Серая скала (сборник)

© Автократов Н.В., наследники, 2016

© ООО «Издательство «Вече», 2019

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2019

Сайт издательства www.veche.ru

Серая скала

Глава I. Надпись на стене

Сразу же после окончания войны, в июле, я защитил дипломный проект цеха асбоцементных труб и вместе со своими товарищами по институту ждал назначения на работу.

Из нескольких предложенных мне мест я остановил свой выбор на цементном заводе, расположенном около города К., недалеко от границы с Румынией. Одновременно со мной окончила институт и моя жена, Леночка, и также получила назначение на этот завод.

Нам полагался месячный отпуск. Леночка решила провести его у своих родителей на подмосковной даче. Они приглашали и меня, но я подумал, что разумнее всего отправиться к месту будущей работы, чтобы оглядеться, познакомиться с сослуживцами, подыскать квартиру, – словом, хоть немного организовать быт к приезду жены.

Я быстро собрался и с небольшим багажом сел в поезд на Киевском вокзале, а через двое суток под вечер уже подъезжал к месту назначения. Еще издали увидел я высокую башню замка, чернеющую на фоне неба. Вскоре показался и сам городок – небольшой, красивый, живописно расположенный по склонам холмов, вдоль берегов широкой, полноводной реки.

Чистенькие улицы, маленькие беленькие домики под черепичными кровлями, окруженные деревьями с ветвями, нависшими над тротуарами, широкие площади, тенистые каштановые аллеи, базар, уставленный повозками, возле которых пережевывали жвачку волы, кофейни со столиками, расставленными на улице, – все это было типично для южного украинского городка.

До завода надо было еще проехать по шоссе двенадцать километров. Я успел послать в Москву телеграмму и занять место в автобусе, который курсировал между вокзалом и заводом. Через минуту автобус уже мчался по прекрасной асфальтированной дороге, обсаженной с обеих сторон тополями. Дорога сделала несколько петель по склону холма, спустилась в лощину, поросшую редким кустарником, круто повернула, и вот перед нами снова открылась широкая гладь реки. Теперь мы ехали вдоль ее берега прямо на запад. Багровый диск солнца, окутанный лиловой пеленой облаков, отражался в зеркале реки вместе с черными берегами. Было совсем тихо. Я молчал, очарованный красотой пейзажа.

Но вот вдалеке показались силуэты трех заводских труб. Из одной шел дым. Еще несколько минут – и в темноте замелькали огни заводского поселка.

Машина повернула на площадь и остановилась у мрачного двухэтажного здания, окруженного строительными лесами. В окнах кое-где были решетки. Единственный фонарь тускло освещал небольшую, прибитую над дверью вывеску. Все это производило гнетущее впечатление, и я, прочитав вывеску, с трудом поверил, что здесь помещается гостиница. Я позвонил. Послышались тяжелые шаги, осветилось окно, и массивная дверь медленно отворилась. На пороге стоял старик.

– Скажите, здесь гостиница? – спросил я.

– Она самая, не беспокойтесь, не тюрьма, – ответил старик, приветливо улыбаясь. – Вот сюда пожалуйте.

Он открыл боковую дверь и впустил меня в контору – только что выкрашенную комнату. Стол, стулья, несгораемый шкаф. На стене за стеклом доска для ключей и большой плакат с правилами… Я передал свои документы.

– Мы поместим вас на втором этаже, – сказал старик, после того как были закончены все формальности. – Его уже отремонтировали, и решеток там нет. Идемте наверх… Да, невеселенький домик, что и говорить! – продолжал он, когда мы поднимались по лестнице. – Здесь ведь при фашистах гестапо помещалось, самое настоящее гестапо, с подвалами. В той комнате, где контора, собаки содержались… Кто сюда попадал, тот уж и прощай! На площади виселица стояла, – добавил он шепотом. – Теперь об этом вспоминаем как о тяжелом сне. Вот отремонтируем помещение, переделаем фасад, и будет у нас гостиница что надо.

