеды,
Но вот лизнуть кого-нибудь –
Не одолеть искус!»
 
 
И гости приходили,
И гости ели с ними.
Встречали их с почетом,
Как самых дорогих.
Но то ль случалось что-то,
Вернуться, что ль, забыли,
Никто и никогда
Не видел больше их.
 
 
Когда вас приглашают
К кому-то просто в гости,
К тому, кто вам не близок, –
Вы знаете, не друг, –
То вспомните о крае,
Где жили людоведы,
И, может, не случайно
Вас пригласили вдруг.
 

Знакомый шум лесной дубравы

 
Знакомый шум лесной дубравы,
Где ворожба лесных ветров
Похожа больше на забавы
Гуляк неведомых портов.
 
 
Им подпевают дружно птицы,
Хотя поют и вразнобой,
Не выделишь, какой певице
Достался голос золотой.
 
 
Забыв уже ночные шашни
Бурундуков и рыжих лис,
Ведут борьбу дневные пташки
За некий им известный приз.
 
 
А у осиного народа,
Хотя считают злым его,
Забот всего-то пень-колода –
Охрана дома своего.
 
 
В зеленый храм зайдешь, двуногий,
Что сам себя назвал царем,
Оставь гордыню на пороге,
Не оскверняй природы дом.
 

Человек с огнем играет

 
Человек с огнем играет,
Посмотрите, вот чудак!
Он в огне себя сжигает,
А иначе ведь никак.
Говорит, что знает точно:
Жизнь без пламени – сера,
Чувство трусости порочно,
Жизнь – всегда с огнем игра.
Хоть его предупреждали,
Никого не слушал он,
Очень добрый лишь вначале
Огнедышащий дракон.
Не кусает, только лижет,
Но потом разверзнет пасть.
Подойти к нему поближе –
Значит навсегда пропасть.
Мы – дровишки для Вселенной,
Выбор в том, какая смерть:
Кто-то тлеет постепенно,
Кто-то предпочтет сгореть.
 

По-хозяйски ходит майна

 
По-хозяйски ходит майна
Возле моего окна.
Деловита чрезвычайно,
Птичьей грации полна.
 
 
Желтый клюв ее опасен
Для снующей мошкары.
Скоро вечер, день был ясен,
Солнце в рост, но без жары.
 
 
Хоть весна еще, но лето,
День-другой, войдет в права.
Птице не нужны советы,
Как ей жить. Решит сама.
 

В густом варенье ночи

 
В густом варенье ночи –
Полбублика луны.
Мы к сладкому не очень,
Мы жаждем тишины.
 
 
О, тишина! Отрада,
Приют души моей
Средь шумного отряда
Пустопорожних дней.
 
 
Поэт живет ночами
И умирает днем.
Погасшими свечами
Заснули музы в нем.
 
 
Лишь ночь одно спасенье,
Какой там, к черту, сон!
В тиши стиха рожденья
Услышишь чистый звон.
 

Иногда, когда друг уходит

 
Виктору Калиновскому
Иногда, когда друг уходит,
Тяжелей, чем уходит брат.
Так алмаз по стеклу проводит
След, его не сотрешь. Назад
Тебя не вернешь. Хоть вой!
Жили-жили, жили-жили,
Не успели, не договорили…
Ты зачем поспешил, дорогой?
 

Странный человек

 
На бульваре, где детский и птичий галдеж,
Человек очень странный, на других не похож.
Не с наклеенным носом и в парике,
А в обычной одежде и… с книгой в руке.
Может, классика опус иль крутой детектив,
Он и книга вдвоем, и еще Тель-Авив.
Что он в книге увидел? Чем он в ней поражен?
Не от мира сего, он в нее погружен.
Старомодна привычка страницы листать.
Людям всласть электронные книги читать.
Телефонов, планшетов, компьютеров рой
Зазывает с витрин: «Мы с тобой, мы с тобой!»
Хитроумен удобства сомнительный бес:
Угадай, разберись, где прогресс, где регресс.
Информация есть, но ведь все по верхам:
Фоторолики, блоги, реклам мутный спам.
Книги, книги, как видно, прошли ваши дни,
Вы сиротами стали, родные мои.
Кто читал при лучине, а кто при свечах,
Кто в метро, кто в автобусе с книжкой в руках.
Не кричу я: «Пожар!» Книги, нет, не горят,
Но не с книжкой теперь – с телефонами спят.
Электронные гунны миллиардной толпой
Дружно книжную мудрость ведут на убой.
Редко вижу кого-то с книжкой в руках.
Впрочем, может, не прав я, не оправдан мой страх,
Потому что узрел еще одного:
Глянул в зеркало я – и увидел его.
 

