Глава 4. Девочка с драйвером
Лирика официанта
Известие о том, что после возвращения из Штатов я работаю официантом в «Патио-Пицце», шокировало многих моих знакомых. Это третий вид культурного шока – когда уже не они тебя, а ты их.
Впрочем, через три месяца меня уволили, и знакомые вздохнули с облегчением – привычная картина мира восстановилась. Но вопрос «За что?» они всё-таки задавали с опаской. Приходилось рассказывать, как я вылил четыре огромных бокала кока-колы на очень важного клиента. Это радовало и успокаивало слушателей, но было неправдой. Уволили меня из-за грёбаной литературы.
Хотя клиент, облитый колой, тоже был. Даже парочка, муж и жена – когда полные стаканы сыплются на стол с высоты плеча, сложно попасть лишь в одного человека. Правда, я слышал одну такую невероятную байку. В курсе подготовки официантов было занятие по проблемам равновесия. Преподаватель, опытный халдей из Москвы, советовал в критических случаях опрокидывать поднос на себя. У него самого, типа, такой казус приключился однажды. Но он спас ситуацию, приняв на грудь целый букет коктейлей – зато на дорогих гостей ни капли! Александр Матросов, короче.
Я так не мог. Инстинкты подводили. В последний момент рука с подносом выворачивалась естественным движением, которое в айкидо называют «кохю-нагэ». Выходило почти как у любимого Джеки Чана, который любит драться кухонной утварью. Ну, так круто я не научился, но по крайней мере, на себя ни капли не попадало.
Однако за такие проколы у нас не увольняли. В новую команду ресторана специально набрали людей без опыта – считалось, что лучше научить своих, чем переучивать уже испорченных советской практикой официантов. Так что и роняли, и сами падали регулярно.
Кроме того, в ресторанном коллективе всегда есть некая тайная сплочённость против так называемых «гостей». Нет, бывают и нормальные клиенты. Но когда тебя начитают гонять, пальцы гнуть вокруг самого дешёвого салата… Ну, вы понимаете. Свои внутренние законы возникают. Пиццу, к примеру, можно ронять по дороге из кухни сколько угодно раз. Главное, не ронять её в туалете. Иначе клиенты, находя среди пепперони туалетную бумагу, начинают спрашивать, что это за растение. Приходится напрягать фантазию.
А уволили меня за то, что я читал книжки в перерывах между заказами. Курить в это время разрешалось. Разрешалось даже чистить ногти зубочистками, которые потом будут воткнуты в изящные канапе. И много ещё чего разрешалось. Но всякий раз, видя меня в курилке с книгой, директор почему-то злился.
Когда я выходил из директорской с последней зарплатой, в ресторане играл Коэн. Это была хорошая примета. И работа, с которой можно уйти, просто сняв фартук, была хорошей работой. Ну, может, не так спортивно, как развозить телеграммы на велике. И не так халявно, как дежурить на вахте в общаге. Но зато и не так холодно, как разгружать в порту баржи с сахаром под Новый год. И уж точно не так занудно, как преподавать вузовскую математику. Все мои работы были по-своему прикольны, когда я на них не задерживался.
Что до чтения на работе… Позже я осознал, что директор прав. Ну нахрена тебе книги, если у тебя такая поэтичная профессия? Когда бармен вынимает изо рта обсосанную оливку и бросает её в мартини, а спустя три минуты этот мартини пьёт жлоб в костюме за пять тысяч баксов – вот самая настоящая поэзия. Тонкая, недоступная для людей ограниченных. Может, через несколько лет на премьере «Бойцовского клуба» у них что-нибудь шевельнётся в башке. Но не сильно. И во время походов по ресторанам я ещё долго буду спасать знакомых, настоятельно советуя не говорить официанту лишних слов до того, как он принёс еду. Официант не будет играть с вами в слова. У него есть поэзия посильней.
И, кстати, лучше не берите пирожные со взбитыми сливками. Вообще никогда.
