000
ОтложитьЧитал
XIV. Мегалополис
Архиепископ Пимен обладал в Китеж-граде большим влиянием, и с ним волей-неволей приходилось считаться. Особенно большое влияние имел он на обычных горожан, которые внимали каждому его слову, и готовы были в любую секунду сделать всё, что бы он ни сказал. Надо отдать архиепископу должное – своё влияние он почти никогда не использовал для собственной выгоды, зато часто использовал для выгоды всего Китеж-града.
В настоящий момент, здраво оценив сложившуюся ситуацию, и решив, что город находится на пороге междоусобной войны – Пимен решил действовать. А действовал он всегда через «низы» – всё через тех же простых горожан.
И горожане ещё долго вспоминали ту проповедь архиепископа, которая больше была похожа на пламенную речь, а сама служба – на городское вече. В проповеди Пимен говорил, что единственный хозяин Китеж-града в отсутствии Юрия Всеволодовича – это сам народ. Он призывал людей не допускать, чтобы городом правил кто-либо, кроме их самих, а все вопросы решать сообща. Народ принял проповедь с большим воодушевлением, и сразу же по окончании её двинулся в направлении теремов, где жили те, кто претендовал на власть в городе.
Народ объявил, что никакого князя кроме Юрия Всеволодовича он над собой не потерпит, и не позволит никому силой захватить власть в городе. И Ростислав Брячеславич, и Савва Буслаев и Константин были просто в ярости. Однако, теперь и думать было нечего о захвате власти – для этого пришлось бы утопить город в крови, вырезав не только своих конкурентов, но и большинство городского населения.
Тогда все трое решили, что самый лучший выход – уехать из Китеж-града, и основать новые города на этой благодатной и нетронутой земле. В течение трёх дней они вместе со своими дружинами переправились в лодках на берег, и разъехались в разные стороны. Ростислав Брячеславич вместе со своей дружиной поехал на восток, Савва Буслаев – на запад, а Константин – на юг. Так как кое-какие карты местности были уже составлены, все трое знали, что Великий край со всех сторон окружён горами. Именно к горам-то и держали путь все трое, каждый в свою сторону. Причина тому проста – в горах было удобно добывать камень, для постройки крепостных стен и жилищ. Поэтому именно возле гор и были основаны три главных города Великого края.
XV. Ершовка
Алексашка постучался в ворота. Никто не ответил.
–Не слышат видать, стучи сильнее. – сказал Гордей.
Сашка затарабанил со всей силы. Наконец за воротами что-то зашевелилось, и грубый голос, явно спросонья сказал:
–Кого там черти носят?
–Отворяй! – не желая вступать в разговоры, заорал Прохор.
–Ага, щас, как же – отворю. Все кому надо уже в городе – ворота закрыты. Ступай отсюда подобру-поздорову.
Тут дипломатичный Гордей сделал знак Прохору молчать, и повёл разговор сам:
–Впусти ты нас, мил человек. Впусти Христа ради.
Но стражник был всё ещё рассержен грубостью Прохора, а просительный тон Гордея, казалось, ещё больше раздражил его:
–Поди отсюда, кому говорят!
–Дык а где же нам ночевать? В поле что ли?
–А мне что за дело? Пошли вон!
Тут Алексашка решился, наконец, заговорить:
–Отворяй! Я из Бенгаловки еду. У меня к воеводе письмо от брата.
Стражник замолк. Алексашке казалось, что он слышит, как за воротами в голове у стражника шевелятся извилины. Стражник думал довольно долго, и наконец не нашёл ничего лучше, чем переспросить:
–Письмо?
–Да, письмо, отворяй! – снова заорал Прохор
Услышав голос Прохора, стражник снова взбеленился:
–Не отворю. Вон!
Но тут снова в разговор вступил Гордей:
–А как тебя зовут, мил человек?
–Ефимом кличут, а тебе зачем? – стражник видимо сразу же пожалел о том, что назвал своё имя.
