Бельфенор Намиаль Маальт-эль
из корней Серебряного Дуба
Статуя выглядела… странной. Я разглядывал ее и никак не мог понять, нравится мне это изображение или нет. Художник, безусловно, был талантлив, и скульптура казалась живым существом, с неизвестной целью припорошенным мраморной пылью. А вот с сюжетом возникали серьезные трудности.
Начать с того, что на изображение местного героя, которое должно было вызывать уважение и почтение, я глядел сверху, и уже это было дико. Да и в остальном образ казался… малоприятным. Или, вернее, малопонятным. Мужчина сидел на корточках, одет он был в потрепанную полевую форму, причем эффект потрепанности скульптор явно придал одежде намеренно, и с легким насмешливым прищуром глядел на зрителя снизу вверх. В зубах зажата папироса, которую он прикуривал от огонька в правой руке, прикрытого от зрителя и ветра левой ладонью. У ног лежал разворошенный вещмешок, на плече висела винтовка, в запечатленный художником момент упершаяся прикладом в землю. Что касается лица статуи… насчет портретного сходства я не уверен, поскольку лично с этим героем знакомства не водил, но на все свои изображения он походил и полностью соответствовал всем рассказам о себе. Резко асимметричная стрижка с переходом от выбритого левого виска к спадающим до плеча длинным прядям справа откровенно диссонировала с безукоризненно правильными аристократическими чертами лица. А еще – выставляла на всеобщее обозрение рваное левое ухо, украшенное дополнительно привлекающей внимание серьгой. Которая, кстати, на самом деле была серебряной, вставленной в каменное ухо статуи.
В конце концов я пришел к выводу, что каменная копия раздражает меня не меньше, чем покойный оригинал, и решил, что художник явно достоин похвалы уже за одно это. Но подобным «произведением искусства» я бы не украсил даже сортир для слуг.
– Ты, что ли, особо доверенный посланник и прочая, прочая? – раздался рядом недовольный женский голос, и я едва удержался от неприязненной гримасы. Адресована она была не неожиданной собеседнице, а окружению в целом. Местный слишком быстрый говор с раскатистым «эр», неразборчивыми «бэ» и «вэ» и неизменно мягкой «эль» всегда вызывал у меня ощущение, что собеседник то ли издевается, то ли слаб на голову.
Впрочем, последнее утверждение показалось особенно справедливым, стоило перевести взгляд на особу, привлекшую мое внимание. Это была… нищенка? Во всяком случае, первое впечатление говорило именно об этом, как бы дико это ни звучало. Хотя с местными ни в чем нельзя быть уверенным наверняка.
Взъерошенная копна волнистых черных волос (к счастью, хотя бы чистых), собранная в прическу, если можно применить это слово к подобному безобразию. Слева волосы заплели в несколько тонких косичек по направлению от лица к затылку, что создавало ощущение залысины, справа они свободно падали, перехваченные на уровне шеи несколькими витками обыкновенной бечевки. В ухе, кстати, поблескивала такая же серьга, как у статуи. Впрочем, как раз эта деталь вызывала меньше всего негативных эмоций: ушко было вполне изящным и даже красивым.
Узкое лицо тоже было красивым, только его обладательница относилась к собственной внешности откровенно наплевательски. Обветренные губы, впалые щеки и тени под глазами, выдающие любительницу «сладкого забвения» – весьма популярного в последние годы наркотического вещества. Из-за этих тусклых синяков и без того темные глаза странного фиолетового цвета казались двумя провалами. Эльфы, конечно, бессмертны и от «сладкого забвения» не умирают, но подобная дрянь сказывается даже на нас.
Женщина была одета в простое мешковатое платье из грубого полотна, едва прикрывавшее колени. На гибкой стройной фигуре даже оно смотрелось бы почти пристойно, если бы не заплатки в нескольких местах и грязь по подолу.
Но самое главное, что окончательно вывело меня из равновесия – она была босой. Узкие маленькие стопы совершенной формы покрывала пыль, и я все-таки не удержался от неприязненной гримасы. Как можно настолько себя запустить?!
