Кто возвышает себя,
тот унижен будет,
а кто унижает себя,
тот возвысится.
Евангелие от Матфея 23:12
Если мир подлунный сам
Лишь во сне явился нам,
Люди, как не верить снам?
Льюис Кэролл Алиса в Зазеркалье
Пролог
2 февраля 1901 года. Лондон.
Это был особенный день для жителей города, который тогда еще называли Столицей мира…
Постоялец отеля на Монтэгью-стрит ночью не сомкнул глаз, прислушиваясь к шуму дождя за окном. Когда дождь под утро перестал, с улицы донесся стук колес проехавшего где-то рядом экипажа. Светало. Поднявшись с примятой, но так и не расправленной постели, он подошел к окну и, выглянув наружу, увидел обнаженные деревья в саду, что дрожали на ветру, и небо, плотно затянутое облаками, нависавшее над мокрыми и грязными от слякоти мостовыми.
Наш незнакомец был человеком лет сорока на вид, худощавым и стройным, с правильными чертами лица и ухоженной бородой. Он носил темную куртку и кепи на коротко стриженой голове. В общем, ничего особенного или примечательного не было в его внешнем облике. Такой пройдет мимо, и не запомнишь его лица.
В то раннее промозглое утро он вышел из отеля и двинулся по тротуару к стоянке кэбов…
Город пробуждался ото сна. На улицах, где проезжал кэб, в который сел наш незнакомец, становилось все многолюдней. Повсюду как-то особенно суетливо сновали люди. В воздухе царила как будто праздничная атмосфера. Казалось, весь город занят мыслями о предстоящем торжестве, – о том, что запомнится надолго.
В Лондоне в то унылое мрачное утро и впрямь готовилось торжество, но торжество в духе уходящей эпохи. Той эпохи, которую олицетворяла одна маленькая полнотелая женщина в черном платье и шали, наброшенной на плечи, – та, что почти сорок лет своей жизни провела в трауре по рано ушедшему на покой мужу и вдали от всякой городской суеты.
Прошло уже тринадцать лет, как ее пышно, с помпой встречали в Лондоне по случаю юбилея. Теперь она в последний раз выбралась из своего уединения, чтобы посетить этот Город, столицу империи, где, как тогда говорили, «никогда не заходит солнце».
Эту властную женщину с упрямым и несгибаемым характером Город приветствовал так полюбившимся ей трауром. По словам современника, «Лондон был окутан туманом и крепом. На каждой витрине можно было увидеть черное полотнище. Даже уличные подметальщики украсили крепом свои метлы…».
Пассажир кэба равнодушно вглядывался в это мрачное убранство города, и его лицо не выражало никаких чувств. Издалека до его слуха долетел гудок паровоза, сопровождаемый стуком вагонных колес. У вокзала в это время стройные ряды гвардейцев, как на параде, красовались своими разномастными мундирами, шлемами и причудливыми головными уборами с перьями, трепетавшими на ветру. Большая группа гражданских лиц, состоявшая явно из важных персон, на фоне блистательных солдат в своих мрачных одеяниях и цилиндрах напоминала стаю черных каркающих ворон. Но, когда началось движение, удивительная и как будто даже торжественная тишина повисла в пропитанном городскими ароматами холодном лондонском воздухе, по которому вдруг поплыл дубовый ящик, покрытый белым полотном. Это было последнее пристанище той маленькой женщины, олицетворявшей уходящую в прошлое эпоху. Имя этой женщины – королева Виктория…
Гроб с ее телом солдаты водрузили на пушечный лафет. Грянул гром военного оркестра, заиграл марш. Началось мрачное торжественное шествие. Похоронный кортеж двинулся по мокрым от слякоти улицам Лондона – через Пимлико и мимо Букингемского дворца, вдоль Пикадилли и Гайд-парка до вокзала Паддингтон. В сопровождении конных и пеших гвардейцев в свой последний путь отправилась британская королева, а вместе с ней – и вся последняя блистательная эпоха в истории «владычицы морей».
