ГЛАВА I
К сожалению или к счастью, по прошествии определенного промежутка времени даже самая романтичная профессия, изначально казавшаяся сосредоточием сплошного удовольствия от выполняемой работы, неизбежно превращается в повседневную рутину, и в итоге мы всё реже замечаем прекрасное в обыденном, притом, что фактически романтика никуда не девается, а всего лишь безнадежно тонет под толщей многочисленных обязанностей далеко не возвышенного свойства. В моем конкретном случае отрезвляющий момент наступил под конец первого года в авиакомпании, и я всерьез задумалась, а не лучше ли для меня будет решительно проститься с восторженными ожиданиями и в буквальном смысле спуститься с небес на землю вместо того, чтобы самозабвенно продолжать регулярно витать в облаках. Но записываясь на собеседование к национальному авиаперевозчику, я и не подозревала, как сильно впоследствии затянет меня совершенно иной ритм жизни, ничуть не похожий на унылый и однообразный труд офисного планктона, на представителей которого я теперь в зависимости от текущих обстоятельств смотрела либо свысока, либо с тщательно скрываемой завистью.
Я отродясь не принадлежала к числу тех, кто с ранней юности мечтал стать бортпроводником, и уж тем более никогда не планировала связать свою судьбу с самолетами. Если уж совсем не грешить против истины, я вообще не чувствовала явного призвания к какой-либо деятельности, и преимущественно плыла по течению, ориентируясь на путеводные маяки общественного мнения, однако, когда после окончания института, я так и не смогла трудоустроиться по специальности, необходимость оплачивать аренду жилья в небезосновательно славящейся космическими расценками столице вынудила меня рассматривать любые варианты. Как это нередко происходит, туда, куда я не особо-то и стремилась, меня взяли с первой попытки: я успешно преодолела несколько туров достаточно внушительного конкурса, без малейших усилий обаяла строгих членов комиссии, играючи прошла все этапы ВЛЭК1 и уже вскоре была официально зачислена на трехмесячные курсы стюардесс. До последнего мне толком не верилось, что однажды меня допустят к полетам, и я не прекращала параллельно искать более «приземленную» работу до тех пор, пока впервые не отправилась на стажировку. По возращении из рейса я уже была твердо уверена, что останусь в гражданской авиации, и хотя за минувшие с того дня три года у меня неоднократно появлялись поводы горько раскаяться в своем несколько поспешном выборе, я больше не представляла себя в другой сфере.
Благодаря эстафетам, я побывала в десятке экзотических стран и в перерывах между рейсами от души погрелась на солнышке всемирно известных курортов, я облетела практически весь мир, и, если упустить кое-какие мелкие нюансы вроде того, что на разворотах мои впечатления ограничивались лишь скудным обзором из окна гостиницы, а то и вовсе видом из иллюминатора на взлетно-посадочную полосу, по количеству посещенных городов я сейчас не уступала самым заядлым путешественникам. Естественно, что перед тем, как попасть на международные линии, я по полной программе отпахала на внутренних рейсах, где пресловутой романтики присутствовало примерно в той же мере, что и пользы для желудка в просроченных консервах, и также успела поработать на чартерах, оставивших у меня непреходящее чувства панического ужаса, сравнимого разве что с невыходом шасси у идущего на посадку лайнера. Судя по откровенно скотскому поведению, направляющиеся к турецким берегам пассажиры искренне полагали, что система «всё включено» начинается в аккурат на борту самолета, и воспринимали бортпроводников исключительно в качестве обслуживающего персонала. Даже будучи абсолютно трезвыми, наши соотечественники постоянно демонстрировали неподражаемые образчики бытового хамства, а уж стоило данной категории граждан принять на грудь, как в салоне мгновенно начинался форменный дурдом, в котором именно стюардессам выпадала малопочетная роль санитаров, отчаянно пытающихся утихомирить буйных пациентов. Пассажиры чартеров крыли бортпроводников отборным матом, в пьяном угаре дрались друг