Каирский дебют. Записки из синей тетради

© текст АНОНИМYС

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

Пролог. Генерал Воронцов

Отставной генерал-майор КГБ Сергей Сергеевич Воронцов с самого утра безбожно хандрил. Впрочем, по внешним признакам догадаться об этом было трудно, как невозможно бывает догадаться о том, что хандрит черепаха – ну, разве что она втянет голову в панцирь, да и это может значить, что угодно, например, то, что она просто решила впасть в спячку.

Сергея Сергеевича трудно было назвать черепахой, однако в силу возраста и привычки он почти постоянно находился внутри своего панциря. Таким образом, определить его настроение на глаз было почти невозможно. Сделать это могли только очень близкие люди, но таковых у Воронцова практически не осталось, если не считать старшего следователя СК Ореста Волина и немногих бывших сослуживцев. Правда, сослуживцев можно было тоже не считать, потому что в живых не осталось почти никого: одни умерли от старости, другие – от иных, тоже вполне прозаических причин, потому что, хотя работники органов – люди не совсем обычные, но, в сущности, ничто человеческое им не чуждо. Говоря совсем просто, сослуживцев у генерала поубавилось из-за неумолимого хода времени, которое не разбирает звания и должности, а косит всех, не глядя на погоны.

Единственным по-настоящему близким человеком была для Воронцова Танечка, Татьяна Алексеевна Троицкая, которая, впрочем, даже не стала его женой. Несмотря на искреннюю с его стороны любовь, Танечка предпочла ему актера. Дело давнее, конечно, нет уже больше на свете ни того актера, ни самой Танечки, и давным-давно генерал простил ее, и его тоже простил. И если подкатывало иногда к горлу, то не злость это была и не обида, а тоска, смертная тоска, что жизнь, хоть и длинная, и яркая даже, а все равно вильнула хвостом, как лиса, да и прошла мимо. Воронцов так и не женился, и детей не завел, потому что прожить всю жизнь бок о бок с одной женщиной мог он, только если женщиной этой стала бы Танечка, ну, или такая же, как она. Но таких больше не было в целом свете, вот и остался он бобылем, и единственный, кто немного скрашивал его старость, был внук Танечки, Орест Витальевич Волин, о котором уже говорилось несколько выше по течению.

Конечно, Волин не был генералу родственником в буквальном смысле, но генерал наблюдал за ним с младых ногтей, а это в глазах Воронцова значило, пожалуй, не меньше, чем если бы он был его собственным внуком.

Волин да еще муза истории Клио – вот кто поддерживал Сергея Сергеевича в его постоянной битве со временем. Помимо того, что Воронцов носил генеральские погоны, он по совместительству сделался еще и историком спецслужб. При этом наука история неожиданно для Воронцова такое возымела на него влияние, что с каждым годом генерала в нем оставалось все меньше, а историка – все больше.

Конечно, он был человек трезвый и понимал, что история никакой пользы человечеству не приносит – хотя бы потому, что никто не извлекает из нее никаких уроков. В этом смысле математика гораздо полезнее, потому что человек, вооруженный последними достижениями математики, всегда может обсчитать и обжулить другого, который в математике не смыслит ни уха ни рыла. Если приглядеться, то полезнее истории были почти все остальные науки, даже наука лингвистика. Опытный лингвист всегда переспорит оппонента, а нет, так хотя бы эффектно пошлет его в такую даль, в которую самостоятельно, без направляющих указаний, пожалуй, что и не доберешься никогда.

Могло показаться, что историей генерал занимается просто из чистой любви к науке, пусть даже и совершенно бесполезной. На самом деле это было не совсем так. Помимо чисто научного интереса Воронцов имел тут также интерес практический.