Гордей собирался снова что-то сказать, но тут Алексашка перебил его и сказал:
–А затем, что ночь-то мы в посаде переночуем, не велика беда. Но завтра поутру ты ворота откроешь всё равно, а я сразу пойду к воеводе письмо передавать, да заодно ещё скажу ему, мол, ночью передать письмо не смог, потому что стражник Ефим нас в город не пустил.
Стражник снова замолчал. Путники стояли и ждали. Через минуту послышался скрип отворяемых ворот. Алексашка, Гордей и Прохор вошли в город.
***
Стражник отворил ворота и светя фонарём, неодобрительно оглядел всех троих.
–Ну, у которого из вас к воеводе письмо?
–У меня письмо. – сказал Алексашка
–Показывай.
Алексашка достал письмо и подал стражнику. Стражник осмотрел его и махнул рукой:
–Заходи.
Путники вошли в ворота, стражник закрыл их на засов и сказал Алексашке:
–За мной иди. Развернулся и пошёл по улице, освещая фонарём путь. Алексашка взял лошадь под уздцы и пошёл следом.
–Э, стой, а нам-то куда? – Крикнул им вслед Прохор.
–На постоялый двор ступайте, туда. – стражник махнул рукой указывая направление, при этом не остановившись, и не даже не обернувшись к ним.
Прохор с Гордеем сели в телегу и поехали, куда указал стражник. А Алексашка двинулся к терему воеводы.
Егор Буслаев уже крепко спал, когда в дверь его терема застучал стражник. Слуг воевода не держал, как и никто другой в Ершовке. Если же кто пытался завести их – строго воспрещал, считая делом недостойным, когда один человек прислуживает другому. «Всё нужно делать самому» – не раз увещевал воевода богатых граждан Ершовки. Однако делать совсем уж всё самому не получалось. Поэтому в тереме, кроме воеводы и его жены, жила толстая баба Анфиса, которая готовила и убирала в доме, а так же старый конюх Фёдор. Именно Фёдор-то первый и услышал, ночью, как кто-то стучит в дверь. Спал Фёдор всегда в сенях, и сам себя считал не только конюхом, но и сторожем, свято веруя, что по ночам он охраняет покой воеводы, чем очень гордился.
Фёдор нехотя поднялся с сундука, на котором спал, и побрёл к двери, видимо решив, что просто так по ночам воеводу будить не станут. Подойдя к дверям, он спросил:
–Кто стучит?
–Я это, Ефим. Отворяй, Фёдор. – сказал стражник.
Фёдор знал Ефима, а потому тотчас отворил. И сразу же зажмурился, потому что Ефим светил ему прямо в лицо фонарём.
–Убери фонарь, Ефим. Чего тебе? Чего шастаешь посреди ночи? – недовольно проворчал Фёдор.
–Буди воеводу, Фёдор. – ничего не объясняя, сказал стражник.
–Да как же будить его, коли он спит? – простодушно удивился старый конюх.
–Буди Фёдор, буди. Гонец к нему от брата прибыл с письмом.
Фёдор подумал, и рассудил, что дело, видимо, срочно. Развернулся и пошёл в покои воеводы. «Как бы он мне только спросонья по шее не надавал» – подумалось ему.
Фёдор подошёл к покоям и стал стучать в дубовую дверь. Первой проснулась Василиса, жена Егора, и спросила, кто и зачем стучит. Фёдор сказал, что прибыл гонец, и решил поскорее уйти, а то мало ли что. Василиса же кое-как растолкала Буслаева, и через 10 минут, он недовольный вышел в сени.
Стражник, видя недовольный вид воеводы, поспешил сам начать разговор:
–Вот, Егор Никитич, гонец от твоего брата прибыл.
Буслаев хмуро поглядел на Алексашку и спросил:
–Что у тебя?
Алексашка достал письмо, и подал его воеводе.
