Вступительное слово
Эта книга – о героизме, о предательстве, о мужестве и подлости. Эта книга – о жизни и смерти. Автор изложила свои воспоминания настолько честно, насколько это вообще возможно – здесь вы найдете подлинные истории о настоящем героизме, и здесь же прочтете о том, как предательство и трусость решали судьбы тысяч солдат.
Воспоминания Александры Арсеньевой вряд ли можно было бы издать в первые послевоенные годы – история жизни рядовой медсестры слишком правдива для того времени. Но в наши дни ее воспоминания – урок всем нынешним и будущим поколениям!
Виталий Саутёнков, одесский меценат
Глава 1. Одесса
2 мая 1941 года мне исполнилось 17 лет, а в июне началась Великая Отечественная война. Она застала меня в Одессе. Я проучилась в медицинской школе медсестер уже 2 года. Помню, мы сдавали экзамены по истории КПСС, как Одессу начали бомбить. Потянули мы билеты, чтобы отвечать и с этими билетами побежали в подвал. После бомбежки нам всем поставили «зачет» без ответов. Присвоили нам звание «медсестер», выдали свидетельства об окончании школы, направили в военкомат, взяли на воинский учет и меня тут же направили работать в Третью Еврейскую больницу.
Одессу начали бомбить на второй день войны. Когда я пришла в больницу, там уже лежало много раненых бойцов и офицеров. Нам сказали, что мы на казарменном положении и не можем отлучиться из больницы без разрешения, если даже не дежурим. В больнице мы питались и спали. Я часто отпрашивалась в город, так как там жила моя родная тетя. Мужа ее в первый же день войны забрали на фронт, и она осталась одна с двухлетним ребенком на руках и на последних месяцах беременности. Я за нее волновалась и часто бегала к ней.
Когда я училась, жила у тети по улице Островидова, 67. В этом дворе жила студентка мединститута Люся, фамилию забыла. В первые дни войны жители Одессы несли раненым передачи, целыми днями стояли длинные очереди у проходной больницы, чтобы раненым передать передачу. У раненых бойцов и офицеров тумбочки были забиты продуктами, фруктами, папиросами и прочим. Мы с Люсей тоже решили собрать раненым передачу и пошли к жителям нашего двора. Люди давали деньги, теплые носки, перчатки, которые женщины сами вязали. На собранные деньги мы купили большую корзину разных фруктов, расчески, зубные пасты, зубные щетки, туалетное мыло, папиросы, спички, много флаконов одеколона. Собрали такую сумку, что вдвоем с трудом несли. Приехали в больницу к раненым. Когда мы подошли к больнице, там уже стояла длинная очередь женщин с передачами и все хотели сами войти в палаты и вручить раненым свои передачи. С проходной нам навстречу вышел военный врач и сказал: «Девочки, у нас уже забиты продуктами не только тумбочки, но и склад. Вы лучше подъедьте на вокзал, там сегодня бойцы и офицеры отправляются на передовую. Вот их-то Вы и угостите всем тем, что у Вас есть» И мы поехали на вокзал. Подошли к офицерам и сказали им, что хотим угостить солдат и офицеров, которые отправляются на передовую. Нас завели в зал, там демонстрировался фильм для бойцов. Мы посмотрели фильм. К нам подошел молоденький лейтенант Николай Рижко и разрешил нам все раздать солдатам. Солдаты и офицеры пели нам песни, и мы с ними пели. Николай Рижко спел нам песню «Есть на Волге утес». Я попросила его переписать слова этой песни, и он переписал. Листочек с текстом этой песни я долго носила в портфеле.
Подошел поезд, бойцы с нами простились, погрузились. Мы с Люсей стояли
на перроне и махали руками, и все ребята с окон махали нам, пока поезд не скрылся.
Итак, меня направили на работу в госпиталь, который располагался в Третьей Еврейкой больнице. Назначили меня работать в палате пневмотораксных больных и в палате офицеров. (Пневмоторакс – это ранение легких, ранена плевра, которая поджимает легкое, под кожу насасывется воздух, и человек надувается воздухом, как колесо, не видно ни носа, ни глаз, ни ушей – сплошной пузырь, если не ушить плевру).
Это были первые шаги моей работы. Пневмотораксным больным тяжело дышать. Окна в палате были открыты день и ночь. Очень трудно было работать ночью. Палата была большая, раненых в ней лежало 18 человек. Окна закрывать нельзя – раненые задыхаются, и свет включать нельзя, так как окна открыты. Включишь свет – в тебя полетят бомбы! Фашистские самолеты днем и ночью летали над городом.