Дело в том, что Сергей Сергеевич ввиду его возраста, сам был, если можно так выразиться, частью истории – если не древней, то, по крайней мере, новейшей. Так уж сложилась биография, что Воронцов служил и в разведке, и контрразведке, и повидал он за свою жизнь немало разного и всякого. Не боясь преувеличений, можно сказать, что мимо него не прошло ни одно мало-мальски значимое событие второй половины двадцатого века. Понятно, что в глубине души лелеял он надежду поделиться не только ходом этих самых событий, но и собственным научным взглядом на причины и следствия всего происходящего, для чего втихомолку, втайне от всего света, писал собственные мемуары. В мемуары эти должны были войти такие главы как «Генерал Воронцов и итоги Второй Мировой», «Генерал Воронцов и полет человека в космос», «Генерал Воронцов и авария на Чернобыльской АЭС», «Генерал Воронцов и кэмп-дэвидский сговор», и многое другое. И хотя почти во всех вышеуказанных событиях Сергей Сергеевич принимал некоторое участие, однако всех деталей случившегося, разумеется, знать он не мог – особенно если дело касалось пресловутой мировой закулисы, которая на то и закулиса, чтобы прятаться от людей и до последнего не выдавать своих постыдных тайн. И вот тут-то ему на помощь и должна была прийти наука история, которую он с большим прилежанием изучал – в первую очередь, конечно, ту ее часть, которая касалась истории спецслужб.

Немного смущала генерала совпадение его славного имени с именем другого офицера КГБ, майора Сергея Яковлевича Воронцова, который, движимый личной неприязнью ко всему советскому, перешел на сторону ЦРУ. Генералу была неприятна мысль о том, что при публикации воспоминаний одного Воронцова могут перепутать с другим, и мемуары Сергея Сергеевича начнут публично сжигать ветераны движения «Наши» и другие советские патриоты, который немало у нас осталось после развала СССР. Впрочем, генерал успокаивал себя мыслью о том, что все-таки перепутать двух Воронцовых довольно сложно. Во-первых, наш Сергей Сергеевич был целым генералом, а второй Воронцов – всего только майором. Во-вторых, генерал Воронцов родился лет на пятнадцать раньше майора Воронцова. И, наконец, майор Воронцов не мог написать никаких мемуаров, поскольку был осужден за предательство и расстрелян в самый разгар перестройки, в 1986 году, а генерал Воронцов был жив, здоров, получал большую пенсию, какую платят людям из спецслужб, и собирался напрягать Пенсионный фонд России своим существованием еще какое-то количество лет.

Учтя все вышесказанное, Сергей Сергеевич успокоился и продолжал писать свои мемуары. С каждым годом мемуары эти разрастались и становились все интереснее. В сущности, уже сейчас можно было выпустить несколько готовых томов, однако Сергей Сергеевич не торопился. Он полагал, что еще не время говорить всю правду, но оно, безусловно настанет – и довольно скоро. Воронцов искренне надеялся увидеть свой труд опубликованным до того, как его в царство Аида призовет перевозчик мертвых Харон.

Большим подспорьем в его работе стали для генерала дневники действительного статского советника Загорского, первую часть которых случайно обнаружил старший следователь Волин, а вторую привезла из Франции его девушка Ирэн Белью, для друзей – просто Иришка. Мемуары, правда, оказались зашифрованы, но с этой проблемой Воронцов справился легко, а позже научил дешифровке и Волина – чтобы не тратить времени, которого, вероятно, оставалось ему не так уж и много.

Читая мемуары Загорского, Сергей Сергеевич учился у разведчика старой школы, как из груды фактов отбирать необходимый материал, как художественно его организовывать и максимально ярко доносить идею до читателя. Тут Загорскому не было равных и даже, по мнению генерала, соперничать с ним не мог ни Конан-Дойль, ни Агата Кристи, ни даже сам Юлиан Семенов.

От многомудрых литературоведческих размышлений генерала отвлек телефонный звонок. На экране высветился волинский номер.

– Слушаю, – сказал Воронцов, беря трубку.

