000
ОтложитьЧитал
Сам командир заставы, когда его изредка вызывали в округ, теперь предпочитал пользоваться автомобилем, а не лошадью. А для Виктора это стало дополнительным развлечением.
Так прошел первый год службы Виктора в армии. А в конце второго года произошел случай, который наверняка вошел в историю маленькой заставы, став яркой ее страницей.
В округ приехал проверяющий из самой Москвы. Что он там проверял, сказать трудно, но гость, заядлый рыбак, пожелал перед отъездом половить рыбку. Законы гостеприимства в округе понимали и предложили ему поехать на заставу, где служил Виктор. И река там близко, и машина у них есть, решили в округе. Заодно и заставу проверит.
Начальник заставы лично поехал встречать гостя, конечно, с Виктором в качестве водителя. Встретили, привезли, накормили, а ближе к вечеру отрядили Виктора с машиной и еще двух солдат на рыбалку.
Виктор близко подъехать к воде не смог, камни там были везде очень крупные. Высадил пассажиров, а машину развернул, отогнал ее еще чуть назад на горку между скалами. Аккумулятор у старой машины был слабенький, если вдруг мотор от стартера не заведется, можно будет с ходу с горки завести.
Полковник гимнастерку снял, из сумки консервы достал и пару бутылок водки. По-свойски и солдатам предложил. Виктор отказался пить. Не любил он это дело, но закусил вкусными консервами с удовольствием.
Полковник начал рыбу ловить. Солдаты принялись собирать сушняк для костра, а Виктор взял свой автомат и направился к скале, что стояла поблизости. Скалу эту он давно облюбовал. Только повода забраться на нее до сих пор не находилось. Метров тридцати в высоту со снизу казавшейся плоской вершиной и пологими склонами, скала господствовала над местностью. Вершина же оказалась на поверку совсем не ровной. Почти в центре нее лежал камень, метра четыре в высоту, к вечеру дававший хорошую тень. Тут Виктор и устроился. Видами отсюда можно было залюбоваться. Под ногами река, вдали снежные вершины, хорошо.
Видел Виктор, что полковник скоро что-то поймал. Солдаты рыбу почистили и в котелок бросили. Скоро уха будет, – подумал он и еще раз огляделся по сторонам. Река здесь шла строго на восток. В ту же сторону светило заходящее вечернее солнышко. Свет от него залил реку, да так, что вся она превратилась в слепящее глаза зеркало.
Вот на этом зеркале Виктор, вдруг, и заметил какое-то движение. Пристально вглядываясь туда, он понял, что по реке, уже близко к берегу, идет лодка. Тут же послышался звук автомобильного мотора. Странно как-то. В таком пустынном месте съезжаются машина и лодка. Понятно, что это не случайно. Из-за поворота показался фургон, на котором на заставу возили продукты.
И тут у Виктора в голове вдруг все сложилось. Дневные наряды пограничников уже ушли, а ночные на вахту еще не заступили. Самое время для нарушителей границы. С расписанием караулов они, видимо, хорошо знакомы. «В лодке три человека, в машине двое, внизу полковник и два солдата, – думал Виктор, – лодку они не видят, она для них чуть за углом, а машину не слышат из-за шума воды. Я один вижу их всех. Мне и решать, что делать».
Виктор еще раз оглядел всю панораму. Двое из машины уже вышли и быстро идут к берегу. Что-то тащат с собой, видно, что тяжелое. Оружия у них нет. Лодка уже причалила к берегу. Все трое из нее вышли. Идут налегке, за грузом, видать. Все трое с автоматами в руках, идут с опаской, на большом расстоянии друг от друга. Когда между сближающимися группами осталось метров сто, Виктор закричал как полагалось по уставу:
– Стой, кто идет! Буду стрелять! – и дал короткую очередь в воздух.
Время для Виктора тут же остановилось. Он видел, что у полковника в руках уже появился пистолет «Молодец, – подумал Виктор, – гимнастерку снял, а кобуру, нет». Солдаты же метались по берегу в поисках своих автоматов.