Очевидец писал: «Под серым небом, которое вот-вот, казалось, брызнет мелким дождем, темная толпа собралась посмотреть на пышное шествие. Добрая старая королева, богатая добродетелью и летами, в последний раз вышла из своего уединения, чтобы устроить Лондону праздник». Отовсюду «стекался народ на улицы, по которым сейчас с мрачной помпой и в пышном параде пройдет смерть. Медленно приближалась музыка и погребальное шествие, и наконец, среди всеобщей тишины длинная процессия влилась в ворота парка… Вот он, катафалк королевы, – медленно плывущий мимо гроб Века!»
Гайд-парк… Полстолетия минуло с тех пор, как здесь принимали гостей, со всего света приехавших ради первой Всемирной промышленной выставки, что проходила в знаменитом специально выстроенном на этот случай Хрустальном дворце. Посетителям выставки тогда было представлено немало чудес техники: от револьвера Кольта до макета парохода…
С тех пор много воды утекло! Научный прогресс, идущий семимильными шагами, устремился далеко вперед. Вместе с разветвленной сетью железных дорог, которые опутали все передовые страны цивилизованного мира. Вместе с дымящими трубами промышленных гигантов, которые стали непременным атрибутом ландшафта всех крупных городов. За это же время фотография прочно вошла в жизнь людей, а братья Люмьер, показав «Прибытие поезда», стали отцами-основателями кинематографа. Англичанин Александр Белл в Америке запатентовал устройство электрической связи, ставшее известным как «телефонный аппарат». Появились новые науки, такие как криминология и криминалистика, использующие новые методы розыскной работы – дактилоскопия мало-помалу становилась привычной практикой в деятельности сыщиков. В эти годы ученые-естествоиспытатели потеснили с пьедестала гуманитариев. Отныне физика и биология задавали тон всей научной деятельности. Но если уравнениям Максвелла еще только предстояло получить широкое общественное признание, то теория Чарльза Дарвина уже стала весьма популярной в научном мире. Хотя все еще оставались скептики, подвергающие сомнению идеи великого англичанина, особенно о борьбе за существование как ведущей силе эволюции…
Список достижений просвещенного 19 столетия был бы не полным, если не назвать изобретение велосипеда и успехи в области контрацепции. Да-да, именно в викторианскую эпоху, известную своими добродетелями и весьма строгими моральными устоями, стали изготовлять презервативы.
Во второй половине века, благодаря развитию средств связи и транспорта, время необыкновенно ускорилось. Но это было только начало. Появление двигателя внутреннего сгорания стало предвестием совершенно новой эпохи – эры автомобилей. Уже в начале нового двадцатого века они были отнюдь не редким явлением в крупных городах, тем более, в «столице мира» – Лондоне. Самодвижущаяся повозка без лошадей. Под колеса одного из этих чудес техники, сойдя с «хэнсома», едва не угодил наш бородатый незнакомец. Раздался предупреждающий гудок, и мужчина, машинально отпрянув в сторону, невозмутимо двинулся вперед, оставив без внимания неприличный окрик водителя автомобиля.
Кэбмен остановил свою гнедую лошадку на Оксфорд-стрит, поэтому до Гайд-парка, через который пролегал маршрут похоронного кортежа, бородач добирался пешком. Улица, по которой он шел, была полна народа, – люди, превозмогая холодный порывистый ветер, спешили проститься со своей королевой. С фонарей свисали лавровые венки, все вокруг было украшено фиолетовыми бантами и гирляндами из белого атласа.
***
Наш незнакомец оказался перед оградой Гайд-парка в окружении весьма пестрой толпы! Там были женщины всех возрастов, что надели вуали, но особенно трогательно траур смотрелся на проститутках, чье существование старая королева всегда отрицала…
Мальчишки, взобравшись на платаны, болтали, как мартышки, бросались сучьями и апельсинными корками.
