Вилами по воде

Аквариум

Я смотрю сквозь стекло, как резвятся весёлые гуппи

в чистой водной среде и комфорте аквариума –

жизнь прекрасна, когда ты как гуппи красивый и глупый –

и понять, что в неволе живёшь, не хватает ума –

так и я. Так, возможно, и ты, мой случайный читатель –

просто времени нет, чтоб в себе разобраться самом

и признать наконец, что не понял про жизнь ни черта ты,

и твой видимый мир ограничен аквариумом.

Я бы тоже хотела, быть может, прорваться наружу,

закалённые стёкла однажды разбить, разломать,

но боюсь – если вдруг мой аквариум будет разрушен,

где найду я приют и прокорм без аквариума?

Где спасусь я от бурь вне пределов моей ойкумены?

Там космический ветер и ужас, и холод, и тьма –

это страшно представить, и я предпочту переменам

безмятежный покой в сонном царстве аквариума;

мы с тобой уязвимы и тонки, читатель любезный,

жизнь одна – и бесценна, и срок её варварски мал,

и не хочется выпасть до времени в чёрную бездну

из тепла, красоты и блаженства аквариума;

грозный мир за стеклом всех в конечном итоге погубит –

все участники в сборе, сценарий написан, и мне

сделать выбор легко – я как милые глупые гуппи,

остаюсь в безопасном уютном аквариуме.

Ты, конечно, герой, гуманист, и поэт, и учёный –

или вор и убийца, насильник, алкаш, наркоман –

в ваших играх кровавых безжалостных я ни при чём и

равнодушен мой взгляд из-за стёкол аквариума –

здесь безмолвно колышутся ветви растений придонных,

в этом ватном мирке жизнь беспечна, сытна и нема –

и ни звука извне – ни проклятий, ни криков, ни стонов –

только изредка кости хрустят жертв аквариума.

Кино

Чёрт знает как, зачем и почему –

возможно, спьяну, или может, сдуру,

уму непостижимо моему –

кто выбрал эту странную натуру,

чтоб здесь снимать какой-то кинофильм,

где слева дом и детская площадка,

а справа кладбище – дурацкий финт

безумной головы с сознаньем шатким,

с воображеньем скудным и больным,

рождённым неизжитым трудным детством,

истрёпанными нервами, спиртным,

и никуда от этого не деться –

в итоге, жизнь и смерть переплелись

в картине в неделимое единство,

где падает, дрожа, последний лист

на скорбные ноябрьские седины,

где в лёд вросли окурки и шприцы,

где по углам чуть слышно воют бесы,

и неба низкого набрякший цинк

пугает беспросветностью депрессий,

а чуть правее вовсе тишина,

скелеты лип да памятников пятна

среди крестов глядят из мглы на нас –

короче, экспозиция понятна;

о чём кино? Конечно, о любви

как двигателе быстротечной жизни

(надёжный путь забрать мои рубли) –

о сумасшедшей страсти, близкой к шизе –

чтоб зрители подумали, что вот,

сейчас нам объяснят всё до основы,

раз сами мы не в силах ничего

понять, и повторяем снова, снова

ходы всё те же, что во все века

считались воплощением греха;

актёры испарились только что,

их ожидал на улице автобус:

уехал цирк, сгорело шапито –

махнули в ресторан, должно быть, чтобы

напиться поскорее и забыть

и этот двор, и детскую площадку,

кресты в оградках серо-голубых –

печальный финиш жизни беспощадной;

устало собирают реквизит

рабочие, а режиссёр со свитой

исчезли в арке, где всегда сквозит –

закончен день, пакуются софиты;

колючий цепкий ветер между тем

закручивает вихрем мёрзлый мусор,

под низкой аркой у облезлых стен

растут обледенелые турусы…

Войду под арку я и, как заведено,

меж мусорных преград шмыгну проворно:

важнейшим из искусств является кино,

а из профессий – дворник.

Картина

Есть у меня картина на стене

чудесного художника, грузина –

холст, масло, 100 на 70; на ней

стол, освещенный лампой керосинной,

духан тифлисский. Дворик. Лето. Ночь.

Хозяин с гостем заигрались в нарды –

хозяину сегодня бы не надо

играть садиться – лучше пить вино

да песни петь с заезжим господином –

пути Господни неисповедимы –

бедняга проигрался подчистую.

Его жена-красавица ошую

воздела руки к небу и кричит:

Аааа! – и падают проклятья

здесь, где не так давно звучали клятвы

любить, жалеть, прощать, что ни случись.