с другом, занимались сексом в туалетах, а особо тяжких случаях и вовсе принимались ломиться в кабину пилотов. Справедливости ради, нужно сказать, что на обратном пути вся эта публика выглядела гораздо более спокойной и умиротворенной, однако, у меня в памяти навеки отложился леденящий душу эпизод, когда мне пришлось связывать одного такого дебошира специальной пломбой, предварительно въехав тому ребром ладони по подбородку. Впрочем, мне тогда, по всем признакам, еще здорово повезло: хотя мой «клиент» угомонился не сразу и еще долго жирной гусеницей ползал по салону, пугая незадачливых попутчиков, я бы не хотела разделить судьбу моей коллеги с печально знаменитого чартера в Доминиканскую республику, получившей в аналогичной ситуации перелом носа. Говоря по правде, после подобных инцидентов, я с нежностью относилась даже к полетам, скажем, в Анадырь, или еще куда-нибудь в черту на кулички: даже приполярная зона с ее экстремальными погодными условиями и вполне реальной угрозой по зиме застрять всем экипажем месяца так на два не внушала мне такого первобытного страха, как чартерные рейсы в теплые края, плотно набитые пьяными туристами, ошалевшими в преддверии грядущего отдыха, будто почуявшие скорое приближение весны медведи.
Одним словом, как только сезон злополучных чартеров подошел к логическому завершению, я вздохнула с неподдельным облегчением и сделала всё о меня зависящее, дабы сей кошмар не повторился со мной впредь. Хорошее владение английским вкупе с положительными рекомендациями инструкторов непосредственно поспособствовали тому, что меня поставили на регулярные международные рейсы, и я наконец-то начала летать в европейские столицы с выгодно отличающимся от порядком навязших в зубах туристов контингентом пассажиров. Не скажу, что моя нынешняя работа дышала тишиной и покоем, но число разномастных неадекватов на борту закономерно сократилось в разы. Конечно, и на этих направлениях нередко попадались «самородки из глубинки», ворующие пледы и обрушивающие на многострадальных стюардесс шквал глупых вопросов. Если классика жанра из серии «Есть ли у вас парашюты?» давно вызывала у меня лишь снисходительную улыбку, то, признаюсь, как на духу, ультимативное требование положить в холодильник сверток с копченой рыбой, недавно поверг меня в явное недоумение. Получив категорический отказ, «рыболов» не иначе, как в знак протеста, разместил остро пахнущий пакет у себя на коленях, и все три часа полетного времени пассажиры коллективно наслаждались плывущим по салону ароматом.
На тему питания вообще можно было говорить бесконечно: прежде чем меня допустили до обслуживания бизнес-класса, я до автоматизма отточила скороговорку «мясо с макаронами, рыба с рисом, курица с картошкой», и у меня сформировалась философское отношение к претензиям недовольных пассажиров, почему-то наивно считающих, что у нас тут ресторан на борту, а бортпроводник – это эдакий воздушный официант, обязанный бегать на задних лапках, интуитивно предугадывая любые капризы. Самый цирк в этом плане наступал в хвостовой части салона, когда в меню, как правило, оставалась только пользующаяся наименьшим спросом рыба. Тут звучали и пафосные фразы вроде «Мною всё уплочено», и обещание накатать на меня жалобу в вышестоящие инстанции, и всякая прочая ерунда, давно ставшая для меня таким же неотъемлемым атрибутом полета, как демонстрация спасательного оборудования. Но меня всегда поражало другое: при возникновении угрозы безопасности полета, в глазах перепуганных пассажиров личность стюардессы внезапно трансформировалась из девочки на побегушках в небесного ангела, мало того, что готового прийти на помощь, так еще и детально осведомленного о происходящем на борту. Любая турбулентность заставляла всем телом вжиматься в кресло даже самых закоренелых хамов и в обращенных на мое невозмутимое лицо взглядах отныне читалась лишь немая мольба о спасении. Однако, после посадки эти же товарищи не гнушались разразиться потоком письменных жалоб на «вопиющий непрофессионализм криворуких пилотов, не умеющих нормально водить самолет» – конец цитаты.
