С любовью посвящаю моему другу Сергею Сергеевичу Голоушеву.
Автор
Действующие лица
Консуэлла, наездница (по афише – «Царица танго на конях»).
Граф Манчини, отец Консуэллы.
Тот, клоун в цирке Брике (по афише – «Тот, кто получает пощечины»).
Брике («Папа Брике»), директор цирка.
Зинида, укротительница львов, жена Брике.
Альфред Безано, жокей.
Господин.
Барон Реньяр.
Джексон, клоун («Солнце Джексона»).
Музыкальные клоуны:
Тили
Поли
Томас, Анжелика и другие артисты и артистки цирка Брике.
Действие происходит в одном из больших городов Франции.
Действие первое
В цирке.
На сцене – большая, даже огромная, грязноватая комната с оштукатуренными стенами; в левой стене, в арчатой нише, единственное окно куда-то во двор – свет мутен и слаб, так что и днем приходится зажигать электричество. На стене, противоположной рампе, в самом верху, ряд небольших окошечек с запыленными стеклами: эти окна обращены куда-то внутрь цирка, и по вечерам, во время представления, ярко светятся, днем же темны. В этой же стене, над двумя каменными ступеньками, большая, наглухо забитая дверь, окрашенная белой меловой краской. В правой стене, почти в углу, высокая и широкая дверь филенок, с округлым верхом, ведет в конюшни и на арену; днем там темновато, вечером слабо освещено.
Служит эта комната для разных надобностей. Тут и кабинет директора цирка, папы Брике, здесь его маленький письменный столик; тут же раздевальня для некоторых артистов и место сборища для тех же артистов во время спектакля и репетиций. Сваливают сюда и хлам, какие-то поломанные золоченые стулья, декорации от пантомимы, разную мелочь циркового обихода. На стенах яркие афиши-плакаты.
Утро.
В цирке идут репетиции и подготовка к вечернему спектаклю. При открытии занавеса с арены доносятся хлопанье бича и вскрики берейтора. Несколько мгновений сцена пуста, затем показываются два музыкальных клоуна, Тили и Поли, разучивающих новый марш. Играя на маленьких дудочках, они идут от темной двери к окну; звуки приятны, но мелки, и так же мелки и клоунски напыщены и шажки артистов. Одеты они в пиджаки, похожи друг на друга бритыми лицами и ростом; у младшего, Тили, на шее вязаный шарф. Котелки на затылке. Дойдя до окна, – Тили покосился, что за окном, – клоуны поворачивают обратно, маршируют.
Поли (останавливается). Стой! Опять наврал. Слушай меня. (Один играет на дудочке в лицо Тили; Тили рассеянно слушает, почесывая нос.) Вот. Ну?
Оба играют и идут. В дверях встречаются с директором и Манчини; последний, грызя золоченый набалдашник палки, идет сзади. Граф Манчини худ, тонок, потерт по всем швам, но застегнут наглухо и держится с величайшим изяществом; любит аристократически поигрывать палкой и принимать ослепительные позы, часто смеется, причем все худое, острое лицо его собирается в гримасу сатира. Директор, папа Брике, – невысокий, полный, спокойный человек с несколько нерешительной походкой.
Клоуны дают дорогу; директор вопросительно взглядывает на старшего.
(Коверкая язык.) Наша музика. Марш муравьев. К пантомиме.
Брике. А!..
Расходятся. Клоуны начинают играть, но Поли останавливается и идет назад. За ним и младший.
Поли. Папа Брике, сегодня Жак плохо работает.
Брике. Отчего?
Поли. У него горло болит. Посмотри, что у него.
Брике. Пойди сюда. Ну-ка, раскрой пошире, пошире! (Ставит клоуна под свет, у окна, и, нахмурившись, заглядывает в горло.) Намажь йодом.
Поли. Я говорил, что пустяки. Ну?
Играя, уходят теми же мелкими и важными шажками. Директор садится, Манчини принял позу у стены и насмешливо улыбается.
Манчини. Ты их и лечишь? Смотри, папа Брике, у тебя нет диплома.
Брике. Маленькие советы. Они все очень мнительны.
Манчини. Он просто обжег горло абсентом: эти двое пьянствуют каждую ночь. Папа Брике, я тебе удивляюсь, ты мало следишь за нравственностью! (Смеется.)