–Посвети, Ефим. – сказал воевода, взял письмо и принялся его читать. Прочитав, он снова посмотрел на Алексашку, и задумался. Затем сказал:
–Ну ладно, заходи. – развернулся и пошёл в избу. Алексашка привязал лошадь, и пошёл вслед за ним. Ефим остался на улице и не знал, что ему делать. Воевода на этот счёт никаких указаний не дал.
XVI. Мегалополис
Китеж-град простоял посреди Великого Озера три года. Все эти три года люди, жившие на берегу и на воде – так и не смогли прийти к общему мнению по поводу того, где надо жить. Они всё так же и жили – одни на земле, а другие на воде, а лодки всё так же с утра до ночи возили людей на берег и с берега.
Но однажды, три года спустя, один местный житель по имени Тришка – горький пьяница и голь перекатная – обратил внимание, что город, как будто, понемногу стал погружаться в воду. Тришка стал ходить по улицам Китеж-града и рассказывать всем, что город снова уходит под воду. Над ним посмеялись, назвали бражником, и велели проспаться. Однако Тришка не унимался, и каждый день ходил по улицам и говорил одно и то же – Китеж-град уходит под воду.
В конце концов, людям Тришка надоел – на него кричали, его ругали, гнали взашей, а некоторые даже нещадно били. Однако нашлись и те, кто действительно ему поверил. И вот уже некоторые люди начали ежедневно уходить за городские ворота – туда, где начиналось озеро, и смотреть – прибывает вода или нет. И наконец, люди стали замечать – что вода, пусть и очень медленно – но прибывает.
Тут уже очень многие люди начали говорить об этом, и среди них были и довольно уважаемые горожане. Вот тогда-то впервые о погружении города в воду и заговорили всерьёз. И опять же – нашлись те, кто поверил, но были и те – кто наотрез отказывался в это верить.
Тем не менее, те, кто поверил – стали быстро разбирать дома, и по примеру переправившихся на берег – стали делать плоты, и перевозить на них своё имущество. А те, кто не верил – ничего не делали, но хотя и пытались показать своё равнодушие к происходящему – выглядели, как правило, довольно обеспокоенными.
А вода всё прибывала и прибывала, и наконец, тот факт, что Китеж-град уходит под воду – стал очевиден абсолютно для всех. Тут уж стало не до смеха. Кто отказывался верить – тому волей-неволей поверить пришлось. В городе началась полная неразбериха – люди куда-то бежали, что-то тащили, куда-то что-то везли. В эти дни город был похож на взбесившийся муравейник.
Те, кто уже успел переправить своё имущество на берег – стали быстро разбирать городские здания – и деревянные, и каменные. Первой была разобрана церковь, и на берег были перевезены все иконы, потом разобрали княжеский терем Юрия Всеволодовича, и вслед за ними было ещё разобрано несколько зданий – а больше разобрать не успели. Вода была уже в буквальном смысле на пороге.
XVII. Ершовка
–Садись. – сказал воевода, когда Алексашка вошёл в просторную горницу. Воевода зажёг свечу. На столе стоял кувшин яблочного сидра.
–Выпьешь?
Алексашка подумал и сказал:
–Нальёте – выпью.
Воевода взял большую деревянную кружку, налил в неё из кувшина сидр, и дал Алексашке. Сидр был холодный, сладкий, и очень освежающий на вкус. Алексашка выпил с удовольствием.
–Ну, теперь рассказывай. – Буслаев пристально смотрел на него
Алексашка до смерти хотел спать, но выпитый сидр, казалось, придал ему сил, и он стал рассказывать воеводе, что приключилось с ним с тех пор, как Митька прискакал в Бенгаловку с Западного Форпоста.
Воевода выслушал его с большим вниманием, и видимо решив, что утро вечера мудренее, сказал Алексашке:
–Иди на постоялый двор, Ефим тебя проводит. А завтра вызову тебя на военный совет. Там расскажешь всё дружине. Тогда и решим что делать. Ступай.