Что касается меня, то мое персональное восприятие полета и пассажиров с течением времени прошло существенную эволюцию. Сначала я нежно обожала каждого пассажира и изо всех сил старалась угодить, на второй стадии я прониклась к ним яростной ненавистью и мечтала, чтобы перед взлетом в салон подавался усыпляющий газ, а с опытом ко мне пришло четкое понимание, как следует относиться в работе, и я постепенно обрела душевное равновесие и внутреннюю гармонию. А что до типичных страхов, так бортпроводнику априори не полагалось страдать аэрофобией, а на практике у меня элементарно не было свободной минутки, чтобы прислушаться к своим ощущениям. При полной загруженности рейса, стюардессы крутились, как белки в колесе, и присесть нам удалось только на взлете и посадке. Так что бояться нам было некогда, ибо дел невпроворот, и, если проблемы в полете все-таки возникали, мы дружно делали морду чайником и без зазрения совести спирали все турбулентность. Был, конечно, один раз, когда я едва не поседела, но тут, что называется, издержки профессии. Помнится, в прошлом году мы четыре часа кружили в воздухе: была вероятность, что при посадке с лопнувшим правым колесом самолет протрет землю, вот и вырабатывали топливо, на случай если пробьем баки. Уж не знаю, как там КВС2 посадил самолет на левое колесо, но всё обошлось, правда, наиболее впечатлительных пассажиров прямо с трапа забирала скорая. А посадки при боковом ветре чего стоили, это же отдельная история, как говорится, «блевпакетов» не напасешься… Какая уж тут, к чертовой бабушке, романтика? Как-то на взлете самолет рванул, пассажиры напряглись, а у меня все мысли на тот момент были только об одном: как бы на кухне опять касалетки с горячим не разлетелись, а то неровен час, придется нам- бедолагам снова вручную курицу от рыбы и рис от гречки отделять и всё это изобилие по контейнерам раскладывать. Меня потом еще долго терзали непримиримые противоречия, как было правильней поступить: честно признаться пассажирам, что их обед разлетелся по полу и собирать его оттуда, мягко говоря, негигиенично, или умолчать о случившемся во избежание международного скандала, с неизменной улыбкой своевременно обеспечив всех горячим питанием? Так и получалось, что думать о сакральном смысле бытия в полете приходилось в последнюю очередь, и страх притуплялся сам собой, вытесненный насущными заботами, зато на земле я первое время здорово веселила друзей и родственников, когда машинально начинала искать в маршрутке аварийный выход. Сейчас друзей у меня почти не осталось, а выбираться из столицы домой мне удавалось только в отпуске, и я все явственней чувствовала, что моя настоящая жизнь проходит на высоте в десять тысяч метров, а все остальное – лишь краткие мгновения между полетами.