Жена уже сипит – как не сипеть,

когда проигран дом, велосипед,

корчма, и в довершение – она –

сама жена?

Несчастная рвёт волосы и платье –

а что осталось? Рвать, метать и плакать,

и поминать и эту ночь, и бога,

и жизнь свою, и мужа дорогого;

а он сидит с закрытыми глазами,

и только ужас в согнутой фигуре:

как жить теперь? И вообще – смогу ли?

Нет, это пьяный сон от мукузани –

и я проснусь, и будет всё как было –

жена и дом, и шторы голубые…

В предчувствии грядущих перемен

всё замерло в проигранной корчме,

и всё в ночной тиши антропоморфно:

то камень на фасаде скорчит морду,

то ветки тень предъявит скорбный профиль,

то грустно подмигнёт фонарь напротив

ворот в передней части панорамы –

и жизнь абсурдней, чем театр абсурда –

к печальному концу подходит драма

крушенья судеб –

Фортуна повернула колесо –

и всё.

А что же победитель?

Везунчик спит – вы только поглядите!

И нервный тик дрожит в его усах –

он в стельку пьян…

Светлеют небеса…

Коробка

Как любит жизнь подбрасывать сюрпризы!

Вот и сегодня вдруг: смотрю – коробка

с огромным бантом в синие горохи,

и ленты по углам как биссектрисы –

что в ней? Под ярким блеском целлофана

мне дар какой-то грезится волшебный –

бесценный, но ненужный совершенно –

к примеру, ваза с нимфами и Фавном,

складной бумажный веер из Китая,

шкатулка с перламутром из Марокко,

индийская фигурка золотая –

из меди – в ней ни золота, ни прока –

мне, если честно, столько всякой дряни

подбрасывает Фатум беспрерывно:

больных щенков бездомных, кошек драных –

нет, чтоб в придачу мяса или рыбы –

чем их кормить? Овёс-то нынче дорог!

Прислал бы, что ли, Вискас с Кити-Кетом

пакет – и шоколадные конфеты,

да плюс бутылок пять Asti Mondoro…

Нет, не дождаться мне таких подарков!

Скорее он подсунет мне старушку

на переходе – этим трюком давним

коварный рок всю жизнь мою порушил:

куда мне ни идти – везде подставит –

ну ладно бы ещё, когда одна я –

а вдруг с мужчиной? И старушек стая?

Вот и вожу их всех как заводная…

Раздумывая, что же там такое,

ножом взрезаю хрупкость упаковки,

гороховую ленту обрываю

и странную коробку открываю,

шуршу внутри бумагой папиросной,

вытаскиваю плоские полоски

прокладочного пластика тугого

и думаю – ну что же там такое?

Решительно, без лишних разговоров,

вытряхиваю стружек мягких ворох,

и вот в конце концов победа близко –

смотрю вовнутрь –

а там конверт простой: я

его хватаю, рву – а в нём записка

короткая –

два слова:

"Всё пустое"…

Шартрез

Мной выдуманный путь завёл в тупик –

Пора вернуться к ларам и пенатам,

И пыль смести, и тихо сесть, и пить

Шартрез зелёный сладкий с горькой мятой:

Излечит мне шартрез хандру и боль,

Забуду я, что путь упёрся в стену –

В такие дни печали алкоголь

Меня приводит в чувство постепенно;

Ну а пока пусть будет так, как есть –

Мне нравится в компании с шартрезом

Смотреть в бездонный тёмный свод небес

Бесстрашным взглядом, ясным и нетрезвым,

Предчувствуя, что лучше сгоряча

Не рвать, не рушить, не ломать, не резать –

Пусть рухнет всё само – без палача,

Без бомб и ядов, и без нас с шартрезом –

И все мы будем счастливы кто с кем,

И жизнь пойдёт путём нам всем на радость –

Я долг последний отдаю тоске,

А завтра – всё, я выхожу из рабства…

Сгорело лето в собственной жаре,

Мелькнув хвостом среди кустов сирени,

Шартрез иссяк – что ж, буду в сентябре

Кампари ядовитый пить смиренно,

Чтоб незаметно пережить октябрь,

Когда уходит бог в свою машину –

Со мной друзья осенние, хотя б

Чинзано с Бродским или Оден с джином –

И в ноябре дождаться одного

Из главных дней любви и брудершафтов:

Сезон начнётся Божоле Нуво –

И все проблемы сами разрешатся…

Драконы

Тюль вынесло наружу ветром резким –

я в панике вцепилась в занавеску –

смотрю, а там, в пространстве заоконном

летят драконы…

Они прекрасны! Вид упрям и грозен,

раздуты ноздри, гривы как из бронзы –

украшены кружками-завитками,

глаза сверкают;

до наших скорбных дел им дела мало –

тела лоснятся розовой эмалью,

а когти на массивных хищных лапах

покрыты лаком;

их крылья из блестящего металла

острей кинжалов из дамасской стали,

а на хвостах красы необычайной

штамп «made in China»;

полёт над Самотёчной фееричен –

такая лёгкость, сила и величие –

и я кричу драконам по-китайски:

не улетайте!

