Принцип исключения

и если отбросить, как вещи, на пол гордость и тонны фальши:

я не знаю, как раньше жила без этих упрямых глаз, этих тёплых рук.

у меня от тебя по коже бегут мурашки,

мурашки, между прочим, никогда не врут.

мне вовсе не нужно тысячи веских поводов быть с тобой,

мне достаточно двух причин, чтобы лететь к тебе сквозь преграды:

в твоих объятиях становится тише боль

и приумножается радость.

Аня Захарова¹

Глава 1

Тася

– Мам, ну договорились же уже, – скулю, посматривая на отца и желая доказать, что готова к самостоятельной жизни вне дома без постоянного присмотра. – У тебя ещё Аня есть и Костик, за которым необходимо наблюдать.

У моего любимого брата какая-то фантастическая способность вляпываться в приключения.

– Лен, правда, решили же.

Точка. После слов отца мама замолкает и согласно кивает, позволяя мне удалиться в свою комнату и закончить собирать вещи, которые с трудом уместятся в два огромных чемодана. Сейчас март, но погода в России изменчива и порой непредсказуема, поэтому сначала укладываю тёплые, а затем заполняю оставшееся пространство летними.

Лёгкий мандраж не покидает меня на протяжении нескольких дней, сразу после беседы с папой и согласия отправить меня из страны. Странное и пока необъяснимое чувство, что я возвращаюсь домой, хотя мой дом вот уже пятнадцать лет за границей. Но это не мешает надеяться, что всё сложится, как я задумала. Точнее, осуществить мою мечту помог папа, который привёл маме с десяток аргументов и уговорил согласиться на предложение, которое мне поступило. Долгий месяц она сопротивлялась, отказываясь слушать нас обоих, но он сделал невозможное, поэтому завтра в десять утра мой самолёт взлетит в небо.

– Это Вике передашь. – Мама вручает мне небольшую синюю коробочку, на которой красуется серебристый бант.

– Что это?

– Это наши женские секреты, – подмигивает и даёт понять, что детали мне знать не положено, а предмет предназначен лишь для Виктории. – Тась, почему нельзя работать здесь?

– Ты знаешь почему. Потому что все смотрят на меня с жалостью и сочувствием, не переставая напоминать, как неудачно сложилась моя судьба. А меня тошнит от их сожалений, понимаешь, тошнит? Я больше года провела у психолога, собрала себя заново и заставила встать на коньки. Не для профессионального спорта, а чтобы почувствовать себя живой. Всё, о чём я мечтала, к чему стремилась, рухнуло в один миг, оставив неопределённость и боль… – сползаю по стене со свитером в руках и закрываю лицо, чтобы мама не видела, как меня снова разносит вдребезги.

Подходит и молча опускается рядом. Гладит по голове, прижимая к себе и напоминая, что она всегда со мной: поддержит, поймёт, пожалеет.

– Прости, – шёпотом.

– Мам, я хочу новую жизнь начать там, где меня не знают. Не знают мою историю, не станут спрашивать, напоминать, методично давить на больное и злорадно наблюдать за реакцией.

– За новой жизнью нужно ехать в другое место. То, куда ты стремишься, не самое лучшее. Поверь мне.

– Для тебя – да. Все твои воспоминания связаны с разочарованием и обидами, мне же там видится нечто светлое и хорошее.

Говоря это маме, всячески скрываю, с какой целью возвращаюсь в город, где всё началось для неё с папой. Мои воспоминания иные: светлые, радужные, лёгкие. Последние несколько лет я уверена, что найду покой лишь там, с людьми, к которым тянется душа. Я задыхаюсь в этой стране, доме, с этими людьми, какими бы родными они ни были. Мне нужны стимул, надежда и путь, который будет только моим.

– Зря ты отказалась изменить фамилию. Папа ничего против не имел.

– Я Островская, – говорю, вскидывая подбородок. – Островской и останусь. Это важно для меня. К тому же папа уехал пятнадцать лет назад. Вряд ли вообще о нём кто-то помнит. Сменились люди, приоритеты, власть. Из вашей прошлой жизни остались только Ароновы.

– И Гриша.