Три года назад я верила, что волшебное словосочетание «гибкий график работы» позволит мне планировать время по собственному усмотрению, но в реальности, это не я контролировала свой распорядок, а мой распорядок всецело подчинил меня. Сомнительное удовольствие знать свои рейсы на пару дней вперед и не более того: тебя в субботу зовут на шашлыки, а тут вдруг выясняется, что тебе нужно лететь в Париж. Парень приглашает тебя на свидание, а тебя ждет самолет в Лондон. Всякий раз, когда мне удавалось построить нормальные отношения с противоположным полом, моя семейная идиллия вдребезги разбивалась о суровую действительность: кому понравится, чтобы твоя девушка часиков так в одиннадцать вечера наносила макияж, нежно чмокала тебя в щечку и клятвенно обещала вернуться из командировки через пару-тройку дней? Увы, но мне упорно не попадалось приятных исключений, и в этом свете, было совсем не удивительно, что с личной жизнью у меня никак не ладилось. Похоже, такова была доля большей части стюардесс, и мои коллеги боролись с фатумом самыми разными методами. Кто-то сначала выходил замуж, рожал ребенка, сбагривал чадо на бабушек и дедушек и только потом воплощал давнюю мечту о небе. Кто-то умудрялся создавать семью уже будучи «небесной ласточкой», выходил в декрет, а дальше или нанимал няню, или также прибегал к помощи старшего поколения. Ну а кто-то вроде вашей покорной слуги, так и болтался годами между небом и землей, теряя здоровье за счет постоянного сбоя биоритмов, облучения, вибрации и перепадов давления, не просто ведь так стюардесс отправляли на пенсию в сорок пять лет. Варикоз у бортпроводников по праву считался притчей во языцех, а о том, что репродуктивная система лет за пять непрерывного стажа полетов тоже убивалась в хлам, на каждом углу вслух никто не кричал. Те из нас, кому не повезло обрести женское счастье, довольствовались короткими романами, в том числе и служебными, но у меня не выходило даже этого. Не то, чтобы мной никто не интересовался – тут уж скорее все обстояло в точности до наоборот. Моя профессия как никакая другая, требовала безупречного внешнего вида, и поклонников у меня имелось хоть отбавляй. Встречались среди них и пассажиры бизнес-класса, и юные коллеги-стюарды, и женатые пилоты, и даже один разведенный КВС – при желании я запросто могла бы менять ухажеров, как перчатки и, что называется, в ус не дуть, однако, мое сердце уже целый год принадлежало одному единственному человеку.
Мы работали с ним в одной авиакомпании, и несколько раз вместе попадали на разворотные рейсы в Европу. В обоих случаях я всеми правдами и неправдами на предполетном брифинге добивалась от старшего бортпроводника возложения на меня обязанности кормить летчиков, и вопреки всей моей хваленой стрессоустойчивости, твердая поверхность мигом уходила из-под ног, стоило мне переступить порог кабины пилотов. Я питала к второму пилоту Урмасу Лахту глупую подростковую любовь, достойную разве что ученицы старших классов, но никак не опытной двадцатипятилетней стюардессы с колоссальным налетом часов, и лишь волевым усилием заставляла себя не краснеть в его присутствии. Я страстно мечтала о возращении советской системы многочленных экипажей, когда пилоты и бортпроводники постоянно летали одним составом и проводили друг с другом намного больше времени, чем со своими семьями. Сегодняшняя практика незакрепленных экипажей приводили к тому, что иногда мы только за пару часов до рейса узнавали, с кем вообще летим, и поэтому за год мне лишь дважды посчастливилось оказаться на одном борту с Урмасом. Но даже при таком раскладе я не переставала надеяться на взаимность и не упускала малейшего шанса подарить ему улыбку при мимолетной встрече. Толку от моих потуг было немногим больше, чем от кислородной маски после пятнадцати минут с момента разгерметизации салона: Урмас банально не помнил меня в лицо, не утруждался держать в памяти моего имени и в довершение к вышеупомянутому беспределу готовился к свадьбе со своей подругой. Мы могли встречаться на аэродроме хоть по сорок раз на дню – для Урмаса я по-прежнему оставалась одной из… Он относился ко мне просто как к коллеге по летному делу и не более того, а я в это время жестоко терзалась муками ревности, просматривая его страничку в социальной сети и тщетно силясь понять, чем эта Симона настолько лучше меня. Я понимала, что свадьба уже не за горами, и когда внезапно выяснилось, что спустя четыре месяца с последнего рейса, мы с Урмасом завтра снова летим вместе в Штутгарт, у меня созрело поистине безумное решение. По прибытию в пункт назначения я была твердо намерена сказать Урмасу правду о своих чувствах, и если уж не добиться от него ответной любви, то хотя бы разорвать замкнутый круг и освободить сердце от тяжкого груза бессмысленной тайны.