И я кричу им: милые драконы!

Мне здесь от жизни толку никакого –

возьмите в синь полуденной свободы

меня с собою!

Но, видно, не услышали драконы,

а может быть, подумали: на кой нам?

И скрылась с глаз моих драконья стая,

а я осталась –

и только след – как шлейф из шёлка – долго

плыл, растворяясь в небе над Садовым,

в закат с июньским ветром улетая,

бледнел и таял…

Я думаю порой о тех драконах

и о судьбы неведомых законах,

о том, что в летнем небе никогда я…

Такое дао.

Карусель

В саду воскресном радость и веселье –

под ярким кругом крыши из нейлона

бегут олени, лани, кони, пони,

и музыка кружит над каруселью;

вокруг веранд кафе в тени деревьев

витает дух ванили, кофе, гриля,

на заднем плане пара мельниц древних

ворочает свои косые крылья,

а дальше лес истоптанный, в котором

и зелени-то мало чахлой жалкой –

там луна-парк кончается забором,

за ним укрылась мусорная свалка –

и там, наверно, лет через десяток –

коль доживу, то может быть, увижу –

средь куч песка, камней и дряни всякой

найдут приют обломки круглой крыши,

обрывки ткани в пёструю полоску,

фрагменты металлических конструкций,

заросшие побегами настурций,

и нижний круг из полусгнивших досок –

когда-то здесь лошадки нас катали

и музыка играла, и блестели

начищенные медные детали

живой ещё сегодня карусели…

Ну а пока она вовсю в движенье,

пока огни скользят по позолоте

украсивших карниз изображений

лукавых лис и ловких оцелотов,

принцесс кисейных, фокусников, эльфов –

пока ещё звучат канкан и буги –

давай с тобой на память щёлкнем селфи,

любовь моя, и выложим в фейсбуке:

когда всё кончится, и хлам ненужный

укроют мхи и заросли калужниц,

репейники и кустики бархоток –

останется от нас хотя бы фото…

Письмо

Пишу тебе письмо. С чего начать мне?

Начну с чего-нибудь. Январь. Нет сил.

Рождественскими тихими ночами

стеклянный глаз луны в окне висит.

Так. Далее. В углу мерцает ёлка.

Пора её отправить на чердак

решительно, иначе будет долго

стоять: порядок – не моя черта.

Добавлю о погоде пару строчек:

здесь всё бело, и ночь почти светла;

следит за мной глаз лунный ночь за ночью,

глядит из-за оконного стекла,

как я на сон грядущий пью таблетки,

а перед тем – глоток-другой вина,

чтоб меньше мучил свет белесый блеклый,

луна в окне, и снег, и тишина;

здесь, в наших снежных северных широтах,

семь месяцев в году царит хандра,

бег времени сбавляет обороты,

и сумерки с утра и до утра –

я потому-то и берусь за ноут

и написать хочу тебе письмо –

про то, что жизнь всё та ж, хоть год и новый,

потом про глаз в окне. Приветик. Чмок.

Легко и мило. И без обязательств.

Надеюсь, ты уловишь мой сигнал.

Но вот вопрос шекспировский: писать иль

не надо? Даже мысль саму изгнать?

О Господи, на что же мне решиться?

Да или нет? Нет-нет… Конечно да!

Мои сомненья белой ниткой шиты –

ты будешь рад письму. Ты долго ждал.

А собственно, что я сказать хотела?

Стираю строчку, думаю: о чёрт!

Луна в окне… Но не в луне же дело –

и вообще… Зачем писать?

О чём?..