Раненые тяжелые, всю ночь то к одной, то к другой койке. Тому помоги перевернуться, у другого повязка сильно промокла кровью, у третьего сильные боли, четвертый задыхается. К раненым мы шли на голос, на ощупь. Инъекции тоже делали на ощупь, и перебинтовывали в темноте. Кому уже совсем плохо, того с врачом переносили в перевязочную, там окно было закрыто черной бумагой. В перевязочной делали все манипуляции – там уже горел свет.
На всю жизнь запомнился мне в этой палате один раненый солдат – Федя Гайвас. Насколько мне помнится, он из Раздельнянского района или из самой Раздельной, Одесской области. Стол дежурной медсестры стоял в коридоре около окна – я сидела возле него в темноте. В палаты двери открытые. Слышу, кричит раненый на украинском языке: «Накидайте сіна волам в ясла». Кричит на всю палату, несколько раз повторяя одно и то же. Поняла – бредит. Захожу в палату, по звуку подхожу к койке. На этой койке лежал Федя Гайвас. На ощупь ищу на койке, его нет, а под ногами у меня что-то хлюпает. Думала, Федя воду разлил. Слышу, он под койкой стонет. Я нагнулась, чтобы вытащить его из-под койки, и в темноте я своей рукой наткнулась на обнаженное сердце, и сердце сокращается в моей руке. Я испугалась, побежала за дежурным врачом. Мы с врачом забрали его в перевязочную. Оказывается, у него не было ребер, и сердце было обнаженное. Так как он в бреду сорвал повязку, крупные сосуды кровоточили, и у меня под ногами около кровати хлюпала его кровь, и я вся была в крови. Температура 40, перелили кровь, напоили жаропонижающими таблетками. Тогда у нас не было антибиотиков, и вообще не было того, что есть сейчас. Положили Гайваса на койку, а утром пришла другая смена медсестер. На следующее дежурство Федю я уже не застала, он умер.
В комсоставской палате мне запомнился на всю жизнь майор Тимошенко. У него было тяжелое ранение, и он не мог самостоятельно мочиться. Необходимо было выпускать ему мочу. Я долго мучилась, стеснялась, не могла решиться на эту процедуру. Ведь мне тогда было всего 17 лет. Умоляла старшую медсестру Иру Борисовну сделать за меня эту процедуру, но мои мольбы были напрасны. Ира Борисовна мне сказала, чтобы я немедленно шла и облегчила состояние больного. Пришлось мне идти самой. В палате лежали в основном молодые офицеры. Войдя в палату, я почувствовала, что вся загорелась, все горит: лицо, шея, вся пылаю, вся дрожу. Мое смущение заметили все в палате, и наступила
напряженная тишина. Некоторые молодые офицеры тихо смеялись, когда я подошла к Тимошенко и попросила его приготовиться, чтобы я смогла выпустить ему мочу. Он посмотрел на меня строго и молча приготовился. После того, как я выпустила мочу и вынула катетер из уретры, Тимошенко тяжело вздохнул и сказал: «Фу-у-у, изнасиловала меня, чертова дочка!». Я из палаты выбежала и только закрыла за собой дверь, как в палате раздался грохот смеха. В ту палату я долго стеснялась заходить.
В одно из моих дежурств наш госпиталь бомбили фашистские самолеты. На территорию нашего госпиталя упало пять бомб, и ни одна не взорвалась. Одна бомба залетела через подвальное окно корпуса в подвал. Над ним было окошко, возле которого стоял стол дежурной медсестры, за которым сидела я. Наше счастье, что эта бомба не взорвалась. Сотрудники мне тогда говорили, что я родилась под счастливой звездой. Сейчас, когда я вспоминаю, сколько раз надо мной стояла смерть, и я осталась жива, я мысленно соглашаюсь – родилась под счастливой звездой.
А как страшно, когда свистит бомба, а мы сидим в напряженном страхе и ждем, где же она упадет, и кого она сейчас разорвет на кусочки. «О, Боже! Не может быть! Не может такое случится!», – всегда у меня были такие мысли.
Глава 2. Эвакуация
После этой бомбежки, мы переехали в санаторий Чкалова. Считали, что если в этот раз 5 бомб не взорвалось, то в следующий раз упадет их больше и все разорвутся. Всех раненых отправили на эвакуацию в порт, а сами в санаторий. Но и там долго не пришлось работать. Там нас тоже бомбили, даже было прямое попадание в здание, где лежали раненые. Тогда среди убитых и раненных были и медработники.