ГЛАВА II
За прошедший год я изучила Урмаса, можно сказать, вдоль и поперек, но в глубине души я прекрасно понимала, что с объективной точки зрения общедоступная информация из социальных сетей ни в коей мере не способна заменить живого контакта, и на самом деле я ничего не знаю о предмете своего преданного обожания. Активность Урмаса в интернете в основном сводилась к обсуждению сугубо профессиональных вопросов с коллегами и единомышленниками, он не имел обыкновения публично распространяться о своих увлечениях, и только мое беззаветно любящее сердце привыкло в каждом слове находить тайный подтекст. Тщательно проштудировав список контактов на странице Урмаса, я обнаружила несколько знакомых фамилий, и когда у меня изредка выдавались полностью свободные от работы часы, осторожно вела «разведывательную деятельность». Так, мне удалось выяснить, что родители Урмаса развелись много лет назад, его отец остался на родине в Эстонии, а мать вернулась в столицу, где и проживала по сей день. Урмас получил лицензию пилота европейского образца и даже прошел часть обучения в США, однако, по неясным для меня причинам, вдруг оказался за штурвалом принадлежащего отечественного перевозчику авиалайнера. Мне было сложно понять, что заставило его предпочесть работу в нашей стране блестящим перспективам, открывавшимся в Европе, но как бы там ни было, выглядело всё это несколько странным.
Я не так уж и хорошо разбиралась в многочисленных хитросплетениях профильного законодательства, но любому имеющему маломальское отношение к авиации человеку было известно, что, к примеру, в той же «Люфтганзе» или «Эйр Франс» без ведома профсоюза и муха не пролетит, а у нас же извечный конфликт труда и капитала регулярно выливался в пренебрежение санитарными промежутками между полетами, отсутствие фиксированного оклада наряду с продленными нормами до девяноста часов вынуждало пилотов работать на износ, а планы руководства сократить ежегодные отпуска с семидесяти до сорока восьми дней и вовсе заставляли испытывать смутные сомнения в адекватности идейных вдохновителей подобных прожектов. Один наш летчик, настойчиво набивавшийся ко мне в очень близкие друзья, в неформальной беседе как-то озвучил мне крайне здравую мысль: если уж даже беспристрастная статистика гласит, что подавляюще большинство авиакатастроф происходит по вине человеческого фактора, то может быть, высоким чинам пора все-таки перестать молиться на всемогущую бортовую электронику и считать пилотов не более, чем «операторами воздушного судна». Насколько я поняла тогда со слов моего несостоявшегося кавалера, компания-перевозчик не видела ничего страшного в том, чтобы в двухчленном экипаже продать место третьего, но не взятого в рейс пилота в салоне бизнес-класса, и успешно поиметь на этом деле весьма недурственную выручку. В общем, на месте Урмаса я бы зубами цеплялась за любую возможность обосноваться в Европе, причем, судя по всему, этих возможностей у него было превеликое множество, но, наверняка, причины, по которым он выбрал «Авиастар» значительно преобладали над потенциальными выгодами от работы за рубежом, вот только мне о них, естественно, никто не докладывал. В результате мне ничего не оставалось, кроме как тихо радоваться, что нам с Урмасом довелось пересечься не только на земле, но и в небе, хотя, с другой стороны, наступали в моей жизни такие мгновения, когда я мечтала никогда его не знать и, самое главное, не влюбляться в него с такой неистовой силой.