Как только слышу знакомое имя, сердце пропускает удар, разнося кровь бурными потоками и отдаваясь глухой болью в виски. Не сейчас. Я вспомню о нём ночью, оставшись наедине с темнотой и музыкой в наушниках, как делала это последние несколько лет. Но тот факт, что завтра я его увижу, отдаётся во мне дрожью и нетерпением, с одной стороны, и парализующим страхом – с другой.

– И Гриша…

– Папа ему позвонил. Встретит в аэропорту, отвезёт к Ароновым. Переговоришь с будущим работодателем и решишь, оставаться или возвращаться. Тогда уже переберёшься в городскую квартиру. Там всё готово для тебя. А пока порадуй Вику, побудь с ней пару дней, ладно?

– Конечно, мам. Ромку хочу увидеть, он так вырос – выше меня на голову.

Показываю рукой, но даже Аня выше меня в свои тринадцать. Мне же достались скромные метр шестьдесят: хорошо для фигурного катания и плохо для жизни. Я, наверное, Грише с трудом до груди достану, если он соизволит обратить на меня внимание и подпустить на расстояние вытянутой руки.

В аэропорт меня едет провожать вся семья. Так сказал папа, которого за последние пятнадцать лет не посмел ослушаться даже Костя, не говоря уже обо всех остальных. Именно он первый поддержал мой порыв вернуться в Россию и работать там с малышнёй. Ему досталось больше всех, когда я в период реабилитация мало походила на человека и постоянно срывалась в истерики, сетуя на несправедливость и злой рок. Мне казалось, что это конец и дальше лишь тьма, за которой ничего нет и уже не будет.

Тогда он и рассказал их с мамой историю, не опуская фактов и деталей, называя вещи своими именами. В тот момент моя собственная трагедия уже не казалась концом света во всех его проявлениях, а папа, сам того не понимая, дал толчок, который заставил двигаться дальше, к новым целям, желаниям и приоритетам, но уже с изменённым направлением.

– Тась, я попросить хочу, – шепчет отец, когда отводит меня в сторону подальше от младших детей. – Осторожно с мужчинами.

– Пап…

– Я знаю, что тебе девятнадцать. Ты имеешь право делать всё, что делают люди, достигшие совершеннолетия. Я не запрещаю, лишь прошу быть осторожной. У тебя мало опыта в общении с противоположным полом, а точнее, его вообще нет. Не уходи с головой при первых же вспыхнувших чувствах, ладно? – Ласково заправляет прядь за ухо и щёлкает меня по носу, отчего я привычно хохочу. – Твоя мама пережила горький опыт, поэтому я хочу, что в будущем рядом оказался человек, достойный тебя во всех смыслах.

Он знает, о чём говорит. Спорт забирал все мои силы, не оставляя времени на подруг, парней и обычные прелести жизни. Школа, тренировки, сборы, соревнования – так прошли тринадцать лет моей жизни. Меня не заставляли, так я сама захотела, когда впервые увидела выступление фигуристов в пять лет. Какая-то непреодолимая сила влекла меня на лёд, заставляя набирать обороты и двигаться вперёд.

– А если он, по твоему мнению, окажется недостойным? – лукаво улыбаюсь, интересуясь, как же папа поступит в случае, если мой выбор окажется неудовлетворительным.

– Я его убью, – целует меня в макушку, обнимая.

– Я поняла, пап. – Это не шутка. Он всегда выполняет свои обещания. – Обещаю.

Это обещание полетит к чертям, как только самолёт приземлится в аэропорту, и я увижу того, кто прочно засел в моих мыслях и не желает оттуда выметаться, как бы я ни старалась. Тот, кто для меня является важным, единственным и особенным.

– Таисия, – как только папа произносит моё полное имя, вытягиваюсь по струнке, приготовившись принять важную информацию, – в случае возникновения проблемы – любой, сразу звони, поняла? – Киваю, не смея перечить. – Если я недоступен, есть Аронов и Григорий. Последний за тебя головой отвечает.