Дорога

 
Облака у горизонта, словно горы снежные,
В предвечернем мареве – глаз не отвести.
На машине катишься по шоссе нездешнему.
Если едешь к счастью ты, гор не обойти.
Свысока судить не стоит наши годы грешные,
Всякое случается на крутом пути.
Мобилайзер верный твой – это сердце вещее,
Что ведет машину, зная как его найти.
Облака преобразились в тучи, воды вешние
На землю обрушились, чтоб могла цвести.
Пусть дорога эта – жизнь – выдастся успешною:
Что хотел, сумеешь ты все же обрести.
 

Эй, ребята

 
Эй, ребята, садитесь на плечи мои. Кто на голову?
Тяжелы хоть, легки… Ничего, господа биологи,
Что я оптичьиваю стихи?
Гули-гули, ну впрямь как голуби.
Нету спора: хороши ли плохи –
Все красавцы из пернатого золота.
Не мешайте мне! Я прихармсливаю стихи.
 

На мысе доброй надежды

 
Ну кто не любит путешествовать!
Я помню, в детстве так мечтал
Попасть под парус – в кругосветное,
Шептал: «Грот-мачта, кливер, фал».
Но детства улетели грезы –
Всех отрезвляют нас года.
От грез остались только слезы –
Не будет странствий никогда.
В стране, где жизнь всегда кипела,
Но только лишь внутри котла,
Держали крышку так умело –
Мечта в ней сбыться не могла.
Но иногда жизневращенье
Готовит нам крутой сюрприз:
Я – в Африке, прошу прощенья,
Смотрю на океаны вниз.
На маяке многометровом,
На мысе, что так знаменит,
Веселый Роджер поднят снова,
Над мачтой детства он парит.
И вот стою сейчас на мысе,
Два океана подо мной:
Хоть Атлантический, но тихий,
Индийский – с теплою водой.
Средь туристического гама,
Глаз к окуляру приложив,
Ищу, где путь Васко да Гама
В страну индусов проложил.
Не торопись с мечтой расстаться,
Пускай живет она в груди.
Все в этой жизни может статься,
И должно нам искать пути.
И не мыс Бурь гигантской коброй
Меж океанов, посреди,
Надежды мыс, Надежды Доброй
Хочу я видеть впереди.
 

Короткие встречи
^{триптих}

1

 
В гастрономе возле киностудии,
Возле столика, что на одной ноге,
Пил парнишка кофе. Вышел в люди он,
Словно Пешков, деньги в кошельке.
Он с пятнадцати в рабочих значился,
Жизнь узнать – желание его.
Не нудил, что рано, не артачился,
Жаждал разобраться что чего.
Сочинения писал играючи
И стихом под Пушкина страдал.
В философии петлял по-заячьи
И читал, читал, читал.
Но оставил он стишачьи листики.
Может, вот оно, о чем мечтал, –
В универ, в акулы журналистики
Паренек дорогу протоптал.
Трое мужиков с бутылкой водочки
К столику внезапно подошли.
То ль актеры, то ли уголовнички –
Ноги сами к полу приросли.
Вдруг один сказал с хрипотцей легкою:
«Пей, парнишка, кофе, не спеши.
Пишешь ты стихи? – Рука за водкою,
Взгляд с прищуром. – Ну, пиши, пиши…»
Так парнишку оценил он походя
И не ждал ответа. «За почин!»
Выпил он с друзьями влет, без чоканья
И стремглав покинул магазин.
Сколько встреч таких, что забываются,
И про эту тоже позабыл.
Лишь потом – вот так порой случается –
Понял, кто тогда с ним рядом был.
Горизонты жизни размываются.
То был тот, кто выбрал вертикаль,
Что струной гитарною вонзается
В гриф небес, в заоблачную даль.
Годы шли, стихи почти заброшены,
А в почете речи и статьи.
Поздно рассуждать, что облапошенный
Сам собой, ты жизнь вот так прожил.
Я не знаю, может, и подсуден я –
Столько лет в себе талант глушил.
В гастрономе возле киностудии
Взгляд с прищуром: «Ну, пиши, пиши…»
 

2

 
Два Юры: Юрий Штерн и Юрий Кукин…
Коротких встреч мерцающий пунктир.
Один сюда приехал за туманом,
Другой, чтоб переделать этот мир.
Мы не были близки, но близки были
Их жизни ход и их парад планет.
Чуть больше времени, и, может быть, сдружились.
Был каждый для меня – авторитет.
Два Юры: Юрий Штерн и Юрий Кукин…
Мгновения, почти что ничего.
Ты вспоминаешь и страдаешь от разлуки
С талантом, личностью, с подобием Его.
 