В общем, люди из городских низов обступали нашего бородача со всех сторон. Они ели бутерброды, стряхивая крошки. Толпа шумела вокруг него, голося на лондонском просторечии. Все это невольно вызвало в душе у него раздражение и желание вырваться отсюда, из этой тошнотворной среды… Но вот-вот должна была показаться процессия! Он стоял на месте, оглядываясь по сторонам. И вдруг по другую сторону дороги увидел высокого осанистого господина в мягкой шляпе, с усами и густыми бровями, из-под которых пристально прямо на него смотрела пара темных глаз. Взор этих глаз пронзал и обжигал его. Он почувствовал, как все внутри него похолодело, а потом его обдало жаром. Краска бросилась в лицо его. И, словно преступник, застигнутый на месте преступления, он поспешно заработал локтями, пытаясь протиснуться сквозь толпу наружу. Однако, в этот миг до слуха всех собравшихся перед оградой Гайд-парка долетели звуки военного оркестра, играющего торжественный и жутковатый похоронный марш…
Толпа тотчас притихла. Как писал современник, «медленно приближалась музыка и погребальное шествие, и наконец, среди всеобщей тишины длинная процессия влилась в ворота парка… Вот он, катафалк королевы, – медленно плывущий мимо гроб Века!» При виде его люди обнажали головы, снимая свои шапки.
«Крохотный гроб, задрапированный нежнейшим белым атласом и увенчанный королевскими регалиями, – от этого зрелища веяло невинностью, чистотой и женственностью, присущей той, что спала под покровом», – мог бы подумать наш незнакомец, когда гвардейцы в алых мундирах и медвежьих шапках, – из почетного караула Букингемского дворца, – поравнялись с тем местом, где он находился. Время для него как будто остановилось. Он провожал глазами гроб, лежащий на лафете, пока тот не скрылся от его взора за спинами военных в мундирах, шлемах и шапках, шествующих строем как на параде.
«Таково было ее желание. Она сама все это распланировала», – подумал он и усмехнулся своей мысли. – Все, как всегда… – сказал он вслух, но его голос утонул в громе печальной музыки. Процессия отдалялась, звуки оркестра почти стихли, народ, между тем, стал быстро расходиться, а он все еще продолжал стоять на месте.
Оглянувшись по сторонам, мужчина вдруг очнулся как бы от долгого забытья и увидел, что вокруг – ни души. Тогда он устремился назад, туда, где кэбмен высадил его.
***
Наш незнакомец, погруженный в свои размышления, совсем позабыл о том, чье внезапное появление давеча привело его в такое смущение, что заставило искать пути к бегству. Когда вдруг у тротуара, где он шел, остановился крытый экипаж, дверца которого отворилась. Изнутри высунулось лицо с усами и густыми бровями, и появилась рука в перчатке, что сделала приглашающий жест. Тогда, недолго думая, он огляделся по сторонам и исчез внутри кэба. Едва дверца захлопнулась, кучер погнал лошадей рысцой, однако затем по сигналу своего клиента несколько осадил их, замедлив движение…
Теперь наш незнакомец сидел напротив осанистого господина с пристальным взором. Казалось, этот господин видит тебя насквозь. По крайней мере, в первый миг этой встречи мужчина чувствовал себя неловко.
– Как вы меня узнали? – спросил он, пытаясь справиться со своим смущением.
– Да, вы несколько изменились за эти годы, – отозвался осанистый господин. – С бородой, возмужали… Но вас выдал все тот же холодный взгляд стеклянных глаз. Только не обижайтесь на мои слова.
– Вы что, знали… обо всем? – мужчина таинственно понизил голос.
– Догадывался… Это она вам помогла скрыться ото всех? – спросил господин, выделив голосом слово «она» и кивнув в сторону вокзала Паддингтон, куда двигалась похоронная процессия. (Его спутник только молча качнул головой). – А как же та, которую вы любили? Надеюсь, с ней все в порядке?
– Да.
– Я не слышу прежнего энтузиазма в вашем голосе, – мрачно заметил осанистый господин. – Что-то не так?
– Все в порядке, – слабо, как будто болезненно улыбнулся его попутчик. – Она здорова, – и это главное! Но пережитое в те мрачные дни не прошло бесследно для нее. Она потеряла нашего первенца, – это был мальчик, – а потом оказалось, – он вздохнул, – что больше не может иметь детей…
Осанистый господин покачал головой:
– Сожалею об этом. Но все-таки вы получили то, о чем мечтали тогда? Не так ли?