Ефим по-прежнему стоял на крыльце с фонарём. Алексашка вышел из избы и передал ему приказ воеводы. Ефиму, казалось, уже порядком надоело шляться в ночи, но так как постоялый двор был недалеко от западных ворот, развернулся, и повёл Алексашку в обратном направлении.
Ночью в городе было темно, хоть глаз выколи. Одно время в Ершовке хотели повесить на улицах фонари – но потом отказались от этой идеи – дескать, нечего ночью по улицам шастать, все честные люди ночью спят.
И действительно – несмотря на непроглядную темноту, нигде в Великом Крае человек ночью не мог чувствовать себя таким защищённым – как на улицах Ершовки. Вероятность наткнуться на лиходея, который захочет тебя ограбить, или тем более убить – здесь была ничтожно малой.
Постепенно Алексашка вместе со стражником приближались к тому месту, откуда ушли, и стражник уже было хотел идти к своим воротам, но Алексашка, боясь заблудиться, снова напомнил Ефиму наказ воеводы. Ефим что-то проворчал, но всё же, повёл Алексашку дальше.
Постоялый двор представлял собой длинный двухэтажный дом, и резко отличался от других окружающих его домов хотя бы тем, что сейчас в нём горел свет и слышались голоса людей. В соседних же домах стояла гробовая тишина.
–Ну вот он, постоялый двор. Дверь-то сам найдёшь, аль подсобить? – съехидничал Ефим.
Но Алексашка, решив видимо, что стражник и так уже достаточно ему помог, решил не отвечать на колкость, а простосердечно сказал:
–Спасибо тебе Ефим. Дай Бог тебе здоровья. – и пошёл на постоялый двор.
XVIII. Мегалополис
Несколько дней работа шла полным ходом – на берег пытались перевезти всё, что ещё можно было перевезти. Плоты и лодки ездили по озеру и днём и ночью. Между тем Китеж-град, который поначалу погружался на дно довольно медленно – уходил под воду всё быстрее и быстрее. Сначала вода разлилась по всем улицам, потом пришла и в дома. Во всех домах в эти дни люди шлёпали по полу по щиколотку в воде. Всё добро, ещё не вывезенное – складывали на чердаки. А по улицам Китеж-града и вовсе никто уже не ходил – плоты и лодки не останавливались возле крепостных стен, а заплывали прямо в ворота. Шутники говорили, что стало гораздо удобнее перевозить добро – теперь можно было не таскать скарб к лодкам, а подгонять лодки прямо к дому.
Помогали людям, оставшимся на озере и те, кто заблаговременно перебрался на берег, и даже те, кто на берегу уже жил и основал там Китеж. Тут уж было не до разговоров и пререканий – все понимали, что скоро город, спасший всех от смерти – снова погрузится в пучину вод. С города всё что-то везли и везли, день и ночь везли.
Наконец вода добралась до крыш домов. Оставшееся добро решили было пока перевезти и сгрузить временно в высокие терема, но возникла новая проблема – вода уже была так высоко, что плоты с большим трудом вплывали в крепостные ворота. Тогда все поняли, что ещё немного – и больше ничего из города вывести будет нельзя. Люди хотели было изыскать новые способы переправки вещей из города, но тут снова вмешался архиепископ Пимен. Он сказал людям, чтобы те умерили свою алчность, ибо их спаситель – Китеж-град, отдал им уже всё, что хотел отдать. Люди устыдились, и признали, что Пимен был прав.
Некоторые, правда, всё ещё продолжали что-то тащить из города, редкие плоты всё ещё плавали туда-сюда, но все остальные люди находились уже на берегу, и с грустью смотрели, как Китеж-град уходит под воду.
