Пионерам и комсомольцам Великой Отечественной войны посвящается
Темно в городе. Темно и тихо. Только изредка мигают фонарики патрульных, да их тяжелые сапоги грохочут по мостовой, да слышны голоса:
– Halt! Wer ist da? Hände hoch![1]
Патрульным иногда вторят полицаи:
– Стоять! Кто идет? Руки вверх!
Война… Чужие пришли в этот маленький уютный городок! Теперь здесь хозяева враги и те, кто прислуживает им. Они установили комендантский час. Они готовы застрелить каждого, кого заметят на городских улицах в ночную пору. Полицаи, на рукавах которых белые повязки с надписью «Schutzpolizei»[2] усердствуют наравне с оккупантами.
И те, и другие боятся. Боятся партизан и подпольщиков! И захватчики-фашисты боятся, и их прислужники-предатели.
Боятся таких, как эти двое ребят, которые вслушиваются сейчас в шаги патруля и окрики полицейских.
– Это Бубело горланит! – бормочет Нинка, прижимаясь к стене. – Я его по голосу знаю, хрипуна паршивого. Он да Стецьков – самые из всех полицаев поганые. Был еще Лысаков, да весь вышел.
Коля молчит. Он знает, что случилось с полицаем Лысаковым. Но говорить об этом не хочется.
– Коля, ты чего, уснул, что ли? – толкает его в бок Нинка. – Мажь скорей стенку! А то еще сунется сюда кто-нибудь из этих гадов, уходить надо.
Коля вытаскивает квач из ведерка, которое висит на руке, и размазывает клей по стене. Нинка проворно прикладывает к этому месту листовку, а потом разглаживает ее, чтобы лучше держалась.
– Пошли на улицу 7 ноября, – командует она. – «Пятиэтажку» разбомбили, но стены у нее целые. И народ там часто ходит. Кто-нибудь да успеет прочитать, пока полицаи не очухаются и не сорвут!
Улица 7 ноября теперь называется улицей Великой Германии. Чуть ли не каждый переулок в городке Краеве фашисты по-своему переименовали! Но все равно – в городе по-прежнему живут советские люди, а значит, они должны знать правду, они должны знать, что фашисты зря чувствуют себя здесь хозяевами!
Вдруг Нинка толкает Колю за дерево, а сама затаивается рядом:
– Тише! Идут сюда!
Коля прислушивается. Да нет, тишина.
– Тебе померещилось, – шепчет он.
– Ничего, давай еще постоим тут на всякий случай, – говорит Нинка. – Прижмись к дереву.
Она сильно дергает Колю за рукав вельветовой курточки, и вместо дерева он нечаянно прижимается к Нинке.
– Извини, – бормочет, чуть отстраняясь.
– Извини! – передразнивает Нинка. – Откуда ты такой вежливый свалился на мою голову? Вежливый да непонятливый! Ну откуда, скажи?!
– От верблюда, – огрызается Коля, еще больше отстраняясь. – Пошли, чего тут стоять?
Нинка молчит, только вздыхает.
Коля хмурится. Он терпеть не может этих вопросов: «Откуда ты взялся?» Он боится вопросов о своем прошлом! А еще он боится Нинкиных многозначительных вздохов. Неужели она сейчас снова заведет эту свою шарманку: «Я что, совсем некрасивая? Почему ты от меня шарахаешься? Ты мне нравишься, сам знаешь! А я тебе?»
Ну вот что ответить девчонке, которая говорит такие вещи?! Правду ляпнуть: «А ты мне – нет!» – невозможно. Потому что это не совсем правда. Нинка Коле нравится, но… не так. Не так, чтобы прижиматься к ней, даже если они прячутся за деревом! Просто она хороший друг, она умная, храбрая, как Анка-пулеметчица из кино «Чапаев», как Дженни из «Острова сокровищ», которая поет: «Если ранили друга, сумеет подруга врагам отомстить за него!»
Нинка любит эту песню. Ей фильм очень понравился, а Коле – нет. От того «Острова сокровищ», который написал Роберт Льюис Стивенсон (кто не зачитывался этим романом?!), в фильме остались рожки да ножки с кружевными оборочками. Вместо Джина Хокинса там девчонка Дженни, которая влюблена в доктора Лайвеси (а не Ливси, как в книжке!) и переодевается юнгой, чтобы ехать вместе с ним за сокровищами.