Как только папа связался с Гришей, радости моей не было предела, потому что указания Парето должны соблюдаться беспрекословно, иначе он растерзает виновника. Отцу пятьдесят пять, но до сих пор большинство людей перед ним пасуют, не смея смотреть в глаза. И лишь мама всегда на равных, не прогибается, вступая в открытую схватку и выдерживая каждый выпад, каким бы жёстким он ни был. Иногда мне кажется, что это игра, где папа выясняет, насколько он может её придавить, а мама напоминает, почему они столько лет вместе. Отец всегда проигрывает, но мама делает вид, что в роли проигравшей именно она.

– Пока, солнышко. – Мама чмокает в макушку, сдавливая в объятиях. – Желаю найти то, что успокоит твою душу. Хотя бы ненадолго.

Прощаюсь со своими, обнимая напоследок Аньку и щёлкая по носу Костика, который так же, как и я, хохочет и показывает язык. Константин Константинович доставит родителям уйму проблем, о которых они пока не подозревают. Даже папа иногда неспособен совладать со своей уменьшенной копией, которая проверяет его на прочность с завидной регулярностью.

Регистрация, посадка, и вот крылатая птичка поднимается в небо, чтобы через четыре часа я оказалась там, куда стремится моё сердце. Предложенная работа важна, но ещё больше важен тот, кого я видела последний раз пять лет назад на фото, и с тех самых пор сохранила в себе образ, представляющийся мне непоколебимым идеалом. Я сама прекратила общение с Гришей, разорвав все контакты. Перестала отвечать на звонки и сообщения, а маме сказала, что больше не желаю связывать себя детскими воспоминаниями с человеком, который старше меня ровно на двадцать лет. Но причина была в ином, и её я не озвучивала даже самой себе, опасаясь спугнуть крохотную надежду, которая столько лет жила в моём сердце. Каким он стал? Изменился ли? Кого увидит перед собой? Маленькую девочку Тасю в смешной шапке с пушистым помпоном или повзрослевшую девушку?

Истязаю себя догадками, не замечая, как пролетают четыре часа и объявляют посадку. Забираю багаж и с замиранием сердца ищу в толпе встречающих знакомые черты. И не нахожу. Никого похожего на того, кого знаю и помню. Простояв сорок минут, беру такси и еду к Ароновым. Готова рыдать, что Гриша, наплевав на просьбу отца, не явился в аэропорт. Или же причина во мне? У него своя сложившаяся жизнь, и девочка Тася является в ней лишь помехой, даже если приказ отдан Парето.

Глава 2

Яров

– Тася вылетает завтра в десять. Самолёт приземлится в два. Встретить, сопроводить, наблюдать.

Чёткие указания от Парето в привычном стиле. За пятнадцать лет не изменился ни он сам, ни подача, с которой отдаёт распоряжения, в каком направлении двигаться. Отрицание не в его случае, за отказ можно поплатиться жизнью.

– Если она от моего наблюдения откажется? – прорабатываю вопросы, с которыми могут возникнуть трудности.

Тася больше не ребёнок, а я не тот, кто был для неё непоколебимым авторитетом. Маленькая девочка смотрела мне в рот и ловила каждый вздох, но всё закончилось в тот момент, когда она оборвала все контакты и отказалась со мной разговаривать. Мой номер был отправлен в блок, а доступ запрещён. После о событиях в её жизни я узнавал от Парето, но в большей степени от Лены, которая делилась переживаниями втайне от мужа.

Уверен, Парето и об этом знал, лишь сделал вид, что не осведомлён. Своей женщине смотреть в другую сторону он не позволил бы, и тот факт, что я ему родственник, пусть и не самый близкий, сохранял мою жизнь все эти годы. Семья не сделала его мягче по отношению к чужим, не заслуживающим его чувств людям. Всё, что в нём живо, существует лишь для Лены и детей.

– Значит, сделай так, чтобы не отказалась. Не мне тебя учить. И ещё важный момент, – Парето выдерживает паузу, – я хочу, чтобы ты исключил любых возможных поклонников. Как исключать, решай сам. Способов множество, включая физический.

– Ей девятнадцать. Ты же понимаешь, что в какой-то момент она захочет отношений? Или появится тот, на ком сосредоточится её мир. Ты даже не узнаешь об этом.