Брике. Ты мне надоел, Манчини.
Манчини. Граф Манчини к вашим услугам.
Брике. Ты мне надоел, граф Манчини. Ты всюду лезешь и мешаешь артистам работать. Они тебя побьют когда-нибудь, и я не стану отнимать.
Манчини. Как человек другого круга и воспитания, я не могу относиться к твоим артистам как равный. Что ты выдумал, Брике? Я и тебе делаю честь, говоря с тобой так фамильярно и совсем запросто…
Брике. Ну, ну!..
Манчини. Я шучу. Но если они вздумают напасть на меня, то ты это видал, а? (Вытаскивает из палки стилет. Любуется сам.) Полезная вещь! А знаешь, какую девочку я вчера открыл в предместье? (Смеется.) Ну, ну, допустим, что ты этого не любишь, у всякого свои вкусы. Но послушай! – ты должен дать сто франков.
Брике. Ни сантима.
Манчини. Тогда я беру Консуэллу. Кончено!
Брике. Ты говоришь это каждый день.
Манчини. Говорю, говорю! И ты бы сказал, если бы так позорно нуждался, как я. Нет, послушай, – но ведь я должен поддерживать блеск моего имени, а? Ведь если несчастья моего рода привели к тому, что я мою дочь, графиню Веронику, должен был сделать наездницей… для куска хлеба! Для куска хлеба, понимаешь ли ты, чурбан!..
Брике. Ты слишком много бросаешь на девочек. И ты попадешь-таки в тюрьму, Манчини!
Манчини. В тюрьму! Нет, но я должен же поддерживать блеск моего рода? (Смеется.) Манчини во всей Италии известны тем, что любили девочек, только девочек, – ну, и разве я виноват, что мне приходится платить бешеные деньги за то, что моим предкам доставалось совсем даром? Ты осел, ты парвеню, ты не понимаешь, что такое традиции рода. Я не пью, я совсем бросил карты после того случая… ну, ну, без усмешек! – и если я откажусь еще от девочек, то что останется от Манчини? Один герб! Ну, послушай, ну для традиций – дай сто франков!
Брике. Я сказал, что не дам, и не дам.
Манчини. Но ведь целую половину жалованья я отдаю Консуэлле. Или ты думаешь, что я не люблю мое дитя, мою единственную дочь, оставшуюся мне, как последнее воспоминание о ее святой матери? Какая жестокость! (Делает вид, что плачет, и вытирает глаза кружевным грязноватым платком с короной.)
Брике. Лучше скажи, что она такая дура, и отдает тебе половину заработка. Ты мне надоел!
Входит Зинида, укротительница зверей, жгуче-красивая, осанистая женщина, со спокойно повелительными движениями, которые на первый взгляд кажутся даже ленивыми. Она – невенчанная жена директора Брике.
Зинида (Манчини). Здравствуй.
Манчини. Мадам Зинида! Пусть этот варвар, эта грубая душа пронзит меня кинжалом, но даже в его присутствии я не могу сдержать взрыв моей любви. (Шутовски становится на колени.) Мадам, граф Манчини просит вас чести быть его женой!
Зинида (Брике). За деньгами?
Брике. Да.
Зинида. Не давай. (Утомленно садится в угол рваного дивана и закрывает глаза.)
Манчини встает и отряхает колени.
Манчини. Герцогиня! – не будьте так жестоки. Я не лев, я не тигр, я не дикий зверь, которых вы привыкли укрощать, – я просто скромное домашнее животное, которое хочет… мня, мня – кушать зелененькую травку.
Зинида (не открывая глаз). Мне Джим сказал, что ты держишь для Консуэллы учителя. Это зачем?
Манчини. Заботы отца, герцогиня, заботы и неусыпное попечение любящего сердца. Крайние несчастья моего рода, среди которых я вырос, оставили и в ее образовании некоторые пробелы. Друзья мои! дочь графа Манчини, графиня Вероника, почти неграмотна, допустимо ли это? А ты, Брике, ты, грубая душа, спрашиваешь, зачем мне деньги!
Зинида. Он хитрит.
Брике. А чему ты ее учишь?