Спроси меня сейчас кто-нибудь, что я нем нашла, я бы вряд ли смогла четко сформулировать ответную фразу. Урмас Лахт не обладал выдающимися внешними данными, да и летная униформа шла ему не больше и не меньше, чем остальным пилотам. Он был в меру улыбчив и меру молчалив, в меру сосредоточен и в меру эмоционален, в меру приветлив и в меру безразличен, о людях такого сорта обычно и сказать-то было нечего, но нечто неуловимое магнитом притягивало меня к нему. Я мечтала об Урмасе с нашего первого совместного рейса, он снился мне ночами и являлся в грезах сладкой полудремы, я каждый раз искала его глазами в аэропорту и лелеяла надежду случайно столкнуться с ним взглядом, а когда это внезапно происходило, потом весь день порхала на крыльях всепоглощающего счастья. А Урмас между тем невозмутимо шествовал дальше, и знать не знал, что его дежурный кивок я теперь буду многократно прокручивать в голове, с наслаждением смакуя мельчайшие детали нашей короткой, будто заячий хвост, встречи. Уверена, я давно нашла бы в себе смелость поговорить с Урмасом начистоту, если бы не его отношения с Симоной. Совесть не позволяла мне нагло вторгаться в их безоблачное счастье – я великолепно понимала, что Урмас равнодушен ко мне в частности и его не интересуют другие женщины в целом, что скоро он станет женатым человеком, и я должна смириться с его выбором. Я в мазохистском упоении рылась на страничке Симоны, скрипела зубами от обиды и ревности, и с горечью напоминала себе, что летчики практически никогда не вступают в брак со стюардессами, и на, то у них есть масса логичных оснований.
За три года в «Авиастаре» я на своем опыте убедилась в справедливости данного утверждения: в большинстве своем подобные союзы были обречены со дня свадьбы. Никакая любовь-морковь не в состоянии была выдержать несовпадение графика полетов, а уж о домашнем уюте в такой семье и речи не велось. Пилоты хотели возвращаться из изнурительных рейсов в теплое гнездышко, где их с нетерпением дожидались жены с детишками и обширное меню из горячих блюд, не имеющих ничего общего с разогретой пищей на борту, а вымотанные продолжительным полетом бортпроводники стремились домой вовсе не для того, чтобы провести единственный выходной за плитой – вот вам и вся жестокая правда. Как вариант, стюардесса могла завершить полеты и превратиться в домохозяйку или найти работу на земле, но мало кому из «небесных ласточек» это удавалось, уж слишком неизгладимый отпечаток накладывал на нас специфический образ жизни. Однако, несмотря на то, что почти все пилоты в «Авиастаре» были давно и счастливо женаты на «земных» женщинах, романтические связи между представителями летного и каминного экипажа на моей памяти вспыхивали достаточно часто. Но это были именно типичные «курортные романы»: экипаж на пару недель оставался где-нибудь на Канарах, солнце, море, пляж и далее по списку. Как-то раз я наблюдала натуральную оргию, устроенную в номере КВС на одном из экзотических островов, и, сказать честно, увиденное вызвало у меня лишь острое чувство брезгливого отвращения. Иногда я задавала себе вопрос на засыпку: а что, если бы я оказалась в аналогичных обстоятельствах с Урмасом? Пользовалась бы моментом и разгуливала бы перед ним в крошечном бикини? Стучалась бы к нему ночью в кружевном белье? Или открытом текстом предложила бы приятно провести время без взаимных обязательств? Некоторые наши девочки ведь так и поступали, и что-то я не замечала бурного осуждения со стороны летного состава… Не знаю, что это было, шестое чувство, интуиция, называйте, как хотите, но я готова была поклясться, что Урмас бы меня не одобрил и с девяносто девятипроцентной вероятностью выставил вон, да и я сама не могла вообразить себя с разбегу прыгающей к нему в постель.