– Сергей Сергеевич, у меня для вас сюрприз, – голос у старшего следователя был веселый. – Я тут наконец расшифровал новую порцию дневников Загорского.

– И чего там? – оживился генерал.

– Кое-что новенькое, – отвечал Волин. – Эта тетрадь особенная! Она не похожа на те, что были раньше.

– Не томи, рассказывай, – проворчал Воронцов.

– Нет, – засмеялся старший следователь. – Такое в двух словах не расскажешь, такое надо читать. Уже послал вам расшифровку на почту, так ловите и распечатывайте.

– Мерси, – коротко отвечал генерал, вешая трубку.

Он открыл компьютер, вошел в почту, сбросил файл от Волина в папку «Загорский», по вечной своей недоверчивой привычке на всякий случай проверил антивирусом, и лишь затем открыл и отправил на печать. Сам же после небольшого размышления двинул на кухню – заваривать чай.

Когда спустя десять минут он вернулся, неся в руках поднос с чайником, чашкой, заварочными пакетиками и своим любимым печеньем, на принтере уже лежала стопка распечатанных листов формата А4. Воронцов установил поднос на журнальном столике, заварил себе чаю, потер ладони, то ли радуясь предстоящему чтению, то ли просто разогревая замерзшие руки, опустился в кресло, взял первый лист в руки и усмехнулся.

Волин был начинающим дешифратором, но при этом опыт работы в силовых структурах был у него большой. Иными словами, к любой бумажной работе он относился с максимальным тщанием и аккуратностью, потому что в его службе аккуратность в бумагах была делом едва ли не более важным, чем само следствие. Например, раскрыл ты сложнейшее преступление, а суд не принимает его к рассмотрению, потому что оформил ты его не должным образом.

Так же тщательно подошел Волин к оформлению расшифрованных им дневников Загорского. Титульный лист торжественно гласил: «Нестор Загорский. Тетрадь № 16». Далее, однако, шел вовсе не текст действительного статского советника, как можно было ожидать, а некоторые технические детали, важные с точки зрения старшего следователя.

Опись, созданная Волиным, выглядела следующим образом.

«Тетрадь в синей обложке, похожа на общую – ученическую, 36 листов. Листы внутри тетради – пожелтевшие от времени, ветхие, в относительной сохранности. В двух местах целостность листов нарушена, в связи с чем пришлось проводить работу по восстановлению текста. Почерк разборчивый, каллиграфический. Цвет чернил черный. Текст зашифрован. Стенография по системе Штольце-Шрея, с использованием правил нотной записи Терне.

Форма повествования: дневниковые заметки, разделенные на шесть неравных частей. Жанры: мемуары разведчика, воспоминания следователя. Повествование захватывает большой временной отрезок – от 1883 по 1925 год. По ряду факторов можно определить, что все части писались примерно в одно время, скорее всего, не раньше осени 1925 года».

– Не знал, что Орест Витальевич у нас такой педант, – шутливо проворчал генерал себе под нос. – Не следователь, а буквоед. Аккуратист. Канцелярская крыса.

И, отпив чаю из белой фарфоровой чашки, принялся за чтение.

Побег из Каира

История эта, по некотором размышлении вполне подходящая под разряд занятных и даже любопытных, случилась в тысяча восемьсот… Впрочем, неважно, когда именно она случилась, тут можно обойтись известной формулой пролетарских остряков – случилась в одна тысяча восемьсот мохнатом году. Год этот, при всей его мохнатости, не настолько далек, чтобы оказаться совершенно забытым, и более того, до сих пор живы некоторые свидетели сего происшествия, в случае необходимости готовые подтвердить его подлинность, и без того, надо сказать, вполне достоверную.

Все нижеописанное произошло в Каире, столице Египта, славном своими пирамидами, а равно и их законными хозяевами – почившими в египетском бозе фараонами.