Житинский и киберпанки
После увольнения из ресторана я сделал последнюю попытку взяться за ум. Я всё ещё числился младшим научным сотрудником Санкт-Петербургского института информатики и автоматизации РАН. Кандидатский минимум был сдан как два байта, а доклад «Cellular Automata in Pattern Recognition» представлен на понтовой международной конференции.
Перед докладом я зашёл к своему научному руководителю коротко стриженным, в костюме-тройке и голубых контактных линзах. Профессор Сергей Николаевич Баранов, отец первого русского Forth-транслятора, настолько не узнал меня, что вскочил с кресла, подбежал к двери и протянул мне руку.
Но даже на конференции один крупный учёный пытался сбить меня с толку. Совершенно игнорируя мои изящные алгоритмы распознавания испачканных букв, он спросил, кто нарисовал мне для презентации такие красивые буквы.
– Да я сам, попиксельно… – ответил я.
– О! – сказал известный учёный с каким-то нездоровым восторгом. – Вот это у вас хорошо получилось! – Затем хитро прищурился и добавил: – А вы знаете, что тем же самым сейчас занимается старик Кнут?
– Неужели Дональд Кнут тоже занялся распознаванием образов? – с воодушевлением спросил я, мысленно прокручивая в голове три тома «Искусства программирования» Кнута.
– Нет. Он тоже рисует буквы.
Эта дискуссия с явным литературным уклоном немного смутила меня, но виду я не подал. Публикация доклада в материалах конференции означала наличие печатной работы. Для защиты диссера оставалось перевести работу обратно на русский язык.
Увы, новое литературное знакомство поставило жирный крест на моей перспективной научной карьере.
# # #
Заочно я познакомился с Александром Житинским ещё в универе, по книжке «Путешествие рок-дилетанта». В книжке была красивая идея: дилетант – это не лох какой-нибудь, а совсем наоборот: человек, который занимается музыкой из чистого интереса. В отличие от профессионала, который делает это за деньги. И потому у дилетантов может получиться даже круче. Типа БГ и Цоя в пику советской эстраде.
У меня имелись похожие соображения. «Профессиональный писатель» – это ведь как «профессиональная любовница». Конечно, бляди играют полезную роль в нашем обществе. Есть у нас ещё такие пацаны, у которых без поддержки не стоит. Но любой здоровый мужик всё-таки с сомнением относится к общедоступным «профи», предпочитая собственную подругу, которая любит только тебя, любимого. Именно это ценится и в любви, и в творчестве – непредсказуемые и оригинальные переживания, а не механические повторы.
Мысль не такая уж новая. Среди моих любимых писателей тоже не было профессионалов. Кортасар горбатился переводчиком, Грэм Грин – шпионом, Буковски – почтальоном. Даже утончённая Сэй Сёнагон вкалывала фрейлиной и каждый день чернила зубы. Но незнакомым людям, особенно мёртвым, можно всякое пришить. Другое дело – проверять теорию на собственной шкуре.
Когда в ЛИТО говорили, что я лезу в поэзию через чёрный ход, они и не догадывались, что близки к истине не хуже Фокса Малдера. Сначала X-Window, потом MS Windows – в общем, форточки. Через них бросаешь тексты в Сеть и спокойно общаешься с читателями без посредников. Хочешь честных независимых оценок – публикуешься анонимно.
Бумажные западные журналы и антологии тем временем печатают мои хайку – безо всякого обивания порогов, созвонов-перезвонов и прочих советов по творческому росту. Издатели сами находят тексты в Интернете и сами предлагают опубликовать. Хочешь потешиться своим именем на бумаге – заходишь на почту и забираешь бандероль из Японии или Канады. Что ещё нужно самому гениальному поэту Северо-Запада?
Такую картинку я и нарисовал в манифесте сетературы для Zhurnal.Ru. На том же сайте рядом с неопровержимыми доказательствами моей крутизны висела статья Александра Житинского «Виртуальная жизнь и смерть Кати Деткиной». Житинский рассказывал, как купился на виртуальную девочку производства Темы Лебедева и какой вывод из этого сделал: «Любой сетевой персонаж по умолчанию считается виртуальным». Тоже типа манифест.