Уроборос

Когда тебе уже за тридцать,

и ты – потомственный патриций,

и нет проблем, и нет вопросов,

и в жизни всё легко и просто –

пора, как все другие люди,

в себе с пристрастием порыться

и отрешиться от иллюзий,

что ты герой, поэт и рыцарь;

теперь ты, друг мой, взрослый мальчик –

довольно маяться мечтами –

мир был непознан и заманчив,

а стал понятен и читаем;

всё чётко, правильно, пристойно –

все переженятся в итоге –

и вот и ты, мой друг, пристроен

как пёсик при хозяйке строгой –

детишки, бабушки и няни,

и тяжкий труд, и хлеб насущный –

о жизнь, что делаешь ты с нами?

не жизнь, но ад какой-то сущий…

Где ты теперь, былой романтик,

сметённый залетевшим ветром?

А ты, подруга – где твой манкий

весёлый взгляд под чёлкой светлой?

И хоть и неисповедимы

пути Господни, преуспели

мы, без сомнений – победили

и обрели то, что хотели:

вот белый парус, вот лагуна,

вот даль туманная, вот крупно,

на ближнем плане, на латуни

воды – причал и мыс округлый,

цветы и пальмы, пляжи, яхта –

по яндекс-картам – это Ялта,

Майями, Хайфа или Яффа –

и меркнут сны в сравненьи с явью…

Все подвиги твои – на фото

в фейсбуке, инстаграме, блоге –

но грустно что-то отчего-то –

читаешь Белого и Блока,

а тут ещё с воображеньем

метаморфоза происходит –

победа мнится пораженьем,

и настроение плохое –

стакан мартини, шёпот бриза,

мерцанье звёзд во тьме небесной –

не бойся – это просто кризис,

у всех одна и та же песня –

да, это кризис межсезонья:

исхода нет и жизнь бесцельна –

верёвка, мыло, прах в вазоне –

и очевидно сходство в целом

с разбитым пушкинским корытом,

и марши звонкие умолкли…

А в чьём-нибудь шкафу закрытом

стоит скелет твой в туче моли

среди других скелетов белых,

подобно манекену в ГУМе –

а ты совсем не в курсе дела,

а ты об этом и не думал –

и лезут в голову химеры,

что там, где твой скелет припрятан,

ты мог быть счастлив. И приятно

мечтать и пить, играть на нервах,

ругать фортуну, плакать, строить

наполеоновские планы

войны, фанфар, захвата Трои –

внезапно это стало главным…

Представь на миг в пылу азарта,

что в том шкафу висят уныло

твои бриони и труссарди –

и ничего не изменилось –

и ты на фоне волн лазурных

вот в этих трениках и майке

пьёшь – может, из других мензурок –

не Orange Juice, а ром ямайский –

какая разница? Де факто

различий ноль. Но грустно как-то,

что так однообразны судьбы,

банальны так и так абсурдны;

хоть мы герои по сюжету,

но в том-то наш печальный фатум,

что мы по сути те же жертвы –

о жизнь – нет, ты не мастер фабул –

а сонный мрачный Уроборос

в неброских бронзовых узорах,

свернувшись в круг ли, в лемнискату,

мусолит хвост в лучах заката –

прикинулся невинным шлангом,

но хватка-то, однако – волчья;

ты, может, друг, и сам не ангел,

но этот – конченая сволочь…

Стекло

На горку въехав из провала,

я одолела перевал –

отсюда море открывалось,

над ним и в нём закат пылал;

внизу грузовичок устало

пересекал пологий склон,

а в кузове его плескалось

огнём оконное стекло –

и в этой плоскости зеркальной

горел оранжевый закат

и отражались птицы, пальмы,

столбы и небо в облаках;

на миг стеклянная поверхность

в себя вместила целый мир –

прибрежных гор зелёный веер,

закат над бухтой, лодки, пирс –

как будто некто опрокинул

в таинственную муть стекла

край неба, ряд застывших пиний

и моря огненную гладь;

казалось, нежная маджента

зари в полосках голубых

и шапки пальм – не отраженье

в стекле, а плод его глубин:

огонь в воде и бег весёлый

волн в серебристых завитках –

мир видимый рождён из стёкол

и тьмы магических зеркал…

И я, с улыбкой королевы,

не тормозя кабриолет,

не целясь, выстрелила с левой

и выбросила пистолет –

взлетел, блестя стеклянной пылью,

зеркальный мир грузовичка

и превратился в хаос; взвыли

сирены, Вагнер зазвучал –

и, в довершенье хит-парада,

под марш из "Гибели богов"

зажглись на небе сотни радуг,

сверкая выше облаков…

Ну вот и всё – конец виденьям,

конец иллюзиям моим,

нагроможденьям беспредельным

сирен, богов, закатов, нимф –

отныне буду без иллюзий

жить-не тужить и не грустить,

как все порядочные люди –

Эвтерпа добрая, прости…

Сосед

Соседский дед, профессор института

какого-то, остряк и  весельчак,

зимой едва не помер от инсульта,

но выжил, слава Богу, и сейчас

молчит, навек лишившись дара речи,

сидит в коляске, лысиной трясёт,

натягивает шаль жены на плечи

да изредка вздыхает, вот и всё.