Манчини. Всему. К ней ходил студент, но вчера я его выгнал: влюбился в Консуэллу и мяукал за дверью, как кот. Всему, Брике, чего ты не знаешь. Литературе, мифологии, орфографии…
Входят две молоденькие артистки, в шубках поверх легких костюмов, и утомленно рядышком присаживаются в уголке.
… Я не хочу, чтобы моя дочь…
Зинида. Он хитрит.
Брике. Ты глуп, Манчини. Зачем ты это делаешь? (Наставительно.) Ты ужасно глуп, Манчини. Зачем ей знать? Раз она здесь, ей ничего не надо знать о том, понимаешь? Что такое география? Всякий тебе скажет, что это пустяки. А я был бы вдвое счастливее, если бы не знал географии. Будь я министром, я совсем бы запретил артистам читать книги: пусть читают афиши и больше ничего!..
Во время речи Брике входят оба клоуна и еще какой-то артист, тихо и утомленно рассаживаются.
…Теперь твоя Консуэлла – превосходная артистка, а когда ты ее научишь мифологии и она станет читать, она сделается дрянью, развратной девчонкой, а потом отравится. Я знаю их книги, я сам читал, они только и учат, что разврату, да как потом убивать себя.
Первая артистка. А я люблю романы, которые в газетах.
Брике. Ну и дура, ну и пропадешь. Поверьте мне, друзья мои: о том, что там, нам надо совсем забыть. Разве мы можем когда-нибудь понять, что там делается?
Манчини. Ты враг просвещения! Ты обскурант, Брике!
Брике. А ты глуп. Вот тебя спросить, ты оттуда – ты чему там научился?
Артисты смеются.
А родись ты в цирке, как и я, ты кое-что знал бы. Просвещение – это глупости и больше ничего. Вот спроси Зиниду, она все знает, что знают и там, и географию, и мифологию, а стала она от этого счастливее? Скажи им, дорогая.
Зинида. Оставь меня, Луи.
Манчини (сердито). Наконец – пошел ты к черту. Когда я слушаю твою философию осла, мне хочется содрать с тебя не сто франков, а двести, тысячу! Боже мой, какой осел, хоть и директор. Вот я при них опять говорю: ты мало платишь, скупец, ты должен прибавить Консуэлле сто франков. Послушайте, честные бродяги: кто собирает каждый вечер полный цирк? Вы, два музыкальных осла? Тигры и львы? Очень нужны кому-то эти голодные кошки…
Зинида. Оставь тигров в покое.
Манчини. Прости, Зинида, я не хочу тебя обидеть – клянусь честью, я сам в восторге от твоей бешеной смелости и грации, я целую твои ручки, героиня, но что они понимают в геройстве?..
На арене небольшой оркестр наигрывает танго.
(Восторженно.) А вот, вот! Вы слышите? Ну, скажите, честные бродяги: разве не Консуэлла с Безано собирают публику? Их танго на конях, но ведь это… ведь это! Черт возьми, тут не выдержит сам его святейшество папа!
Поли. Это правда. Номер знаменитый. Но ведь идея принадлежит Безано?
Манчини. Идея, идея! Мальчишка влюблен, как кот, вот и вся его идея. И что такое идея без женщины? Много ты напляшешь с твоей идеей. Итак, папа Брике?
Брике. Контракт.
Манчини. Какой подлый формализм!
Зинида. Дай графу десять франков, и пусть убирается.
Манчини. Десять? Ни за что! Пятнадцать! Ну, будет упрямиться, папа, ну, для традиций рода – двадцать, а? Клянусь честью, меньше не могу.
Брике дает двадцать франков.
(Небрежно.) Мерси.
Зинида. Возьми у твоего барона.
Манчини (поднимая брови, в благородном негодовании). У барона? За кого ты принимаешь меня, женщина? Чтобы я стал одолжаться у постороннего человека, который…
Зинида. Ты что-то хитришь, ты что-то ужасно хитришь. Я тебя еще мало знаю, но, вероятно, ты ужасный негодяй.
Манчини (смеется). Оскорбление из прекрасных уст…
Входит артист, по складу – борец.
Борец. Папа Брике, к тебе какой-то господин с того света.
Артистка. Призрак?
Борец. Нет, как будто живой. Ты видал, чтобы призраки были пьяны?
Брике. Если пьян, то откажи ему, Томас. Он именно ко мне или к графу?