Коля не сомневается: если бы он вздумал куда-то ехать, в какое-то опасное путешествие собрался, Нинка тоже переоделась бы парнем, чтобы отправиться с ним. Беда только в том, что ему не по душе такие девчонки, которые вечно всеми командуют (Нинку даже прозвали атаманшей!), бегают за парнями и прижимаются к ним… Парни сами должны за девчонками бегать и все такое! Конечно, в нашей Советской стране мужчины и женщины равноправны, однако не зря Карл Маркс написал, что самая лучшая черта в женщине – слабость!
Коля бы добавил – и тайна…
И еще что-то должно быть в девушке, которая ему может понравиться, но он сам не знает, что именно, – знает только, что в Нинке этого нет.
В прошлый раз, когда Нинка спросила, нравится ли она Коле, он ответил: «Но ведь ты Мареку нравишься! Я так не могу, он ведь мой товарищ!»
Нинка глаза вытаращила: «Но мне Марек не нравится!» – «Все равно не могу!» – буркнул Коля, и Нинка от него на некоторое время отстала, а сейчас снова начала.
Дело было совсем не в Мареке. Коля тогда просто отоврался. А сейчас как быть?
Ага! Придумал! Есть предлог прекратить такие разговоры – и очень правильный, очень толковый предлог!
– Ты глупости несешь, Нинка, – сердито говорит Коля. – Кругом война идет. Какие нравишься – не нравишься могут быть во время войны? Ты бы лучше подумала, что мы будем делать, когда у нас эти листовки кончатся.
– Новые писать, что же еще? – угрюмо отвечает Нинка, запахивая свой ватник: октябрьские дни еще теплые, а ночи прохладные.
Обиделась она, конечно. Но что делать! В таких делах врать нельзя.
– А где сводки Совинформбюро возьмем? – спрашивает Коля.
Он всматривается в ту листовку, которую они с Нинкой только что наклеили.
На белом листе – четкие черные буквы. Конечно, в темноте их прочитать трудно, но Коля и так знает, что там написано: «Не верьте вракам Геббельса! Фашисты разбиты под Москвой, Красная армия[3] стеной стоит по всем фронтам, защищая нашу Советскую родину, и наша задача – тоже бить врага, где сможем. Есть оружие – оружием, нет оружия – палкой бей, нет палки – вцепись руками! Смерть фашистским оккупантам! Победа придет!»
Еще бы Коле этого не знать, ведь он сам этот текст написал, старательно подражая Ивану Ивановичу Храброву. Их учителю русского языка и литературы…
Раньше все писал Иван Иванович. И в каждой листовке были сведения из последних сводок Совинформбюро[4].
Повесили гитлеровцы Ивана Ивановича! Какой-то гад донес в комендатуру, что учителя видели в лесу. А в лесу известно кто – партизаны! Ну зачем городскому человеку по лесу шляться?
Иван Иванович объяснил, что грибы собирал, и даже полную корзину показал. Однако фашисты не поверили. Летом они разгромили городское подполье, но знали, что накрыть удалось не всех. Начали обыскивать дом Ивана Ивановича и нашли тайник, а в нем – переписанные от руки сводки Совинформбюро! Их Ивану Ивановичу партизаны передали. Ведь все радиоприемники велено было сдать, когда фашисты в город вошли. Сдал свой и Иван Иванович. После ареста подпольщиков он встречался с партизанскими связными, чтобы получать от них свежие сводки. В отряде-то рация была и приемник был! Иногда в городе такие встречи проходили, иногда в лесу. А потом ребята, его ученики: Коля Поляков, Нина Ломтева, Мишаня Климко, Марек Краснов и Тимка Фролов – эти сводки переписывали и расклеивали по ночам на стенах городских домов.
Ох как мучили Ивана Ивановича, как пытали, чтобы он выдал связных, чтобы выдал тех, кто расклеивал листовки! Он ни слова не сказал на допросах. Приволокли его на базарную площадь, к виселице, черного от побоев, под руки приволокли – сам идти уже не мог. Ребята видели казнь своего учителя и поклялись отомстить за него. Но лучшей местью было бы постоянно вредить фашистам и продолжать сообщать людям о победах Красной Армии.