Солнечным декабрьским днем по главной улице Каира Аль-Муиз, иностранцами называемой просто Муски, неторопливо шел молодой человек высокого роста и худощавого телосложения, с любопытством озирая средневековые достопримечательности, которыми так славится главная улица египетской столицы. Мечети, медресе, жилые дома, фонтаны и крикливые торговцы в живописных длинных белых рубахах и пестрых головных платках-ку́фиях, торгующие, чем придется, от питьевой воды до весьма подлинных папирусов времен Аменхотепа Четвертого, воспевающих бога солнечного диска Атона, которого некоторые считают единым Богом египтян, как Саваофа иногда считают единым Богом иудеев и христиан – так вот, все это и многое другое составляло особенный аромат здешних кварталов, аромат, соблазнительный даже для местных жителей, не говоря уже о праздных иностранцах. Зимой в Египте сравнительно прохладно, и столбик термометра редко поднимается выше пятнадцати градусов по Реомюру^[1], а сейчас и вовсе было утро, и потому поверх голубой сорочки на юноше была накинута болотного цвета студенческая тужурка, вполне способная уберечь своего хозяина от особенно злых порывов утреннего ветра.

Молодой человек был брюнет, и при особенно богатом воображении даже мог быть принят за местного жителя, однако имел тонкие черты лица, что иногда встречается среди турок, но почти никогда – среди арабов. Так или иначе, брюнет этот не был ни турком, ни, подавно, арабом. Молодой человек был русский подданный, и звали его Нестор Загорский или, точнее, Нестор Васильевич Загорский, как он иногда рекомендовался, что называется, ад капта́ндум респе́ктум^[2], для пущего уважения, которого иной раз так не хватает юношам, только-только вступающим в самостоятельную жизнь.

Нестор Васильевич Загорский был студентом Московского университета, куда он поступил после того, как, по примеру многих дворянских недорослей, закончил кадетский корпус. Вследствие всего вышеперечисленного в худощавой, но крепкой его фигуре отражалась военная выправка, а в лице – присущая студиозусам интеллигентность. В Каир, впрочем, попал он не по университетским делам, а по личным, о которых без крайней необходимости предпочитал не распространяться.

Прогуливаясь по улице Муски и бросая острые взгляды по сторонам, молодой человек заметил по левой стороне променада ювелирный магазин господина Рахмани́ или, попросту, лавку, торгующую драгоценностями. Лавка эта выходила из ряда других домов, стоящих вдоль Муски, но выходила не вперед, а напротив, как бы немного отступала от улицы назад. Правду сказать, для лавки она была слишком велика и роскошна, за большими светлыми окнами ее зазывно сияли брильянты, изумруды, рубины и иные сокровища, а также массивные изделия из золота, без которого, как известно, многие жители арабского Востока и Индии жизни себе не мыслят и предпочитают лучше лежать мертвыми, но с ног до головы в золоте, чем жить в достойной бедности. Часто случается, что даже самый неимущий египтянин в складках своего рубища хранит каплю-другую застывшего золота, а уж люди состоятельные стараются украсить жизнь благородными металлами и драгоценностями так, что иной раз роскошь эта назойливо шибает в глаза, как где-нибудь в Китае прямо на улице шибает в нос чесночным и перечным духом.

Загорский был русским человеком, несмотря на молодость, имел тонкий вкус и драгоценностями не особенно интересовался; во всяком случае, не мечтал иметь их в собственности и уж подавно – носить на себе пудами, вроде того, как какой-нибудь верблюд, нагруженный жадным хозяином, безропотно тащит свою поклажу через пустыню жизни. Однако именно благодаря своей молодости был он крайне любопытен до всего нового и необычного, и, попав в иную культуру, старался узнать о ней как можно больше. Поскольку драгоценности, безусловно, составляют значительную часть жизни египтянина, постольку наш студент не мог пройти мимо ювелирного магазина, не заглянув внутрь и не поинтересовавшись, как именно там все обстоит.

