Мгла. Бездонная мгла. Сидела душа и плакала. Мимо нее пролетали лучики света, словно обворожительные мотыльки и устремлялись вверх. Где-то совсем вдали, далеко-далеко сияло невообразимо красивое яркое светило. Свет был настолько мягким и теплым, что казалось, что он сможет обогреть своим мягким теплом все вокруг, но на дне было мрачно и холодно. Казалось, что свирепый мороз проникает в тебя словно миллионы острых кинжалов, не оставляя ни малейшего шанса для укрытия. Укрытия в черном и мрачном дне не было.
Стояла безразличная и бесчувственная студа. Душа сидела, обняв свои ноги и плакала. Казалось, что она настолько разрывает темную и пугающую безмятежность, что даже воздух сотрясался, но было тихо. Душа скорбела о былом. О том, что сделала и не сделала, когда жила она в краю, краю людском и суровом. Жалела, что могла пройти путь так, а не иначе. В уже никому ненужной памяти всплывали яркие вспышки всех злодеяний, которые она совершила. Эти яркие вспышки пронзали ее бессознательное сознание, и она мучилась, страдала, но сделать уже ничего не могла. Не было ни силы, ни воли. Ее, словно как Прометея привязали к скале. Тем временем же как беспощадный, но справедливый Орел выклевывал ее печень. И так продолжалась вечность, а мгновения чудовищных поступков и зла, которое на столь коротком и столь длинном человеческом пути успела совершить душа становились в ее разуме раз за разом передавая те гнусные поступки, которые она совершала против других таких же, как и она. Она мучилась и страдала, что не смогла пройти путь достойно, что не смогла очиститься. Яркие вспышки чудовищности совершенных деяний тянули душу вниз, в бытие небытия мрачности и дикого и опустошающего холода. Душа ревела как загнанный в угол зверь. Но только этот рев пронзал всего лишь ее яство, не более. Для других она была на самом, что ни на есть дне, дне, где даже самая черная дыра, казалась ярким светом.