А ведь, если абстрагироваться от одежды и вот этой небрежности и представить эту неизвестную мне особу прилично одетой, получится нечто весьма эффектное и даже удивительное. Необычные яркие глаза, точеные черты лица, изящная фигура… Да один цвет волос – редкий, черный в синеву – чего стоит! Пожалуй, такой красотой не пренебрег бы и сам Владыка. Откуда она тут только взялась? И почему никто до сих пор не догадался взять за шкирку и как следует прополоскать это недоразумение в каком-нибудь водоеме, приводя в порядок? Никто не позарился и не пожелал разглядеть цветок под слоем мусора? Впрочем, не удивлюсь, если обитателей местного свинарника все устраивает и так.
Определенно, уничтожение подобной клоаки казалось достойной целью. Жалко, что все вышло именно так, как вышло.
– Что тебе надо? – спросил я. Получилось, к счастью, вполне ровно и даже нейтрально. Откровенно выказывать неприязнь даже к такому… позору вида – все же неприлично.
– Мне? – Нищенка вскинула брови, смерила меня взглядом. Взгляд был вызывающе-насмешливым, даже почти надменным, и принадлежал он полностью уверенной в себе и довольной своим положением эльфийке, а никак не несчастной оборванке. – Мне давно от вас ничего не надо, я уже получила все, что хотела. Это ты притащился стелить коврик для своего Владыки.
– Коврик? – переспросил я.
– Ну, умолять, стоя на коленях в пыли, это же так неэстетично, – язвительно фыркнула она.
– Еще одно слово в подобном тоне… – подчеркнуто холодно начал я, но женщина оборвала меня:
– Привыкай, светленький. Это – самый дружелюбный тон, на который вы можете здесь рассчитывать после того, как мы вас нагнули и хорошенько… выпороли, – рассмеялась она, и я с трудом удержался, чтобы не схватить ее за горло. За тонкую изящную шею, которую вполне мог сломать одним движением и даже, наверное, одной рукой. – Валек может миндальничать и следовать этикету, он вообще слишком добрый, а больше ни от кого ты другого обращения не дождешься. Еще скажи спасибо, что я согласилась потратить на тебя свое время и поработать экскурсоводом. И что согласилась именно я, а не кто-то из ребят, предлагавших радикально решить проблему вашего существования и основательно прополоть грядку под Великим Древом.
Я на мгновение прикрыл глаза и постарался взять себя в руки, призвать к порядку беснующееся внутри пламя. Задевали не столько ее слова, сколько общая ситуация, которую оборванка сейчас олицетворяла. Хотелось свернуть ей шею как кролику и сжечь дотла весь этот грязный обшарпанный город, но – такой возможности и такого права я не имел. Как ни противно это сознавать, женщина говорила правду. И, наверное, имела право злорадствовать. Они все имели на это право, потому что победили. Мы начали эту войну, желая стереть их с лица мира, а они – прекратили войну, едва не стерев нас. Это… унизительно.
Унизительной казалась вся эта поездка, унизительным казался этот мир. Многие – и я среди них – предпочли бы умереть, но не видеть такого финала. Они дошли почти до самого сердца Светлого Леса, до Великого Древа. Владыка решил склонить голову, принять позорный мир, признать границы там, где дикие требовали изначально, и за эту гибкость его можно уважать. Можно, но у меня не получалось. Наверное, именно поэтому он – Владыка, а я просто вынужден до конца исполнить свой долг, следуя присяге. Как обычно.
Мелькнула злорадная мысль, что главное унижение – принародное, подлинное – ждет как раз самого Владыку, и это помогло смирить гнев. Потерплю. В конце концов, недостойно Перворожденному впадать в ярость из-за нескольких слов какой-то… убогой. Недостойно, но в моем случае очень трудно сдержаться. Хороший маг огня – плохой дипломат и политик.
– Спасибо, – процедил я.