– Захочет она их исключительно после моего одобрения, Гриша. – Голос Островского, словно заточенный клинок, проходится по моему имени. – У девочки слишком мало опыта, чтобы не вляпаться в первого попавшегося мудака, нассавшего ей в уши. И я не просто так сказал «девочка». Уверен, ты понял.

– Понял.

Опыта у Таси нет вовсе, во всех существующих смыслах, и Парето остерегается, не желая, чтобы кто-нибудь причинил боль белокурой красавице. А она красавица, что подтверждается фотографиями даже пятилетней давности, когда у меня ещё был к ней доступ. Наивная, открытая, живая – такой Тася осталась для меня и сейчас, несмотря на отсутствие связи между нами.

Я задавался вопросом, почему отрезала все контакты. Но затем и на него нашёл ответ: ничего не связывает тех, у кого двадцатилетняя разница. Целая жизнь, которая нас разделяет, делает далёкими и чужими. Нас связывали воспоминания, которые стёрлись со временем. У неё. Так было лучше в первую очередь для Таси, да и Парето, в конце концов, настоял бы на прекращении нашего общения. Я ей не ровня, по мнению Островского, таковым и останусь, несмотря на просьбу присмотреть.

– Отправлю с Таисией документы, о которых говорили. Разберись с заводами и Липницким. Его цена меня устраивает, если договорённости в силе, продавай. Куда перевести деньги, знаешь, тридцать процентов твои. За работу. Я оценил грамотность твоих действий, когда пришлось столкнуться со… сложностями.

Сложности… Скорее, полный пиздец, который мне в наследство оставил Парето, решив придержать заводы за собой. Их продажа ещё десять лет назад не оставила бы в моём теле ещё одной дырки бонусом к другим, а три года, которые я провёл в тюрьме, стали бы прекрасным дополнением на воле. Но я пережил, понимая, что это меньшее из наказаний, которые могли прилететь в мою сторону. А затем и вовсе стал представителем Парето по всем вопросам. И если Лена считает, что все давно забыли, кто такой Константин Сергеевич, глубоко ошибается, как и в том, что её муж об этом не знает.

Знает. Именно по этой причине теперь я личная нянька Таси, как и пятнадцать лет назад. Если с головы девочки упадёт хоть один волос, я получу пулю в лоб. Просто и понятно. Не имеет смысла даже озвучивать.

– Сложности, – ухмыляюсь, – если это определение здесь уместно. Продай всё, и дело с концом. Возвращаться не собираешься, но по-прежнему остались те, кто готов побороться за твою собственность. Возня вокруг сделки с Липницким мне не нравится.

– Варианты?

– Первый: его уберут и предложат меньшую цену. Второй: позволят совершить сделку, а затем всё равно уберут, чтобы беспрепятственно отжать заводы.

– А есть вариант, при котором он остаётся жив?

– Вряд ли. Он подписал себе смертный приговор, когда влез в торги. Борзый, наглый и умный, но не такой, как ты. Этим и слаб.

– Ты же как-то выкручиваешься?

– За мной по пятам ходит твоё имя, – издаю едкий смешок, напоминающий Парето, что для всех он так и остался монстром, способным на всё. – Тася фамилию сменила?

– Нет. – Шумный выдох говорит о том, что переубедить её он пытался, но дочь настояла на своём. – Тем самым прибавила проблем в первую очередь тебе.

– Ты мог просто запретить ей ехать.

– Не мог. Ей было тяжело. Приложил немало усилий, чтобы она вылезла из депрессии. Впервые за несколько лет её глаза горят, а рот не закрывается. Щебечет, воодушевлённая новым этапом в жизни, строит планы, рвётся работать. Если бы ты её видел тогда… – осекается. – Я не хочу повторения.

– Она тебе не родная, – намекаю Парето, что он больше сосредоточен на Тасе, чем на родных детях.

– Возможно, даже роднее, чем Аня и Костя. Знаешь, тогда ведь именно Таисия стала тем стимулом, который заставил меня изменить курс. И Лена, конечно же, но маленькая девочка, выудившая остатки моей веры, стала первопричиной. Именно поэтому всё, что с ней происходит, воспринимается остро. Именно поэтому заботу о ней я поручаю тебе.