Только где взять сводки Совинформбюро, в которых сообщается об этих победах?!
– Не переживай! – вдруг заявляет Нинка, задирая нос. – Мне Иван Иванович рассказал, куда придет партизанский связной, если что-нибудь случится.
– Правда?! – недоверчиво спрашивает Коля. – Возьмешь меня с собой на эту встречу? Так хочется на настоящего партизана посмотреть!
– Нет, – еще выше задирает нос Нинка. – Я с собой Марека возьму. Ты сам говорил, что я ему нравлюсь. А ты подождешь, пока война кончится, тогда и посмотришь на партизан!
Коля насупился. Ну и Нинка-атаманша! Ну и вредина! На все готова, только бы по ее вышло!
Но не выйдет. Зря Нинка старается.
– Пошли на улицу 7 ноября. Зря время теряем, – только и сказал он.
* * *
На столе в Юлиной комнате стоял патефон, а на его крышке лежала пластинка фирмы «Odeon». Раньше пластинок было много, но Юля их все отнесла зимой на базар. Конечно, жителям Краева и окрестных деревень эти пластинки были и даром не нужны! Зато гитлеровские солдаты, наводнившие город, их просто расхватывали: ведь это были пластинки с романсами на немецком языке! За них Юле давали хлеб, колбасу, свечи в круглых металлических баночках, консервы, сахар, шоколад, спички и даже эрзац-мед в картонных коробочках. Теперь осталась только одна пластинка, но ее Юля ни за что не стала бы ни менять, ни продавать, даже если умирала бы с голоду.
Наклейка наполовину оторвалась, однако название мелодии еще можно прочитать: «Franz Schubert «Ständchen»[5]. Эта пластинка – мамина любимая! – была у них в доме все четырнадцать с половиной лет, которые прожила на свете Юля Симонова. И Юлина мама, Ирина Николаевна, переезжая из Харькова в Краев, взяла ее с собой.
Это была самая красивая музыка, которую Юля слышала в жизни! И ее мама так же считала, не зря же она ставила пластинку почти каждый день. Звучный мужской голос, с трудом пробиваясь сквозь хрип и скрип затупившейся патефонной иглы, которая застревала на заезженных дорожках, заводил волшебные слова:
– Leise flehen meine Lieder
Durch die Nacht zu dir;
In den stillen Hain hernieder,
Liebchen, komm zu mir![6]
А потом пластинку заиграли до того, что уже почти ничего нельзя было разобрать. С тех пор мама часто просила Юлю, которая училась в музыкальной школе, сесть за пианино, сыграть этот старый романс и спеть. Юля играла его и теперь – играла и пела. И тогда ей казалось, что войны нет, что мама жива и вот-вот вернется с работы.
Но мама больше не вернется…
Иногда удавалось отогнать от себя страшную правду, иногда – нет.
Вот как сегодня! Не давали уснуть воспоминания о том, как они в прошлом году переехали в маленький город Краев из большого города Харькова и как после этого вся их жизнь сломалась.
Юля и ее мама поселились на улице 7 ноября, где стоял самый высокий в Краеве дом – пятиэтажный. В городке-то почти все дома деревянные, но даже каменные не выше двух этажей. А этот казался высоченным! Его почтительно называли «пятиэтажкой», и всем было понятно, о каком доме идет речь.
Когда-то здесь получил квартиру хирург Николай Петрович Извицкий, дедушка Юли Симоновой. На двери до сих пор висит потускневшая медная табличка с надписью: «Извицкий Н. П.». Потом он умер и бабушка осталась одна. У нее было больное сердце, и Ирина Николаевна, Юлина мама, решила переехать из Харькова, чтобы ухаживать за матерью. Муж Ирины Николаевны, отчим Юли, погиб в 39-м, на войне с финнами[7]. Ирина Николаевна с радостью покинула город, с которым для нее было связано много радостных, а еще больше – печальных событий.
Юля не хотела уезжать из Харькова, где она училась в школе, где у нее оставалось множество друзей, но мама уверяла, что на новом месте она живо заведет новых. Наверное, так оно и случилось бы, да вот беда: переехали Ирина Николаевна и Юля в Краев в начале лета 1941 года, а 22 июня началась война.