– Не за что, – ухмыльнулась светлая. – Ладно, пойдем, что ли. Покажу, где вам предстоит обитать. Сколько там жертвенных баранов намечается? – уточнила она. – Ну то есть, кроме тебя и твоего начальника кто-то еще будет, или, как обычно, все решили самоустраниться?
– Семеро, как и было оговорено. Владыка и Круг Силы.
– Ишь ты, какой Валек молодец, пробил-таки! – проговорила она, восторженно присвистнув. Свист получился резким и пронзительным, к тому же прозвучал прямо над ухом, так что я поморщился. – Ладно, звать-то тебя как, убогий?
– Фель, – вскользь бросив на нее взгляд, коротко ответил я.
– Что, и все? – Нищенка удивленно вскинула брови. – А как же всякие «несравненный», «древний» и «первородный»?
– Если ты называешь Валлендора «Вальком», меня непременно постигнет та же участь. Так пусть хотя бы кличка будет благозвучной, – отозвался я, стараясь не глядеть в ее сторону и по возможности дышать неглубоко. Вблизи оказалось, что от женщины ко всему прочему сильно и крайне неприятно пахнет не то гнилой кровью, не то человеческим потом, не то лошадьми, не то вовсе – навозом и какими-то прелыми травами. А, может быть, всем понемногу.
– Какой догадливый, – со смешком похвалила она. – Что ж тебя, такого умного, вперед послали, не пожалели?
– А есть разница? – Я насмешливо вскинул брови.
– Мне любопытно.
Ответить на этот вопрос я не успел. Понятно, откровенничать с грязной нищенкой не собирался, но даже съязвить мне не дали. Чуткие уши уловили какие-то крики и возгласы, доносившиеся, кажется, с соседней улицы. Проводница замерла, настороженно вскинувшись и прислушиваясь, потом ускорила шаг, явно направляясь к ведущему в ту сторону переулку. Окликать и уточнять, что происходит, я посчитал ниже своего достоинства и просто последовал за ней: мертвые камни, из которых сложен этот город – совсем не лес, в котором любой эльф легко найдет дорогу. Впрочем, если бы это был лес, ничего бы не изменилось, я все равно не знал, куда лежит наш путь.
Город, построенный на человеческий манер, душил. Под ногами не чувствовалось земли – лишь камни мостовой. Вокруг почти не попадалось зелени – лишь невысокие каменные дома с покатыми черепичными крышами. Нет, деревья встречались, а дома не жались друг к другу вплотную, как это часто происходит в человеческих городах, но они своим количеством, скорее, подчеркивали чуждость этого места эльфийской природе. В высоком небе кружили вороны, их здесь развелось великое множество, в закоулках и под кустами ощущалось навязчивое присутствие крыс – и на этом неразумные обитатели заканчивались, что тоже не поднимало настроения.
Когда мы быстрым шагом дошли до угла, навстречу вылетело нечто мелкое и чумазое, больше всего похожее на чахлого голема или земляную элементаль. Оно увернулось от столкновения, намереваясь продолжить начатый путь, но проводница ловко перехватила беглеца поперек туловища. При ближайшем рассмотрении сгусток грязи оказался человеческим ребенком, воняющим, как… как люди. Но мою спутницу это не смутило.
– Вадик, что случилось? – уточнила она. Ребенок перестал сопеть и выдираться, вскинул на светлую взгляд – и зареванная грязная физиономия просияла щербатой улыбкой. Насколько я помню, зубы у людей меняются быстро, лет в семь. Они вообще взрослеют примерно в два раза быстрее, чем Перворожденные.
– Тилль! Как здорово, что это ты! Там Машка, она… в общем… змей… а крыша… мы нечаянно! – так и не сумев толком ничего объяснить, мальчишка разревелся.
– Пойдем, – решительно кивнула эльфийка, перехватывая детскую ладонь, и через плечо бросила взгляд на меня. Кажется, просто чтобы удостовериться в наличии. Ничего не сказав, двинулась туда, откуда прибежал человечек, и мне вновь пришлось идти следом.