Толкнув тяжелую, обитую железом дверь, молодой человек оказался в просторном зале, разделенном надвое. Правая часть от входа со всей очевидностью предназначалась для покупателей, левая же – для управителей ювелирной лавки. Части эти разделялись витринами, в которых выложены были кольца, перстни, цепочки, диадемы, часы и прочие украшения, в большинстве своем сделанные из золота и инкрустированные драгоценными камнями. За витриной стояло светло-коричневое ореховое бюро, за ним восседал приказчик в белоснежной арабской рубахе и такой же куфии, по правую сторону от него сиял сталью массивный несгораемый шкаф, в котором, очевидно, сохранялись наиболее ценные из здешних товаров.

При появлении в магазине Загорского приказчик, господин Валид, метнул быстрый взгляд в сторону нового посетителя. Взгляд этот сопровождался привычной сладкой улыбкой, которую годами вырабатывают в себе всякого рода барышники и коммерсанты, хорошо понимающие, что товар высокого качества обеспечивает в торговле только половину успеха, вторую же половину дает льстивое и приятное клиенту обхождение. Впрочем, в данном случае улыбка была лишней и быстро погасла; приказчик с первого взгляда понял, что перед ним человек небогатый, хоть и иностранец, так что усердствовать нет никакой нужды: самое большее, что можно такому всучить – недорогую серебряную цепочку, да и то, может быть, придется долго торговаться, чтобы не войти в убыток. Приказчик снова уставился в свой гроссбух, а студент, окинув помещение беглым взглядом, принялся рассматривать украшения в витрине.

Спустя минуту входная дверь снова стукнула, и в лавку зашел еще один посетитель. По виду это был турок или грек, однако одетый на европейский лад. Усы подковой, небольшая черная бородка, мечтательный взгляд – более всего он походил на султана Абдул-Меджида Первого, но, очевидно, никак не мог быть таковым, поскольку указанный султан за некоторое время до описываемых событий перешел в полное и безусловное распоряжение райских гурий. В руке султанский двойник держал увесистую трость, которой небрежно поигрывал. Судя по всему, он не владел местным наречием, потому что заговорил с приказчиком не на египетском диалекте, чего можно было ожидать, а по-французски. Видя, что имеет дело с солидным покупателем, господин Валид сделал самое любезное выражение лица и немедленно тоже перешел на французский язык.

Обменявшись с приказчиком коротким, на европейский лад, бонжуром, новый гость не подошел сразу к прилавку с драгоценностями, а стал несколько нетерпеливо оглядывать торговый зал. Казалось, он что-то ищет. Приказчик, человек очень опытный, немедленно понял, что нужно клиенту. Как цирковой фокусник вытаскивает из пустоты ни в чем не повинного голубя, так господин Валид выкатил из какого-то укромного уголка небольшое, но весьма удобное кожаное кресло и поставил его прямо перед прилавком, чтобы покупателю можно было осматривать украшения, не вставая из кресла. Двойник Абдул-Меджида, однако, почему-то не пожелал садиться. Знаком он попросил передвинуть кресло правее и вглубь зала, к дальней от двери стене.

– Но там далеко от витрины, вы ничего не увидите, – пытался возражать приказчик.

– Ничего, – отвечал Абдул-Меджид, – я попрошу вас поднести мне украшения.

– Но там мало света, вам будет трудно их рассмотреть, – приказчик все еще пытался настаивать, но клиент сделал повелительный жест, ясно дававший понять, что он сам знает, где ему удобно, а где нет.

Льстиво улыбаясь, приказчик отволок кресло туда, куда хотелось взыскательному клиенту и тот немедленно в него уселся. Усаживался он несколько неуклюже и даже выронил свою тяжелую трость с костяным набалдашником в виде шара – та, подскочив на каменном полу, издала громкий и весьма характерный звук.

Загорский поднял голову от драгоценностей, которые разглядывал, и внимательно посмотрел на трость, лежавшую на полу, а потом и на самого ее владельца.