Мы списались, встретились. Житинский заочно знал меня, причём в очень харизматичном свете. Как выяснилось, Леня Делицын, которому я оставил в Штатах часть своих книг, решил не заморачиваться с их продажей. Тем более что он залил половину книжек каким-то бухлом, на них выросла разноцветная плесень, и видок получился нетоварный. Чтобы побыстрее избавиться от этой макулатуры, хитрый Левон замутил литературный конкурс «Тенёта», а меня объявил первым спонсором: победителям раздавали мои книжки.
Стало быть, пока я прикалывался над жлобами в ресторане и пугал подвальных литошников своими заморскими образами, я ещё стал известен как со-организатор самого крутого сетевого конкурса. И как раз в это время обсуждался новый, масштабный вариант «Тенёт-97» под крышей Житинского. Тот обещал привести серьёзных литераторов в жюри и издать победителей – в общем, сопрячь трепетную лань сетературы со старым козлом печатного слова. Мне же, как нечаянному со-организатору, было предложено стать первым секретарём конкурса.
# # #
Работать с Житинским было легко. Свой дилетантский взгляд на мир он прекрасно сохранил с возрастом, и у нас было много общего.
Однажды Сергей Бережной привёл к нам аккуратненького американца в очочках. Американец хотел поговорить с Житинским, но того ещё не было.
Я стал развлекать гостя. Рассказал вкратце, чем мы тут занимаемся. Пересказал свой манифест сетературы.
Гость включил диктофон, но сетевая литература его не прикалывала. Вместо этого он открыл сайт какого-то Тимура Новикова и стал восхищаться дурацкими картинками, которые прыгали по экрану, как взбесившаяся колбаса в нарезке.
– Да это же любой дурак нарисует в «Фотошопе», – заметил я.
И продолжал гнуть свою линию. Мол, у нас такие вычурные картинки мало кому интересны, мы культура литературоцентричная. А в Интернете добавляется обратная связь, и можно очень интересно двигаться в этом пространстве идей, как летучая мышка – бросил текст-сигнал, получил ответы, бросил новый текст и дальше летишь…
– О, летучие мыши! – вздохнул хорошо выбритый американец. – В молодости я любил летучих мышей. Такие грязные, с отвратительными вампирскими рожами, они появляются только по ночам.... как хиппи. Вы любите хиппи?
«Ну, совсем тупой», – подумал я.
Тут пришёл Житинский, и американец стал спрашивать его про сайт Тимура Новикова.
– Да какое же это искусство? – удивился Житинский. – Я и сам такое могу нарисовать в «Фотошопе»!
И стал показывать американцу свой «Арт-Петербург». Американец вежливо кивал, но было ясно, что он по-прежнему не врубается.
Когда непонятливый гайдзин ушёл, мы с Житинским вышли на лестницу покурить.
– Кто хоть это был-то? – спросил я.
– Да какой-то тупой американский журналист. – Житинский достал визитку гостя и передал мне.
Это был Брюс Стерлинг, один из отцов жанра «киберпанк». Спустя пару месяцев в журнале Wired вышла его статья про Питер. Называлась она «Art & Corruption». Естественно, там упоминался Тимур Новиков, а про визит к нам не было ни слова.
# # #
Стерлинг не был тупым. Просто он давно наигрался в Интернет. И во время визита в Россию, которую он назвал «страной победившего киберпанка», его уже интересовали панковские штучки пожёстче. Их-то он и собрал в той статье: пиво в отстойнике Fish Fabrique, табличка DISINFEKTED в грязном туалете отеля, ну и прочее в том же духе.
У чистеньких американцев такая поэзия с реалистичной гнильцой очень ценится. Уильям Гибсон тут же стащил у друга табличку DISINFEKTED и вставил в свой роман «Распознавание образов». А сам Стерлинг использовал заведение Fish Fabrique в романе «Zeitgeist». Но суровые русские мужики и тут посмеялись над киберпанком. «Я работал на рыбозаводе», – говорит герой Стерлинга в русской версии романа.