Борец. К тебе. Может быть, он и не пьян, а просто призрак.
Манчини (охорашиваясь). Человек из общества?
Борец. Да. Я его позову, папа Брике, и ухожу. До свиданья.
На арене хлопанье бича, вскрики; звуки танго то затихают совсем, то звучат близко и громко. Здесь молчание.
Брике (касаясь руки Зиниды). Устала?
Зинида (отводя его руку). Нет.
Поли. Сегодня твой рыжий лев неспокоен, Зинида.
Зинида. Ты его напрасно дразнишь.
Поли. Я играл ему из «Травиаты». И он очень мне подпевал. А что бы поставить этот номер, папа Брике?
Томас вводит господина и показывает пальцем: вон директор. Сам уходит, тяжело переваливаясь. Господин – человек не первой молодости, с безобразным, но живым, смелым и несколько странным лицом; одет в дорогое пальто-сюртук с меховым воротником, шляпу держит в руке, перчатки.
Господин (кланяясь и улыбаясь). Имею удовольствие видеть господина директора?
Брике. Да. Садитесь. Дай-ка стул, Тили.
Господин. О, не беспокойтесь. (Оглядывается.) Это ваши артисты? Очень приятно.
Манчини (оправляясь и слегка наклоняя голову). Граф Манчини.
Господин (удивленно). Граф?
Брике (неопределенно). Да, граф… А с кем имею честь?
Господин. Я еще сам не знаю. Ведь вы все выбираете себе имена, да? Но я еще не выбрал, вы мне потом посоветуете. Кой-что я уже и придумал, но, знаете, все выходит слишком… литературно!
Брике. Литературно?
Господин. Да. Пахнет выдумкой.
На него с удивлением смотрят.
Мне кажется, что эти два господина – клоуны. Я так рад… Позвольте пожать вашу руку. (Встает и с приятной улыбкой жмет руки клоунам.)
Те делают идиотское лицо.
Брике. Но позвольте… чем, однако, могу служить?
Господин (все с той же приятной и доверчивой улыбкой). Это не вы служить, а я служить! Я хочу у вас служить, папа Брике.
Брике. Папа Брике? Но вы совсем не похожи…
Господин (успокаивая). Это пройдет. Я буду похож. Вот эти господа сейчас сделали замечательное лицо… хотите, повторю? Вот. (Делает идиотское лицо, точно подражая клоунам.)
Брике. Да. (Невольно.) А вы не пьяны, сударь?
Господин. Нет. Я вообще не пью. А разве я похож на пьяного?
Поли. Есть-таки.
Господин. Нет, я не пью. Это просто особенность… моего таланта!
Брике. Ты раньше где служил? Жонглер?
Господин. Нет, но я рад, что ты почувствовал во мне товарища, папа Брике. К сожалению, я не жонглер и… я нигде не служил. Я просто так.
Манчини. Но вы имеете вид человека из общества.
Господин. О, вы мне льстите, граф! Я просто так.
Брике. Что же ты… вы хотите? Должен сказать, что у меня все занято.
Господин. Это не важно. Я хочу быть клоуном, если позволите.
Некоторые улыбаются. Брике начинает сердиться.
Брике. Что же ты умеешь? Знаешь, это ты многого захотел. Ну, что ты умеешь?
Господин. Ничего. Разве это не смешно: ничего не уметь?
Брике. Нет, не смешно. Любой бездельник умеет столько же.
Господин (беспомощно, но все улыбаясь, оглядывается). Можно что-нибудь придумать…
Брике (с иронией). Литературное?
Тихо входит клоун мистер Джексони, незамеченный, останавливается позади господина.
Господин. Да, можно и литературное. Например, что вы скажете о маленькой, но хорошенькой речи… ну, хотя бы на религиозную тему? Так, маленький диспут между клоунами.
Брике. Диспут? Провались, милый, здесь не академия.
Господин (огорченно). А жаль! Что-нибудь такое… легкую шутку о сотворении мира или об его управлении?
Брике. А комиссар? Не годится.
Джексон (выступая). Об управлении миром? Оно тебе не нравится? Мне тоже… давай руку.
Брике (знакомя). Наш главный клоун, знаменитый Джексон.
Господин (в восторге). Боже мой, это вы? Позвольте горячо пожать вашу руку, вы столько наслаждения доставили мне вашим гениальным…
Джексон. Очень рад.