– Пожалуй, да, – задумчиво проговорил его попутчик. – Покой, которого мы с ней заслужили, – мы обрели его… А как насчет вас? Я слышал о том, что случилось в прошлом году, – в Южной Африке. Ваше имя опорочено. Мне очень жаль, что все так получилось!
Осанистый господин вмиг помрачнел при одном упоминании о войне с бурами.
– Ну, надо же было кого-то сделать «козлом отпущения»! И выбор пал на меня, – проговорил он раздраженно. – Впрочем, не будем об этом. Сегодня видел вашего отца…
– Да, неужели? – усмехнулся его собеседник. – Наверное, он очень доволен, что, наконец, его желание исполнилось…
– Вероятно. На его лице играла торжествующая улыбка. Впрочем, что ни говори, он умеет привлечь к себе людей. Его любят!
– Он просто лицемер, – несколько запальчиво проговорил бородач. – Волк в овечьей шкуре.
– Но все-таки он ваш отец, – напомнил своему собеседнику осанистый господин. – Хотя я вас прекрасно понимаю, – то, что случилось тогда, в те дни, – всецело на его совести. Впрочем, быть может, отчасти и на моей…
Его собеседник покачал головой:
– Я и тогда и, тем более, сейчас ни в чем вас не виню. Вы только выполняли приказ, Чарльз. А вот, что касается нашего общего знакомого… Что стало с ним?
Осанистый господин тотчас понял, о ком зашла речь, и нахмурился:
– Его упрятали в психиатрическую лечебницу, пока я был в Азии. Это все, что мне известно…
– И вы что, с тех пор ни разу его так и не посетили? – с осуждением в голосе осведомился мужчина. – А ведь вы для него были почти как Бог!
Остаток пути прошел при гробовом молчании. Вдруг кэб остановился, – осанистый господин, выглянув в окно, сказал:
– Мой отель. Кэбмен доставит вас по нужному адресу. Прощайте, Альберт, – или как вас теперь зовут?
– Прощайте, Чарльз, – провожая его взором, сказал незнакомец, потом он поднялся с места и выкрикнул в спину уходящему господину. – В прошлый раз я так и не сказал вам, а теперь говорю – спасибо…
Осанистый господин остановился на мгновенье и, не оборачиваясь, продолжил свой путь.
***
На другой день с перрона вокзала, откуда накануне отправился гроб с телом покойной королевы, он вошел в купе первого класса и, затворив за собой дверь, сел на кожаный диван у окна. Вскоре поезд тронулся, унося его на запад, – туда, где был его дом. Сказались двое суток, проведенных в Лондоне, городе не самых приятных воспоминаний, – в те дни и ночи он так и не сомкнул глаз. А потому теперь под мерный стук вагонных колес, сам того не замечая, мирно забылся сном…
Однако пробуждение его было тревожным. За окном мелькали унылые сельские пейзажи «старой доброй» Англии. Поезд, по-прежнему, шел на запад. Но теперь в купе наш господин был не один. Некто в черном плаще с капюшоном, надвинутым на глаза, сидел напротив него. И, видимо, уже давно там находился.
«И когда он успел войти? Сколько же времени я проспал?» – подумал осанистый господин, залезая рукой в карман пиджака, – в поисках своих часов. Но когда он уже потянул за цепочку, вдруг раздался необычайно скрипучий голос незнакомца:
– Сейчас два часа пополудни. Прошло ровно тридцать минут, как я вошел в это купе, – сообщил тот, умолкнув.
– В самом деле, – взглянув на циферблат, засвидетельствовал осанистый господин. – Ровно два часа. Значит, проспал я больше часа. Странно…
– Почему? – осведомился незнакомец.
– Простите? – покосился на него осанистый господин.
– Почему из ваших уст вылетело это слово – «странно»? – спросил у него попутчик.