– Я так понимаю, это привилегия? – улыбаюсь самому себе, понимая, что слова Островского признание: ты достоин моего доверия.

– Это смертный приговор, Гриша, – остужает. – Но отказаться возможности нет. Ты закрыл её тогда, если потребуется, закроешь и сейчас.

– И долго закрывать?

– Недолго. Месяц.

Он так уверен, что Тася соскочит и откажется от мечты, к которой рвётся?

– Я бы не был так уверен…

– Я договорюсь. Месяц поиграется, а потом её попросят по-тихому оставить спортивную школу за недостатком опыта работы с детьми. Ничего не останется, как покинуть этот сраный город и вернуться к нам. Попробует свободу и самостоятельность, сделает выводы, а затем я подберу ей достойную пару. Женщина не должна работать.

– Лена работает и сейчас. – Попытка переубедить Парето априори закончится провалом, но перспективы для Таси херовые. На тебе, доченька, мужика, которого я выбрал, и ни о чём не думай.

– Мне послышалось или тебя что-то веселит? – гаркает в трубку, отчего радость улетучивается. – Лена не работает, она занимается любимым делом, при этом не ущемляя во внимании меня и детей. Если бы я хоть раз, вернувшись, не застал её дома, это автоматически стало бы последним днём её работы. Она в курсе, но как вот уже больше десяти лет балансирует на грани, не понимаю.

– Всё просто – женщины изворотливее, чем мы. Умеют приспосабливаться, прогибаться, чаще добиваясь желаемого лаской и просьбами. Не обязательно повышать голос, чтобы тебя услышали. Лена и тогда его не повышала, вот только ты, как щенок, ходил за ней и слюни пускал.

В трубке тишина, вероятно, Парето мысленно уже всадил мне две пули в лоб, но меня спасают огромное расстояние и его просьба.

– Не отрицаю. – Закашливаюсь дымом, не ожидал такого поворота. – Ни разу не пожалел. Надеюсь, и она тоже.

– Однозначно, иначе не родила бы тебе двоих детей. На такое ещё решиться надо… – говорю полушёпотом, отодвинув телефон в сторону.

– Много слов, Ярый. Ты сегодня слишком разговорчив.

– Как и ты.

– Подытожим: Таисию встречаешь, инструктируешь, присматриваешь. Если всё сложится и она задержится, приставишь к ней грамотного человека, чтобы двадцать четыре часа в сутки таскался за ней. Ты должен быть доступен в любое время, чтобы могла позвонить в случае непредвиденной ситуации. Забираешь документы, решаешь вопрос с Липницким. Всё. Завтра жду отчёт.

Никаких комментариев с моей стороны не требуется, поэтому Парето завершает звонок. Приказы отданы, я лишь исполнитель.

Набираю номер Таси. Безрезультатно. Я по-прежнему в чёрном списке. И как, по мнению папаши, я должен с ней связаться? Подождём до завтра. Островский оповестит дочь о моей компании на всё время пребывания в России. Вариантов ни у неё, ни у меня нет.

Чувствую приближение больших проблем, и начнутся они с Таси, которой Парето позволил вернуться в этот город. Как по мне, она лишняя среди этой грязи. На месте Островского я бы сделал всё, чтобы девочка никогда не ступила на путь матери, пережившей слишком много, пока их с Парето судьбы не пересеклись. Жестокость жизненных уроков иногда ломает даже самых сильных, не говоря уже о девушке девятнадцати лет. В моих силах оградить её от всего, что способно ранить чистую душу или же эту самую душу искалечить.

Глава 3

Номер Таси недоступен, что затрудняет понимание, где мы встретимся. Аэропорт огромен, и искать в толпе одного человека задача не из простых. Неужели Парето не сказал, кто будет её встречать?

До посадки час, вполне успеваю доехать в назначенное место к положенному времени. Но глухой удар переключает внимание на синий минивэн, который знатно приложился сзади. Включаю аварийку и выхожу из машины, чтобы сразу наткнуться на орущего мужика, который бегает вокруг своей тачки и размахивает руками. Осматриваю повреждения, которых на моём джипе почти нет, и сбитую морду авто виновника. Нет времени делать всё по правилам.