Шум усиливался. Место происшествия удалось легко определить по небольшой встревоженной толпе, собравшейся вокруг, разношерстной и пестрой. Перворожденные, люди, лохматые полузвери, несколько коротышек, даже пара монументальных орочьих фигур, возвышающихся над улицей. Но мне удалось сохранить невозмутимое выражение лица; наверное, начал привыкать к внешнему виду здешнего населения.
– Тилль! – Первым мою спутницу заметил высокий юноша, выделявшийся из толпы в лучшую сторону: он единственный напоминал Перворожденного не только чертами лица, но и общим достоинством, и одеждой.
Появлению нищенки он так обрадовался, будто меня сопровождала сама Тана, покровительница жизни и целителей, которую часто называли Матерью-Природой. Имя облегченным вздохом прокатилось по кучке разумных и отразилось в глазах надеждой.
Да что у них там случилось и чем им может помочь оборванка?
Впрочем, стоит признать, что нищенкой свою проводницу я называл уже машинально. Здесь вообще, даже среди Перворожденных, попадалось очень мало прилично одетых разумных существ, и на общем фоне Тилль не выделялась. Почти все присутствующие сверкали босыми пятками, а одежда была латаная-перелатаная. Нищета казалась всеобщей, подавляющей и оттого еще более омерзительной.
Присутствующие расступились, и нашим глазам предстала удручающая картина: на выщербленной брусчатке лежала человеческая девочка чуть старше Вадика. Наверное, та самая Машка. Над ней, что-то бормоча, стояли на коленях двое блохастых гризов, а рядом сидела, держа девочку за руку, совсем юная Перворожденная и шептала что-то утешительное, торопливо утирая собственные слезы рукавом. Еще двое детей – эльф и звереныш – в голос рыдали на широкой груди пожилой гномки, которая была ненамного выше их. Та сокрушенно качала головой и без разбора гладила лохматые макушки, белую и рыже-бурую.
– Пригляди, – бросила Тилль в сторону, передавая ребенка первому попавшемуся взрослому, которым оказалась молодая орчанка. Зеленокожая молча подхватила мальчика на руки. Впрочем, с ее ростом и габаритами она не только саму нищенку подняла бы без труда, но и меня – тоже.
Вблизи картина происшествия прояснилась. Похоже, девочка полезла на крышу за воздушным змеем, чьи яркие крылья трепетали сейчас около конька под легким ветерком. Но старая черепица не выдержала веса даже такого тщедушного тела, и Машка сорвалась вниз. Зачем, спрашивается, вообще лезла, с человеческой-то ловкостью? А, вернее, полным ее отсутствием.
Девочка еще была жива, но вот шансы на выздоровление у нее отсутствовали. Я не целитель, но даже мне стало понятно, что у нее раздроблен таз и наверняка поврежден позвоночник. Даже странно, что она все еще не потеряла сознания; наверное, эльфийка с блохастыми уняли боль и остановили кровь.
Тилль торопливо опустилась на колени рядом с изломанным телом.
– Марьяна, ну как же так? – мягко проговорила она, кладя узкую ладонь на детский лоб. – Сколько вам можно твердить: осторожнее со старыми домами!
– Крыша выглядела крепкой, – прозвучал в ответ слабый голос.
– Матери скажу, будешь до совершеннолетия в углу стоять, – проворчала Тилль. – Вот выдерет так, чтобы сесть не могла, и в угол поставит. Или лучше к себе тебя заберу, чтобы некогда было на глупости отвлекаться.
Почему-то ее слова никто не посчитал грубой насмешкой, и через мгновение я получил ответ на свой невысказанный вопрос. Ответ, которому поначалу просто не смог поверить.
Лицо обдало прохладным ветром, пахнущим тополями после дождя и прелой листвой; именно так я всегда ощущал магию жизни и смерти. Слышать эти два запаха одновременно приходилось всего несколько раз, когда кто-то из старших целителей выводил меня из-за самой Грани.