Тот нахмурился и не сразу отвечал:
– Просто, обычно я сплю очень чутко, а теперь пропустил столько остановок.
– Видимо, вы очень устали, – с сочувствием проговорил незнакомец.
– Не без этого, – отозвался осанистый господин и спохватился. – Простите. С кем имею честь?
– Извините. Я не представился. Меня зовут Лем, – сказал его попутчик.
– Лем? – как-то недоверчиво проговорил осанистый господин. – И все? Просто – «Лем»?
– Видите ли, там, где я живу, не принято, как у вас, давать длинные пышные имена. У нас в почете скромность, – сказал его попутчик.
– Да, и где же такие места? – полюбопытствовал осанистый господин. – Я бывал во многих краях…
– Знаю, знаю, – вдруг перебил его собеседник. – Мне все о вас известно! О вашей службе в Южной Африке, об экспедиции в Палестину, о Суакине, о Сингапуре, наконец.
– Простите, – изменился в лице осанистый господин, приподнимаясь со своего места. – Мы с вами знакомы? – осведомился он и тотчас получил неясный ответ:
– В некотором роде…
– Это как же понимать? Может, вы все-таки откроете мне свое лицо?
– Боюсь, если я вам покажусь, вы меня, еще чего доброго, за дьявола примите!
– Это отчего же? Ваше лицо настолько уродливое?
– Скажем так – оно не привычно для вашего взора. Видите ли, условия, в которых мы с вами выросли, сильно разнятся…
– Вы, верно, думаете, есть что-то, чего я в своей жизни еще не видел? – мрачно усмехнулся осанистый господин. – Милостивый государь мой, смею вас заверить в обратном. Я прошел через ужасы войны. Я не раз глядел в лицо смерти. А вы полагаете, что теперь что-то может меня напугать?
– А как же то, что вы видели во сне, – разве эти грезы вас не испугали? – возразил Лем.
– Я не знаю, что видел во сне. Я не помню, – огрызнулся осанистый господин, побагровев.
– А я знаю, – заявил Лем, – во сне вы видели тех женщин, лица которых до сих пор стоят у вас перед глазами…
– Каких женщин? Что вы несете? – повысил голос осанистый господин, почувствовав, как холодный пот заструился по его спине.
– Сейчас вы пытаетесь под маской злобы и отрицания скрыть самое обычное для людей чувство – страх, – продолжал Лем. – И это вполне нормально. Вы ведь религиозный человек, не так ли? Прихожанин англиканской церкви. Всегда вели истинно пуританский образ жизни. Так что нет ничего удивительного в том, что во снах вам являются эти женщины. Это голос совести! Но, поверьте, я вас вовсе не осуждаю за то, что вы сделали тогда, тринадцать лет назад, осенью 1888 года…
Осанистый господин впервые за долгое время, действительно, испытывал чувство страха, да такого, что граничил с диким ужасом. Подобного не случалось с ним даже в дни последней войны, где он командовал дивизией, потерпевшей жестокое поражение в схватке с бурами. Но и теперь хладнокровие не до конца оставило его. Он постарался скрыть свое волнение и спокойным тоном отвечал:
– Я не знаю, кто и что вам наговорил обо мне. Но меня вы не знаете. Все это лишь ваши необоснованные догадки!
– У вас говорят – «чужая душа – потемки», – слегка усмехнулся Лем, – а мое призвание – блуждать в этих потемках. Не думайте, что сможете что-то утаить от меня. Потемки вашей души весьма напоминают трущобы и мрачные кривые улочки лондонского Уайтчепела…
Часть первая. Убийства в Уайтчепеле
Глава первая. Мясник
Пятница. 31 августа 1888 г. 2:30
Ночь стояла темная. Кроваво-красное зарево полыхало на небе. На Уайтчепел-роуд, дороге, освещенной тусклыми газовыми фонарями, царило некоторое оживление. Люди, идущие по тротуару, останавливались, чтобы посмотреть на ночное зарево, и, качая головами, говорили:
– Не иначе как в доках Альберта горит… В который уже раз!