Тем временем тот, как ни в чем не бывало, подхватил свою трость и издали уставился на прилавок. Приказчик, угодливо улыбаясь, объявил, что на прилавках выложены не все их товары, и, если господин желает чего-то особенного, ему стоит только сказать.

– Да, – кивнул клиент, – я желаю. Я бы хотел купить часы.

– «Лонжин», «Патек Филипп», «Картье», «Омега», «Вулкан»?.. – приказчик выпаливал названия, одним глазом глядя на покупателя, а другим – куда-то внутрь себя, как будто где-то в желудке у него имелся полный список всех часовых предприятий от Средневековья и до наших дней. – Инкрустация перламутром, платиной, драгоценными камнями – все, что вам будет угодно!

– Принесите все, что у вас есть, я буду выбирать, – важно заявил Абдул-Меджид.

Приказчик отправился к прилавку за часами, клиент же тем временем, придя в хорошее настроение, стал что-то напевать себе под нос и в такт пению постукивать тростью об пол. Загорский поморщился – покупатель явно не отличался хорошим музыкальным слухом, да и голос у него был противный, как у козла.

Перебрав некоторое количество золотых часов, двойник Абдул-Меджида потыкал пальцем в небольшой золотой брегет, самый простой из всего, что было ему предложено.

– Прекрасный выбор! – воскликнул приказчик и с ловкостью иллюзиониста упаковал часы.

Расплачиваясь с господином Валидом, покупатель замешкался, как бы не зная, какой рукой подавать деньги, и снова выронил палку, которая с тем же гулким звуком повалилась на каменный пол. Стоявший сбоку от него юноша, не скрываясь, хмыкнул довольно громко. Абдул-Меджид недовольно покосился на него, однако увидев, что это совсем еще молодой человек, решил, вероятно, не тратить на него ни времени, ни слов.

Расплатившись, покупатель вместе со своей тростью покинул магазин. Провожая его, господин Валид безостановочно кланялся ему вслед, так что последний поклон пришелся даже не в филейную часть клиента, как предыдущие, а в закрывшуюся за ним дверь. После этого продавец повернулся к Загорскому и посмотрел на него выжидательно.

– Что-нибудь выбрали? – спросил он по-французски.

Загорский только улыбнулся в ответ и продолжал изучать прилавок. Приказчик пожал плечами и направился к своему бюро.

– Скажите, – тоже по-французски проговорил юноша, не поднимая глаз от драгоценных камней, которыми он уже некоторое время любовался без всяких поползновений купить, – много ли у вас сейчас в лавке товара?

Приказчик подозрительно прищурился: вопрос явно не пришелся ему по душе.

– А вам-то какое дело? – процедил он, по всегдашней местной привычке легко переходя от низкопоклонства к высокомерию.

– Мне – никакого, – отвечал Загорский. – Но вам, вероятно, интересно будет узнать, что вас очень скоро ограбят. Если не сегодня ночью, то, по меньшей мере, в ближайшие дни.

Не успел он договорить, как приказчик выхватил из ящика бюро многозарядный пистолет-эспиньоль и наставил его на юношу.

– Ну-ну, – сказал он угрожающе, – одно движение – и я нафарширую вас свинцом.

Молодой человек поднял брови. Он, конечно, сказал, что лавку ограбят, но не утверждал, что грабителем будет он сам.

– Хватит болтать! – грубо велел ему приказчик. – Руки вверх и повернитесь ко мне спиной.

– Хорошо-хорошо, – отвечал ему Загорский, поднимая руки и поворачиваясь, – только ради всего святого, не стреляйте мне в спину. Это моя любимая тужурка, если вы ее испортите, я буду безутешен.

Приказчик, не опуская пистолета, подошел к нему сзади и быстро обхлопал с ног до головы. Никакого оружия он, однако, не нашел, отчего физиономия его выразила сложную смесь удивления и разочарования.