Босая оборванка с изможденным лицом наркоманки оказалась целительницей настолько высокого уровня, что сам Владыка не погнушался бы обратиться к ней за помощью и поклониться в пояс. Я наконец-то пригляделся внимательнее к ее тусклой ауре и вдруг понял, что круги под глазами – последствия не «сладкого забвения», а хронического магического истощения. Что должна была сделать магичка такого уровня, чтобы довести себя до подобного состояния, попросту невозможно представить.
А впрочем, зачем ходить далеко? Вот же наглядный пример. Сила щедро вливалась в тщедушное тельце бесполезного существа, которое казалось куда проще добить: все равно люди плодятся как тараканы, и потеря еще одного не стала бы трагедией. Подобное расточительство сложно не то что принять – понять, и я в молчаливом недоумении наблюдал, как не только наливаются краской бледные чумазые щеки, но заживают малейшие царапины и ссадины на коже. Силы Тилль не жалела и не берегла. Если она всегда так действует, удивительно, что до сих пор жива, несмотря на потенциальное бессмертие Перворожденных.
– Улух, отнеси, пожалуйста, ее домой и передай матери, пусть пару дней не дает вставать, – не поднимаясь, обратилась целительница к орку. В его лапах тощая девчонка выглядела как дохлая курица, вот только держал свою ношу здоровяк до странности бережно.
Тилль начала подниматься и пошатнулась. Ее подхватил под локоть один из блохастых, и эльфийка поблагодарила за помощь кивком. Вновь поднялся гам, на этот раз – радостный и благодарный, каждый норовил обнять целительницу или погладить по плечу или волосам. Считается, что прикосновение к работающему или только закончившему сложную работу и не избавившемуся от остаточного магического фона целителю дает прикоснувшемуся защиту и удачу во всем, что касается здоровья. Суеверия живучи, но я представлял себе, какая удача ожидала идиота, возжелавшего пощупать, например, Иллиналь, тысячелетнюю верховную целительницу Светлого Леса. А эта только улыбалась устало, кивала, коротко отвечала на какие-то вопросы и продолжала держаться за локоть хмурого полузверя, с неодобрением глядящего на пошатывающуюся от усталости Перворожденную.
Зверь был матерый, молодой и сильный; из тех, что способны разорвать двухлетнего быка голыми руками. Смертоносные когти привлекали взгляд глянцевитым блеском черной, будто полированной поверхности, короткие «усы» раздраженно топорщились на жутковатой морде – не то человеческой, не то волчьей, не то медвежьей. Небольшие острые прижатые уши полностью терялись в лохматой бурой гриве, а длинный прямой хвост раздраженно подергивался. Требовалось постараться, чтобы не заметить его раздражения.
Интересно, долго он еще будет терпеть такую фамильярность и служить подпоркой? Насколько я знал обычаи блохастых, тактильные контакты с посторонними их чудовищно раздражали, исключение делалось только для брачных партнеров и детей до определенного возраста.
Впрочем, я опять не угадал, но на этот раз уже не удивился подобному повороту дел.
– Да разойдитесь вы, оставьте девочку в покое, – в конце концов раздраженно осадил гриз увлекшихся жителей. Странно, но те опомнились сразу, даже начали торопливо извиняться, и толпа очень быстро разошлась. Правда, сам блохастый уходить не спешил, наоборот, осторожно приобнял целительницу свободной лапой. Тилль с блаженным вздохом уткнулась лицом в густую шерсть на груди полузверя, крепко обняла его обеими руками.
Кхм. Стало быть, они настолько не посторонние? Странно, я раньше думал, это все бредни, и блохастые с другими разумными видами физиологически несовместимы.
А еще полагал, что сильнее презирать местных уже некуда.
– Спасибо, Шир, – невнятно проговорила целительница.
– Тилль, тебе так не терпится за Грань? Когда ты последний раз отдыхала? – укоризненно вздохнул зверь.