Раненых солдат мы эвакуировали в порт на пароход, а меня и Веру Акимову (мы с одного училища) направили в санаторий ВЦСПС, где главврачом был Блиндер. В этом госпитале тоже долго работать не пришлось. Снова налеты, бомбы, раненые, убитые. И приказ – собрать всех раненых на эвакуацию в порт, вместе с медперсоналом. Мы быстро собрали раненых, отправили всех в порт. Я попросилась проститься со своей тетечкой. Отнесла ей хлеб и отдала ей все свои деньги – 360 рублей. Спросила: «Тетечка, что Вы сегодня ели?». Она ответила, что купила литр молока у молочницы за 10 рублей, сварила манную кашу, накормила Гарика, своего сына 2-х лет, а сама тарелку облизала. Население очень страдало от голода, холода и отсутствия воды. В городе ее не было, искали колодцы, носили воду очень издалека. Ближайший колодец был где-то на Комсомольской. Поплакали мы с тетей, простилась я с ними и побежала в порт.
С больницы к тете я шла после бомбежки. В воздухе стоит дым, гарь, пыль, и самое страшное впечатление, которое я увидела: человеческие кишки висели на дереве. Человека разорвало на кусочки и разбросало во все стороны. Это было по улице Хворостина. Из Одессы я написала письмо маме и получила его обратно. На конверте было написано, что территория оккупирована немцами.
Это был сильный удар по моему сердцу. У меня глаза от слез не высыхали, я только и думала, как там немцы издеваются над моей мамочкой и сестричкой.
Погрузили мы всех раненых на пароход «Грузия» и «Беласток». Все врачи сели на пароход «Грузия», так как он был большой, а нас, молодежь, посадили на «Беласток», так как он был намного меньше «Грузии» и в воде его болтало, как спичечную коробочку. В госпитале Блиндера на меня одели военную форму и кирзовые сапоги 43 размера, меньших не было, и тут же нам дали пробочные спасательные жилеты.
13 октября 1941 года в 7 часов вечера мы отплыли из Одессы. Когда мы грузились, немцы без конца нас бомбили еще у причала, но прямого попадания не было, все бомбы упали в воду. Когда мы отплыли, нас сопровождали в море 4 катера и 2 самолета-истребителя. Два катера шли по обеим сторонам «Грузии» и два катера по обеим сторонам «Беластока», и 2 истребителя над нами.
«Беласток» шел впереди, «Грузия» за нами. Истребители проводили нас далеко в море и улетели. И как только истребители наши улетели, на нас налетели немцы, и так они на нас налетали три раза за ночь, бросали бомбы, торпедировали нас, но мы успешно добрались до Севастополя.
Когда бомбят на воде, не передать словами, как это страшно. На суше тоже страшно, когда бомбят, и можно погибнуть, но там хоть чувствуешь под ногами землю, а здесь кругом вода, да еще и плавать не умею. На катерах зенитки стреляют, самолеты ревут, пикируют, бомбы свистят, рвутся в воде близко к пароходу, вода подымается вверх столбом, затем опускается вся эта масса воды на пароходе, пароход кренится на бок, от бомб и зениток сыпятся осколки, пароход этот качает, страшно. А мы все бежим на палубу, чтоб быстрее выброситься в воду, если будем тонуть. Потому что, если будет тонуть пароход, вода может затянуть в воронку тонущего парохода – так нас учили еще в госпитале Блиндера, в Одессе перед отплытием. Нам всем выдали спасательные пояса, но никто не объяснил, как их одевать. Но мы решили, пояс так пояс, и одели на пояс. Когда кончился первый налет, мы пояса не снимали, а так и сидели. Моряки проходят мимо и смеются над нами: «Вы так одели пояса, что в воде будете торчать вверх ногами, ведь верхняя часть туловища тяжелее нижней, и будете болтаться, голова в воде, а ноги сверху». А фашисты через час снова налетели. Всю ночь мы не снимали пояса, ждали следующего налета, а они три раз на нас налетали за ночь. Пояса мы уже одели под самые подмышки, так, как сказали нам моряки. Это была страшная ночь. Наши зенитки на кораблях и катерах защитили нас, и немцам не удалось нас потопить. Три раза за ночь их отгоняли и мы благополучно утром приплыли в Севастополь. Я так укачалась, что меня из парохода вынесли на носилках.
Глава 3. Севастополь
В Севастополе мы расположились в какой-то школе. На второй день нас повели посмотреть Севастопольскую панораму, а затем мы уехали в Ялту. Там расположились в санатории (БВО) Белорусского военного округа, там и принимали раненых. Немного выше, на горе был красивый дворец. Нам говорили, что это дворец любовницы князя Юсупова, подарок князя.