Среди тех, кого в столь поздний час занесло на Уайтчепел-роуд, было немало мужчин, прослывших за добропорядочных семьянинов, – теперь они, шатаясь, возвращались в свои дома из близлежащих пабов и прочих увеселительных заведений, которыми пестрел этот район Лондона. Одних сюда влекло стремление отдохнуть от тяжелых трудовых будней, других – желание развеять скуку или вырваться из оков привычного и опостылевшего до тошноты существования, – то чувство, которое хотя бы раз одолевало всякого лондонца викторианской эпохи, какой бы примерной ни была его жизнь прежде.
По возвращении домой этим мужчинам предстоит пережить сцену, полную слез и упреков. Сначала супруги будут спать по отдельности. Но потом пройдет немного времени, все уляжется. И жизнь войдет в прежнее привычное и скучное русло… Женщины викторианской эпохи редко решались на разрыв отношений из-за неверности своих мужей. Правда, бывали и исключения из этого правила…
На пересечении Уайтчепел-роуд с Осборн-стрит, прислонясь к стене здания, где на фасаде красовалась надпись «Grocery», стояла женщина в красно-коричневом длинном свободном пальто, из-под которого виднелось коричневое платье, выглядевшее совсем новым, а также шерстяные и фланелевые юбки. В ту ночь она выпила больше обыкновения и теперь испытывала страшный позыв к рвоте, которому не в силах была сопротивляться. И тогда ее вывернуло наизнанку, – прямо на тротуар, под ноги проходящего мимо господина, – тот, отряхиваясь, назвал ее «грязной шлюхой» и вскоре скрылся из виду. Женщина, которая, будучи пьяной, плохо понимала, что вообще происходит вокруг и где она находится, двинулась наугад, – вверх по Осборн-стрит, когда ее окликнули.
– Полли, – раздался позади нее знакомый голос миссис Холланд.
– А, это ты, Нелли! – обернувшись, проговорила та.
Миссис Холланд приблизилась к ней и, в свете горящего фонаря вглядевшись в помятое лицо своей бывшей компаньонки по комнате в ночлежном доме, заметила:
– Выглядишь ты неважно! Где ты была все это время? Что, совсем плохи твои дела?
– Мои дела? – развязно рассмеялась Полли. – Сегодня меня выгнали из этой убогой ночлежки, и мне негде приклонить голову… А так – все в порядке. Жизнь прекрасна!
– Я могу тебе чем-нибудь помочь? – заботливо осведомилась миссис Холланд.
– Да. Если у тебя есть 4 пенса, – еле ворочая языком, отозвалась Полли.
Денег у миссис Холланд не оказалось, и она с тоской посмотрела вослед уходящей в темноту Полли.
Мэри Энн, урожденная Уокер, известная в трущобах Уайтчепела под прозвищем «Полли», некогда вышла замуж за служащего типографии по фамилии Николз и родила ему пятерых детей. Будучи почтенной матерью большого семейства, эта женщина всецело посвящала себя воспитанию детей и заботе о муже, который, однако, предал ее, переспав с медсестрой, что принимала роды их последнего ребенка. Несколько лет они еще прожили вместе, но потом расстались.
Мэри Энн не смогла простить мужу его измену. И, будучи не в состоянии жить с этим человеком под одной крышей, ушла от него, – после почти двадцати лет замужества вернулась в дом своего отца. Однако, после ссоры с отцом, который забрал к себе внуков, она осталась совсем одна. Безысходность заставила ее торговать своим телом. Вскоре с горя она пристрастилась к алкоголю. И с тех пор, все, что зарабатывала проституцией, тратила на выпивку и кровать в ночлежном доме. Однажды, констебль нашел ее в центре Лондона, лежащей на Трафальгарской площади. Из полицейского участка ее направили в работный дом района Ламбет, где она некоторое время жила, получая за свой труд в качестве прачки одежду, еду и крышу над головой. Потом нанялась служанкой в один богатый дом, но вскоре сбежала оттуда, прихватив с собой некоторые вещи. В конце концов, она нашла приют в ночлежном доме Уайтчепела, но последние десять дней, вплоть до этого вечера, ее там не видели. Теперь же она появилась, вдрызг пьяная, и хотела пройти в свою комнату, однако была остановлена товарищем держателя ночлежки, который потребовал с нее 4 пенса в уплату за кровать. Денег, однако, при ней не оказалось. И она ушла, крикнув на прощанье своему обидчику:
– Я еще вернусь, когда получу «doss money»1, – так, она называла деньги своих клиентов. – Посмотри, какая веселенькая на мне шляпка!