– Нет, ну а что? Я там бывала, там хорошо… Тихо, спокойно, никто не норовит разбудить среди ночи, – со смешком возразила эльфийка, а ее собеседник только раздраженно рыкнул в ответ, вздыбив холку. – Не сердись, я же шучу.
– Смотри, услышат духи твои шуточки, – укоризненно качнул головой полузверь. – А этот тут зачем? – мрачно поинтересовался он, недобро сверкнув на меня желтыми глазами. Я даже не шелохнулся – точно знал, что его взгляды, когти и клыки не помогут.
– Ну как же? Забыл, сегодня к вечеру светлые притащатся просить пощады? – пояснила Перворожденная и отстранилась, кажется, только теперь вспомнив о моем существовании.
– Давай я вырву ему горло, а Валлендору скажем, что это самооборона? – угрюмо предложил блохастый, и шутки в его словах не было ни на волос.
– Шир, ну что ты как мальчишка, – отмахнулась женщина, потрепав его по щеке. Зверь только недовольно дернул ушами, и даже я понял: раздражало его не фамильярное прикосновение, а слова. – Ладно, пойдем мы, еще дел невпроворот, а время… сам знаешь.
Окончательно поставив меня в тупик относительно их взаимоотношений, полузверь погладил Тилль по щеке, коротко лизнул в лоб, выпустил из объятий и, не оглядываясь, направился прочь по улице.
– Ну что, болезный, пойдем, – целительница усмехнулась, окинув меня взглядом, и мы вернулись в тот же переулок.
– Почему ты ходишь босиком? – все-таки не удержался я от вопроса.
– Потому что у меня нет лишних денег на сапоги, – совершенно спокойно ответила она.
– У целителя такого уровня? Нет денег? – уточнил я, вскинув брови. В ответ оборванка смерила меня полным жалости и насмешки взглядом.
– Ты еще спроси, что целитель такого уровня делает в этом месте.
– И что же? – спросил, впрочем, догадываясь об ответе.
– Свою работу. Сейчас – именно свою работу, – проговорила она с усмешкой, но взгляд оставался странным, пустым. – Не решаю, кому жить или умереть в зависимости от высоты родового древа или количества золота в руках, а просто помогаю тем, кому это нужно.
– Но лечить человека? – поморщился я. Она неопределенно хмыкнула, передернув плечами, а потом тихо заметила:
– С высоты своего жизненного опыта могу заметить, что люди порой достойны помощи гораздо больше, чем некоторые… Перворожденные.
– Может, вы еще и разбавите человеческой свою кровь?
– Лучше так, чем довольствоваться застывшей болотной жижей. – Спутница вновь устало пожала плечами. – Но, надеюсь, ты изучал в детстве биологию и знаешь, что появление полукровок невозможно даже теоретически, все-таки мы – представители разных видов. Ну вот и пришли.
– Что это? – уточнил я, с неприязнью разглядывая фасад здания. Его отделял от улицы небольшой запущенный сад, и это был плюс. Единственный плюс. Угрюмая каменная коробка щерилась на мир небрежно заколоченными окнами. Когда-то дом, наверное, выглядел как весьма роскошный особняк, но теперь невозможно было даже определить изначальный цвет выгоревшей и обшарпанной штукатурки. Колонны, поддерживающие балкон второго этажа, облупились, а две крайних слева вовсе треснули и грозили рухнуть. Левое крыло выглядело особенно жалким и держалось на честном слове, кажется, пострадало, когда под городом шли бои. Полагаю, с тех пор здесь никто не жил.
Внутрь заходить не хотелось. Подозреваю, там ситуация еще плачевней.
– Посольство, – не без ехидства откликнулась она.
– А вы не могли привести это… в относительно жилой вид? – уточнил брезгливо.
– Тебе рассказать, где находится большинство наших специалистов-вещевиков, или сам припомнишь? – скучающим тоном уточнила Тилль. – А те, кто остался жив, слишком заняты более важными вещами, чем обеспечение комфорта горстке бледнорылых.