– Разъедемся мирно? Я спешу.

– В смысле? – подскакивает мужик. – У меня вся морда смята.

– Виноват же ты.

– Я? Ты не показал, что останавливаться собираешься?

– Я, вообще-то, на светофоре стоял, как и ещё несколько десятков машин. Был красный. Ты куда лупился? – надвигаюсь на мужика, значительно превосхожу его ростом, что заставляет оппонента сжаться.

– Отвлёкся, – пищит.

– Вот моя визитка. Позвони, договоримся, – вкладываю в нагрудный карман бумажку и собираюсь двинуться дальше, но, как назло, рядом останавливается патруль для выяснения причин пробки, которая собралась из-за нас.

– Предпочитаю оформить всё по закону!

На этой фразе начинается двухчасовое представление с мольбами, криками и доказательствами. Оформление договора занимает долгое время, а я пытаюсь дозвониться Тасе, которая, скорее всего, уже приземлилась и ждёт меня. Надеюсь, что она позвонит отцу спустя какое-то время ожидания, но оповещения от Островского не поступает.

Прилетаю в аэропорт и узнаю, что самолёт сел больше часа назад. Поиски девушки ничего не дают, и я, словно сумасшедший, бегаю по залам ожидания, чтобы отыскать нужного человека. Спустя час и тонну потраченных нервных клеток решаюсь набрать Вику, к которой и должен был отвезти Тасю.

– Вик, Тася не приезжала? – Вероятно, мой голос сквозит тревогой, потому что женщина издаёт нервный смешок.

– Приехала только что. Сейчас наверху. Ты как её прозевал? Лена уже звонила, спрашивала.

– Хер какой-то в зад мне въехал. Проторчал почти два часа посреди дороги, доказывая, что виноват не я. Выдвигаюсь к вам.

Сердечный ритм приходит в норму, когда я понимаю, что всё в порядке и прямо сейчас девчонки весело обсуждают последние новости. Еду за город, представляя свою встречу с той, чей голос не слышал долгих пять лет. Когда-то близкая для меня, сейчас между нами пропасть, и её необходимо преодолеть, потому как вместе нам находиться месяц.

Ворота отъезжают, а охрана кивком приветствует. Я давно не работаю в этом доме, сменив старшего Аронова на младшего, а точнее, на его сына Роберта, который по примеру отца пошёл в политику и параллельно в бизнес.

– Привет, дядь Гриш. – Ромка налетает на меня неожиданно, заставив напрячься и приготовиться к опасности. Рука автоматически тянется к кобуре, но вовремя реагирую, чтобы не напугать его.

– Привет! Мама где?

– В гостиной. А ты знаешь, что Тася приехала?

– Знаю. – Хочу сказать, что я облажался и поэтому Тася добралась на такси, но пацану эта информация без надобности. – Где она?

– В жёлтой спальне, – показывает пальцем наверх. – Второй этаж.

– Понял. Спасибо.

С Викой объяснюсь потом, когда увижу дочку Парето, так упрямо не желающую со мной разговаривать. Иду по коридору, не зная, где, к херам, эта жёлтая спальня. Личный пунктик Виктории – комнаты в разной цветовой гамме, чтобы не путаться, но в итоге можно запутаться ещё больше.

Слышу тихую музыку и иду на звук, оказываясь в конце коридора. Толкаю дверь в комнату. На полу открытый чемодан, на кровати разложены вещи, а на тумбочке вибрирует телефон, мигая экраном. Таси не видно, поэтому иду на звук, который пробивается сквозь приоткрытую дверь ванной, и с осторожностью вхожу.

Сглатываю, когда взгляд скользит по обнажённому телу под струями воды. Осознаю, что передо мной Тася. Та самая, что висела на мне в детстве и просила посадить на шею, толкать качели сильнее и играть с ней в куклы, у которых очень красивые платья. Но то, что сейчас передо мной, походит на мираж, потому что всё мужское существо вопит о невозможности мыслей, прошибающих тело. С усилием отворачиваюсь так и не увидев её лицо и делаю несколько шагов назад, чтобы дождаться девушку на безопасном расстоянии. И теперь понимаю опасения Парето, потому как это тело может вызвать неконтролируемые порывы со стороны противоположного пола в считаные секунды.