3

 
А Женя Клячкин грустный был,
Как будто знал чего-то.
Поговорили мы чуть-чуть
Про общие заботы.
 
 
Он в Средиземном утонул,
Другой дружочек – в Красном.
И вот поди пиши стихи
О вечном, о прекрасном.
 
 
Все слагается из встреч, пусть скоротечных,
Я бы ими, не годами, мерил жизнь.
Первых, и вторых, и третьих встречных,
Кого любишь, кого ценишь, ты держись.
 

Недолгая зима

Казимиру Камейше

 

 
Маночкой холодною небо кормит землю:
«Кушай кашку, маленькая, дорогая, ешь!»
С крыш свисают ниагары – ледяные кегли,
Так природа вновь склоняет зимний свой падеж.
 
 
У мороза нет причин не крепить дорожки,
Вот они покрыты все голубеньким стеклом.
Есть для дворников песок – вынь да и положь-ка!
Что ж, испытывать не будем крепость льда мы лбом.
 
 
Всех одела ты, зима, в белые халаты,
Но не признаем в тебе мы нашего врага,
Ведь под елочкой твоей Новый год припрятан,
С детства этим вот сюрпризом жизнь мне дорога.
 
 
Солнышко с деревьев всех враз слизнет косынки,
Уплывет зимы недолгой белый пароход.
Только в сердце лишь одном не растают льдинки,
Может, о зиме оно так память бережет.
 

Почему так больно?

 
Почему так больно? Кто мне скажет?
Почему так тяжко на душе?
Скоро узел жизненный развяжет
Вечности привычное клише.
Кто я? Пенный всплеск водоворота,
Отблеск лунный в омуте крутом,
Неизвестный кто-то или что-то
И ничто для тех, кто будет жить потом?
 

1968 г.

А если я себя предам

 
А если я себя предам,
Дай бог понять мне это,
Чтоб наказал себя я сам –
С самим собой вендетта.
 
 
Я стану кровник сам себе
И, не потупив взгляда,
Смирюсь, воздав хвалу судьбе,
Не попрося пощады.
 

Прощайте, голубые айсберги

 
Прощайте, голубые айсберги, литые леденцы Земли,
Веками волны вас соленые лизали – сдвинуть не могли.
Но климата язык сухой сумел расплавить вашу крепость,
Так человечества прогресс творит смертельную нелепость.
Простите, что мы вас не сберегли.
 

В комнате не пишутся стихи

 
В комнате не пишутся стихи,
Пишутся у ветра на коленях.
На сухих березовых поленьях
Чертиками пляшут огоньки.
Мне пока еще немного лет,
И не раскрутилась жизни лента,
Спят друзья в палатках из брезента
После песен, пива и котлет.
И, не зная, хороши они, плохи,
С лесом добрым в унисон дыша,
Без бумаги и карандаша
Сочиняю я неровные стихи.
 

1961 г.

Порой нам близкие немилы

 
Порой нам близкие немилы,
В них каждый жест и взгляд чужой,
Но вот дыхание могилы,
И тянемся мы к ним душой.
Дрожим над этой нитью тонкой
Со всем, что прожил, чем живешь,
Боязнью чахлого ребенка:
«Ты не оставишь, не уйдешь?»
Они добрее стали вроде…
Нет, это ты стал к ним добрей.
Мы растворяемся в природе,
И взгляд другой, и он – верней.
 

Облака кучевые

 
Облака кучевые, собирайтесь до кучи,
Пусть прольются дожди, чем сильнее, тем лучше.
Пусть отмоют они государства и страны,
А потом воплотятся в леса и поляны.
 
 
Облака кучевые, нам без вас очень трудно.
Столько грязи и крови, столько войн неподсудных.
Смерть, она то и дело меняет одежды,
Облака кучевые, на вас вся надежда.
 
 
Облака кучевые, живительной влагой
Напоите людей настоящих отвагой.
Повенчают с дождем кровь свою человеки,
Чтобы жизнь на Земле не угасла навеки.
 

Ночь из черной замши

 
Ночь из черной замши
Шьет себе наряд.
В нем у великанши
Блестки звезд горят.
Для кого она так наряжается?
День от дикой ревности сужается…
Лишь поэт опальный
Знай себе строчит,
Так привык, нахальный,
Ночью он не спит.
На наряд он звездный покушается,
Может, для него ночь наряжается?
 