Немцы думали, что мы расположились в этом дворце и разбомбили его прямым попаданием бомб. Наша столовая была недалеко от этого дворца, и во время завтрака мы все были в ней. Немцы бомбили дворец, но столовая осталась невредимая, и корпуса с ранеными тоже остались целыми.
Из Севастополя в Ялту я приехала с 47-ым МСБ. Комбат у нас был Шкаровский. Из Ялты нас направили под Перекоп в село Карсубазар. В этом селе мы развернули МСБ, развернули операционную, расставили, застелили койки, вымыли помещение, приняли несколько раненых, и вдруг, забегает офицер-капитан и кричит: «Скорее сворачивайтесь и уезжайте в Севастополь. На Перекопе немцы прорвали оборону». Мы быстро свернули все, погрузили на подводы. Обоз с имуществом поехал на подводах, а остальные все поехали санаторной машиной. Сопровождать обоз с имуществом послали меня и фельдшера Лиду Писаренко. Мы с Лидой были самые молодые в МСБ.
Солнце закатилось за горизонт, мы выехали на подводах из Курсубазара. Ехали всю ночь, над нами пролетали тяжелые, груженые бомбами немецкие самолеты, но нас не бомбили, полетели дальше. Утром мы въехали в Симферополь. Там прошел дождь, мы напились из луж воды, затем из луж умылись. В городе население разбирает магазины, в основном женщины, несут мешки с мукой, с сахаром, в подоле коробки консервов, из подвалов выкатили бочки с вином, вино выливают на землю, оно течет рекой, чтобы ничего не осталось немцам.
Выехали мы на трассу и едем на Севастополь. Подводчики, которые погоняли лошадей – пожилые солдаты, наши санитары. В МСБ обслуживать раненых посылали в основном стариков. Видим, впереди вдалеке двигаются военные, но не разобрать, в какой они форме! Пока мы ехали в ту сторону, над нами летали немецкие самолеты, но не бомбили нас. Смотрим, навстречу нам бежит наш офицер и кричит: «Куда Вы едете, немцам в зубы? Там на сопках немцы! Разворачивайте свой обоз и через Симферополь направляйтесь в Ялту». Только мы развернулись, как нас начали бомбить несколько немецких самолетов. Капитан нам кричит: «Ложитесь! Они будут бомбить подводы!». Мы с Лидой Писаренко соскочили с подвод, увидели маленький круглый мостик, Лида под тот мостик залезла до половины, а мне там уже места нет. Она мне кричит: «Беги через трассу на ту сторону, и с той стороны залезай под этот же мостик». Я тоже поместилась до половины под этим мостиком с другой стороны.
Когда перестали рваться бомбы, я выбежала из-под мостика, нашего обоза нет, Лиды тоже нет. Я растерялась, где же мне их искать. На подводе мой портфель. Знаю, что мы должны ехать через Симферополь в Ялту. Подумала,
что они меня будут ждать в Симферополе, как сказал капитан. Я бегом бегу в Симферополь, а слезы льются градом, сняла пилотку, ремень в руки и бегом. Решила, если обоза не будет в Симферополе, пойду пешком в Ялту, а там буду искать своих. Бегу, лицо мокрое от слез и пота. Вдруг, меня догоняет наша санитарная машина, выбегает комбат Шкаровский: «Шура! Ты куда бежишь? Где обоз? Садись быстрее в машину, а то за нами немецкие самолеты гоняются». Как я обрадовалась этой машине. Села, и мы поехали. Въехали в Симферополь, и стало легче. Я рассказала все про обоз, комбат надеялся, что мы его догоним. Но приехали в Ялту, а обоза по пути не нашли, и в Ялте их тоже не было. В Ялте мы навели справки про обоз. Они почему-то поехали не на Симферополь, а куда-то в сторону, в какую-то лощину, попали в окружение немцев, и только через неделю выбрались через горы Ай-Петри и спустились в Ялту. Мы в это время уже были в Севастополе.
Навстречу обозу в Ялту послали машины забрать их и быстро перевезти в Севастополь. В Севастополе 47-й МСБ расположился в морском госпитале. Меня послали работать в малую операционную. Сколько я там работала, не помню. Приехал комбат Кантер из 224 МСБ 172 ст. дивизии просить у одесситов операционных сестер. Вызвал меня комбат Шкаровский и сказал, что мне придется ехать в 224 МСБ 172-й стрелковой дивизии. Страшно было одной отрываться от своих и я расплакалась. Комбат Канте очень тепло ко мне отнесся, успокоил меня, но сказал, что нужно ехать, и я поехала. Пока мы ехали с комбатом Кантером в машине, он меня расспросил, кто я и откуда, где училась, что заканчивала, сказал, что я похожа на его доцю и всегда звал меня доцей. Его дочка была в эвакуации. Всем говорил, чтобы меня не обижали: «Она у нас самая маленькая». Я была самая молодая в МСБ.