Симона и Урмас знали друг-друга уже очень давно, и она была также далека от авиации, как комариный писк от лирического баритона. Возможно, невеста Урмаса уступала мне в эффектной внешности, но у нее имелось одно неоспоримое преимущество: профессия школьной учительницы позволяла ей полноценно заниматься семьей и домом. Могла ли я подарить Урмасу тоже самое? Видимо да, потому что ради него я с легкостью пожертвовала бы своей жизнью, а не то что работой бортпроводника, но место рядом с ним было занято, и единственное, чего я рассчитывала добиться в ходе предстоящего объяснения, это покончить с разрывающим моем сердце сомнением. А вдруг, тешила себя я, вдруг еще не поздно? Сразу после того, как Урмас поставит свою подпись в ЗАГСе, передо мной окончательно захлопнутся все двери, но сейчас, пока он еще формально свободен, я должна была попытаться… Я толком не знала, действительно ли мне станет легче от разговора с Урмасом начистоту, но гораздо тяжелее для меня было понимать, что если я не открою ему свою тайну, то до конца дней буду изводить себя этим проклятым «А вдруг?». Да, я, пожалуй, соглашусь, что для признания в любви следовало выбрать более подходящее место, чем комната отдыха в Штутгартском аэропорту, но особых альтернатив у меня по сути и не было. Не вылавливать же мне Урмаса прямиком на ВПП3, в конце-то концов! Я полагалась исключительно на удачу и пламенно надеялась, что мне хотя бы удастся избежать посторонних ушей – больше от этого жеста отчаяния я ничего не ждала.
Ни к одному рейсу я не готовилась так, как к завтрашнему. Налаженные связи в администрации помогли мне заранее узнать фамилии КВС и второго пилота, и как только утвержденный план оказался у меня в руках, я едва сдержалась от того, чтобы в порыве ликования изобразить из себя взбесившегося кенгуру. Четыре месяца, без малого полгода ожидания, четыре месяца сухих кивков и сдержанных улыбок…. И пусть после этого рейса между нами навсегда повиснет напряжение, во всяком случае я буду знать, что Урмасу известно о моих чувствах. До часа X у меня оставалось чуть меньше суток, и я решила не тратить время даром. Плотный график полетов ни для кого из бортпроводников не проходил бесследно, и как раз эти самые предательские следы я и намеревалась стереть с лица.
Ни в каких должностных инструкциях этого не прописывалось, но по негласному правилу ухоженная внешность являлась неотъемлемой частью нашей работы. Знали бы еще господа пассажиры да и прочие обыватели, как нелегко давался стюардессам безупречный вид. Сухость кожи, ломкость волос и еще целый ворох проблем сопровождали нас изо дня в день, а если рейс выдавался с задержками или еще с какими-нибудь сюрпризами, так по прилету я на свое отражение в зеркале без слез и взглянуть мне могла. Тут уж каждый боролся по-своему: у кого-то была хорошая генетика, а у кого-то – проверенный косметолог.
С Леськой мы познакомились еще в студенческие годы: снимали комнаты у одной и той же квартирной хозяйки и быстро сдружились между собой. После вуза я подалась в стюардессы, а Леська пошла работать ассистентом косметолога, а недавно открыла собственный кабинет, арендовав помещение в здании одной из столичных клиник. Деньгами ей здорово помог муж, но в остальном моя подруга и сама была не лыком шита. Как специалисту ей во многом не было равных, и я постоянно рекомендовала Леську своим коллегам, наряду со мной страдающим от последствий долгого пребывания в воздухе. Если я кому и могла доверить свою физиономию перед таким ответственным днем, так это только Леське, а еще в ходе косметических процедур она никогда не задавала вопросов о моей работе. С Леськой можно было обсуждать одежду, музыку, политику, что угодно, и наша праздная болтовня заставляла мне окунаться в мир обычных людей, которых я в большинстве своем видела только в пассажирских креслах. У Леськи не было привычки бестактно лезть мне в душу, но обстановка на личном фронте всегда вызывала у нее приступ исконно женского любопытства. Леська знала обо всех мои неудавшихся отношениях и даже периодически предлагала познакомить с кем-нибудь из своей компании, но я деликатно отнекивалась от ее предложений. Весь последний год я вообще не выходила за рамки легкого флирта, поглощенная своими чувствами к Урмасу, и мне при всем желании ничего было рассказать подруге: разве что правду о моих планах на завтра.