Вскоре городок начали бомбить. Больная бабушка умерла от разрыва сердца при первом же налете фашистской авиации. А при следующем налете в знаменитую «пятиэтажку» попала бомба. Она не разорвалась, но пробила дом насквозь, разрушила почти все квартиры, лестницу подъезда, и вонзилась в землю, прорыв в ней глубокую воронку. Соседи Ирины Николаевны и Юли были сброшены ударной волной в эту воронку и погибли, заваленные обломками дома.
Жильцов в «пятиэтажке» к тому времени оставалось мало. Кто эвакуировался, когда война только началась, кто в ту ночь укрылся в бомбоубежище, как Ирина Николаевна и Юля. К счастью, они не спрятались в подвале своего дома, не то погибли бы вместе с соседями другими. Но теперь «пятиэтажка» готова была в любой момент рухнуть, да и бомба вполне могла разорваться. Немногочисленные выжившие соседи, у которых были родственники в городе, перебрались к ним. А Ирине Николаевне и Юле идти некуда. И в Харьков не вернешься – на маленький Краев налетов больше не было, а вот Харьков с его авиазаводом и другими большими предприятиями бомбили очень часто. Вдобавок железная дорога уже перерезана, вот-вот в Краев войдут немцы. Словом, маме с дочкой ничего не оставалось, как жить в полуразрушенном доме.
Их квартира на четвертом этаже почти не пострадала. Стекла в окнах вылетели, конечно, однако Ирина Николаевна одну раму забила фанерой, а другую застеклила осколками, склеенными бумажными лентами, и завесила окно тяжелой маскировочной шторой для затемнения.
Очень странно, однако из трубы на кухне по-прежнему шла вода! Но отопления, конечно, уже не было. Надвигалась зима, и Ирина Николаевна где-то раздобыла «буржуйку» – печурку, сделанную из железной бочки. Называлась печка так потому, что пожирала много угля и дров, но мгновенно остывала, стоило перестать подбрасывать в нее топливо. Настоящая жадная буржуйка! Впрочем, дров в развалинах было в избытке.
Ирина Николаевна и Юля вскоре научились очень ловко пробираться по обломкам лестничных пролетов. Они даже протянули вдоль стен «перила», сделанные из сплетенных втрое веревок. За эти перила можно было удержаться, если сорвешься с какого-то опасного места.
Вскоре после бомбежки нашлись какие-то лихие люди, которые решили пошарить в брошенных без пригляду квартирах и разжиться оставшимися там вещами. Однако первые же грабители сорвались вместе с лестничным пролетом в глубокую яму и разбились насмерть, заваленные обломками лестницы. Больше желающих сунуться в этот опасный дом не было, а Ирина Николаевна и Юля никому не собирались открывать тайного пути, которым можно было подняться на их четвертый этаж.
И вот фашисты приблизились к Краеву. Вот ворвались в него! Бои шли уже в городе, на улицах. Долго стреляли и рядом с «пятиэтажкой».
Когда вражеские танки прогрохотали мимо и стрельба затихла, Ирина Николаевна и Юля решились выглянуть из подъезда. На улицу они выйти побоялись – спустились по черной лестнице во двор.
Два окровавленных красноармейца лежали на земле. Ирина Николаевна нагнулась к ним, но тотчас безнадежно покачала головой:
– Убиты.
Закрыла красноармейцам глаза, осторожно взяла их винтовки, осмотрела:
– Ни одного патрона не осталось.
И тут Ирина Николаевна увидела связку гранат, которая лежала под одним из мертвых тел. Она огляделась: нет ли поблизости чужих глаз? – и осторожно вытащила гранаты.
Они были продолговатые, в металлических корпусах, с длинными деревянными ручками. Юля смотрела на них с ужасом! Ирина Николаевна отнесла эти опасные штуки в разрушенный подъезд и спрятала там под обвалившейся балкой. Туда же утащила винтовки.
– Мама, а вдруг гранаты взорвутся? – дрожащим голосом спросила Юля. – Тогда наш дом рухнет!
– Знаешь, как говорят военные? Бомба два раза в одну воронку не падает, – слабо улыбнулась Ирина Николаевна. – И вообще, с нами уже столько плохого случилось, что для новых бед места нет!