В тот вечер она трижды получала свои «сонные деньги» и трижды тратила их на выпивку. И, в конце концов, оказалась там, где ее нашла миссис Холланд, также снимавшая жилье в ночлежном доме.
Шатаясь, Мэри Энн Николз шла по грязной Осборн-стрит, плохо освещенной газовыми фонарями и застроенной кирпичными домами, черными от сажи и копоти. В свете фонаря вдруг мелькнула чья-то тень. Из темноты ей навстречу выступила фигура в черном пальто. Она остановилась в нерешительности и пригляделась, узнав знакомые черты лица. Страх, подступивший к сердцу женщины и заставивший ее быстро протрезветь, тотчас улетучился, и она, вздохнув с облегчением, протянула:
– А, это вы, Дэвид! А я вас ждала весь этот день! Где же вы пропадали? Меня ведь выгнали из отеля! Вы знаете об этом?
Темная фигура только неопределенно качнула головой, не говоря ни слова. Как бы отвечая за него, Мэри Энн сказала:
– Вы, верно, были заняты, а потому не могли прийти, – она приблизилась к нему и взяла его под руку. Они вдвоем продолжили путь, пролегающий по темным улочкам и узким проходам Уайтчепела, – по направлению к восточной железнодорожной станции. Это была весьма странная пара. Она без умолку болтала на лондонском просторечии; он не издавал ни звука…
Этот мужчина, назвавшийся при первой их встрече Дэвидом, появился в жизни Мэри Энн Николз совсем недавно, – не более, чем десять дней назад. Тот вечер она, по своему обыкновению, встречала в пабе «Сковородка», – желание выпить перед началом рабочей ночи, как всегда, привело ее сюда. Однако на сей раз денег на пиво не хватило. И тогда появился незнакомец в шляпе, который заплатил за нее. Выпив залпом свою пинту пива, она в обмен на деньги предложила ему свои услуги. Тот качнул головой в знак согласия и немедленно положил перед ней на стол один шиллинг, поднимаясь и выходя из паба на улицу.
В тот раз она ужасно боялась идти куда-то с человеком, которого видела первый раз в жизни. Особенно, когда по округе поползли слухи об орудующей в городе банде, нападающей на уличных барышень, – для грабежа и насилия. Но щедрость этого господина породила в душе женщины любопытство, которое помогло ей пересилить свой страх.
В тот вечер он привел ее в отель, расположенный вблизи железнодорожной станции, и в ресторане на первом этаже они вдвоем поужинали, после чего поднялись наверх, – в просторный и уютный номер. Мэри Энн, которая со времен ухаживаний Уильяма Николз не встречала подобного отношения к себе, была растрогана до слез и, глядя на свое отражение в зеркале, – на смуглое лицо с карими глазами и седеющими каштановыми волосами, – не могла понять, что же этого угрюмого и молчаливого молодого человека могло прельстить в ней, – да, так, чтобы он расщедрился на номер в гостинице. Она обнаженной лежала на кровати в ожидании его прихода. Но когда тот появился, только искоса глянул на нее и тотчас скрылся в ванной комнате, где, как она поняла по вырвавшимся оттуда звукам, занялся самоудовлетворением…
Впрочем, вскоре странное поведение сожителя перестало смущать эту женщину. Они несколько дней провели вместе, и Мэри Энн выложила ему все о себе, неизменно сетуя на свою треклятую жизнь и, особенно, на мужа, который изменил ей с медсестрой. Он же ничего ей не рассказывал, но только слушал ее внимательно. Если что и говорил, то с весьма сильным восточным акцентом, так что она его не понимала. Потом он ушел, заплатив за номер на несколько дней вперед. Эти дни она провела в ожидании него, даже ходила по магазинам, где купила корсет, шляпку и белый платок, вообразив, будто стала тайной любовницей какого-то важного человека. Время прошло, однако, он так и не появился, а накануне вечером у нее потребовали освободить номер. Мэри Энн снова вышла на улицу. Это был крах всех ее надежд. Она почувствовала себя обманутой и с горечью повторяла про себя: «Чудес в этой жизни не бывает…»
Теперь же, когда он появился вновь, надежда загорелась в ее душе с прежней силой. Женщина думала, что он ведет ее в тот же отель, где она сможет, наконец, отдохнуть и приклонить голову. И все будет, как в те десять благословенных дней.