– Привет. – За спиной раздаётся знакомый тонкий голос.

Обернувшись, попадаю в плен серебристого взгляда, который утягивает за собой. Передо мной прекрасная девушка: длинные светлые волосы собраны в смешной пучок, весело торчащий на макушке; пухлые губы приоткрыты, словно с них сейчас сорвётся нечто важное для меня; огромные серые глаза и тонкие пальцы, сжимающие полотенце, в которое замотана Тася. Одновременная знакомая и неизвестная для меня, распарывает пронизывающим взглядом, а затем добивает прикушенной губой и пушистыми ресницами, подрагивающими от каждого вздоха.

– Привет. – Голос хрипит в пересохшем горле. – Я попал в аварию. Опоздал в аэропорт.

– Авария? – На миг её дыхание перехватывает, и сквозь едва слышный всхлип просачивается тревога. – Ты не пострадал?

– Нет. Всё в порядке. Переживал только за тебя. Не мог дозвониться.

– Я… – Тася теряется, натягивая полотенце выше. – Я всё исправлю… – схватив телефон, быстро водит по экрану. – Всё. – Что означает, теперь она доступна для меня, как пять лет назад, когда имел возможность набрать знакомый номер в любое время и услышать её голос. – Я сейчас.

Скрывается за дверью ванной и появляется через несколько минут в джинсах и футболке. Светлые локоны раскинулись по плечам, делая её ещё более воздушной и нежной. Перекладывает вещи, не поднимая головы, а я молча жду, когда же серебристый взгляд вновь будет обращён на меня. Но тянутся минуты, а Тася не произносит ни слова.

– Тась? – негромко зову её, а дождавшись реакции, произношу: – Это я, Гриша.

– Я знаю…

– Тогда в чём дело? Не спрашиваю, по какой причине ты отказывалась разговаривать со мной долгих пять лет, но сейчас я здесь, перед тобой.

Взгляд предательски мечется, останавливаясь на чём угодно, только не на мне. Приближаюсь и поднимаю пальцами её подбородок, чтобы утонуть в бесконечной тревоге и сомнениях. То, что я вижу, не поддаётся объяснениям, потому что Тася не желает открываться и сейчас бесконечна далека для меня. Нет больше того восторженного взгляда, который сопровождал меня долгие годы, сейчас на меня смотрит запуганный зверёк, не способный никому доверять.

– Я не обижу. Ты ведь знаешь. Чего боишься?

– Тебя, – шепчет. – Того, каким ты стал.

– И каким?

– Очень взрослым. Когда я была маленькой, мне казалось, что мы друзья, но с годами пришло осознание, что человек, который старше на двадцать лет, другом быть не может.

– По этой причине прервала наше общение?

– И по этой тоже, – избавляется от моего прикосновения, отдаляясь вглубь комнаты и разбирая вещи. – А ещё ты женился. Не хотела, чтобы у тебя были проблемы.

– Ты проблемой никогда не была, – переубеждаю её, словно могу вернуть потерянные пять лет, который провёл без задорной девочки, освещавшей мою мрачную жизнь одним лишь своим щебетанием. – К тому же мой брак продлился недолго.

– Почему? – выпрямляется, сосредоточенно ожидает ответа, который я и сам до конца не сформулировал за два года.

– Иногда бывает так, что люди изначально не подходят друг другу, но соединяются, чтобы доказать обратное в первую очередь себе. У нас не получилось. Ей не хватило мудрости, мне терпения. Да и особенности моей деятельности примет не каждая женщина.

– Мама ведь приняла, – пожимает плечиками, не поднимая головы.

– А что ты знаешь о том, чем занимался Островский? – интересуюсь, потому как Тася вряд ли посвящена в неблаговидные нюансы прошлого Парето.

– Всё, – отвечает уверенно, вскидывая взгляд и убеждая в своей осведомлённости.

Неужели Парето открылся ей, поведав грязные и самые мерзкие истории, в которых под раздачу пошёл не один человек? Просто пешки, которых Островский одним щелчком смахивал с доски, не уделяя внимания искалеченным судьбам, оставшимся после каждого хода.