Она ошибалась…
Юля резко села на диване, вытирая слезы. Нет, не заснуть. Когда с ней случалось такое – а это бывало частенько, – она осторожно спускалась по разрушенным лестницам, где знала уже каждое опасное и каждое надежное место наизусть, и выходила на улицу. Конечно, зрелище наполовину обломанных, наполовину спиленных стволов, которые остались от прежних роскошных тополей, горы щебенки и камня, наваленные вдоль стен, тоскливый посвист ветра в развалинах не радовали, но луна в небесах так прекрасна, так светла, что даже звезды отступали от нее, зная, что не выдержат соперничества. На земле война, ужас, а в небесах красота, мир и тишина.
Вот что успокаивало Юлю, когда у нее не было сил заснуть, не было сил переносить свое одиночество. Красота, мир и тишина!
Она только встала у подъезда, только вдохнула прохладный и свежий ночной воздух, только залюбовалась луной, как вдруг до нее донесся тяжелый топот сапог и крик:
– Хальт! Стой! А ну, стой, мать вашу!
Юля отшатнулась, прижалась к стене.
В ту же минуту из-за угла выскочили высокий паренек в мешковатой куртке и девочка в ватнике. У него в руках было ведерко, у нее за спиной – вещмешок.
– Нинка, беги! – приказал парень. – Уноси листовки!
– А ты? – испуганно воскликнула девочка. – А ты, Коля?
– Беги, сказано! – огрызнулся тот.
Девочка, всхлипнув, побежала в одну сторону, а парень, швырнув ведерко в развалины, кинулся в другую.
Юля стояла не дыша.
Кто они, эти двое? Коля и Нинка – кто они?
Да кто еще, как не подпольщики! Коля же велел Нинке: «Листовки береги!» Юля не раз видела, как полицейские, бранясь на чем свет стоит, старательно соскребают со стен какие-то бумажки. Люди шептались, что это листовки, расклеенные подпольщиками и партизанами.
Ах, как бы хотела Юля познакомиться с ними! Как бы хотела уйти в партизанский отряд, чтобы отомстить фашистам, которые ворвались в ее любимую страну, где жилось так хорошо, так спокойно, так радостно! И чтобы отомстить за маму! Но где их искать, этих партизан, Юля не знала. Не пойдешь же просто так в лес, не закричишь же: «Ау, партизаны!»
Но какая же она все-таки дура! Вот только что перед ней оказались два подпольщика, а она стояла столбом и молчала. Надо было предложить им спрятаться у нее!
И стоило ей так подумать, как из-за угла выскочил тот парнишка в куртке, Коля! Огляделся всполошенно, пробормотал:
– Оторвался? Кажется, оторвался! А Нинка?
Но вслед ему неслись голоса полицаев:
– Девку я не догнал, а пацан вон туды побёг!
– Щас найдем!
Коля рванулся было бежать, но тут Юля выскочила из свого укрытия, бросилась к нему, схватила за руку, потащила к подъезду:
– Иди сюда. Быстро!
– Ты кто? – ошеломленно пробормотал Коля. – Откуда взялась?
– Потом поговорим, – выпалила Юля. – Иди за мной. Только осторожнее! Ступай туда же, куда я, иначе сорвешься и погибнешь.
Ребята метнулись в развалины и начали подниматься по остаткам лестницы. Юля иногда подсвечивала себе фонариком-жучком, который всегда носила с собой. Удобная вещь этот фонарик! Нажимаешь на пружинную рукоятку – и он светит. Лампочка не перегорает, батарейка не садится. Правда, фонарик при нажатии постоянно жужжит, потому и называется жучком. Этот фонарик Юле еще в Харькове отчим подарил, дядя Федя. Перед тем, как отправился на войну, с которой не вернулся…
Ребята легко добрались до второго этажа, но тут из-под ног Коли, который, конечно, не привык к таким путешествиям над пропастью, покатился камень. Коля едва не свалился вслед за ним в черную яму, которая зияла внизу, но Юля поймала его за воротник куртки, помогла удержаться. Однако этот шум услышал полицай, который как раз подбежал к разрушенному подъезду.
– Вот они где! – закричал он радостно.
Полицай вскинул винтовку, выстрелил, но ребята успели спрятаться за обломком стены.