***
Мэри Энн «Полли» все еще продолжала говорить, рассказывая своему молчаливому спутнику подробности своих последних дней жизни, когда они повернули на узкую, шириной не более двенадцати футов от стены до стены, улочку под названием «Бакс-роу», застроенную, с одной стороны, кирпичными доходными домами, где респектабельные лондонцы снимали жилье, а с другой – складскими помещениями. Они прошли мимо высоких стен местной школы, – здания, выделявшегося на фоне других строений этой улочки, – когда заметили впереди стоящего человека. Потом еще несколько ярдов, – до деревянных ворот, за которыми размещалась конюшня. Как вдруг этот человек устремился к ним навстречу. Ни слова ни говоря, он приблизился к женщине и ухватил ее за подбородок, больно надавив на челюсть. Ее глаза расширились, а по телу пробежала судорога. Через мгновение, не издав ни звука, она рухнула вниз, подхваченная ее спутником на руки. Он положил безжизненное тело на тротуар и достал из кармана своего пальто нож с длинным лезвием, приступив с ним к горлу женщины. Но рука его вдруг дрогнула. И он беспомощно взглянул на своего сообщника. Тот немедленно достал свой нож и полоснул им по горлу жертвы. Это действие ободрило молодого человека. И второй удар он нанес самостоятельно. Его сообщник, тем временем, задрав кверху юбки женщины, движением слева направо разрезал ей живот поперек.
От вида крови, которая полилась из раны на шее, молодой человек пришел в неистовство. Когда его сообщник выпрямился, он, тяжело дыша, вонзил нож в живот несчастной жертвы и принялся его кромсать… Вскоре, однако, почувствовав руку у себя на плече, остановился и, оглянувшись, встретился глазами со своим сообщником.
Без промедления они скрылись в темноте. На тротуаре осталось лежать безжизненное тело женщины с широко открытыми глазами, у которой из ран на шее сочилась кровь…
***
3:40
Едва эти двое скрылись из виду, как на Бакс-роу появился первый прохожий. Это был некто Чарльз Кросс, извозчик, который в тот ранний час направлялся на работу. Проходя мимо школы, он заметил, что на левой стороне улицы на тротуаре что-то лежит. Эта часть Бакс-роу совсем не была освещена, а потому он двинулся, чтобы рассмотреть предмет, привлекший его внимание, – в надежде, что это брошенный кем-то брезент, – но, приблизившись, с удивлением и разочарованием различил фигуру женщины, которая была то ли мертва, то ли пьяна. Не успел он опомниться, как услышал шаги позади себя. Повернувшись, увидел своего приятеля Роберта Пола.
– Бобби, – позвал он. – Подойди. Здесь какая-то женщина.
Они вдвоем перешли через дорогу и нагнулись к ней. Женщина лежала на спине, ноги ее были выпрямлены, а юбки приподняты почти до пояса. Чарльз Кросс протянул руку и коснулся ее теплого лица и рук, которые были холодными и мягкими.
– Думаю, она мертва, – заметил он.
Тем временем Роберт Пол положил руку женщине на грудь и как будто почувствовал легкое движение.
– А я думаю, она дышит, – сказал он, – но очень мало, если дышит.
Роберт Пол предложил посадить женщину.
– Мне некогда, – наотрез отказался Кросс. – Я опаздываю!