– Постреляют дураков, – подумал он, но ему уже было не до них. Пришельцы уже попрятались за камнями, и, прикрывая друг друга огнем, начали двигаться к скале. А те двое, что привезли груз, продолжали, теперь уже бегом, свой путь к лодке. И все же Виктор медлил, в людей не стрелял. Он снова дал очередь в сторону противника.
Не целясь. Не привык стрелять в живых людей, только по мишеням. И тут же понял, что не прав. Пришельцы стреляли в него. Но достать Виктора на скале было трудно. Пули били по скале совсем близко от него, выбивая осколки, сыпавшиеся на спину и на голову. Солнце в этот момент зашло за горизонт. Стало почти темно. Горы.
Виктор понимал, что застава уже поднята в ружье, и через несколько минут придет подмога. Но ждать помощи было нельзя. Пришельцы, перебегая от камня к камню, сами того не зная, приближались к полковнику и солдатам. Готовы ли они защищаться? Полковник с пистолетом не выстоит против трех автоматов. А тех двоих нельзя подпустить к лодке, уйдут.
Виктор открыл огонь на поражение.
Через несколько минут все было кончено. Трое пришельцев остались лежать на земле. Двое из них были ранены, один убит. Еще двое с поднятыми руками стояли лицом к скале. Около них стояли солдаты, хоть и без гимнастерок, но с автоматами. Виктор сменил рожок в автомате, мало ли что, и спустился вниз.
Полковник уже успел надеть гимнастерку и застегнуть ремень. Виктор подошел к костру, поднял с земли бутылки из-под водки и одну за другой бросил их чуть не на середину реки. В ту же минуту подскакали солдаты с начальником заставы во главе.
– Ну и рыбалка же тут у вас, – сказал полковник, ни к кому не обращаясь. Потом подошел к Виктору, крепко пожал ему руку и сказал:
– Я перед тобой в долгу, солдат!
Но дело на этом не кончилось. Начальник заставы рявкнул:
– Бранников, ко мне.
Виктор подбежал к нему. Начальник взял его за грудки:
– А ну, дыхни!
Виктор дыхнул. «А ну, еще раз, – заорал снова начальник, уже поняв, что от Виктора спиртным не пахнет. – Этих без гимнастерок, на губу. Бранников! В казарму!»
Утром, после побудки, к Бранникову подошел старшина:
– Тебя на развод брать не велено. Оставайся в казарме.
Виктор был уже одет. Койка заправлена. На нее он и лег, не снимая сапог. Его прямо трясло не то от обиды, не то от злости. А потом подумал, чего это я нервничаю. Лучше сосну часок-другой. И поспал всласть, пока старшина снова не заорал: «Бранников! В штаб!»
Ну и пошел Виктор в штаб. Пошел, а не побежал.
– Бранников, иди в кабинет помощника начальника, – сказал ему дежурный офицер и добавил шепотом, – там следователь из округа сидит.
Такого поворота дела Виктор не ожидал, но греха за собой не ведал. Вошел, доложил как полагается. И начал его следователь мурыжить:
– Расскажи все, говорит, что вчера делал, в кого стрелял, что пил.
Виктор все и рассказал. Почти все. От выпивки же открестился. Не видел ничего, не знаю. Хотя понимал, не заметить, что полковник и солдаты под градусом, было невозможно. Полковник еще ничего, крепко на ногах стоял, а солдатики с непривычки пошатывались. Полторы бутылки они на троих приняли. Это он точно знал, когда бутылки выбрасывал, в одной из них около половины было.
И так ему следователь вопросы задавал, и эдак, но Виктор твердо на своем стоял.
– А почему у тебя рожок пустой, а солдаты ни одного выстрела не сделали. Сколько раз стрелял полковник? На все вопросы Виктор давал вразумительные ответы.
– Ладно, не хочешь своих выдавать, и Бог с тобой. Может, и правильно делаешь, – закончил допрос следователь, – прочти протокол и подпиши.
Виктор внимательно прочел бумагу. Все в ней было изложено правильно. А про выпивку не было ни слова.
Потом выезжали на место происшествия. Виктор и солдаты показывали все на местности. Где был костер, где сидел на скале Виктор, откуда и куда подплыла лодка, куда подъехала машина, хотя она, как приехала вечером, так там стояла до сих пор. Виктора и попросили отогнать ее на заставу. Свой-то «Виллис» он еще вчера на место поставил. Как сказал командир: «Бранников, в казарму», так за руль и сел, а командир сел рядом.
Потом следователь еще пару раз его вызывал, уточнял мелкие детали. Под конец Виктор спросил у него:
– И что теперь будет?
Да, ничего особенного, – ответил следователь, – Полковник пойдет дальше по службе, ты его, можно сказать, отмазал. Солдатики на губе недельку посидят и тоже будут служить дальше, а тебя к награде представят. Вот и все.
* * *
Острова не было уже в 1961 году, когда Виктор получил десятидневный, не считая дороги, отпуск из армии по случаю вручения ему медали «За отвагу». Эту солдатскую награду очень редко вручают в мирное время. Но полковник не забыл о нем, а как же? Нарушителей границы Виктор задержал? Задержал. Командира на поле боя спас? Спас. Так что все было сделано по справедливости. Тогда же и в партию его приняли. Правда, кандидатом в члены партии он задолго до того случая стал, еще когда «Виллис» чинил.
По таким событиям легко время отсчитывается, лучше, чем по календарю.
Мама и дед писали ему, что Острова он уже больше не увидит, а их найдет в новом доме, в Кузьминках, про которые в то время только начинали узнавать москвичи, как и о Черемушках, да и других районах массового жилищного строительства, что начал Хрущев.
Метро в новые спальные районы тогда еще только проектировалось, и Виктор добирался до Кузьминок автобусом. Когда ехали по Волгоградскому проспекту, повсюду были видны следы большого строительства. Вокруг работали бульдозеры, экскаваторы, шли по дорогам самосвалы и цементовозы, поднимался лес подъемных кранов.
Выйдя на указанной в письме матери остановке, Виктор оказался в уже отстроенном квартале. Ряды одинаковых пятиэтажек изредка перемежались девятиэтажными домами, которые казались очень высокими. Номеров домов и названий улиц было не видно. Тротуары и дороги между домами были размечены, но покрыты асфальтом только местами.
Но около домов уже были разбиты газоны, играли дети, а у подъездов на самодельных лавочках сидели мамы и бабушки. Вот их и расспрашивая, Виктор через некоторое время вышел к нужному ему дому.
Не без внутреннего трепета позвонил Виктор в дверь квартиры матери. Два года не виделись. Как там она? Дверь распахнулась, и на пороге показалась мама. Такая же, как и была. Может быть, только взгляд стал чуть строже. Так и должно быть. Она ведь теперь директор большой новой школы. Да и лет ей еще не много, пятидесяти не будет, сообразил Виктор.
Дед тоже выглядел неплохо для своих семидесяти. Только около года назад он ушел на пенсию. Это когда завод закрыли, и они переехали сюда, в эту новостройку.
Ну, как водится в таких случаях, пошли расспросы, рассказы, не обошлось и без слез. Но это, конечно, мама. Вспоминали Остров, соседей, не могли не вспомнить и про Чистые пруды, где семья Бранниковых жила до войны. Виктор рассказал про службу в армии, про медаль, что висела у него на груди. Мама показала свою новую школу, которая должна была открыться осенью. Ее было видно из окна. Рядом с ней достраивался детский сад.
Из окна было видно и еще одно высокое здание более старой постройки. Дед указал на него.
– Там какой-то большой научный институт находится, – сказал он, – придешь из армии, можешь туда на работу устроиться.
Как в воду глядел. Действительно, именно туда через год вышел на работу Виктор.
А потом, как это бывает при встрече после долгой разлуки даже с очень близкими людьми, разговор иссяк. Дед ушел к себе, в свою однокомнатную квартирку в этом доме, а Виктора мама отправила отдыхать с дороги.
В последующие пару дней Виктор что-то делал по дому, а потом начал маяться от безделья. В один из дней он съездил в гости к полковнику. Тот его приглашал и даже очень настоятельно. Позвонил предварительно, конечно. Тот его встретил, как родного. Посмотрел на медаль, поздравил с наградой, сказал, что по заслугам получена. Потом усадил пить чай, и по ходу разговора оказалось, что полковник, уже и не полковник вовсе, а генерал-майор. И нужен генералу водитель. Виктор согласился.
Когда Виктор вернулся на заставу, на него уже вызов из Москвы пришел. Только с неделю там и пробыл. Дважды за это время ходил в наряд на охрану границы. Как теперь бы сказали, мастер-класс молодым бойцам давал. Скалу, на которой бой принимал, им показывал. Ее теперь на заставе скалой Бранникова называли. Сколько времени это название потом помнили, теперь уже неизвестно.
Еще год прослужил Виктор в Москве. Генерала возил. Водительские права ему быстро оформили. Две недели по городу с инструктором отъездил, а потом экзамен сдал.
Когда подошел срок демобилизации, генерал долго уговаривал Виктора остаться на сверхсрочную службу. Но тут он проявил твердость, отказался. Не по нему была служба в армии. Не давала она чувства самостоятельности, что ли. Хотелось вернуться к железу, к станкам. Но расстались с генералом друзьями. Потом еще не раз встречались, когда генерал просил его в чем-нибудь помочь. А потом и генерал Виктору большую помощь оказал.
Но все это было уже потом, а сейчас Виктор вернулся на гражданку. Интересно, что все Бранниковы, кроме основателя их рода, в следующих поколениях в армии никогда не служили. Никогда не вступали ни в какие партии и кружки. С царизмом не боролись и революцию приняли довольно безразлично: железные дороги революция не отменяла. И они продолжали служить своему делу: железным дорогам, а не партиям или какому-нибудь строю.
Были они по дореволюционной сословной принадлежности разночинцами. Только не надо вспоминать слова Ленина: «Чествуя Герцена, мы ясно видим три класса, три поколения, действующих в русскую революцию…», которые заучивали наизусть в советских школах. Там дальше о разночинцах говорится. Так вот, разночинцы, инженеры, врачи, учителя, люди образованные, разных профессий в массе своей не были революционерами. Они были, прежде всего, специалистами, были нарождающейся русской интеллигенцией, пеклись о пользе отечества.
Обычно, когда речь идет об интеллигенции, добавляют слова – прогрессивно мыслящая интеллигенция. Да, имея современное образование, они не могли мыслить иначе. Но образование подразумевает знание истории, а, значит, они понимали, что такое революция, что она несет с собой, чем она опасна для народа, для государства. Они хотели и стремились к преобразованиям, но отнюдь не революционным путем.
Знали они также, что такое царизм и что такое тирания. Многим из них были знакомы труды Платона и Аристотеля, которые уже тогда, почти две тысячи лет назад достаточно точно описывали принципы правильного управления обществом. А они писали, например, что правильная демократия это та, что действует в интересах всего общества. В ином случае она становится либо олигархической, либо уходит в иную свою крайность, становится властью охлоса – невежественной толпы. Вот из каких исторических и географических далей вошло в наш лексикон слово охламон!
Однако следует с большим сожалением заметить, что интеллигентская прослойка, как ее стали называть в советское время, в России в девятнадцатом веке, была раз в пять, а то и в десять тоньше, чем, например, в Англии, или во Франции, что не могло не сказаться на результатах политических преобразований в них. Хотя и в просвещенных странах путь к демократии был весьма долгим и тернистым.
Так вот, Виктор сильно отступил от линии своих предков. Не тем, что служил в армии. А тем, что вступил в партию и ушел от железной дороги. Но, на то было веление времени.
Когда Виктор пришел из армии, у него была мысль пойти на работу в депо метрополитена. Может, тогда бы он и оказался ближе к профессиям своих предков. Но институт, который показал ему дед из окна квартиры, был ближе.
В него он и заглянул первым. Ему показали производственные помещения, где стояли новейшие станки и оборудование, и он сделал свой выбор, как потом оказалось, на всю оставшуюся жизнь.
* * *
Часто, вспоминая детство, Виктор видел себя в лесу на Острове, проползающим под колючей проволокой забора, ограждающего периметр завода. Он любил убегать с территории завода, за что его часто и сильно ругали. А ведь он и не убегал вовсе. Он просто хорошо знал все, что было по одну сторону колючей проволоки, и хотел узнать, что делается с другой ее стороны. Наверное, он просто не умел объяснить взрослым, что любит Остров, любит завод, свой барак, свою маму, никогда их не покинет. Почему взрослые не понимают своих детей?
Лишь однажды Виктор убежал с Острова всерьез, да так, что поднялся переполох по всей округе. Милиция искала Виктора повсюду, но вернулся домой он сам. Но и этот случай на самом деле не был побегом. Просто, так сложились обстоятельства. Произошло это в августе 1952 года, когда Виктору только что исполнилось одиннадцать лет.
На территорию завода въехал грузовой фургон и остановился около одного из складов. Водитель открыл двери фургона и отправился по своим делам. Потом появились рабочие, которые начали что-то грузить в фургон. Вездесущие мальчишки наблюдали за процессом. Ни одна приехавшая сюда машина не обходилась без их пристального внимания. Ребят обуревало желание прокатиться. Они уже давно поняли, что канючить типа: «Дяденька, прокати!» – бесполезно. Хочешь покататься, ни на кого не надейся. Решай проблему сам.
За каждой отъезжающей машиной бежал табунок мальчишек. Самые сильные и отчаянные из них пристраивались на задних бамперах редких в то время легковушек, висли на бортах кузовов грузовиков. Кому-то иногда удавалось на ходу забраться в кузов. Это считалось подвигом. На выезде с территории завода машины досматривали и прицепившихся мальчишек отправляли обратно.
Виктор в мальчишеской стае считался и сильным и отчаянным. Он был в числе тех, кто наблюдал за фургоном. Ему единственному пришла в голову шальная мысль забраться в фургон, когда погрузка закончится. Он так и сделал. Шофер вернулся, запер двери фургона на висячий замок и уехал.
У Виктора, да и у мальчишек вокруг замерло сердце. Но еще была надежда, что фургон будут досматривать на выезде с территории завода, но этого не случилось. Машина беспрепятственно покинула Остров и долго, бесконечно долго ехала сначала по асфальту, потом очень долго переваливалась с боку на бок, пробираясь по грунтовой дороге, потом снова выбралась на асфальт.
Уже забравшись в фургон, Виктор понял, что делает глупость. Ее можно было исправить сразу, когда водитель запирал фургон. Достаточно было кашлянуть, или еще каким-нибудь образом заявить о своем присутствии. Но тогда мальчишки задразнили бы его: «Испугался! Слабак!» – хотя никто из них вместе с ним в фургон не полез.
Когда машина выехала за пределы Острова, Виктор попробовал подобраться к кабине, чтобы постучать водителю. Но и это не удалось сделать. Весь фургон был завален железными деталями с очень острыми краями. Скорее всего, это были лемехи для плуга, которые делались в кузнечно-прессовом цехе завода. Когда машина делала крутой поворот или начинала трястись на ухабах, гора находящегося в ней железа приходила в движение. Те детали, что лежали наверху, скатывались вниз, и Виктору все время приходилось отвоевывать для себя жизненное пространство. Короче, никакого удовольствия от катания на машине Виктор не получил и лишь ждал той минуты, когда ему, наконец, удастся ее покинуть. Ждать пришлось долго, наверное, часа два или три.
Наконец, машина остановилась. Как и в прошлый раз, шофер отпер фургон и направился внутрь какого-то склада. Виктор выпрыгнул из фургона. На этот раз шофер заметил его и что-то закричал, но мальчик опрометью бросился бежать по пустынной деревенской улице. И это была его вторая ошибка за день. Не надо было, конечно, залезать в фургон, а убегать от шофера в сложившейся ситуации было уж и совсем глупо.
Ноги вынесли Виктора за околицу, и он зашагал по пыльной дороге, как пишут в сказках, куда глаза глядят. Дорога вывела его к реке, на другой стороне которой вдали виднелся полуразрушенный монастырь. Теперь ему очень хотелось одного – встретить людей. Подумывал он и о том, чтобы вернуться назад, в деревню, найти шофера фургона. Но тот мог уже и уехать, так что от этой мысли Виктор вскоре отказался. Так он и шел, поглядывая по сторонам и жалуясь самому себе на свою нелегкую долю, пока на дорогу из леса не выехала телега.
Возница, старичок с косматой бородкой, глянул на мальчика, и остановил лошадь:
– Ты откуда здесь взялся, малец? – неожиданно высоким голосом спросил он.
Виктор уже подумывал, как бы поскладнее соврать деду, но губы сами собой начали рассказывать правду. Вскоре старик знал всю нехитрую историю его нежданного путешествия и стал вслух размышлять, как помочь горю:
– Попал ты, малец, в Можайский район. От Москвы этак километров сто, сто двадцать. Бородинское поле здесь совсем рядом. Про Бородинское сражение, небось, слыхал. До Можайска отсюда километров двадцать будет. Там вокзал есть, и поезда останавливаются. А железная дорога от нас справа, километрах в трех. Только толку от нее тебе никакого. На ходу в поезд не впрыгнешь.
Старик продолжал говорить что-то еще, но Виктор уже его не слушал. Не понравился он ему. Более того, он ощутил к старику чувство недоверия и страха. Наверное, после того, как тот, непонятно почему, вдруг сказал:
– И чего мне с тобой теперь делать, в речке утопить или собакам скормить.
Возможно, это был своеобразный местный юмор. Виктор сделал вид, что не обратил внимания на эти слова, узнал, что ближайшая деревня впереди называется Шевардино и за ближайшим поворотом дороги скрылся в лесу, не обращая внимания на окрики деда.
Для одиннадцатилетнего мальчика это был сильный, мужской поступок. На этот раз Виктор действовал вполне осознанно, хорошо понимая, что будет делать дальше. План его был простым. Пешком добраться до Можайска, это займет четыре-пять часов. С учетом вечернего времени больше. Где-то придется переночевать. Во всех случаях утром он будет на городском вокзале. А там он надеялся, что машинисты паровозов ему помогут, надо только добраться до них. В крайнем случае, он обратится в милицию и все равно не позже завтрашнего вечера он будет дома.
Хотелось есть, но Виктор запретил себе даже думать о еде. Он вспомнил рассказ своего деда о его мытарствах еще в гражданскую войну. Дед говорил, что здоровый человек, если есть вода, может двое и даже трое суток активно действовать без еды. Если уж так сложились обстоятельства, то лучше ничего не есть, чем питаться тем, что попадется под руку. Переходить на подножный корм имеет смысл только в безвыходном положении, когда есть перспектива длительной голодовки.
Выполняя принятое решение, Виктор уже через час оказался в виду железной дороги. Изредка по ней проносились поезда. В сгущавшемся сумраке их огни были хорошо видны издалека. Пора было позаботиться о ночлеге. Виктор не раз слышал о том, что люди в пути ночуют в стогах сена, но сам никогда не пробовал делать это. Стогов на поле, через которое он шел, было множество. Виктор облюбовал стог на самом краю поля, стоявший вблизи от одинокой сосны. А куда, собственно, здесь надо залезать: наверх, в самый низ или в серединку? Решил, что в середину и начал выдергивать сено из стога на уровне своей груди. Вскоре в стогу образовалась нора. Внутри стога было темно и очень колко. Пахло травами, гнилью и мышами. Захотелось поскорее выбраться отсюда, однако усталость и переживания этого дня быстро взяли свое. Минут через пять Виктор уже спал крепким сном.