– Пропали, – выдохнул Коля. – Это Павлычко, он не отстанет! Имей в виду, если он до нас доберется, ты сиди тихо, не высовывайся, а я сдамся. Может быть, он тебя и не заметит.
– С ума сошел! – прошипела Юля. – Сам сиди тихо. Вот увидишь, он до нас не доберется!
Павлычко резво кинулся вверх по обломкам ступенек и вдруг покачнулся на том самом месте, где только что чуть не упал Коля. Полицай выронил винтовку, которая с грохотом полетела вниз, замахал руками, пытаясь хоть за что-то ухватиться, однако перил не было, а о веревке, протянутой вдоль стены, Павлычко не знал.
С коротким криком полицай сорвался вниз. Грохот падающего тела – и тишина…
– Все! Разбился! – шепнула Юля, поднимаясь. – После взрыва бомбы осталась очень глубокая воронка… Ладно, идем дальше.
Коля, по-прежнему сидя на корточках, ошеломленно вглядывался в темноту, в которой исчез Павлычко. И тут Юля снова приложила палец к губам.
Однако Коля и сам уже слышал, что бегут патрульные.
– Где партизан? – крикнул один из них. – Не стоять! Бежать! Искать!
– Так точно, господин зольдат! – отозвался сиплый голос.
Коля узнал голос Бубело и не мог не усмехнуться издевательски, представив, как тот тянется в струнку перед солдатом вермахта[8].
«Наши полицаи готовы самому распоследнему фашисту задницу лизать!» – говорил Марек Краснов.
Правильно говорил!
– Ты видеть партизан? Ты знать партизан? – настойчиво спрашивал тем временем патрульный.
– Никак нет, господин зольдат! – испуганно доложил Бубело.
– Плёхо! Это отшень плёхо! – сердито крикнул солдат. – Пшёль! Искать! Ты туда, я сюда!
– Так точно, господин зольдат! – отрапортовал Бубело, и торопливые шаги разбежались в разные стороны.
– Ну, пошли дальше, – облегченно вздохнула, наконец, Юля, поднимаясь. – Только, пожалуйста, будь осторожен!
Она показала Коле, где на стенах укреплена веревка, и отдала ему фонарик. Сама она этот опасный путь могла пройти и в темноте, даже с закрытыми глазами прошла бы!
Привыкла…
* * *
А Коля никак не мог очухаться от неожиданности случившегося. Только что он был на волосок от смерти, ну, от плена – это точно! Ему пришлось бы очень плохо, если бы вдруг не появилась эта девчонка.
Откуда она только взялась? И куда его ведет? Дом ведь разрушен, разве тут еще остались люди?!
Коля жил на рабочей окраине городка, там же и школа его находилась, так что здесь, в центре, где стояла «пятиэтажка», он бывал до войны довольно редко. Однако знал, что дом разбомбили, многие жители погибли, а те, кто остался в живых, разбрелись или разъехались кто куда. Находились такие, кто пытался поживиться добром, оставшихся в квартирах, но после того, как несколько человек погибли, сорвавшись в развалины, дураков лезть в страшный дом больше не находилось. И вот вдруг появляется эта девчонка, которая спасает его и ведет куда-то по лестницам, где почти не осталось ступенек!
А может быть, она призрак? Призрак светлоглазой девочки с вьющимися русыми волосами, которая жила в этом доме до войны и погибла при бомбежке?.. Интересно, призраки носят синие пальтишки, коричневые чулки в резиночку и стоптанные баретки[9]? Да запросто! Должны ведь они что-то носить! Может быть, эта девочка была одета именно так, когда ее убило, и оживает только лунными ночами? Заманивает таких же дурней, как Колька Поляков, который сейчас доверчиво тащится за ней следом, – а потом сбрасывает их в ту же воронку, куда слетел Павлычко?
Но тогда зачем она удержала Колю от падения? Нет, вряд ли для того, чтобы сбросить в яму! Значит, это не злой призрак, а добрый.
А почему Коля вообще решил, что она призрак? Да потому что в книжках призраки убитых девушек все красавицы, а она тоже красивая.
Или это только в лунном свете ему так кажется?
А как ее зовут, интересно?..