– Как же вы собирались меня грабить – неужели голыми руками? – спросил он.

– Я не собирался вас грабить, я лишь хотел предупредить… – начал было юноша, но приказчик сильно толкнул его в спину по направлению к двери. Загорский оглянулся назад с изумлением, лицо его потемнело от возмущения, он, кажется, хотел что-то сказать, но приказчик ему не позволил.

– Вон отсюда! – проревел тот. – И чтобы духу вашего здесь не было. Появитесь снова – сдам в полицию.

Загорский пожал плечами, толкнул тяжелую дверь и вышел наружу.

– И мой вам совет: не вздумайте даже пытаться сюда залезть, – вдогонку ему бросил египтянин. – Двери у нас крепкие, а ночью здесь дежурит охрана.

Студент только головой покачал и беспечно двинулся прочь, как будто совершенно забыв о только что случившемся неприятном происшествии.

* * *

История эта произошла в среду, а в ночь с пятницы на субботу ювелирная лавка господина Рахмани была ограблена дочиста. Грабителей не смутил даже благословенный Пророком день пятницы, от которого грех воровства, и без того наказуемый отрубанием правой руки, становился в два раза ужаснее.

При этом само ограбление имело вид мистический и почти волшебный, словно организовали его не люди из плоти и крови, а потерявшие всякий стыд ифриты^[3].

Утром в субботу приказчик Валид, как и положено, явился в лавку, перед которой прямо на улице на вытертом коврике всю ночь проспал старый верный сторож-нубиец, служивший господину Рахмани много лет, а до того работавший еще у его отца. Снаружи все обстояло как обычно, и никак невозможно было догадаться, что лавка уже ограблена. Господин Валид, как и положено, отпер двери, сторож поднял железные жалюзи на окнах, и они вошли в лавку, как проделывали уже на протяжении многих лет.

Приказчик привычно уселся за свое бюро, готовясь вытащить учетные книги, как вдруг заметил, что дверца несгораемого шкафа, где хранились наиболее ценные украшения, приоткрыта. Сердце его упало в пятки, а по спине потек холодный пот. Не веря своим глазам, он подошел к шкафу и распахнул дверцу настежь. Несгораемый шкаф был пуст.

– Бурхануддин! – закричал приказчик нечеловеческим голосом, каким на его месте закричал бы не только правоверный, но и йаху́д^[4] и даже последний кяфи́р^[5]. – Бурхануддин!

Нубиец опрометью ворвался с улицы в лавку. Увидев открытый шкаф, старый негр буквально окаменел.

– Кого ты впустил в магазин? – дрожащим голосом возопил господин Валид. – Отвечай, с кем ты спелся, старый мерзавец?!

Однако нубиец, который от ужаса из черного стал серым, только еле слышно лепетал что-то в свое оправдание, говоря, что он всю ночь сторожил на своем коврике перед дверью, и мимо него не прошмыгнула бы и самая злокозненная мышь.

Прибывшего на место хозяина лавки господина Рахмани едва не хватил удар, когда он понял, какие убытки понес его магазин. Была вызвана полиция, которая приступила к нубийцу, не без оснований полагая, что сторож либо что-нибудь слышал, либо просто вошел в сговор с грабителями. Однако Бурхануддин не мог сообщить ничего нового, и лишь повторял раз за разом, что мимо него не прошмыгнула бы даже проклятая мышь, не говоря уже о более крупном животном вроде грабителя.

При этих словах полицейскому, который вел расследование, все сделалось ясно, и он велел отправить нубийца в участок. Тут следует заметить, что, как и положено в мусульманской стране, отношение в Египте к ворам было самым неблагоприятным. Неудивительно, что стражи порядка обычно не сдерживали своей неприязни, если им в руки попадался вор или грабитель. Вероятнее всего, несчастного Бурхануддина немедленно посадили бы в тюрьму, где пытками и допросами рано или поздно выбили бы из него признание в воровстве, однако, на счастье, в самый последний момент господин Валид припомнил, что за пару дней до ограбления в их магазине появился удивительный иностранец, который, по словам приказчика, угрожал им грабежом.