Хвойный воздух…

 
Хвойный воздух вошел в мои поры,
Соль морская вошла в мою кровь.
Человек состоит из историй,
Что природой даны. Обусловь
Знанье точное этой природы,
Хоть частично в нее воплотись,
Прочитай ее тайные коды –
Проживешь гармоничную жизнь.
 

На вахте

 
Еще строфа, еще две строчечки,
И сигарету потушил…
Не спят поэты-полуночники,
Они на вахте добрых сил.
Им по ночам диктует чувство
Стихов магическую вязь.
Стиральный порошок искусства
С людских поступков смоет грязь.
 

Я опасаюсь

 
Я опасаюсь неулыбчивых людей.
Серьезность их порою не от Бога,
Они во власти топовых идей,
Им от начала до конца ясна дорога.
Расписан каждый месяц и квартал,
По мелочам придирчивы и строги,
И мы для них расходный материал,
Которым вымощены их дороги.
 

Успеть бы…

 
Все так: стремятся в дальний космос люди.
Приветствую безудержный прогресс!
Неистово искать подобных будем,
Исследовать десятки тысяч мест.
На звездах, на планетах, в черных дырах
Вселенной этой и других окрест.
Но как бы крот истории не вырыл
Нам раньше яму. Хоть бы нам успеть
Дойти до сути, погасив раздоры,
В себя – ближайший космос – долететь.
 

Еще один денек

 
Еще один денек ненастный.
Весна, нам твой сюрприз не нов.
Хотя пока еще неясно,
Кто там в компрессе облаков.
Не кажет личико светило,
Чьим патронажем мы живем.
То в лица брызнет дождик милый,
То прозвучит веселый гром.
Пока мы за порогом лета.
Когда наступит поутру,
Мы с грустью вспомним время это –
В ненастье добрую игру.
 

Этюд

 
Речка.
Лодка.
Девушка.
Русая коса.
Чуть скрепят уключины.
Птичьи голоса.
Рыба плещет.
Солнышко.
Ветер в камыше.
Радостно.
Спокойненько.
Празднично.
В душе.
 

Самой малости

 
Я в краю живу, где пальмы царственно
Вперемешку с кипарисами растут.
Хороши пейзажи эти яркие,
Только память детства не сотрут.
Я с лесами породнился сызмальства,
Запах хвои у меня в крови.
Где же ты, зеленое неистовство
Первой и утраченной любви?
На судьбу не сетую, не жалуюсь –
Наша жизнь, она всегда права.
Только хочется ну самой малости,
Между сосен чтоб в лицо – трава.
Мои сестры, сосны корабельные,
Гривою зеленою встряхнув,
Пропоют мне песню колыбельную,
И забуду я про все, уснув.
 

Больничной кровати придаток

 
Больничной кровати придаток,
Желаньям своим вопреки,
Я буду лежать, как распятый
За общие наши грехи.
 
 
За все, что сделано нами,
Людской хаотичной толпой,
Толпой, что страшней, чем цунами
С губительной злобной волной.
 
 
За то, что, создав, разрушали,
Губили природу Земли,
За то, что молитвы, скрижали
Ничуточки не помогли.
 
 
Искать оправданья не буду
(С рожденья без перьев крыло).
Я верил грядущему чуду,
А чудо не произошло.
 

Просей стихи

 
Просей стихи, читательское сито,
Определи помол на вкус.
Рассортируй: одни для неофита,
Другие знатоку, про третьи промолчу-с…
 
 
Но нет, скажу: им для родных, знакомых
Жизнь уготована. Стих для своих.
А кто еще оценит, кроме
Родного человека, слабый стих?
 

Без меня

 
Две таблетки, глоток. Ох, как жарко!
И уйду, никого не виня.
Я не смерти боюсь: просто жалко
Мне вас всех оставлять без меня.
 
 
Без улыбки моей и слезинки,
Что скатилася с пасмурных глаз.
Без того, что ворчал по старинке,
Без того, что спасал, но не спас.
 
 
Вы простите мои мне ошибки.
Я старался, я делал, что мог,
Был опорою вам и защитой,
Помогал и хоть в чем-то помог.
 
 
Говорят, что не должно еврею,
Но у жизни ведь путь непростой.
Иногда примерял я ливрею,
Иногда был в лохмотьях, босой.
 
 
Речи лились рекой, водопадом –
Властьдержащим мой нравился слог.
Им – трибуна, почет и награда,
Мне – миллион ненаписанных строк.
 