– Давно было пора ему сказать! – горячо поддержала меня Леська, – чего было столько ждать погоды с моря? Я за прямоту: да так да, нет так нет, а ходить вокруг да около –это не мое. Ну всё, я закончила, иди посмотри на себя, красотка!
– Ох, Леська, то ли твои средства волшебные, то ли ты сама- ведьма! – рассмеялась я, созерцая в огромное настенное зеркало свое заметно посвежевшее лицо, – спасибо тебе, я себя не узнаю!
– Ну так! – довольно фыркнула Леська, – для тебя все самое лучшее. Я бы на месте этой Симоны своего жениха с тобой в рейс не пустила!
– Брось ты, скажешь тоже! – отмахнулась я, – Урмас ее любит, а на меня и внимания не обращает. Так что, Леська, правильно говорят, не родись красивой…
– Красота – это лишь обещание счастья, – философски протянула Леська и с многозначительной ухмылкой добавила, – а хороший косметолог- залог успеха.
– Тут мне и возразить нечего! –охотно согласилась я, – ладно, подружка, спасибо тебе, побежала я…
–Может, пообедаем вместе? У меня как раз перерыв? – подкинула идею Леська, – подожди минутку, я кабинет закрою, табличку повешу и пойдем. Тут рядышком кафешка есть, я там постоянно обедаю.
– С удовольствием, – кивнула я, – а то неизвестно, когда я в следующий раз вырвусь.
–Я готова, – Леська спрятала ключ в сумочку и, не дождавшись ответной реакции, потормошила меня за плечо, – ты чего застыла, как вкопанная, привидение увидела?
– Леська, это Урмас, – одними губами прошептала я, зачарованно проводила глазами до боли знакомую мужскую фигуру, и в недоумении подняла брови, когда вдруг обнаружила, что Урмас только что отошел от окошка выдачи больничных листов.
– Тот самый? – разочарованно выдохнула Леська, – я б еще за ним так убивалась… Парень как парень. Что-то он смурной какой-то, заболел что ли?
– Не знаю, – насторожилась я, – у него же утром рейс, неужели он больничный взял?
– Да может, просто спросить что-нибудь хотел, – обнадежила меня Леська, – а вы разве не в своей ведомственной поликлинике обслуживаетесь?
– Да, -подтвердила я, – сама не понимаю, зачем Урмас сюда приходил.
– А хочешь, я тебе всё выясню? – заговорщически подмигнула Леська, – на выдаче больничных моя клиентка сидит, я к ней сейчас потихоньку подкачусь, и она мне на ушко шепнет…Постой тут, я сейчас вернусь.
– Ну что? – ринулась навстречу Леське я, после того, как та закончила общаться со своим «осведомителем».
– Придется тебя расстроить, – мрачно сообщила подруга, – твоему Урмасу и правда дали на завтра больничный, так что лететь тебе с другим пилотом. Только не спрашивай, что да почему, у них тут врачебная тайна строго соблюдается, нам с тобой никто не расскажет. Ну не кисни ты, вдруг кого в десять раз получше встретишь!
ГЛАВА III
От радужного настроения, заставлявшего меня вдохновенно парить в непосредственной близости от седьмого неба, осталось лишь горькое послевкусие, и завтрашний рейс мигом перестал быть для меня символом грядущего освобождения от мучительных оков больше похожей на помешательство любви. Без Урмаса в кресле второго пилота это будет такой же рядовой рабочий день, как и все предыдущие, и, если за расчетное время полета на борту лайнера не произойдет никаких эксцессов, я просто запишу этот рейс в своей актив и благополучно забуду о нем, как только сойду на землю. Что ж, значит, не судьба, главное, чтобы заболевание Урмаса оказалось не слишком серьезным, а то больничный ведь на пустом месте не выписывают, мало ли чего…