Брике (пожимая плечами). Вот хочет быть клоуном, посмотри, Джим.
По знаку Джексона господин поспешно снимает пальто и бросает на стул. Готов к осмотру. Джексон, поворачивая, критически осматривает его.
Джексон. Клоуном, хм! Повернитесь-ка… Хм! Для клоуна… да… улыбнитесь-ка, пошире, пошире! Разве это улыбка! Так. Положим, задатки есть, но для полного развития… (С огорчением.) Ты, пожалуй, и сальто-мортале не умеешь?
Господин (вздыхая). Нет.
Джексон. А сколько тебе лет?
Господин. Тридцать девять. Поздно?
Джексон, свистнув, отходит.
Брике (холодно). Мы не нуждаемся в ваших услугах, сударь.
Молчание.
Зинида (тихо). Возьми его.
Брике (гневно). Но, черт побери, что же я буду делать с ним, если он ничего не умеет. Он просто пьян!
Господин. Честное слово, я не пьян. Благодарю вас за поддержку, сударыня. Вы не знаменитая ли г-жа Зинида, укротительница львов, царственная красота и смелость которой?..
Зинида. Да. Но я не люблю, когда мне льстят.
Господин. Это не лесть!
Манчини. Ты просто не привыкла к людям из общества, душа моя! Лесть! Господин искренно и в прекрасных словах выражает свой восторг, а ты… это невоспитанность, Зинида. Что касается меня…
Входят Консуэлла и Безанов костюмах.
Консуэлла. Ты здесь, папа?
Манчини. Да, дитя мое, ты не устала? (Целует ее в лоб.) Моя дочь, сударь, графиня Вероника, по сцене знаменитейшая Консуэлла, царица танго на конях… изволили видеть?
Господин (кланяясь). Я был восхищен… Изумительно.
Манчини. Да, это признано всеми. А как вам нравится имя? Consuelo! Я взял его из романа госпожи Жорж Занд, оно значит – «утешение».
Господин. Какая блестящая начитанность!
Манчини. О, пустяки. Несмотря на ваше эксцентричное желание, я вижу, сударь, что вы человек моего круга; и должен вам сказать, что только роковые несчастья древнего рода… Sic transit gloria mundi,[1] сударь!
Консуэлла. Надоел, папа. А где же мой платок, Альфред?
Безано. Вот, возьми.
Консуэлла (господину). Это настоящий венецианский – вам нравится?
Господин (вторично кланяясь Консуэлле). Мои глаза ослеплены. Такая красота! Нет, папа Брике, чем больше я смотрю, тем больше хочу остаться с вами. (Делает тупое лицо простака.) С одной стороны – граф, с другой…
Джексон (одобряя). Это недурно. Послушай, раскинь же мозгами, придумай, кем ты можешь быть. Здесь каждый думает за себя.
Молчание. Господин думает, приложив палец ко лбу.
Господин. Придумать, придумать… Эврика!
Поли. Это значит: нашел. Ну?
Господин. Эврика! Я буду у вас тем, который получает пощечины.
Общий смех, даже Брике улыбнулся.
(Глядя на всех и улыбаясь.) Видите: вот вы и рассмеялись. А разве это легко?
Все становятся серьезны. Клоун Тили вздыхает.
Тили. Да, это нелегко. Ты засмеялся, Поли?
Поли. Я очень засмеялся. А ты?
Тили. Я тоже. (Наигрывает на губах, подражая инструментам, весело-печальный мотивчик.)
Джексон. Тот, который получает пощечины? Это недурно.
Господин. Не правда ли? Мне самому очень нравится, это вполне соответствует свойствам моего таланта. Знаете, товарищи: я и имя для себя придумал… я буду называться Тот. Хорошо?
Джексон (обдумывая). Тот? Недурно.
Консуэлла (певуче). Какой он смешной! Тот – как собака. Папа, есть такие собаки?
Внезапно Джексон наносит пощечину, искусственную, господину. Тот отшатывается и бледнеет.
Господин. Что?!
Общий хохот покрывает его слова.
Джексон. Тот, кто получает все пощечины! Или ты не получил?
Поли (коверкая язык). Он говорит: ему мало.
Господин улыбается, потирая щеку.