– Мы пришли! – сообщил «призрак», вдруг останавливаясь около двери на площадке четвертого этажа. – Ты извини, только у меня не убрано. Вода, конечно, течет из трубы, но ее не так много, чтобы мыть пол. Да и все равно – пока проберешься по этим развалинам, и грязь, и пыль нанесешь. Но подметаю я постоянно. Проходи!
Так. Призрак вряд ли заговорил бы о мытье полов и о пыли. Это девчонка, обыкновенная девчонка.
Нет! Необыкновенная! Во-первых, она спасла Коле жизнь, а во-вторых… во-вторых, она… в ней есть тайна, вот что!
Коля смущенно посветил фонариком на свои ботинки. Интересно, когда он чистил их в последний раз? Уже и не вспомнить, прошли те времена. Да и гуталина теперь нигде не найти…
Он неуклюже пошаркал по лестничной площадке, заметил, что поднял облако пыли, сообразил, что только хуже сделал, – и, еще больше смутившись, вошел в открытую дверь.
В комнате было полутемно: ее освещало только пламя двух толстых стеариновых свечей, которые стояли в красивых ажурных подсвечниках.
Коля изумленно уставился на них.
… Дома, там, в Москве, были такие же подсвечники. Нет, не совсем такие, но очень похожие. В их квартире, где находились только необходимые для жизни вещи – никаких презираемых отцом «мещанских штучек»! – они выглядели странно. Однажды Коля спросил отца:
– Откуда это у нас? Ты же не любишь всяких таких вещей!
– Не люблю, – согласился его отец. – Но они были очень дороги твоей покойной маме. Это была для нее память о родном доме. Она их очень берегла, разговаривала с ними, как с живыми. Она говорила: «Когда в них горят свечи, мне кажется, это души моих погибших мамы и папы». Конечно, я как коммунист не верю в такие вещи, но все, что было дорого твоей маме, дорого и мне.
С тех пор Коля иногда, тайно от отца, тоже зажигал свечи в тех подсвечниках и смотрел на них. Да, ему как пионеру нельзя было верить в какие-то души, но все-таки… все-таки!
Когда дядя Сережа и няня Варваровна увозили Колю из Москвы, он хотел взять подсвечники с собой, но не смог их найти, как ни искал. Они пропали, как пропал отец, как пропала вся прежняя Колина жизнь, о которой не знает ни один человек на свете. Поэтому он так боится Нинкиных вопросов о том, откуда он такой взялся. Потому и отвечает грубо: «От верблюда!»
– Ну чего ты стал? Садись, – вернул Колю к жизни голос спасительницы, и комната, из которой он ненадолго уплыл в прошлое, снова возникла перед его глазами.
Пианино (на нем несколько фотографий в рамочках), диванчик, стол (на столе патефон и пластинка в бумажном конверте), два стула, железная печурка, труба которой выведена в аккуратно замазанную трещину в стене. Большой гардероб. Вся мебель обшарпанная, исцарапанная. На стенах три картины: какие-то леса, поле, домик в зарослях… Это называется пейзажи. У них дома тоже был пейзаж: синее небо, синяя вода в реке, зеленая трава…
Коля удивился: раньше он изо всех сил старался не вспоминать о прошлом, однако эта девчонка и ее комната заставили. Но вот странно – не было привычной боли, из-за которой раньше он отгонял от себя воспоминания. Сейчас Коля даже порадовался, что они вернулись.
Нет, правда, это удивительно!
– Ты что, здесь живешь? – снова огляделся он. – Но ведь дом разрушен! А если обвалится?
– Пока не обвалился, может, и еще простоит, – пожала плечами спасительница.
– Ты здесь зиму провела?! Как же смогла выжить?
– Конечно, холодно было, очень холодно… – вздохнула девочка. – Но мне просто некуда пойти. Мы перед самой войной сюда переехали из Харькова, ни друзей, ни знакомых не завели. Еще хорошо, что мама раздобыла эту буржуйку. Без нее я бы пропала.
– А где твоя мама? – спросил Коля.
– Она погибла, – тихо ответила девочка.
– При бомбежке?
– Нет, ее убили фашисты.
– Она что, была партизанкой?! – изумился Коля, сразу вспомнив Ивана Ивановича.