Мы тем временем шли в другую сторону, к чистому. Для тогдашнего Питера наша шарашка казалась невероятным островком гуманизма в океане идиотизма. Достаточно сказать, что на двери «Невалинка» с улицы висела табличка «2-й этаж – ВЫШЕ». А на входе в наш веб-отдел (самый дальний в коридоре) размещался плакат категоричнее: жирный кружок «Вы здесь» и стрелка по схеме коридора в обратную сторону, к кружку «Вам сюда. Абонентский отдел».
И все равно армии чайников ежедневно добирались до нас со своими жалобами на то, что окно не открывается, бродилка не бродит и дайлап не даёт. Они даже не догадывались, что Интернет можно не только потреблять, но и делать. Собственноручно.
Реальное же число людей, которые входили в нашу дверь по делу, не превышало двух десятков. Помимо «Арт-Петербурга» Житинского, здесь обитали «Мистика, история, религия» Дарьи Телегиной, кинообзоры Макса Смолева и клоунские мемуары Иры Терентьевой. В соседних каморках Майк «Завхоз» Федоров заманивал игроманов на Quake.spb.ru, а Кирилл Климов приобщал к онлайну одиноких русских женщин, мечтающих найти мужа за границей.
К этой весёлой компании добавился мой журнал поэзии хайку «Лягушатник», а чуть позже – сетевая радиопрограмма «РадиоНЕТ». За это Саша Гагин спустя восемь лет обзовёт меня «первым русским подкастером». Звучит так, будто я бил людей под дых кастетом. В каком-то смысле верно: нам с Юркой Елифтерьевым хотелось вернуть дыхание в этот немой мир электронных текстов. Мечтатели!
Полезным делом в нашем отделе занималась только Соня Овсянникова – она нас кормила. Но сумасшествие заразно, и вскоре она стала опытным веб-дизайнером. Пришлось питаться чем попало.
Мы и сами понимали, что наши игры далеки от реальности. Требовался более массовый продукт. Так возникла бумажная газета «НЕТ». В ней рассказывалось, что WWW – это не три жетона от метро, хотя и на метро похоже. Мы много работали над имиджем газеты, чтобы она принесла радость самым широким слоям чайников.
– В дизайне надо использовать мух, – предлагал я.
– Мухи – это отлично, – соглашался Кирилл Климов. – Побольше мух, мух и говна!
Самыми удивительными людьми в этом первом рассаднике питерских нетменов были альтернативные литературные стариканы, собранные Житинским. После Слепаковой и Кушнера мне вообще не верилось, что такие бывают.
А были! Они вовсе не жаждали эстетствовать по подвалам и поклоняться бумажным книжкам. Зато откровенно пёрлись от Интернета. Михаил Чулаки, из которого, казалось бы, уже весь песок высыпался, даже вёл на своём сайте видеотрансляции, излагая футурологические прогнозы не хуже Лема.
Ещё больше меня порадовал поэт Виктор Кривулин. Когда я пришёл к нему брать интервью для «РадиоНЕТа», этот живенький дедок сидел за компом в окружении восьми белых кошек и ожесточённо рубился с машиной в карты.
– Да погоди ты со стихами! – отмахивался он от меня. – Сейчас, сейчас, я тут одну комбинацию задумал…
И снова лупил по клавишам. Так продолжалось ещё с полчаса, пока старый питерский битник не добил проклятую машину.
Мы заговорили о сетературе. Кривулин сказал, что в Сети можно мутить игры покруче. И что сам он вскоре собирается похулиганить в жанре «литературного хакерства».
– Можно взять все тексты Гоголя в электронном виде, немного с ними поработать на компьютере и создать якобы неизвестный гоголевский текст. Тот же стиль, тот же словарь. Второй том «Мёртвых душ»! А ещё интересней – оживлять отдельных литературных персонажей…
– Мы над этим уже работаем, – улыбнулся я, чувствуя родственную душу. И рассказал Кривулину про Мэри Шелли.
Технология Франкенштейна
В своей сетевой жизни каждый мужчина должен сделать три вещи: построить домашнюю страничку, вырастить древовидный форум и родить виртуальную девочку.