– Тась, скорее всего…

– Гриша, всё. – Голос наполняется стальными нотками, вмиг напоминая Парето и показывая, кто её растил последние пятнадцать лет. – Самое отвратительное и поганое. То, о чём даже одно упоминание вызывает тошноту. Мне известно даже то, что он не рассказал маме.

– Зачем? – Этот вопрос необходимо адресовать Островскому, который вылил на девочку всё дерьмо, которое сожрал за долгое время ведения дел.

– Я просила. В тот момент это нужно было нам обоим. Ему необходимо было избавиться от тяжкого груза, ядовитого и уничтожающего, а мне понять, что в жизни есть куда большие потери, чем пьедестал и медаль на шее. Меня это спасло, папу, думаю, тоже.

– Хочешь сказать, если кого-то притащат с дыркой в теле, беспомощного и жалкого, ты не задумываясь будешь обрабатывать раны, слушать хрипы и помогать ходить в туалет?

Словно по щелчку, передо мной картинка трёхлетней давности, когда меня, еле живого и пускающего слюни, притащили домой и скинули на пороге, как куль. Но Мила лишь позвонила в скорую, чем подкинула множество проблем, и не прикоснулась ко мне до самого приезда врачей. Лишь через неделю, когда я стал адекватно воспринимать реальность, явилась в больницу под видом сочувствующей жены. В тот самый момент я поставил точку. Больше её не видел.

– Если этот кто-то мне небезразличен – да. – Ответ Таси настолько уверенный, что на секунду подвергаю сомнению тот факт, что ей девятнадцать лет. – Если ты о ситуации, когда мама выхаживала отца после огнестрельного ранения, то знай, я бы поступила так же.

– Ты слишком самоуверенна. Рассказы и реальность – штука разная. Иногда картинка настолько тошнотворна, что даже врачи отворачиваются. А ты ранимая маленькая девочка, – улыбаюсь, чтобы скрасить наш разговор. Не с этого нужно было начинать, не об этом беседовать, не это вспоминать.

Но Тася выпрямляется, откидывает вещи на кровать и уверенно приближается, не отводя взгляда.

– Я давно не маленькая, Гриш. Та смешная белокурая девочка, которую ты катал на шее, в прошлом. От неё ничего не осталось, кроме цвета глаз. Сейчас перед тобой человек, который вполне самостоятелен, наделён значительными способностями и готов строить свою жизнь так, как он того желает. Знаю, папа приказал за мной приглядывать, но давай договоримся: я делаю то, что считаю нужным, и ты с советами не лезешь. Только так я приму твоё нахождение рядом, только так у нас обоих не будет проблем.

Тася чеканит каждое слово, уверенно вскинув подбородок и расправив плечи, чтобы я не смог усомниться в правдивости каждого. Она больше не та, кто подчиняется чужому вздоху, беспрекословно исполняя указы. И сейчас мои представления последних пяти лет надломились и осыпаются мелкими осколками, потому что от Таси, запечатлённой во мне, ничего не осталось. И это плохо. В первую очередь для меня. Потому что после её слов передо мной больше не ребёнок – женщина, знающая себе цену.

Вот так просто: один монолог – и меня выкрутило в другую сторону. Иллюзии прошлого развеяны в тот момент, когда в голосе девочки Таси проскользнули стальные нотки, остудившие меня. И если я решил, что будет просто, то ошибся. Нихера не будет!

– Я тебя услышал. Информацию к сведению принял. Просьба не блокировать меня и отвечать на звонки. Договорились? – Протягиваю ладонь, чтобы скрепить договор.

Тася делает ответный жест, и тонкие пальцы тонут в моей руке. Неожиданно всхлипывает, и сквозь слетающую, словно шелуха, уверенность пробивается испуганный зверёк, сосредоточенный на простом касании. Замирает, не одёргивая руку и сжимая ладошку, а я не смею тревожить, жду, пока она сама решит, что достаточно. Несколько секунд – и Тася, спохватившись, разрывает контакт, чтобы вернуться к чемодану.