– Она была врачом, – покачала головой девочка. – Помнишь первый приказ о комендантском часе? Кто появится на улице после шести вечера, будет расстрелян. Она задержалась на дежурстве в больнице на десять минут. Ее расстреляли прямо на улице. Я ждала ее, ждала…
Голос ее дрогнул. Девочка отвернулась, и Коля понял: не хочет, чтобы незнакомый мальчишка видел, как она плачет.
У него даже сердце заболело!
Ужас… это ужас! Она прожила одна после смерти матери целый год: фашисты взяли Краев ровно год назад. И ей даже некому было рассказать о своем горе, и никто ее не пожалел, не утешил…
– Как же я их всех ненавижу! – стиснул кулаки Коля. – И фашистов, и их прихвостней, полицаев! Даже не знаю, кого больше: самих фашистов или предателей. Не плачь. Я за твою маму мстить буду. Так же, как за нашего учителя, Ивана Ивановича. Его за связь с партизанами повесили. Сначала пытали, но он никого не выдал.
– Откуда ты знаешь? – повернулась к нему девочка.
– Тогда бы нас всех арестовали, – пояснил Коля, и вдруг спохватился: что он болтает?! – Я хочу сказать, что тогда и других подпольщиков схватили бы.
Девочка внимательно смотрела на него, и Коля подумал, что, наверное, она обо всем догадалась. Стараясь скрыть замешательство, подошел к пианино:
– Играешь?
– Да так, немножко, – пожала плечами девочка.
…У них дома тоже было пианино. Отец говорил, что раньше играла мама. А Коля вообще никогда в жизни не видел, чтобы на том пианино кто-то играл!
Коле вдруг захотелось рассказать этой незнакомой девчонке, что у него тоже нет мамы, он ее вообще не знал, потому что она умерла, когда он родился. У него была няня Варваровна!.. На самом деле ее звали Варвара Варравовна. Ну да, ее отец носил имя Варрава. Чуднó же раньше людей называли! Выговорить имя и отчество няни было совершенно невозможно, поэтому они как-то незаметно слились воедино и она стала Варваровна. Про это Коле тоже захотелось рассказать. И про всю свою прежнюю жизнь!
Коля даже испугался: да ведь он эту девчонку совсем не знает, а уже готов ей выболтать свои самые страшные секреты, дурак такой!
Нинке, между прочим, ничего не рассказал бы даже под угрозой расстрела, а этой, которую видит впервые в жизни…
– Сыграй что-нибудь! – попросил, чтобы выгнать из головы всякую дурь. И добавил: – Пожалуйста.
Нинка бы только презрительно фыркнула, услышав это слово, но здесь без него никак нельзя было обойтись, Коля это чувствовал. Здесь оно было к месту!
Девочка открыла пианино и начала наигрывать одним пальцем. Коля сразу узнал мелодию: «Вставай, страна огромная…» И вдруг музыка оборвалась.
– Нет уж, сейчас лучше не надо, – с сожалением сказала девочка. – Вдруг кто-нибудь услышит с улицы – патруль, полицаи, которые тебя ищут. Еще начнут стрелять по окнам! Высоко, конечно, но все-таки страшно.
– А когда-нибудь днем сыграешь? – спросил Коля и вдруг испугался: да он ведь в гости ей навязывается! Нужен он ей!
Но девочка уставилась изумленно:
– Ты сюда еще придешь? В самом деле?
Неужели обрадовалась?!
Коля тоже обрадовался, но ответил сдержанно:
– Если можно.
– Конечно! – воскликнула девочка. – Я буду очень рада! У меня нет друзей, только книги и музыка. Я ведь даже в школу поступить не успела, когда мы в Краев приехали. Сразу война началась…
У нее нет друзей! Значит, новый друг по имени Коля ей пригодится!
Он так обрадовался этой мысли, что перестать смущаться и решил, наконец, представиться:
– Между прочим, меня зовут Коля. Николай Поляков. А тебя?
Она засмеялась:
– Да, смешно, правда, что мы еще незнакомы? Говорим, говорим столько времени, а имен не знаем. Меня зовут Юля Симонова.
* * *
В это самое время полицай Микита Бубело снова и снова обходил улицу Великой Германии (бывшую 7 ноября!) и ближайшие к ней переулки в поисках своего пропавшего напарника – полицая Павлычко. Он уже притомился кричать и звать: