000
ОтложитьЧитал
Дорогой читатель! Все события и персонажи романа вымышлены, а совпадения случайны. Если ты считаешь иначе, поздравляю – у тебя очень хорошая фантазия!
Благодарности
В первую очередь – стране и времени, в которых я живу; гремучей смеси образования и невежества, которую они дают мне на протяжении всей жизни.
Родителям – за генофонд. Дорогому редактору – за правки и вёрстку. Читателям первых отрывков – за поддержку и конструктивную критику. Всем друзьям и знакомым, послужившим прообразами персонажей, а также техническим консультантам в ряде спорных моментов.
Часть первая
Пролог
Таких городов по три на день пути в любой стране. Народ в меру злобный, улицы в меру кривые. Их хоть и равняли после последней войны, но до конца так и не выровняли. Вектор трассы надёжно законопатил часть миллиона душ между своим асфальтом на юге и болотом на севере. Город растекался по движению солнца, обрастая чирьями заводов и лысинами площадей. Помимо дороги из битума и гравия пролегала мимо улиц и железка. Обе дороги кормили заводы сырьём и неторопливо утаскивали то, что производили на них люди. Люди были мастеровыми, и вдаль плыли караваны грузовиков, груженных деталями тяжёлых машин, керамическими изоляторами, металлоконструкциями и – что самое главное – колбасами и бужениной. Не так давно в городе даже появилась своя сыроварня.
В исторической части города, как и во многих ему подобных, располагался крепостной вал. Когда-то вместо двух дорог город соединялся с остальными селениями исключительно рекой, которая и сейчас делила город надвое. Посреди реки выпирал из воды холмом остров – любимое место отдыха как местных, так и приезжих.
Город был зелен летом и заснежен зимой, пах выхлопом и отходами днём, а ночью, как и любой город, пах алкоголем и страхом…
Сорог знал, что скоро всё изменится. Он уже месяц каждое утро рыскал по набережной в поисках места в первом ряду. Он хотел видеть всё, хотел, чтобы свет солнца (а он не сомневался, что день будет солнечным) упал на происходящее под нужным углом. Он хотел запомнить всё до малейшей детали!
Интерлюдия 1. Закрытие
Порталы не работали. Даже баба Люба не могла ничего поделать.
По счастью, чем заняться было. Сорог вспомнил молодость, а Огнива решила посмотреть, что это за событие такое – закрытие мотосезона.
Погодка вполне осенняя. Прохладно, но хотя бы не капает. Сбор традиционно назначен с северо-восточной стороны болота. Полторы сотни мотоциклов, несколько сотен «мягкопузых» общаются как возле техники, так и на тротуаре рядом с заброшенным заводом. Дорога уложена поверх торфяника, и насыпной грунт ходит волнами. Мимо проносятся импортные тягачи. В отличие от этого завода предприятия дальше по дороге функционируют в полном объёме. Из толпы то и дело появляются знакомые лица, люди здороваются, жмут руку, хлопают по плечу. По имени не называют. Он-то то к этому привык, а вот человеки явно чувствуют некий дискомфорт и, перебросившись парой дежурных фраз, быстро скрываются в толпе.
Мотоколонна выстраивается, но молодняк вместо того, чтобы звенеть шарами перед стоящими на тротуарах человекосамками, онанирует свою малокубатуру. Кто-то выходит из кустов в кигуруми Годзиллы. И это в Малых-то Чесноках. Раздаются предложения зайти обратно и выйти по новой с радужным флагом.
Носитель пижамы в кусты не возвращается, а прилаживает себя на малокубового «китайца».
Где-то неподалеку идёт ссора двух президентов местных мотоклубов. Борис Лазарь вяло чихвостит Лёху Антарктику, который из природной вежливости отвечает в рамках цензурной лексики.
Сорог плюёт на асфальт.
Ситуация, конечно, неприятная, но президенты «Укрепрайона-1943» и «Ветра Свиста» разберутся сами.
Он снова плюнул на асфальт, обошёл противосолонь Лазаря, делая для виду вполне неплохие снимки на престарелую зеркалку. Такому хождению он научился ещё до Пустошей. Если знаешь как – можно свести на нет любую агрессию.
Мотоколонна, дымя не самыми новыми моторами иноземных и отечественных производителей, отправилась в путь.
Уже к вечеру, когда в штаб-квартире «Укрепрайона» крабовый салат рушился лавиной в одноразовые тарелки, выяснилось, что Лазарь готов извиниться перед клубом.
Хенграунд кивнул сам себе, улыбнулся Огниве и снова наполнил миску.
Глава 1. Зелёная лиса
Сегодня Сорог ехал один. Оба цилиндра верной Плотвы, задыхаясь от наполненного солью воздуха, проталкивали мотоцикл и пилота сквозь вечерние сумерки Пустоши.
Когда-то давно он выжимал бы из мотоцикла все без остатка, дышал бы через газик и прикидывал, сколько понадобится алкоголя, чтобы вывести из организма поганые изотопы цезия.
Сейчас всё было иначе. Гашетка откручена всего на две трети от максимума, лицо прикрывала только плотная арафатка – да и то больше по привычке, чем для защиты от пыли. Пыли в обычном понятии в Пустоши не водилось, а вот вездесущая соль кристаллизовалась на любом влажном предмете. Сорог облизнул губы – от соли арафатка все равно не спасала.
Сама по себе Пустошь представляла собой идеальную трассу. Ровная корка спекшейся за века светло-серой породы не имела ни колдобин, ни выбоин, коими славились дороги родины. Такая поверхность раскинулась на сотни дней пути окрест. Однообразие серой равнины нарушалось редкими каменными островами, на которых жили местные, да разноразмерными зелёными лужами. Лужи эти, правда, случались размером с озеро или даже море, но глубиной были от силы по щиколотку, поэтому более благозвучного названия получить не могли.
Одним из неприятных свойств луж была их подвижность. Растворяя верхний слой солончака, зелёные пятна достаточно быстро перемещались в только им понятных направлениях. В отличие от островов нанести их на карту было нельзя. Ездить по ним тоже не стоило.
Понемногу темнело, но дорогу до Кузниц Сорог прекрасно знал и без карт. Тем более что езды оставалось от силы часа пол, и это если не ставить рекорды скорости.
Справа виднелся островок, настолько крохотный и крутобокий, что никак не подходил для заселения. Может быть, именно поэтому практически весь южный склон порос местной кривой и узловатой берканой. В любом другом месте чёрно-белым стволам и похожему на папоротник подлеску быстро нашли бы применение.
В луче дальнего света фары показался отблеск зелёного. Сорог чуть сбросил скорость и вгляделся. Не показалось! Сразу за островком поперёк его пути тянулась лужа. Не так чтобы уж очень большая, но объехать придётся.
Он уже обошёл по кривой дуге большую часть препятствия, когда метрах в двадцати перед ним мелькнула белая фигура лисы. Лисы водились на Пустошах, равно как ещё несколько десятков видов животных, не представляющих опасности для человека. Встретить лису – это нормально, если бы не одно но. Лапы и серый мех зверя были забрызганы зелёным.
«Ни одна лиса по своей воле не полезет в лужу», – подумал Сорог и начал было оттормаживаться, когда стекло на обтекателе разлетелось мелкими брызгами. От удара мотоцикл повело. Справа долетел оглушительный грохот, спустя ещё секунду мотоциклист почувствовал, как соль, протерев кордуру штанов, вспарывает кожу, заставляя левую ногу пылать от боли.
Интерлюдия 2. Встреча у ломбарда
Из подворотни с другой стороны проспекта вышел Грамыч.
Снова нёс куда-то стопку плоских разноцветных картонок. Именно (ну почти) из-за пристрастия к коллекционированию грампластинок тощий инженер и получил своё прозвище. Остальные причины выдавал сизый нос.
Жара стояла страшная, помимо собственно кошмарной по меркам Малых Чесноков температуры в 31 по Цельсию угнетало ещё и полное отсутствие ветра.
Грамыч перешёл дорогу и, не замечая никого, двинулся по проспекту в сторону сквера.
Сорог сидел на остановке у ломбарда и лузгал семечки. Вроде и не гопник, но ещё с прошлого тысячелетия от этой привычки избавиться не мог. Примерно как страна от киберПутина. Но семки – роднее и ближе!
– Здорово, меломан!
От отклика Грамыч подпрыгнул и чуть не выронил ношу.
– А… Привет! – видно как собеседник пытается вспомнить имя и не может. – Как твоё ничего?
– Не трет, не жмёт, – отозвался Сорог. – Куда спешишь?
– Да вот на рынке… – глаза Грамыча засияли, – у барахольщиков урвал пластинку «СашБаша». Ну и ещё парочку. Надо до дома отнести.
– «СашБаш», – сплюнув лузгу, протянул мотоциклист, – давно его не слушал. Янку – бывает, Летова – тоже… А этот-то тебе на что сдался? Ты б ещё Окуджаву с Высоцким вспомнил.
Грамыч хмыкнул. Потом нежно поставил стопку пластинок на скамейку рядом. Пробежался пальцами по обложкам, движением фокусника вынул одну и буквально просиял:
– А! Каково?
– Да ладно… – Сорог немного оторопел, в основном от твёрдого знака в конце фамилии исполнителя и ветхости обложки. – Шаляпин? Он-то тебе зачем? Тем более на пластинке! Всё ж в Сети есть!
– Ну, допустим, есть, да не всё! Тем более все цифровые записи идентичны, а у пластинок и лент – душа! Двух одинаковых не найти!
Сорог посмотрел в сторону ломбарда. Рольставни всё ещё приспущены, а хозяина Злого Января – большого белого байка – не наблюдается. На двери привычная надпись: «Буду через 15 минут». Он здесь сидит почти час, да и семечки заканчиваются, так что трёп с Грамычем вполне поможет убить немного времени.
– Ну а зачем тебе разные? У тебя ж одних и тех же пластинок тьма…
– Для коллекции!
– А ты в них разницу слышишь?
– Я – нет! Это только на приборах в студии увидеть можно…
– И какой тогда смысл?
– Время придёт, расскажу, ты ж вроде с мозгами мужик.
«Вроде того», – подумал Сорог. Но интерес к теме мало-помалу зарождался. Как разговорить Грамыча, знали все, но в последнее время он стал разборчив ещё и в выборе алкоголя.
– По пятьдесят? – из-за пазухи выглянула плоская бутыль толстого стекла с пробкой, запечатанной жёлтым воском. Содержимое сияло изумрудными искрами.
– А это у тебя чего? – глаза потомственного заводчанина алчно засияли.
– Самогон. От Олега Петровича. Я у него в бараке комнату снимаю, а в придачу гараж под мотоцикл. Мужик аж с войны гонит!
– Это с которой? С Бонапартом что ли?
– Да нет, с афганской! Чего стебёшься?
– Да потому что самогон твой – зелёный! – недоверчиво покосился на бутыль Грамыч.
– Так на травах.
– На каких?
Сорога позабавила подозрительность собеседника. Но эксперимент уже начался, а значит, и заканчивать надо:
– Да на тархуне в основном.
– Правильно говорить – на эстрагоне. Трава – эстрагон, а лимонад – тархун. В нашем случае это точно не лимонад.
– Да хоть вода из лужи! – деланно взбеленился траппер соляных равнин, зато врать не пришлось. – Ты пить будешь? А то пока треплемся, гвардейцы на штраф поставят!
Резкие, как будто ломаные движения давно стали визитной карточкой Грамыча. Вот и сейчас он каким-то неуловимым жестом поставил на скамейку две хрустальные стопки с золотой в узорах каймой. Откуда?
На улице – лето, на собеседнике – брюки, из-за тотальной неглаженности больше похожие на серый «Адидас» без лампас, и футболка из ближайшего секонд-хенда. Где здесь такую красоту прятать? Ан нет – вот вынул буквально из воздуха и протягивает:
– А закусить есть чем?
– Семечки… Штук десять осталось.
– Ну, это по-нашему! – одобрил Грамыч. – Закуска-то – она, сволочь такая, градус крадёт!
– Это да, – подытожил Сорог, наливая до половины, – семки много точно не спиздят!
Выпили не чокаясь. Крякнули. И вот уже глаза Грамыча влажно блестят. Слузгав пару семечек и глубоко вздохнув, он важно подвёл итог дегустации:
– И правда, тархун. И как у твоего Олега Петровича так выходит?
– Так он рецептами не делится…
Получается, Вождь не то что не врал, но даже и не преувеличивал. Зелёная жидкость с Пустошей действительно принимала ожидаемый человеком вкус. Сам-то Сорог знал, что она хоть и не вода, но из лужи. Поэтому для него аромат эстрагона оставался недосягаемой роскошью. Он почувствовал, как солёный вкус воздуха Пустошей обдаёт внутренности спиртовым теплом, как накатывает ностальгия, делая мир вокруг спокойным и уютным. Нестерпимо захотелось на солончаки…
– Ты чего? – забеспокоился Грамыч.
– Да в порядке всё! – Хенграунд понял, что затих на несколько минут. – Смакую! Хороша, чертовка!
– Это точно! Может, ещё по одной? И ты это… угощайся.
На лавке, там, где только что были пластинки, обнаружились две порции картошки-фри и открытая черёпка соуса.
– А пластинки куда делись? – удивился Сорог.
– Да пока ты от удовольствия лыбу давил, я попросил соседа Дениску домой их забрать. Он в соседней квартире живёт. Как приду, заберу. У него и картошки стрельнул. А то ведь семки семками, а под такую штуку закуска точно нужна. На ней, поди, самолёт взлететь может.
«Самолёт не самолёт, а «жигули» едут», – едва не брякнул Сорог. Картошка оказалась горячей, будто только из фритюрницы.
– Твой Дениска телепорт изобрел что ли? Картошкой-то ожечься можно!
– Эм… – Граммыч ненадолго задумался. – Рюкзак у него с теплоизоляцией. Всего-то делов.
– Брендовый небось? Фастфудня-то на другом конце города.
Уже немного зарозовевший Грамыч снова чуть помешкал с ответом:
– Спрошу у него при случае. Наливай!
Налили и выпили. В груди снова заложило от спирта, желания ехать вдаль и дышать солёной взвесью. К третьей стопке в бутылке оставалось на донце. Решив немного притормозить, Сорог спросил:
– Так зачем тебе все эти условно одинаковые пластинки, Грамыч?
Уже изрядно захмелевший собеседник вскинулся, как будто желая отмахнуться от вопроса, затем, мазнув взглядом по окрестностям, вздохнул:
– Знаешь, вот там, рядом с театром дом, а лет двадцать назад на его чердаке был архив одной прозападной языческой секты. Их тогда много разных было. Сект, а не архивов.
– Слышал я что-то про тот чердак. Даже бомжи сейчас туда забираться боятся…
– Ну, это уже сказки, – Грамыч снова вздохнул. – А я тогда молодой был, в шайке этой – девки как на подбор, да с идеями свободной любви.
– А пластинки здесь причём? Ностальгия?
– Если бы… Назначили меня, понимаешь?
– Кем? Куда? – «тархуновый» дистиллят понемногу разогревает, и вопросы звучат куда более заинтересованно, чем хотелось бы.
– Собирателем. А назначила… да Кем, так их тогдашнюю главную звали. Это вроде как тьма по-древнеегипетски.
– И что собирал? Болячки на болт с их-то свободными идеями?
– Нет, – казалось, Грамыч подколки не заметил. – Музыку собирал. И с тех пор остановиться не могу.
– Это ещё почему?
– Я сначала тоже не понимал, зачем. Думал, может, наговор какой или сглаз. А как старше стал, разобрался. Мне ещё тогда в архиве всё рассказали, да как-то невдомёк было. Собираешь и тащишь, а тебе потом обламывается.
– И теперь обламывается?
– Да какое там. Жена с дочкой давно ушли, а на нынешних профур у меня зарплаты не хватит. Да и коллекция не в копейку обходится.
– Нахрена тогда?
Грамыч задумался. Сидя на лавке, он как-то ссутулился и стал дышать реже. Неожиданно резко, будто вырвав пару кадров из киноплёнки, инженер поднялся на ноги.
– Наливай! Скоро ломбард твой откроют. Не пропадать же добру.
Притёртая стеклянная пробка снова откупорена, остатки изумрудной жидкости с лёгким плеском покидают сосуд
– За нечисть, чтоб её! – выдаёт Грамыч и опрокидывает стопку.
Странный тост удивил, но, несмотря на это, мотоциклист повторяет за собутыльником и тоже пьёт.
– Так вот Иные, как бабоньки те себя называли, верили, что нечисть существует в разных видах. Но когда-то давно одни начали доминировать над другими. Случилась война… Не война, скорее истребление. И вот племя, склонное к упорядоченному, одержало победу и стало доминировать в нашем мире. Однако единственной слабостью его остался хаос.
– Это как? – уточняет Сорог.
– Например, неповторяющиеся звуки не дают им близко подойти и напасть. Поэтому древние скальды никогда одинаково не пели одну и ту же песню. Молитвы северных шаманов обходились без повторов и были чистой импровизацией. А сейчас вся жизнь человечества состоит из повторов, притом повсюду! От попсы до религии… И у нечисти нет больше преград!
Глаза Грамыча слезятся, голос дрожит. Сорог похлопал приятеля по плечу:
– И из-за этого ты пластинки собираешь?
– Ага! Третий десяток лет уже боюсь, что те придут. А мир кругом всё однообразнее делается. Мне всё страшнее! Вот я и собираю. А если вдруг это шиза чисто – так хоть дочке после смерти моей будет чего продать.
С этими словами Грамыч бросил остатки картошки на асфальт перед лавочкой. К неожиданной подачке со всех соседних крыш метнулись голуби, воробьи и даже несколько чаек. Когда Сорог поднял взгляд от птиц, Грамыча уже не было.
Глава 2. Хотите погорячее?!
Прежде чем открыть глаза, Сорог прислушался к боли. Левое бедро нестерпимо жгло, запястье ныло… Он аккуратно попробовал пошевелиться. Нога оказалась придавлена мотоциклом. Похоже, что при падении левая дуга проломила корку соли и вошла в более рыхлый слой, зажав конечность между бензобаком и осколками раздробленной породы.
Он не первый год странствовал по Пустошам, и подобное пару раз уже случалось. Нет, всё обходилось без выстрелов, да и падения были на меньшей скорости. Однажды корка проломилась просто от боковой подножки…
Опыт не подсказывал, опыт орал, что нужно как можно скорее раскопать небольшое углубление под мотоциклом, вынуть раненую ногу и, не жалея воды из запаса, вымыть мельчайшие частицы соли из порезов и царапин.
Опыт продолжал орать, сам же Сорог лежал с закрытыми глазами и не шевелился. Всё потому, что вдали слышался мерный плеск и возбуждённый шёпот.
Он продолжил вслушиваться. Говорили двое.
– Как думаешь, Серый, этот мопед на каком бензе?
– Да какая в жопу разница! Главное, чтобы он был.
– Да должен быть, этот-то явно куда-то далеко ехал, да и канистра вроде к бочине приторочена была…
– Вроде была, – согласился сипловатым басом Серый. – Только вот не видно ни хрена, ксенон у него что ли?
Сорог снова прислушался к плеску лужи. По голосам расстояние до говоривших определить было сложно. Звуки разносились над поверхностью жидкости, делаясь то громче, то тише. Буквально секунду назад казалось, что до сталкеров какая-то пара шагов и уже сейчас его ждёт контрольный в голову, и тут следующая фраза прилетела как будто из такого дальнего далёка, что была едва слышна.
Плеск давал более точное представление о расстоянии до любителей чужого добра.
«Шагов двадцать-тридцать, не более», – рассудил мотоциклист.
Шли они, судя по всему, против света так и не погасшей от удара фары Плотвы.
Сорог приоткрыл один глаз. Визор шлема сильно пострадал при падении, но две серо-зелёные лупоглазые фигуры, пересекавшие центр лужи, в луче фары видны были хорошо. Расстояние до них оказалось метров пятьдесят…
«Добежать не успеют, – подумал траппер, – тем более в ОЗК и газике особо не побегаешь».
Медленно, чтобы не выдать себя, Сорог потянулся к поясной сумке.
– Этот-то, как думаешь, того?
– Конечно! Даже если от пули не сдох, хотя напомню, что это вермахтовские 7,92 миллиметра, так ты ж видел, как его об землю приложило!
«Вермахтовские 7,92! Да кому такое позерство надо?!» – подумал Сорог, нащупав рукоятку. Буквально в сантиметре от неё из сумки торчал кусок чего-то острого. Судя по всему, обломок переднего обтекателя. «Хотя разносит неплохо», – вынужденно признался он себе.
– Ага, Серый! Не хотел бы я на его место!
– Так и не будешь! Помнишь, Капитан рассказывал, что тут полудохлые, ну те, которые раковые, спидозные и прочие неизлечимые, без химзащиты на свои сходняки собираются.
– Ага!
– Так вот что я тебе скажу: если ещё раз такого увижу, даже без бензина, – снова выстрелю!
– Без бензина-то он тебе нафига?
– А потому что пидарасы! И терять им нечего. Все неизлечимые болезни от заднеприводности. Вспомни Меркьюри! Чарли Шина! Вот любишь их, слушаешь, смотришь, а потом – херак! И педераст…
– Да, Серый, ты мне об этом каждую пьянку рассказываешь.
Сорог практически справился с задачей, однако нога пылала настолько нестерпимой болью, что в глазах сгущалась пелена. Кричать хотелось до зубовного скрежета
– Ага! И ещё раз расскажу, вот домой вернёмся, вискаря купим ящик! Девок снимем потолще, баню натопим погорячее…
Видимо, Серый мог бы продолжать глухо мечтать сквозь противогаз и дальше, но тут уж Сорог попросту не выдержал.
– Погорячее хочешь, с-с-сука! Лови! – заорал он, перегнувшись через бензобак.
Ракетница в руке байкера гулко бухнула двумя стволами. То ли от боли, то ли от спешки он не смог толком прицелиться.
Батя с Серым шлёпали через зелёный пруд к упавшему мотоциклу в своих стареньких ОЗК. Тима отправили в обход, вооружив мясницким ножом – дорезать, если что. Он очень гордился и поручением и клинком, тускло отражающим свет одинокой фары. Ярко представлял, как он, тринадцатилетний пацан, с ухмылкой кромсает полудохлого пидараса. Со слов дяди Серого выходило, что все беды мира от них.
Пруд оказался очень длинным, и Тим заметил, что может не успеть к мотоциклу раньше взрослых.
Это был явный непорядок, и он уже готов был срезать по влажно блестящей кромке, когда вспомнил, что сапоги его защитного костюма подтекают и в эту жижу ему соваться точно не стоит.
Дядя Серый снова начал рассказ про баню. Тима пару раз звали поглядеть на толстых девок, а когда «петушок» начинал кривенько указывать в их сторону, его выгоняли из бани под дружный хохот пахнущих рыбой румяных вислогрудых девок. Батя со смехом говорил: «Ваджайной пахнет». Когда же в школе Тим спросил у англичанки, что значит это слово и что ещё так пахнет, та залилась краской до корней волос.
От размышлений и торопливого шага отвлёк не то рык, не то крик, окончившийся словом «сука». Два небольших, но ярких огонька мелькнули от мотоцикла до края зелёного водоёма. Первый упал в этот странный серый песок и погас, второй, рухнув на самую кромку, понемногу начинал разгораться.
Всё, что случилось дальше, не заняло и двух секунд.
Серый вскинул свою любимую винтовку, но продолжавшая светить фара на какое-то мгновение замедлила его прицел. И вот ствол уже было остановился, поймав цель, когда зелёный пруд взвыл и запылал. Огонь, который показался Тиму высотой до неба, лавиной накрыл две фигуры, сам он едва успел отпрыгнуть на берег от кромки пруда, чувствуя, как плавится противогаз на лице и вскипает химзащита на рукаве.
Пламя исчезло так же неожиданно, как и появилось. Парень не понял, кричал ли он сам, но крик, который разносился от двух почти обугленных фигур, заставил его забыть обо всём.
Чёртова фара все ещё продолжала светить, и он видел, что от более крупного человека просто отвалились руки, а тот, что помельче, завалился набок.
Крика стало меньше. Но точно не вдвое. Значит, кричал кто-то ещё? Он сам? И это тоже, но был ещё кто-то, чей крик не был воем, а просто накладывал пласты ругательств один на другой.
Так мамка складывает коржи на его день рождения. А потом батя… Что потом батя? Упал батя и не орёт больше…
Тим оторвал от лица тлеющий газик. Видно стало лучше. Вот он, автор многоэтажки из мата и междометий. Глядит прямо на Тима, копошится под своим мотоциклом.
Занеся нож, он почти церемониально зашагал на врага. Залп из ракетницы ударил его в грудь и повалил наземь. Отчего-то стало тепло, почти жарко, но, опираясь на нож, он поднялся снова. Новый выстрел ударил в плечо, и Тим покатился кубарем. Песок оказался очень солёным, руки отяжелели, но ножа он не выпустил.
Показалось, что он поднялся очень быстро, но когда доковылял до мотоцикла, под чёрной тушей уже никого не было
Сорог, подволакивая ногу, пытался бежать через лужу. Странная тоненькая, наполовину обгоревшая фигура с лопнувшим глазом продолжала копошиться в россыпи соли. Под одеждой у врага все ещё тлели две ракеты. Но Сорог понимал, что этот встанет снова, а ракет больше не было!
Он смотрел под ноги и шёл на звук агонии, доносившийся от центра пруда. Когда полыхнула зелёная биомасса, хлопков не было слышно, а значит, патроны в оружии целы.
Сорог дохромал кое-как и начал шарить по дну лужи, не обращая внимания на всё ещё воющую цельнозапеченную тушу. Первой попалась обгорелая рука, её он отбросил в сторону. Винтовка нашлась пару секунд спустя. Почернел только приклад. Резко развернувшись, Сорог взвел затвор.
Тоненькая фигура не то женщины, не то подростка с ножом наперевес уже брела по слегка помутневшей луже.
– Ненавижу… – сказал Сорог и выстрелил первый раз. Фигура упала, но продолжила дёргаться, будто пытаясь встать, – сталкеров!
Грохнул второй выстрел – череп разлетелся на части, и судороги прекратились. Сорог добрёл до серого берега и упал без сил.