Комната, которую мне предложили, была небольшая, но хорошо обставленная, с окном, выходящим в сад.

Пришла девушка, принесла белье, поставила на стол вазу с цветами, постелила постель и ушла, пожелав спокойной ночи.

Несмотря на открытое окно, в комнате было душно и пахло краской. Спал я плохо. Мне чудились какие-то страшные фигуры, смотрящие неподвижными глазами из всех углов и протягивающие ко мне длинные, покрытые броней щупальца.

Впрочем, проснулся я бодрым. Яркое солнце, свежий утренний воздух, веселые голоса строителей, работающих на лесах под окнами, рассеяли все тревоги минувшей ночи. Я привел себя в порядок и пошел в столовую. Она помещалась в уже отремонтированной половине первого этажа. Там было очень мило: чистые скатерти, цветы, новая посуда.

Несмотря на ранний час, за одним из столиков уже завтракал какой-то красивый молодой человек с густой черной шевелюрой, коротко подстриженными усами и в очках. Новенький серый костюм сидел на нем великолепно. Золотые часы замысловатой формы на руке, внушительных размеров автоматическая ручка и карандаш, торчащие из кармана пиджака, расческа в виде золотой рыбки, которую я заметил в бумажнике, когда он расплачивался, говорили о его стремлении быть оригинальным. Он читал газету и только мельком взглянул на меня.

– Кто это такой? – спросил я старика заведующего, когда незнакомец вышел.

– Корреспондент какой-то газеты, – ответил он. – Уже две недели здесь живет.

Позавтракав, я пошел осмотреть ту половину первого этажа, где при гестапо было тюремное помещение. Большинство комнат было уже отремонтировано, но несколько камер остались в прежнем виде. Я зашел в одну из них. В ней царил полумрак. Оба ее окна были на три четверти заложены кирпичом. В оставшейся сверху щели чернели прутья железной решетки. Слабый свет, еле пробивавшийся сквозь пыльные стекла, тускло освещал серые стены, кое-где покрытые пятнами сырости.

Лампа, вдавленная в грязный потолок, деревянные нары вдоль стен, железная дверь с засовом и глазком – вот и все. Вглядевшись, я заметил, что стены во многих местах исписаны. Вот надпись синим карандашом, крупным, твердым почерком: «Товарищи, держитесь!» И дальше: «Мы презираем вас, палачи!» Рядом нацарапанные чем-то острым строки: «Здесь провели свои последние часы Толя Сердобин и Женя Аносов. Товарищи, отомстите за нас!» А ниже почти стертая надпись углем: «Выполнил свой долг перед Родиной и умираю!»

Еще и еще надписи – твердой рукой мужчины, детским и женским почерком – свидетели мужества, героизма и бесстрашия советских людей.

Глубоко потрясенный, я вышел из комнаты. Рядом была другая камера, поменьше. Там было светлее: ремонт кончался, решетку выломали, разобрали кирпичную кладку окна и убрали нары. Потолок и одну из стен уже вычистили. Другую стену рабочий чистил скребком. Я хотел было уйти, как вдруг заметил на этой стене, прямо над полом, несколько рядов чисел, старательно и четко написанных карандашом. Числа были однозначные и двузначные, разделенные промежутками. Что это могло означать?

Первой пришла на ум догадка, что здесь написано зашифрованное сообщение. Вероятно, заключенный написал на стене нечто важное, чего не хотел показывать гестаповцам, и потому поместил надпись под нарами, где она не сразу бросалась в глаза. Ее никак нельзя было оставить без внимания. Я нашел клочок старых обоев, попросил у рабочего карандаш и стал переписывать числа.

– А! Вы тоже заинтересовались надписями? – услышал я звучный голос и, обернувшись, увидел того самого корреспондента, который завтракал со мной в столовой. – Я просто потрясен, – продолжал он, – какой ужас! Какие негодяи!.. Позвольте, однако, представиться: Коломийцев, корреспондент киевской газеты… Очень приятно!

Мы поздоровались. Он был без пиджака, и я заметил на его левой руке, на ладонь выше часов, след от пулевой сквозной раны. Он наклонился к цифрам и внимательно стал их разглядывать:

– Что вы здесь списываете?.. Ага, это интересно! Весьма интересно! Так, так… Но только вы напрасно стараетесь. Все это уже давно переписано и переснято. В горкоме вы найдете целый альбом. Идемте лучше, я провожу вас в подвал, где гестаповцы пытали свои жертвы.

Подвал был только что отремонтирован, и там ровно ничего интересного не было.

Мы еще немного поговорили. Он приехал, оказывается, на завод, чтобы присутствовать при торжестве пуска второй печи, но едва ли дождется этого. Он не может пробыть здесь более двух или трех дней, так как спешит в Чернигов на баскетбольное состязание.

Мы расстались. Я пошел представиться директору завода, а также своему будущему шефу – начальнику печного цеха Григорию Ивановичу Толкачову, под руководством которого мне предстояло работать.

Потом мы с ним осматривали производство. От старого, разрушенного фашистами завода, состоявшего только из одной печи, можно сказать, ничего не осталось. На его месте построили новое, мощное предприятие, состоящее из трех громадных вращающихся трубчатых печей. Одна печь уже работала, другая проходила испытание, а третья монтировалась.

– Вот какой вывели заводец! Красавец, гигант! – сказал Григорий Иванович, когда мы оканчивали осмотр.

– Место уж больно хорошее: мергеля – первый сорт, мало где такие еще найдутся, и запасы их громадные, и вода рядом.

Уже темнело, когда я покинул завод и направился в гостиницу.

Плотные облака заволокли небо. Сквозь них, как в дыму, плыла луна. Было тяжко и душно, как бывает перед грозой. Ни малейшего ветерка. А он мог бы принести хоть немного прохлады. В моей комнате, несмотря на открытое окно, просто нечем было дышать. Захватив матрац, простыню и подушку, я выбрался через окно на леса и расположился там.

«Если начнется гроза, успею убраться в комнату», – подумал я, завернулся в простыню и скоро заснул.

Глава II. Один на один с безумцем

Сквозь сон я почувствовал, что меня кто-то трясет за ногу. Еще и еще… Открыл глаза. У стены, заслоняя спиной окно и широко раздвинув руки, стоял высокий и худой старик. Нет, это не сон! При слабом свете луны я ясно видел его бледное, как стена, лицо, седые растрепанные волосы, всклокоченную бороду и грязную розовую рубашку. Вытянув шею, он разглядывал меня с любопытством и насмешливо улыбался. Я приподнялся.

– Ни, ни, ни… – прошептал старик, грозя мне пальцем. – Это не поможет… Слушай: «Я, могучий, беспощадный юноша-вождь, захватил Эфесское царство!» Запомни это, запомни: «Я, могучий, беспощадный юноша-вождь…»

Он снова и снова повторял эту бессмысленную фразу, все быстрее и быстрее. При этом он придвигался ко мне и наконец наклонился так близко, что борода его коснулась моей груди. Глаза его лихорадочно сверкали, а руки делали какие-то нелепые движения, точно царапали простыню. Сомнения не было – передо мной стоял безумец. Я оттолкнул его и вскочил на ноги.

– А… так, так, так! – проговорил он и засмеялся. – Так вот ты кто! Теперь-то я тебя узнаю… не скроешься… Ты Бедуин! Бедуин! Вернулся? Опять!

Внезапно выражение его лица изменилось.

– Где он? Куда вы его спрятали? Отдайте мне сына! – закричал он и, упав на колени, обнял мои голые ноги.

Я не знал, что делать: бежать некуда, к тому же он крепко меня держит… Кричать? Как-то неудобно. Очевидно, это несчастный отец, потерявший сына на фронте.

– Дедушка, не волнуйтесь, – сказал я насколько мог спокойно. – Вашего сына я не трогал и никогда не видел. Я только вчера сюда приехал… Если он погиб на войне, то как герой, защищая Родину…

Мне не следовало говорить этого. Он сразу поднялся во весь рост, затрясся, взглянул на меня с невыразимой злобой и закричал:

– Да, он герой, герой, а ты Бедуин, ты, предатель! Бедуин! Предатель, предатель!

Тут он бросился на меня и с несвойственной для старика силой вцепился мне в горло обеими руками.

Что было дальше, я точно не помню. Мы боролись у самого края лесов. Под нами дрожали и гнулись доски. Один момент я был на краю гибели. Навалившись всем телом, старик перегнул меня через перила, не переставая душить. Ноги мои болтались в воздухе. Я задыхался. В глазах поплыли красные круги. «Неужели это конец?» – пронеслось у меня в голове. Рванувшись, я успел зацепиться ногой за доску и освободился из объятий безумца, потом вскочил, схватил его за плечи и изо всех сил оттолкнул. Он ударился головой о столб, потерял равновесие и упал с лесов.

Можно было подумать, что он разобьется. Но нет: падая, он ухватился за какой-то предмет и легко соскочил на землю. В ярости, прыгая в каком-то диком танце и угрожая мне кулаками, он закричал голосом, полным злобы:

– Запомни ты! Запомни! «Я, могучий, беспощадный юноша-вождь, захватил Эфесское царство!» – потом с удивительной легкостью и быстротой бросился бежать через сад и исчез из виду.

В гостинице поднялась суматоха. Набежал народ с фонарями, пошли осматривать сад. Пришел и заведующий. Несколько успокоившись, я рассказал ему обо всем происшедшем.

– Да, да, – сказал он, качая головой, – я забыл вас предупредить: здесь не следует ночевать на открытом воздухе. Случается иногда, что старик бродит по ночам на площади и около дома… Это Иван Иванович Сердобин, бывший заводской бухгалтер. Несчастный человек! Видите ли, у него фашисты забрали в гестапо сына и повесили его потом здесь, на площади, да еще его самого заставили смотреть. Ну, он и того… сошел с ума. В сумасшедшем доме сидел несколько раз – не вылечили… Днем он ничего, молчит, как немой, и ни на один вопрос не отвечает, а по ночам иногда шалит. Только он раньше не дрался. Разбудит и заставит слушать какую-то чепуху. Вы ему, видно, чем-то не понравились.

«Так это Сердобин, отец того самого Толи Сердобина, который оставил на стене тюрьмы такую трогательную надпись!» Мне стало до боли жаль старика и досадно на себя, что я неосторожными словами довел несчастного до припадка.

Когда на другой день утром я выходил из столовой, меня окликнул корреспондент Коломийцев. Он сидел на лавочке с плащом в руке и чемоданом у ног.

– А я вас дожидаюсь. Хочу услышать из первых уст о необычайном ночном приключении. Забавно! Не правда ли? Говорят, на вас напал какой-то сумасшедший… Сделайте милость, поведайте мне. Корреспонденты всегда любопытны.

Я рассказал ему подробно обо всем, что произошло ночью. Он слушал меня внимательно и переспрашивал отдельные куски рассказа.

– Забавное приключение, не правда ли? – снова сказал он, когда я закончил рассказ. – Он вас принял, видимо, за какого-то араба. И чего только не сочинит больное воображение!.. Однако мне пора. До свидания! Спешу на самолет.

– Так ведь вы, кажется, собирались погостить здесь еще денька два-три? – не удержался я.

– Обстоятельства изменились. Не могу! – И он ушел.

«Обстоятельства тут ни при чем, – подумал я. – Просто тебя напугал сумасшедший. Ты хоть и пижон, а трус…»

Однако должен сказать, что мне тоже захотелось поскорее уйти из этих мест. Вторичная встреча со страшным стариком не предвещала ничего хорошего. Хотя он, по утверждению заведующего гостиницей, никогда не забирался в помещение, рассчитывать на такую скромность сумасшедшего не следовало. Я пошел искать себе комнату где-нибудь подальше от этого неприятного места.

Глава III. Находка в башне замка

Мне повезло. Совсем в другом конце поселка, недалеко от завода, мне указали на маленький домик с балкончиком и садиком перед ним, где сдавалась комната. Я постучал. Дверь отворила опрятная старушка и, видимо, обрадовалась, узнав о цели моего прихода.

Просторная, светлая комната была вполне достаточна для двоих и на первое время меня устраивала. Мы быстро договорились об условиях, и я решил здесь поселиться. Старушку звали Надежда Петровна Пасько. Она разговорилась и поведала мне о своем горе. Оно было таким же, как и у многих других матерей: сын ее еще в начале 1942 года был схвачен гестаповцами и с тех пор пропал без вести. Умер ли он здесь где-нибудь или же его отправили в Германию и он погиб там – никто ничего определенного сказать не мог. Он работал на заводе начальником химической лаборатории.

– Вот и живем мы здесь вдвоем с невесткой, Марией Сергеевной, горе мыкаем. Она на заводе служит, я – по хозяйству. А сейчас у нас внучка гостит, Танюша. На каникулы из Киева приехала.

Старушка улыбнулась, и лицо ее просветлело.

Вечером я уже окончательно перебрался на новую квартиру. Мария Сергеевна оказалась симпатичной женщиной лет сорока пяти, с приятным, хотя и утомленным лицом, серьезными серыми глазами и темными волосами, среди которых кое-где уже блестела седина. Ее дочь выглядела совсем еще девочкой. Ей было двадцать лет, а на вид можно было дать не более шестнадцати. Она только что перешла на второй курс медицинского института. Светло-карие глаза ее глядели весело и задорно. Чистый лоб, правильный нос, длинные светло-русые волосы, заплетенные в косы, – все было красиво и гармонично. Ее внешность несколько портили лишь губы, которые были слишком толсты и маловыразительны. В ее стройной, крепкой фигуре и угловатых движениях было что-то мальчишеское. Она была любительницей прогулок и постоянно подбивала меня на них, но я предпочитал гулять в одиночестве.

Я целыми часами бродил по тропинкам и дорогам, мимо полей, засеянных пшеницей и кукурузой. Заходил в хутора, чтобы полакомиться только что сорванным, еще теплым виноградом, завтракал дынями и помидорами, запивая их молодым кисловатым вином. А иногда забирался на вершины холмов и оттуда смотрел на беловатые утесы, выступающие среди темно-зеленых пятен леса, на серебристую реку, на отдаленные усадьбы и села. Потом по вечерам рассказывал о своих путешествиях в длинных письмах…

Побывал я также и в городе, на этот раз вместе с Татьяной.

Я только что, перед самым отъездом из Москвы, был принят в кандидаты в члены партии и спешил стать на учет в районном комитете и представиться первому секретарю. Таня в тот же день поехала в город за покупками. Мы условились встретиться на бульваре.

Первым секретарем был товарищ Еременко. Я застал его в кабинете оживленно беседующим с посетителем.

– Познакомьтесь: Краевский, председатель местного союза охотников, – сказал Еременко.

Еременко расспросил меня обо всем, обещал привлечь к партийной работе и поинтересовался, хорошо ли я устроился и не нуждаюсь ли в чем-нибудь. Я поблагодарил его и рассказал, между прочим, о ночном приключении в гостинице.

– Да, знаю, знаю, – сказал он, – слыхал про этого несчастного. Не выдержал рассудок. И то сказать, легко ли отцу видеть пытку и казнь собственного сына! Во время оккупации, – продолжал он, – у нас действовало несколько подпольных организаций. Среди них была группа ЮРП – Юные разведчики-патриоты. Вот Артемий Иванович, – он указал на Краевского, – имел близкое к этому делу отношение.

Краевский молча кивнул головой. Это был совсем еще не старый, полный сил человек, но с седыми волосами. Серые глаза его смотрели спокойно и проницательно. Только заметная нервозность, с которой он курил трубку, свидетельствовала о том, что он прожил далеко не спокойную жизнь.

– Да, – сказал он, оставляя трубку, – юные разведчики не раз оказывали нам большую помощь. Их группа была прекрасно законспирирована. Они сносились друг с другом с помощью особой азбуки. Мы имели дело только с одним их связным, Васей Гавриловым, по прозвищу Дядька. Крепкий был юноша. Когда весной девятьсот сорок четвертого года организация провалилась, он убил при аресте трех гестаповцев и застрелился сам. Тогда всех похватали: Аносова, Толю Сердобина, сестер Паниных – всего человек двенадцать. Из них восьмерых повесили на площади. Остальные, наверное, были замучены при допросе. Печальное воспоминание! Но до нашей подпольной организации фашисты так и не добрались.

– Так вы говорите, что старик бунтует? – спросил Еременко. – Напал на вас? Придется отправить его в психиатрическую больницу. Ничего не поделаешь. На воле оставлять нельзя.

Он приподнялся со стула, давая этим понять, что наша беседа окончилась. Встал и Краевский, и тут я заметил, что он хромает на левую ногу и ходит, опираясь на палку. Впоследствии я узнал, что он потерял ногу в партизанской войне и носит протез.

Отряд, которым он командовал, отходил врассыпную после удачного диверсионного акта. Краевский отступал последним и нарвался на мину – ему оторвало ногу. Помощи было ждать неоткуда, положение было отчаянное. Перетянув ногу ремешком, он три километра полз через кустарники по болоту, пока его не заметили товарищи, отправившиеся на поиски своего командира. Тут он потерял сознание…

Теперь он жил на положении инвалида Отечественной войны, получал пенсию и занимал пост председателя охотничьего союза.

Закончив дела в райкоме, я отправился на бульвар, где меня ждала Татьяна. Мы пошли бродить по городу. Потолкались по базару, накупили винограду и груш. Потом обедали в столовой. Потом пошли в краеведческий музей, где познакомились с его директором, почтенной старушкой Маевой. Она посоветовала нам осмотреть старинный замок – одну из достопримечательностей города.

– Я сама люблю туда ходить, – сказала она тихим голосом. – Много грустных воспоминаний связано с этим замком. Там было место свидания наших юных героев. Сходите, посмотрите, замок интересный. Построен еще при короле Сигизмунде, более трехсот лет назад.

До отхода моторного катера, который ежедневно прибывал с завода и отправлялся обратно, оставалось три часа, и мы решили воспользоваться советом старушки.

Замок стоял в старом городе, по ту сторону реки, на обрыве холма, господствующего над городом и рекой. Чтобы попасть туда, нам пришлось переехать реку на пароме. Большой мост был разрушен, и над его восстановлением работали сейчас подводники.

Мы поднялись кривыми улицами на холм, пересекли парк и подошли к замку. Некогда это была грозная крепость, теперь же остались только черные руины, заросшие кустарником и травой, обиталище бесчисленного множества ящериц. Сохранилась часть стены с воротами, над которыми был высечен из камня щит с гербом: протянутая рука держит меч. От громадного зала, где в былые времена пировала шляхта, сохранился один угол с торчащими во все стороны железными прутьями. Своды обвалились и превратились в груду камней, покрытых мхом и лишайником. Полностью уцелела только одна большая башня, стоящая возле самого обрыва. Некогда из ее черных амбразур во все стороны грозно торчали жерла пушек. Теперь у нее был самый мирный вид: снизу сплошь увивал плющ, в амбразурах поселились голуби, а верхушка была облеплена гнездами ласточек. Когда мы вечером сидели у подножия башни, они носились над нашими головами, наполняя воздух своим щебетанием.

Мне было грустно. Живо представлялось, как здесь, быть может, на этой самой скамейке, сидели юные разведчики, обсуждая важные и рискованные операции. Над ними так же носились ласточки, внизу так же блестела река… А потом их казнили…

– Что вы, Сережа, все молчите? – спросила Татьяна. – Вам скучно?

– Мне не скучно, а грустно.

– Что так?

– Я думаю о юных героях, которые сидели здесь, как мы сейчас сидим, а потом были схвачены и замучены в тюрьме.

– Ну, если вам здесь скучно, идемте в парк.

– Не стоит – далеко. Лучше посидим здесь.

– Да что с вами сегодня? Развалины, что ли, на вас так действуют?

– Что ж, возможно… Руины всегда наводят уныние.

– Интересно было бы залезть в эту башню, – сказала вдруг Татьяна. – Может быть, там старинные вещи спрятаны. Представляете – оружие, рыцарские доспехи, манускрипты с печатями… А вдруг там скелеты на цепях сидят!

– Едва ли! – засмеялся я. – Ну, давайте посмотрим.

Мы обошли башню кругом. Я надеялся отыскать какой-нибудь вход, окно или спуск в подвал, но ничего не нашел. Дверь была уже давно заложена кирпичом, до бойниц нельзя было добраться, каменный цоколь башни был везде целехонек. Но вот с одной стороны, как раз против ворот, мы обнаружили невысоко над землей амбразуру. Она предназначалась, очевидно, для низового боя в случае штурма ворот. Плющ в этом месте так разросся, что амбразуру почти невозможно было разглядеть даже вблизи. Я попробовал взобраться и сорвался. Татьяна хохотала до упаду, глядя на мою неловкость.

– Где уж вам! – заявила она. – Придется, видно, мне самой попробовать… Подсадите меня.

Я ее подсадил. Она ухватилась за стебли плюща и, опираясь на небольшие выступы камней, с удивительной ловкостью стала карабкаться наверх. Через минуту она была уже в амбразуре.

– Здесь темно, ничего не видно, – услышал я ее голос. – Щель совсем узкая, голова не проходит, и воздух тяжелый… А! Нашла расческу… Какая забавная!

– Ну, так ищите дальше. Может быть, найдете зеркальце и пудреницу, – сострил я.

– Нет. Ничего больше нет… Ловите!

В воздухе мелькнуло что-то желтое, и в моих руках очутилась расческа. Какое удивительное совпадение! Она чрезвычайно напоминала мне ту, которую я увидел в бумажнике корреспондента Коломийцева. Такой же формы, как изогнутая рыбка, такого же цвета – золотистого, переходящего в матово-белый.

– Что вас поражает? – спросила Татьяна, заметив мое недоумение.

– Скажите, Таня, видели ли вы где-нибудь такую расческу?

– Нет, никогда не видела, нигде. А что?

– Так, совпадение… Я недавно видел такую же у одного корреспондента.

– Может быть, он ее здесь потерял?.. Впрочем, нет, не может быть: она была завернута в бумажку и лежала под камнем.

– Интересно, давно ли она здесь находится? На вид – как новенькая. А где же бумажка? Это не газета? По газете мы бы сразу догадались.

– Я ее бросила. Нет, не газета, просто страничка из тетради… Я вижу, вам нравится эта расческа, Сережа, – продолжала Татьяна, видя, с каким вниманием я рассматриваю находку. – Хорошо, я дарю ее вам! Довольны?

Я и в самом деле был доволен подарком и спрятал его в карман.

Скоро завывание сирены известило, что подошел катер. Мы сошли вниз, купили билеты и сели на корме судна.

Уже спустились сумерки, когда катер отчалил. Пристань с развевающимся флагом, ряды белых домиков под черепичными крышами, длинные каменные заборы, ограждающие сады, – все постепенно стало уменьшаться и скоро утонуло в вечерней мгле. Только черная башня долго еще маячила на светлом фоне вечернего неба. Двигатель монотонно стучал. Расходящиеся из-под кормы веером волны казались неподвижными складками на поверхности воды. В них красными бликами отражалось заходящее солнце. Мало-помалу сумерки уступили место темноте, и, когда мы подходили к заводской пристани, у берегов реки уже горели красные и зеленые огни бакенов.