Кинулись искать иностранца и довольно скоро обнаружили его по описанию. К счастью, он жил в двух шагах от ограбленного магазина, в недорогой гостинице, расположившейся в переулках недалеко от площади Эзбеки. Это оказался русский студент по имени Нестор Загорский. Самое удивительное, что он чувствовал себя совершенно спокойно и даже не пытался скрыться.

– А, – сказал он, открыв дверь номера и увидев суровые физиономии стражей порядка, – значит, все-таки обокрали?

Понятно, что от таких слов подозрения в его адрес только усилились. Его взяли под стражу и повлекли прямо в кабинет главного полицейского Каира, чье звание «господин директор» примерно соответствовало французскому префекту. Здесь его немедленно опознал приказчик, господин Валид.

– Это он! – закричал он по-французски, подскакивая к Загорскому и тыча в него пальцем так неистово, что, кажется, еще немного – и выколол бы ему глаз. – Я узнаю его – это он!

Скованный наручниками, молодой человек, однако, не потерял хладнокровия.

– Разумеется, я – это я, – пожал он плечами. – Иначе, полагаю, и быть не может.

– Вы слышали?! Все слышали? – от негодования голос приказчика дал изрядного петуха. – Он сам признался! Он признался, что это он ограбил наш магазин!

Загорский покачал головой: ни в чем подобном он не признавался, он лишь подтвердил, что является самим собою. О чем, впрочем, уважаемые господа вполне могли бы догадаться и сами.

Господин директор, которого звали Саад Сидки, также по-французски осведомился, с какой целью господин студент явился в Каир? Загорский отвечал, что цели эти сугубо личные и никакого касательства к полиции не имеют. Полицейский начальник кивнул понимающе и спросил, верно ли, что несколько дней назад, явившись в ювелирную лавку достопочтенного Рахмани, господин Загорский угрожал ее ограбить?

Господин Загорский категорически отверг это утверждение. Он не угрожал, он лишь предположил, что лавку могут обворовать.

– Ну, хорошо, вы не грабили лавку почтенного Рахмани, – вкрадчиво заметил господин Сидки. – В таком случае вы, верно, пришли купить там что-нибудь?

– Нет, – покачал головой молодой человек, – я ничего не собирался покупать.

– Зачем же, в таком случае, вы туда явились?

– Из любопытства, – отвечал Загорский. – Мне стало интересно, что такое особенное продается в этой лавке.

– Он издевается, – почтенный господин Валид забегал по просторному кабинету главного полицейского, как обезьяна, – он издевается над нами! Ограбил – и теперь издевается! Да покарает его Аллах, да пожрет его кишки самый смрадный из дьяволов!

Юноша в ответ на это сдержанно заметил, что, насколько ему известно, такого наказания нет ни в кодексе законов Хаммурапи, ни в шариате, ни в уголовном кодексе Османской империи, под протекторатом которой находится Египет.

Саад Сидки поднялся из-за стола и торжественно объявил Загорскому, что тот признан главным подозреваемым по делу об ограблении ювелирного магазина, так что полиция вынуждена его арестовать. Что же касается наказания для него, то судьи подыщут что-нибудь не столь экзотическое, как поедание грешника демонами.

– Так вы отправляете меня в тюрьму? – удивился молодой человек.

– Вы чрезвычайно догадливы, мой русский друг, – подчеркнуто учтиво отвечал господин директор. – Тюрьмы у нас суровые, так что рекомендую вам немедленно во всем сознаться и вернуть украденное. В противном случае вы пожалеете о своем упрямстве.

Молодой человек удивленно поднял брови.

– Вы, может быть, и руки захотите мне отрубить? – осведомился он.