Ночью Виктору привиделись звезды. «Где-то тут и моя звезда, – думал во сне Виктор, – моего отца, моей мамы, всех других людей. Как узнать, которые из них.» Вот-вот должен был найтись ответ, но сон кончился так же неожиданно, как и начался. Виктор проснулся, выглянул на улицу. Там было совершенно темно и очень холодно. Дул порывистый, пронизывающий ветер. Пришлось вернуться в свою нору. Какое-то время пролежав с открытыми глазами, Виктор снова провалился в глубокий сон. Он спал так крепко, что не сразу понял, что происходит. Над полем проносились пушечные раскаты грома. Быстро приближаясь, они, вскоре слились в мощный, ни с чем не сравнимый рев. Отблески жалящих землю молний стали проникать внутрь стога, где сжавшись в комочек, лежал Виктор. Одна из последних молний ударила в сосну, что стояла неподалеку. Мощный электромагнитный импульс заставил содрогнуться землю, вошел в каждую клеточку всех живых организмов и привел их в смятение.
Могучее дерево раскололось, часть его ствола рухнула на стог сена, стоявший вблизи того, где укрылся Виктор. Стог загорелся. Еще немного, и ураганный ветер, разметав горящий стог, разнес бы огонь по всему полю, но вслед за грозой на поле обрушился ливень. Вскоре все стихло. Вода победила огонь.
Гроза кончилась, но Виктор долго не мог прийти в себя. В мозгу метались картины одна чуднее другой. Кони размером со слона и огромные всадники на них на глазах уменьшались, превращались в муравьев. Корабли под парусами и множество странно одетых незнакомых людей, мужчин и женщин, в домах и на улицах. Все эти видения мешались между собой, кружили голову. Справиться со всем этим наваждением Виктор не мог. Расставаться с ним не хотелось, интересно все же, а стать его частью он боялся. В этих условиях организм сам выбрал единственно правильное решение: спать.
В следующий раз Виктор проснулся от голода. Светало. Надо было идти. Всю дорогу до Можайска сказочное звездное небо стояло у него перед глазами, а в ушах продолжала греметь гроза. Возвращались эти воспоминания к нему и потом, спустя годы и десятилетия, напоминая о ночевке в стогу сена, стоявшем на краю Бородинского поля. Но той же ночью был и еще один сон. Он тоже запомнился Виктору на всю жизнь. Он не был таким ярким, как звезды, и таким оглушительным, как ночная гроза, но был огромным, длиною в жизнь, и очень подробным. Как будто за ночь он прочел толстенную книгу с множеством картинок.
* * *
Часы на вокзальной площади показывали девять, когда Виктор, шагая вдоль железнодорожного полотна, приблизился к железнодорожному узлу. Живя на Острове среди путейцев, он хорошо понимал логику построения рельсовых путей. По мере приближения к узловой станции росло число стрелок. Они по командам диспетчеров направляли поезда, кого к пассажирскому перрону, кого к пакгаузам, а кого на запасные пути или на сортировку.
Идти к перрону было бессмысленно. Поезд там стоит минуту, другую. За это время никак не успеть договориться с машинистами. Да и залезть в паровоз на глазах милиции и множества пассажиров не получится. Надо идти на запасные пути. Там обычно стоят сменные магистральные паровозы перед рейсом.
Узловая станция была небольшой. В самом левом ряду на заброшенных запасных путях и рядом с ними, видимо, еще с войны стояли и лежали на боку с десяток искореженных взрывами грузовых вагонов. В них уткнулся носом большой паровоз без кабины и тендера. Такие картины Виктору приходилось видеть не раз, и он не обратил на них внимания. Далее шли в ряд свежевыкрашенные пассажирские вагоны. Они явно никуда не собирались двигаться. Вообще, никакой особой активности на путях не наблюдалось.