 
Выбрал сам, отпираться не будем –
Не сойти ведь с креста своего.
Человек – это то, то, что люди,
То, что люди хотят от него.
 
 
Я уйду, стану генною солью
У потомков в крови, не кляня,
Что забудут они: было больно
Мне за них, за них без меня.
 

По земле мы…

 
По земле мы ни бегать, ни ползать
Не умели, как вы, никогда.
Наше время любимое – полночь,
Засыпают когда города.
 
 
Исчезают все шорохи, стуки,
Люди спят или делают вид.
Мы спасаем своим ультразвуком
Души тех, у которых болит.
 
 
Эти души всегда исцеляли,
Хоть никто и не знает о том.
И не гибли они, выживали,
Спасены неизвестным врачом.
 
 
Обладая недюжинным даром
(Он неведом людским докторам),
Мы его отдавали задаром,
Безъелейно, без «трам-та-ра-рам».
 
 
Ни похвал не искали, ни славы,
Улетали до первой зари.
Для людей мы всего лишь забава,
А по россказням их – упыри.
 
 
Только это давно было, в прошлом,
Нас изгнали из всех городов.
Впрочем, нам и самим стало тошно
От людских злодеяний и слов.
 
 
Без любви, без надежды, без веры
Жить хотели который уж раз.
И тогда мы ушли в пещеры,
Пусть теперь обойдутся без нас.
 
 
Мы частенько сидели на крышах,
Далеко-о было с них видать.
Мы, поэты, летучие мыши,
Разучились летать и спасать.
 

О, наши прошлые пиры…

 
О, наши прошлые пиры в бурьянах!
На старых кладбищах и без стаканов…
Мы пили без закуски, из горла,
И по щеке невидимо слеза текла.
 
 
Мы – молоды, задорны и беспечны,
Казалось нам, что жить так будем вечно.
Алмазы наши были из стекла,
И по щеке невидимо слеза текла.
 
 
Метались, спорили, себя искали,
Хоть ошибались, но не предавали.
И сокрушались: жизнь вот так легла.
И по щеке невидимо слеза текла.
 
 
Как далеко те давнишние были!
Одни стихи и песни нас роднили.
Пыталась жизнь сломить, но не смогла,
Лишь по щеке невидимо слеза текла.
 
 
Мой друг зовет меня сегодня в гости,
Я жив, другие где-то на погосте.
Приеду, эх, как жизнь нас разнесла…
Прижмусь к твоей щеке, где та слеза текла.
 

Ночь ресницами черными хлопает

 
Ночь ресницами черными хлопает.
Июль. Зарницы, но без дождя.
Эти поздние летние хлопоты…
Звезды совами с неба глядят.
 
 
Копошатся людишки полевками,
Хоть охоты сезон открывай.
Интересно за самыми ловкими,
Кто запасся билетами в рай.
 
 
Кто соломку стелил своевременно,
Если падал, то знал, где упасть.
Обхитрил ты судьбу, житель временный?
Нет, открыта уж Космоса пасть.
 
 
Лгал, душою кривил, склок был мастером,
Все привык объезжать по кривой.
Вновь зарница по небу фломастером.
Совы смотрят. Они – за тобой!
 

Я знаю

 
День к ночи тянется, минуя вечер,
Но все равно его не миновать.
Я руки положу тебе на плечи,
Прости, что не могу тебя обнять.
Все светлое, что нас роднит обоих,
Уж прошлое, его нам не забыть.
Последний лучик солнца на обоях
Как будто чертит слово «разлюбить».
Нам не дано грядущее предвидеть,
Но все же благодарна я судьбе.
Ведь знаю: ты сумеешь не обидеть
Меня – была я дорога тебе.
 

И сладко мне

 
Я эту женщину не видеть не могу,
Пускай на расстоянье, хоть глазочком.
Я дальность словно близость берегу,
Есть прелесть и в любви такой заочной.
 
 
Что между нами? Взгляд и пару слов…
Все остальное – милые приметы
Полунамеков, сладких полуснов,
Несказанных вопросов и ответов.
 
 
Я жизнь ее порушить не хочу,
Любуюсь, как Джокондой на портрете.
А потому смотрю лишь и молчу,
И сладко мне, что есть она на свете.
 

Выгнутые спины

 
Выгнутые спины, где плавник серпом.
Любуемся дельфинами на пляже на морском.
Они играют в салочки, по-своему верещат.
Быть может, и русалочки на них с глубин глядят.
Им тоже порезвиться бы, попрыгать над водой,
Но нет такой традиции в пучине голубой.