Привез меня комбат Кантер в Балаклаву. 224 МСБ располагался в водолазном техникуме. Приехали мы под вечер, солнце было над закатом. Кантер направил меня помочь дежурной медсестре подготовить раненых для эвакуации. Я еще ничего не успела сделать, как налетели фашистские самолеты и начали бомбить наше здание, но прямого попадания не было. После налета уже было темно на улице. Нам подали несколько машин, мы быстро погрузили раненых и отвезли в бухту на пароход. Нам отдали приказ быстро свернуть МСБ, погрузить на машины и уехать из Балаклавы.
Ночью мы приехали в какой-то сарай в открытом поле. До утра мы этот сарай чистили, мыли, потолки подклеили плотной бумагой, стены тоже оклеили бумагой. Комбат послал меня в операционный взвод и сказал: «Готовьте операционную, чтобы утром можно было принимать раненых, и в операционной Вы будете работать всегда». К утру мы подготовили операционную, установили автоклав, вскипятили инструменты на примусе, полы слили водой, чтобы не подымалась пыль. Все сделали и доложили комбату, что мы готовы к приему раненых. В это время приезжает нач. сан. див. Шарф (имя, отчество не помню) и говорит: «Сворачивайтесь, переезжаем на Максимову дачу. Оттуда эвакуировался санаторий и мы расположимся в этом здании». В сарае мы не успели принять ни одного раненого. Это хорошо, уж слишком примитивные условия там были.
Глава 4. Максимова Дача
Снова нужно было много мыть, убирать, так как там были хаос, грязь, мусор после эвакуации санатория. Максимова Дача – это большое здание, в котором поместилось всё. У нас была большая операционная и две малых, много палат, рентген-кабинет, лаборатория, зубной кабинет, две столовых. Большая, хорошая библиотека осталась от санатория, располагалась она на втором этаже. В подвале сортировочное отделение с душевыми установками. Были отдельные корпуса, в которых мы жили, спали. У нас было два хирургических взвода, т.е. две смены. Когда была возможность, одна смена работала, другая отдыхала. Но таких дней у нас было очень мало. Персонал МСБ был рассчитан на 75 коек, а у нас лежали раненые по несколько тысяч.
Под Севастополем были очень жестокие бои, шедшие дни и ночи. Дни и ночи на машинах нам везли раненых, истекавших кровью. Мы работали двумя сменами одновременно. Работали по 3–4, а то 5 суток без отдыха. Кроме завтрака, обеда и ужин не было ни единого часа отдыха. Работали до изнеможения, до обморока. Было много случаев, когда сестры падали в обморок за операционным столом от усталости. Тогда давали несколько часов поспать, и снова за операционный стол. Раненых у нас накапливалось очень много, мы зависели от транспорта. Пришел пароход – мы эвакуируем раненых, а пароход шел и не дошел до Севастополя, или пришел, а его потопили в бухте (но таких случаев было мало). Мы были связаны с Большой землей только морем. Морем нам доставляли боеприпасы, продукты питания и забирали раненых.
В операционной форму снимать не разрешалось, поверх формы одевали стерильный халат, на носу и рту маска, дышать тяжело. Наркоз раненым давали через маску Эсмарха, других аппаратов у нас не было, а маска Эсмарха пропускает эфир. В операционной все время пахнет эфиром. Дышит раненый эфиром – дышим и мы. Днем еще можно было открыть форточку, а ночью все закупорено, окна закрыты черной бумагой, чтобы нигде не было и щели. Где свет – туда летят бомбы, а фашистские стервятники кружились над нами дни и ночи.
В большой операционной работали все опытные пожилые врачи и сестры. Ведущий хирург у нас был Галантерник Владимир Соломонович, Сальников, Бершадский, Домрачева Лидия Михайловна, Радивоз (жаль, забыла имена и отчества), врач Маркунас – латыш, армейский хирург профессор Кофман. Кофман очень часто бывал в нашем медсанбате и часто оперировал сложные случаи. Доктор Верич был ком.роты, Кантер – комбатом, затем Кантера сменил врач Цеменко. Работал с нами и хирург Чертков.