XIX. Ершовка
Но поспать Алексашке не удалось – войдя на постоялый двор, Алексашка увидел – что Прохор и Гордей отнюдь не легли спать, а напротив – разгулялись. На столе стояла бадья с мочёными яблоками, такая же бадья с квашеной капустой, свиной окорок и маисовые лепёшки. На огне жарились две куропатки. Особое же место за столом занимала целая четверть водки, в которой, впрочем, жидкости уже изрядно поубавилось.
«Чего это они? – подумал Алексашка – Праздник, что ли какой?».
Но всё оказалось ровно наоборот. Как и большинство русских людей, Прохор с Гордеем пили не только на радостях, но и с горя, и с устатку, и на сон грядущий, а в данном случае, как выяснилось – и вовсе от страха.
Как позже выяснил Алексашка, рассказ о надвигающемся незримом враге, настолько напугал мужиков, что сегодня они решили пропить всё, что у них было, ибо, как позже сказал Гордей – «На тот свет деньги с собой не заберёшь».
Вокруг двух мужиков собралось уже человек пять гуляк, с явной целью хлебнуть хмельного, да закусить.
–А вот и он, – сказал Гордей, увидав вошедшего Алексашку. – Садись.
«Эх, пить будем, да гулять будем, а смерть придёт – помирать будем» -горланил в это время пьяный Прохор.
Алексашка сел. Гордей налил водку в ковш – и подал ему. Алексашка выпил и закусил мочёным яблоком. И тут вдруг он заметил, что наступила гробовая тишина. Когда он огляделся, то понял, что все, находящиеся в комнате – и Гордей с Прохором, и гуляки, и хозяин постоялого двора, и даже толстый купец, ужинавший в гордом одиночестве за столом в углу – все смотрели на него.
–Что? – решился наконец спросить Алексашка
–Что-что? Рассказывай уже, наконец! – нетерпеливо крикнул Прохор
–Что рассказывать-то?
–Всё рассказывай, что нам с Гордеем рассказывал! Про врагов рассказывай!
И Алексашка, в который уже раз за сегодняшний день, принялся рассказывать то, что знал. Пока он рассказывал – все сидели молча, но когда Алексашка замолк, то как он и ожидал, все разом заговорили:
–Сейчас, поди, они у Бенгаловки уже. Ежели возьмут её – оттуда дорога одна – сюда, на Ершовку. – важно стал рассуждать хозяин.
–Тьфу ты, пропасть, не было печали! То чёрные кочевники – нехристи окаянные, теперь ещё и эти! И откуда только, их чёрт принёс?! – горячился один из гуляк.
Но другой гуляка, молодой парень, чуть постарше Алексашки, начал увещевать мужика:
–Да ничего они нам не сделают! Наши стены от какого угодно врага защитят! Никогда никто Ершовку не брал – и никогда не возьмёт!
–Цыц ты, сын собачий! – разозлился на парня гуляка, – Ещё молоко на губах не обсохло, а уже старых людей учишь! Да ещё и хмельное пьёшь!
–Ты что ли, мне это хмельное наливал? – смело парировал парень.
Но больше всего, история Алексашки, казалось, произвела впечатление на рыжего мужика, который как слушал с открытым ртом, так всё с открытым ртом и сидел, повторяя время от времени одну и ту же фразу:
–Это как же это? Это как же это? Это как же это?
Словом все кричали, галдели, спорили, чуть было до драки дело не дошло. Неизвестно чем бы кончилось дело, если бы вдруг не заговорил, доселе молчавший купец:
–Слышь, парень. – сказал он, обращаясь к Алексашке, – А ты сам-то этих самых, как их там, ну которые на Западный Форпост напали, – ты их видал, аль нет?
–Я же сказал, что не видал. – ответил Алексашка.
–А вообще кто-нибудь их видал хоть?
–Митька и видал.
–То есть всё, что ты знаешь об этих «врагах» – ты знаешь только со слов этого Митьки?
–Ну да. – Алексашка не мог понять, к чему купец клонит.
–Аааааааааааа….понятно. – многозначительно протянул купец.
–Что понятно-то? Что понятно?
–А то понятно, что прохвост твой этот Митька, вот что! Подшутить он над вами решил, ты ещё не понял что ли? – И купец захохотал.
И вдруг все люди, до этого мрачные и подавленные этим неожиданным известием – тоже вдруг все разом захохотали. Что было самым странным, хохотали почему-то над Алексашкой, а не над кем-то другим.
–Поверил! Он тебя надул – а ты и поверил!
–Ещё и за 50 вёрст помчался сюда!
–Простофиля!
Алексашка пытался всех разом переспорить – доказывал, что всё правда, что завтра он идёт на воинский совет к воеводе – но этим только ещё больше раззадоривал хохотавших. От дружного гогота трясся стол, кое-кто от смеха попадал с лавок.
Наконец Алексашка понял, что вразумить пьяную хохотавшую толпу ему не удастся, плюнул на всё – и пошёл спать.
XX. Мегалополис
Китеж-град уходил под воду, а на берегу стояли люди и с грустью смотрели на него. Стояли тут все – и жители Китежа, давно перебравшиеся на берег, и те, кто перебрался только пару дней как. Бабы голосили, мужики – молча крестились.
Город как будто почувствовал, что все люди уже на берегу и всё что нужно было перевезено – а потому стал уходить под воду всё быстрее и быстрее. Крепостные стены всё ниже и ниже поднимались над озёрной гладью, и наконец, полностью скрылись под водой. На берегу поднялся крик, стон, плач. Люди смотрели на озеро и кричали «На кого ж ты нас покинул! Несчастные мы сироты-сиротинушки!».
Люди жившие в Китеже выглядели спокойней, ведь у них уже был свой кров, они не чувствовали себя столь несчастными. Но всё же, чувство какой-то невосполнимой утраты наполнило сердца всех людей.
И вдруг, когда все люди скорбели об утрате спасшего их города – были сказаны слова, надолго вселившие надежду в сердца людей.
На берегу стояли старый дед с внуком лет пяти. Дед перекрестился и грустно сказал:
–Горе нам, горемычным! Ушёл под воду, утонул наш Китеж-град!
На что пятилетний внук, глядя на него снизу вверх, сказал:
–Ну и что же, что ушёл под воду, деда! Не навсегда же он ушёл, он ведь снова на озере выплывет, да?
Кругом стоял такой шум, что слова эти услышать никто не мог, однако они были услышаны. Стоявший рядом молодой мужик посмотрел на мальчика и гаркнул по-молодецки:
–А ведь верно! Верно, говоришь, малец! Не навсегда наш Китеж-град под воду ушёл! Ещё появится он на Великом Озере, выплывет из пучины вод!
Громкий голос мужика услышало уже гораздо больше людей. И тут же, прямо на берегу, вместо слёз и причитаний начались пересуды:
–И впрямь! – говорили люди – С чего мы вдруг решили, что никогда его больше не увидим?
–И то! Он ведь уже раз ушёл под воду – да поднялся снова на свет Божий, почему бы и второй раз ему не подняться?
–Поднимется! Увидим мы ещё наш Китеж-град!
–Увидим!
–Обязательно увидим!
Однако надо было продолжать жить, и устраиваться на новом месте. Люди из Китежа, полные тоски и жалости – звали всех к себе в дома – чтобы приютить несчастных. Люди нагрузили на лошадей всё, что ещё оставалось на берегу, и пошли по дороге от Великого Озера к Китежу.
К вечеру в Китеже почти все перепились. Пили много, и сами не знали от чего. Кто говорил, что это были поминки – поминали ушедший от них Китеж-град, другие, кому слова о возвращении его запали в душу – наоборот кричали, что уже совсем скоро, они увидят свой город снова.
В Китеже творилось нечто неясное – то ли горе, то ли веселье. Кто плакал, кто плясал, кто песни горланил. Поздно ночью, наконец, стало тихо – люди уснули.
А Китеж-града больше в Великом Крае никогда не видели.