Не путайте виртуальную личность с псевдонимом. Псевдоним – это просто другое имя. А виртуальная личность больше похожа на роль в театре. Сценой выступает Сеть, сценарий пишется автором прямо по ходу действия и им же исполняется. Для самого автора такой маскарад является чем-то вроде ролевого тренинга.
Красиво завернул, да? Булшит! Это только в теории. Она, теория, изложена в виде набора полезных советов в романе «Паутина». Сейчас я её, пожалуй, разоблачу по пунктам.
«Имейте концепцию. Собираясь создать ВЛ, подумайте, что вы будете с ней делать. Есть ли у вас какие-то идеи, настроения, которые отличались бы от того, что вы демонстрировали ранее? Довольно глупо заводить ВЛ лишь для того, чтобы выражать через неё свои обычные мысли – это можно делать и под своим обычным именем».
Вопреки распространённым заблуждениям, виртуалка Мэри Шелли создавалась вовсе не для того, чтобы обливать всех дерьмом. И никаких особых «других настроений» у неё не было. В основе проекта лежала маленькая лингвистическая нестыковка. Один из тех глюков языка, которые определяют глюки мышления.
Мой журнал хайку назывался «Лягушатником» в честь лягушки Басё, которая прыгнула в пруд и наделала много шума в японской литературе. У средневековых японцев лягушки ассоциировались с поэтами. И в стихах лягушки обычно пели. Басё устроил настоящий троллинг, написав про лягушку, которая ни черта не хотела петь, а просто свалилась в пруд с лёгким плеском. Это было суровое издевательство над самой сутью тогдашней японской поэзии.
Неудивительно, что лягушка Басё стала для меня главным символом борьбы с литературной болезнью. На сайте я обыграл лягушачью тему как только мог: разделы назывались «Лягушка-путешественница», «Лапы веером», «Десять лягушат» и т.д. Но как величать самого себя, главного редактора «Лягушатника»?
Для начала я назвался «Главным Квакающим». Но чувствовал, что это коряво. В русском языке, в отличие от многих других, «лягушка» всегда женского рода. Из-за этого даже в нашей сказке «Царевна-Лягушка» поменялись отношения полов: в оригинале-то был Принц-Лягух. И это логичней: по жизни девицы больше, чем мужики, любят делать искусственное дыхание всяким уродам. Фильм «Матрица» исправил аналогичную ошибку «Спящей Красавицы».
Идея создания женского персонажа окончательно захватила меня при написании статьи о поэзии танка. В отличие от созерцательных хайку, это лирика. Более женский жанр. А мои тексты о хайку были слишком сухими, для танка такой стиль не канал. Тут нужен был кто-то вроде фрейлины Сэй Сёнагон с хорошо зачернёнными зубами. Только русский аналог. Царевна-Лягушка.
«Главное – имя. Говорят, что аппетит приходит во время еды. Это заблуждение. Аппетит приходит, когда вы видите вывеску ресторана. Взгляните на эти имена: “Александр Сергеевич”, “Вдова Клико”, “Луноход-2”. Чувствуете, как имя определяет… практически все? Статью, подписанную именем «Андрей Соколов», многие люди вообще не будут читать. Поэтому хорошенько расслабьтесь и подумайте – какое имя должна носить ваша ВЛ? После выбора имени все остальное (от желания сказать гадость приятелю до тяжёлых психических расстройств) придёт к вам само собой».
При регистрации почтового ящика на Hotmail я долго выбирал логин: всё похожее на «лягушку» оказалось занято. Пришлось расширить круг ассоциаций. Так выплыла «rakushka».
Дальше требовалось ввести имя на английском. «Мэри» – очевидно. Но какая у ней фамилия? Снова свободные ассоциации – и из «ракушки», как чёртик из головы пьяницы, выскакивает Шелли. Мама Франкенштейна! Мама монстра, книга о котором начинается в Петербурге. Самое то.
Имя приклеилось намертво – и полностью изменило первоначальный замысел. Вместо утончённой востоковедки и вправду родился монстр.