Господин. Такая внезапность и быстрый переход к делу… Но странно: ты меня не ударил, а щека горит?
Снова смех. Клоуны кричат утками, петухами, лают и скулят. Зинида, что-то сказав Брике и бросив взгляд на Безано, выходит. Манчини принимает вид скучающего человека и смотрит на часы. Выходят обе артистки.
Джексон. Возьми его, папа Брике, он будет нас шевелить.
Манчини (смотря на часы). Но имейте в виду, что папа Брике скуп, как Гарпагон. И если вы думаете поправить ваши дела, то вы горько ошибаетесь… (Смеется.) Пощечина, что такое пощечина? Здесь это разменная монета, полтора франка дюжина. Вернитесь в общество, там вы заработаете больше. Мой друг маркиз Джусти за одну пощечину – вы представьте! – за одну маленькую оплеуху получил пятьдесят тысяч лир!
Брике. Не мешай, Манчини. А ты займешься им, Джексон?
Джексон. Могу.
Поли. А музику ти любишь? Например, сонату Бетховена на метле или Моцарта на бутилках?
Тот. Увы – нет! Но я буду бесконечно благодарен, если вы научите меня. Клоун! Это было моей мечтой с детства. Когда мои школьные товарищи увлекались: одни – героями Плутарха, другие – светом науки, я мечтал о клоуне. Бетховен на метле! Моцарт на бутылках! Это как раз то, чего я всю жизнь искал. А костюм? О друзья мои, мне надо поскорее костюм.
Джексон. Видно, что ты ничего не понимаешь. Костюм – это надо, понимаешь (прикладывает палец ко лбу), очень долго думать. Ты видал солнце у меня на этом месте? (Хлопает себя сзади.) Я его искал два года!
Тот (восторженно). Я буду искать!
Манчини. Ну, а нам пора. Консуэлла, дитя мое, тебе надо одеваться. (К Тоту.) Мы завтракаем у барона Реньяра – мой друг, банкир.
Консуэлла. Я не поеду, папа. Альфред сказал, что мне надо сегодня еще поработать.
Манчини (в ужасе поднимая руки). Но, дитя мое! – в какое положение ты меня ставишь? Я обещал барону, барон будет нас ждать… нет, это невозможно! Я даже вспотел.
Консуэлла. Альфред говорит…
Безано (сухо). Ей надо поработать. Ты отдохнула? Идем.
Манчини. Но это – черт знает что! Послушай, ты, Безано, жокей, ты с ума сошел? Я тебе позволил для интересов искусства несколько позаняться моей дочерью, но…
Консуэлла. Оставь, папа, какой ты глупый. Нам надо же работать. Завтракай один с твоим бароном. Ах, папа, ты опять не взял чистого платка? Я же вчера выстирала тебе два чистых, куда ты их девал?
Манчини (краснея от стыда). Мне мое белье стирает прачка, а ты еще играешь в куклы, Консуэлла. Это глупо! Ты болтаешь, не думая, а эти… господа могут представить Бог знает что. Глупо! Я ухожу.
Консуэлла. Хочешь, я напишу ему записочку?
Манчини (злобно). Записочку! Над твоими записочками лошадь засмеется! До свиданья! (Уходит, сердито играя палкой.)
За ним почтительно следуют музыкальные клоуны, наигрывая похоронный марш. Тот и Джексон смеются. Артисты постепенно расходятся.
Консуэлла (смеясь). Разве я так плохо пишу? А мне это так приятно: писать записочки. Тебе понравилось мое письмецо, Альфред, или ты тоже смеялся?
Безано (краснея). Нет, я не смеялся. Идем, Консуэлла.
Выходят оба, в дверях встречаются с Зинидой.
Зинида. Ты еще хочешь работать, Безано?
Безано (вежливо). Да, сегодня что-то плохой день. А как твои львы, Зинида? Мне кажется, на них действует погода.
Голос Консуэллы: «Альфред!»
Зинида. Да. Тебя зовут, иди.
Альфред уходит.
Ну, что же, кончили?
Брике. Кончаем.
Джексон (прощаясь). До вечера. Думай же о костюме, Тот, я тоже подумаю. И завтра приходи сюда к десяти, не опаздывай, а то получишь лишнюю пощечину. Я тобой займусь.