Мне осталось только промолчать. В прошедшей войне вещевики ценились как хорошие боевые маги и даже выше. Заставить боевого мага служить против воли слишком трудно, чтобы ставить это дело на поток, а магия и воля вещевиков – она другая. Пластичная. Покорная.
Правда, вещевики в итоге все же нашли способ избежать плена: уходили за Грань, когда понимали, что попались. Все уходили, не только короткоживущие люди – практичные гномы, даже Перворожденные предпочитали уйти, чтобы не делать для врагов оружие.
Все дело, конечно, в нем и только в нем, а не в умении предметников договариваться с неживой материей. Длинные тонкие стволы винтовок и тяжелые острые пули, испещренные рунами, – артефакты, придуманные пару веков назад не то темными, не то гномами, не то нашими умельцами. Крошечный и крайне дорогой из-за сложности изготовления кусочек металла, способный отправить за Грань даже бессмертного.
Я хорошо знал ощущение, когда острая головка пули вгрызается в тело и собственная кровь будто превращается в очень злое пламя, жаждущее сожрать твои потроха. Из меня таких за время войны достали шесть штук, а пару вымазанных моей кровью и прошивших меня насквозь я сам выковырнул из дерева и стены. Был бы сентиментален до такой степени, чтобы носить на груди как амулет, можно было бы собрать целое ожерелье.
Боевые маги – основная мишень снайперов, но я оказался феноменально везучим. Или невезучим, учитывая мое нынешнее положение?
– Могу выдать ковриков на всех; вы же любите деревья, поспите на открытом воздухе, – продолжила ехидничать проводница.
– Грязных и с блохами? – уточнил, не глядя в ее сторону.
– Как догадался?
– А что еще можно найти на этой помойке, – пожал я плечами.
– Все лучшее – гостям, – приторным тоном пропела собеседница. – В общем, в перемещениях тебя никто не ограничивает, но помни, что светлых здесь не любят. Очень не любят, – напутствовав меня таким образом, она вознамерилась уйти, но я все-таки окликнул и задал еще один вопрос:
– Почему – Тилль?
– В юности прозвали. За смешливость, – после короткой паузы отозвалась она и ушла, а я остался один перед полуразрушенным домом среди заброшенного сада.
Тилль в переводе на всеобщий[1] – колокольчик. А еще так зовут звонкую яркую пичужку, приносящую весну.
Давно, видать, была та юность…
Некоторое время я еще постоял, ни о чем не думая, а потом сосредоточился на деле. Я – стихийник с серьезным перекосом в боевое направление, и починить дом не смогу, но на уборку меня хватит. Будем надеяться, что здание после этой процедуры не рухнет. С другой стороны, пусть оно лучше рухнет сейчас, чем обрушится на головы обитателей некоторое время спустя.
Тилль
Эльф был… светлый. Настолько светлый, что натурально захотелось запить это зрелище орочьей полынной настойкой. Полфляги вылить в себя, вторую половину – ему на голову, чтобы хоть немного разбавить цветовую гамму. И вообще, говорят, светлым идет зеленый.
Снежно-белые волосы – причем действительно «снежно», они даже искрились на солнце – на лбу были прижаты узкой полоской расшитого хайратника, не дающего им лезть в лицо, и дальше свободно спадали по плечам где-то до талии. Безупречные черты лица – прямой нос, волевой подбородок, красиво очерченные губы, брови вразлет – несли явный отпечаток недовольства окружающим миром. Проще говоря, губы были слегка поджаты, брови – нахмурены. Да и вся поза выражала презрение, если не отвращение. Не думаю, что провинилась только статуя, которую этот тип разглядывал; скорее, его раздражал весь город. И его жители, конечно. Светлый же, тут долго думать не надо, чтобы предсказать реакцию!