«Создавайте уникальное. Старайтесь сделать вашу ВЛ непохожей на других. В сущности, именно это и определяет, насколько ваша ВЛ – Личность. Каждая новая ВЛ должна опровергать или дополнять те принципы, по которым строились предыдущие ВЛ (или даже предыдущие поколения ВЛ). Используйте метод инверсии: выделите некоторый всеобщий принцип и реализуйте его противоположность».
Самая эффектная инверсия была на редкость примитивной: образ раскованной девицы на фоне академически-сдержанных мужчин, которые в то время составляли цвет Рунета. К сетевым публикациям они относились почти как к печатным – писали грамотно, вежливо и как-то отстранённо. На женщину с подчёркнуто субъективными, очень личными наездами они велись, как кошки на валерьянку. Уж я-то знал об этом коварном свойстве сетевых женщин на собственном печальном опыте.
Первой жертвой Мэри стал японист Митька Коваленин. Он как раз выложил в Интернет переводы танка Тавары Мати и очень приветствовал статью Мэри в «Лягушатнике». Ну ещё бы – русская танкистка!
Стало ясно, как важно для общения с мужчинами проявлять интерес к их собственным достижениям. Будучи мужчиной, я старался выпятить свои. Но теперь я смотрел на мир незашоренными женскими глазами. Я понимал, чего хотят все эти ботаники, прикованные к экранам. Внимания к себе, любимым.
Одноклассника Сержа Бельца я атаковал в другом стиле. Серж делал абсурдный сайт «Повсеместно Протянутая Пурга». От Мэри он получил большое письмо, в котором все слова были на любимую букву.
«Предлагаю прозорливым пургенцам популярнейшую (правда, подпольно) патологию: П-филию! – писала Мэри за два года до выхода «Generation П». – Приглядитесь повнимательней! Пространство Паутины просто переполнено П! Пёстрое попурри прехорошеньких, половозрелых, полных первобытной прелести П! Пандемониум пляшущих повсюду П, поджидающих понятливого П-фила!»
От этого письма Серж возбудился не хуже Митьки.
После такого разогрева Мэри задумалась об оружии массового поражения. Главным развлечением тогдашней элиты Рунета были веб-обозрения (которые позже назовут «блогами»). Мэришелльский «Обзор обозревателей» представлял собой классический флейм типа «всем сёстрам по яйцам».
Наутро я проснулся знаменитым. Антон Носик называл текст Мэри «глотком свежего воздуха». Он подозревал, что я – Зак Май или кто-то столь же безбашенный из-за бугра.
Остальные обозреватели ругались. Но все цитировали!
«Ну конечно, блядь, ну конечно же, лучше Гид Ебора, бром ложками, и на рельсы, как та француженка – прямо, сука, с Плейбоя – в Каренину! – как же Иначе с вами цацкаться, с недовырубленными лесорубами – мне, художнице с синим волосом, как же гной мне ваш весь повыпустить, нету ж, блядь, ни лунной сосулечки, ни горелки газовой пламенной, под рукой нихуя тяжёлого, только кисточки (из коней в пальто!), только краски в ебучих тюбиках, разве в морду вам плеснуть красною? – так ведь мало её, жалко тратиться на мудил на вас, НЕДОРИСОВАННЫХ!!!»
Чтобы подчеркнуть женственность Мэри, был создан её муж Перси. Ещё один банальный, но эффективный трюк. Перси выступал редко, однако миф о «целом коллективе под одной крышей» держался очень долго.
Особенно смешно получилось с романом «Паутина», где авторами числились «Мэри и Перси Шелли». Множество читателей всерьёз уверяли, что отличают главы, написанные женщиной, от мужских глав. А один литературный критик даже посоветовал «не лениться и причесать стиль романа» – мол, слишком хорошо заметно, что текст писали несколько разных людей.
Через несколько лет для публикации бумажной версии романа я объединю своих виртуалов под одним псевдонимом «Мерси Шелли», чтобы не травмировать читателей групповым воскрешением покойников. Однако поиск в Интернете по этому имени всё равно будет частенько подсовывать мне Франкенштейна.