Маневровый паровоз уныло дымил почти у самого перрона, а два больших магистральных стояли на запасном пути с погашенными топками. Виктор решил ждать своей судьбы у водокачки. Ее ни один готовящийся в рейс паровоз не минует. Только через час к водокачке подошел паровоз. Кочегар развернул трубу водокачки так, чтобы вода пошла в горловину паровозного бака, и спустился вниз открыть кран. Но когда он подошел к основанию водокачки, кран уже открывал Виктор.
Кочегар не удивился, увидев мальчишку у водокачки. В те времена мальчишки появлялись везде, где можно было что-нибудь покрутить. Стоило в городе или в деревне остановиться машине, чтобы поменять проколотое колесо, как тут же появлялась стайка мальчишек, готовая помочь шоферу или хотя бы поглазеть.
Кочегар великодушно предоставил Виктору возможность крутить кран, а сам сел рядом на камень и закурил папиросу. Теперь у Виктора был повод заговорить и возможность быть услышанным:
– Дяденька, а вы куда отправляетесь? – начал он.
– В Куйбышев грузовой потянем, – ответил кочегар.
– Через Москву, значит, по московской окружной железной дороге поедете?
– А ты откуда про московскую окружную знаешь?
Вот тут Виктора и прорвало. С того самого момента, как он покинул злосчастный фургон, отчаяние не раз готово было поглотить его целиком. От него мальчика удерживало укоренившееся с детства чувство ответственности перед мамой. Она постоянно повторяла ему:
– Никогда не падай духом. Борись до конца.
И она ждала его. К ней он должен был вернуться, во что бы то ни стало.
Неожиданно для себя и для кочегара Виктор вдруг расплакался как маленький. Но, испугавшись, что кочегар сейчас уйдет, а он останется здесь, так и не сумев объяснить человеку свои проблемы, Виктор взял себя в руки. Размазывая слезы рукавами рубахи, он достаточно внятно объяснил, как попал сюда, и попросил взять его с собой.
Кочегар выслушал мальчика и полез в кабину советоваться с бригадой. Потом высунулся из окна:
– Как фамилия то твоя, Бранников, говоришь? – переспросил он и скрылся. Через минуту его голова снова появилась в окне:
– Закрывай кран и полезай в кабину, – крикнул он.
Машинист пристально посмотрел на Виктора: – Да, Бранников, похож, вроде, очень даже похож. Знал я твоего отца. И деда тоже. Доставим домой в лучшем виде.
Грузовой состав, который вела паровозная бригада, не заходил в Москву и, соответственно, не шел по московской кольцевой железной дороге. На ближайшей к Москве узловой станции мальчика сдали паровозной бригаде маневрового паровоза. Та, в свою очередь, передала его другой бригаде. Где-то около четырех часов дня, ровно через сутки после отъезда в фургоне, Виктор вернулся на Остров.
Мать он нашел сидящей на лавочке около их барака в окружении соседей. Что происходило на Острове в его отсутствие, он узнал позже, а сейчас соседи молча расступились перед ним, и он, увидев ее заплаканное лицо, бросился к ней, обнял и зарыдал сам.
Никаких объяснений не потребовалось. Все уже все знали. Мальчишки сказали взрослым, что Виктор уехал в запертом фургоне. Куда он шел, в заводоуправлении знали, но дозвонились туда слишком поздно, когда Виктор уже удрал от шофера. Потом следы мальчика терялись. Но все были уверены, что у него хватит смекалки, чтобы найти дорогу домой.
Мальчишки встретили Виктора как героя, но сам себя он таковым не чувствовал. Более того, после этого случая его очень долго преследовало чувство вины перед мамой, дедом, перед людьми. Он ощутил свою взаимосвязь с окружающим миром, связь между прошлым и будущим. Чувствовал, что на нем лежит какая-то доля ответственности, непонятно за что, но лежит, и снять ее с себя невозможно.