Безупречно белая рубашка с расстегнутым воротом и свободными рукавами, на вид новые узкие коричневые штаны и начищенные до зеркального блеска сапоги – все присутствовало на положенных местах. Я пробежалась взглядом по фигуре засланца и с некоторым удивлением отметила несоответствие реальности ожиданиям. Странность заключалась в том, что светлый был… матерым, не знаю уж, как еще кратко выразить общее впечатление. Опытный, взрослый, не только самоуверенный, как они все, но – небезосновательно уверенный в себе. Это угадывалось и по лицу, если приглядеться, но по фигуре читалось гораздо отчетливей.
Я, признаться, ожидала, что пришлют какого-нибудь мальчишку, или форменного неудачника и всеобщее посмешище, или, напротив, какого-нибудь хищника от дипломатии, который и сам забыл, когда его лицо отражало эмоции, не приличествующие случаю. А этот, похоже, был воином.
Приглядевшись к ауре ожидающего эльфа, я удивленно вскинула брови и качнула головой в такт своим мыслям. Воином, да еще каким! Аура полыхала так, что смотреть больно. Стихийник с уклоном в пламя, то есть – настолько боевой маг, насколько это вообще возможно, да и силой его боги не обделили.
Я пригляделась к лицу внимательней, пытаясь вспомнить. Мы наверняка где-то да встречались, такой не мог всю войну просидеть, держась за рукав Владыки. Но – бесполезно, память оказалась бессильной. Никаких запоминающихся черт лица, типичный светлый. Типичный прекрасный светлый, как их только не тошнит от собственной всеобщей безукоризненности?
Только идиоты думают, что эльфы помнят все: не могла наша прародительница обречь нас на столь страшную участь, за что ей большое спасибо. Умение забывать – едва ли не единственный способ выдержать вечную жизнь.
Но мне уже всерьез стало интересно, почему светлые прислали именно его. Уж не хотят ли устроить какую-нибудь диверсию? Владыка, понятно, настроен на мир – он как угодно готов унижаться, лишь бы сохранить свою светлую задницу – но все ли с ним согласны?
Отвлекшись на несколько мгновений от пришлого, я окинула взглядом окружающее пространство.
Никогда не любила это место – Портальную площадь. Вернее, раньше оно мне было безразлично, но в последние годы я старалась его избегать. Да, честно говоря, не только его: меня нервировали открытые, хорошо просматривающиеся пространства, окруженные возвышенностями. Но в данном случае имелись другие мотивы, никак не связанные с военными привычками и профессиональной деформацией.
Я не любила эту выщербленную брусчатку. Не любила полуразрушенные арки порталов в центре – они в таком виде напоминали изломанную грудную клетку какого-то полусгнившего существа. Обломанные колонны дугами ребер торчали из груды прочих останков, грозя небу рваными сколами. И единственная целая арка, совсем недавно восстановленная, на этом фоне выглядела особенно жалко и убого, как жалко и убого выглядит оправдание проигравшего кампанию и положившего армию командира: «Зато я выжил».
Через пару лет это место, наверное, будет выглядеть совсем иначе. Наверное, даже красиво. Я на это надеюсь, вот только… получится ли забыть нынешний трупный вид площади? Забывать эльфы умеют, но некоторые обрывки воспоминаний продолжают настойчиво скрестись в черепе и за грудиной. Как назло, все они из числа тех, которые и хотелось бы забыть, да не получается.
Пока я стояла в стороне, портальщики, выполнив свою работу, ушли с площади. Похоже, гость этот пока был единственным, остальные собирались явиться вечером, так что оставалось брать, что дают. Я последний раз глубоко затянулась, докуривая папиросу, затушила между пальцами и бросила окурок в мятую старую урну, каким-то чудом пережившую все злоключения города. Подмигнула и послала воздушный поцелуй старой часовой башне, стоящей на краю площади, после чего решительно двинулась к эльфу.
Башня выглядела ровно как та урна – мятая, облупленная, но живая. Весь город выглядел так же, да и его обитатели, пожалуй, тоже. Часы на башне давно уже стояли, и пока она выполняла только свою основную функцию – фокусировала магические поля для облегчения работы порталов. Вернее, портала. Он пока тоже был один.