Неведомы для нас пути Господни,

а жизнь даётся только напрокат –

закончен срок аренды, и сегодня

он плачет, молча глядя на закат;

но всё могло бы быть гораздо хуже –

так пусть из-за забора он молчком

мне со своей веранды мучит душу,

блестя на солнце стёклами очков –

вот так и я, наверное, когда-то

состарюсь тоже, тронувшись умом,

и буду плакать, глядя на закаты

в молчании немом…

Сирень

Невозможный сезон всевозможных надежд и утопий –

Это май, от сирени в саду голова набекрень –

Надо думать о многом, но мысли сбегают офтопик,

Ни прозрений, ни слов – и во всём виновата сирень;

И пускай я не верю в любовь и незыблемость истин,

И мой поиск, быть может, ничтожен, и путь бестолков –

Я в ладони беру белоснежные рыхлые кисти

И надеюсь найти в них цветки из пяти лепестков –

И мне кажется, нет ничего драматичней на свете,

Чем душистой сирени короткий беззвучный концерт,

Чем игра светотени на россыпях белых соцветий

И прощальный аккорд увяданья и смерти в конце…

Я давно принимаю удары судьбы со смиреньем –

Всё грустней на душе, всё длиннее мой список потерь –

Улетают мечты в небеса облаками сирени –

Не вернуть,

Не забыть,

Ничего не исправить теперь…

Путешествие 4

Неплохо бы сегодня было взять,

Да и уехать к чёрту на кулички,

Легко над трассой в воздухе скользя,

Мечтать, считать ворон меланхолично,

И завершить полуденный полёт

У белых клумб на набережной Арля,

Где я чужая, где никто не ждёт,

Где день затянут зыбкой знойной марлей;

Давно хотелось мне приехать в Арль

И поглазеть, и погулять вдоль Роны,

Увидеть римский цирк, собор, базар,

Латунность рощ оливковых зелёных –

Смотреть, вдыхать и пробовать Прованс,

Лиловый дым его полей лаванды,

Дурман его лавандовых пространств –

И пить бандоль на каменных верандах;

Attraction Арля – сумасшедший дом –

Последнее пристанище Ван Гога,

Классический пример – каким трудом

Оплачен дар, какой судьбой убогой –

Шизофренией, бедностью, нуждой,

Тоской, и мочкой уха, и абсентом –

Подозреваю, что никто другой

Не согласится на такую цену…

Весь монастырский сад пройду, затем

Отправлюсь дальше – на осмотр развалин

Амфитеатра и античных терм,

Вздохнув о том, что мир непознаваем,

Но близок Рим – от римлян до меня

Каких-то пять десятков поколений –

Я им родня, расту на их корнях

Былинкой бледной, жалкой тенью тленной…

Потом в собор, где тихо и светло,

Торжественно, красиво и печально,

Где солнце сквозь витражное стекло

Бьёт сине-бело-красными лучами –

И на базар – там фрукты и цветы

Роскошные в количествах огромных,

Сыры и рыбы, груды дынь и тыкв,

И ранний виноград долины Роны;

Устав, зайду перекусить в кафе

На улочке кривой средневековой –

Хозяин – из породы де ла Фер –

Окутан тайной, мудростью, покоем –

Он что-то знает важное про жизнь,

Но я, возможно, тоже это знаю –

Что от себя, увы, не убежишь,

Что память тенью тянется за нами –

И в этот миг я вспомню о тебе –

Расстроюсь вдруг и попрошу открытку

И ручку, и замечу, что теперь

Мне от руки писать – сплошная пытка,

И что слова ползут наискосок,

А буквы – вкривь и вкось: я разучилась

Писать пером, не помню адресов,

Имён, фамилий, лиц, событий, чисел…

Конечно, проще скинуть смс,

Послать е-мейл, достать планшет из сумки –

Но нет – открытка из далёких мест –

Вот верный знак реального безумства –

Я напишу: любовь – тяжёлый груз –

Прости меня и помни Бога ради,

Ведь я – твоя единственная грусть,

А ты – моя единственная радость…