1.
Хармленд был городом, который исполнял сокровенные мечты. Расположенный в тропиках штата, принадлежащего больше раю, нежели к звездному полотну, он дарил полную свободу любому, кто приносил ему немало денег. Остальным лишь обещал – но они ждали. Свобода стоила того, чтобы ждать.
Кварталы развлечений пестрели горящими вывесками, бурной вьющейся зеленью, шумели музыкой и голосами. Богатые и бедные на время сплетались в толпе, чтобы здорово отдохнуть, а утром, вновь разойдясь по разные стороны общества, продолжали беспросветно трудиться. С самого детства они знали: насколько один обеспечен, настолько же другой будет обделен. Их устраивало положение, в котором бесправными считались другие, а те, в свою очередь, усердно стремились занять место получше – и не всегда сворачивали на честный путь. Появись где-нибудь в мире социальная справедливость, ей бы точно не нашлось места среди этих улиц, мерцающих по ночам от обилия неона.
Одна из ярких светящихся вывесок, приглашающих войти внутрь, и распрощаться с кругленькой суммой, утопая в алкоголе и рассматривая танцовщиц, горела экзотическим именем – «Исида». Следуя зову сердца, а точнее, гудящей головы, которая весь день обдумывала важные решения, гость открывал дверь в стиле ар-деко, поднимался по широкой лестнице и попадал в роскошную атмосферу. Ночной клуб был оформлен в египетской тематике – золото и бирюза, скарабеи и жезлы фараона, солнечный диск и царицы красоты… «Исида» принадлежала Гарольду Говарду – самому влиятельному бизнесмену Хармленда. Громкий восточный проект быстро пробивался на вершину, не имея себе равных. Гарольд гордился тем, что его репутацию ни разу не запятнали связи с криминалом – а для бизнеса на рубеже веков это казалось большой редкостью. Но, на удивление, все соперники Говарда неизменно падали, стоило им только помешать «Исиде» расправить крылья. Атмосфера клуба привлекала состоятельных людей и творческую элиту – провести вечер в золотых руинах Древнего Египта было удовольствием весьма недешевым и доступным не каждому. А кто имел при себе карточку клуба, тот считался избранным. Гарольд любил гонки; но больше ему нравилось, когда соревновались не машины, а люди.
Каждый вечер, каждую ночь посетителей развлекали танцоры и танцовщицы, певцы и певицы, но вряд ли кто-нибудь из гостей знал их имена. По большей части работниками клуба были эмигранты, которые соглашались на низкие заработки и сомнительные условия, лишь бы зацепиться в Хармленде. Любимицей публики признавали Бетси – афроамериканку, улыбчивую девушку, для которой жизненные трудности не представляли помеху. Кто хочет быть счастливым, будет им всегда. Однако Фáтима, ее подруга и напарница по ночным танцам, такого мнения совсем не разделяла. Низкие гонорары, положение эмигранток в неравном обществе, принадлежавшем белым богатым мужчинам, все же надолго объединили их. Они блистали на сцене клуба, демонстрировали гибкость своих молодых тел, развлекая зрителей восточными танцами в облачениях египетских жриц. В Фатиме и внешностью, и поведением легко узнавалась арабка. Что могло заставить девушку, выросшую в мусульманской среде, выступать в одном из ночных клубов Хармленда?
Электронные часы показывали из полумрака комнаты 3:25 утра, когда Фатима открыла тяжелую дверь съемной квартиры. Включив свет, она посмотрела в угол. Обуви не было. Значит, Фархат не вернулся. Странно, ведь еще в полночь он говорил ей, что его смена закончилась. Сил думать, где в такое время опять пропадает ее парень, не хватало. Фатима ненадолго присела на коробку из-под вещей, потерла ноги, уставшие от танцев на высоких каблуках, бросила ключи, поднялась и ушла спать, так и не погасив лампу.
Фархат вернулся домой только после рассвета. Вид Фатимы, снова уснувшей с нерасчесанными волосами и неумытым лицом со следами яркого восточного макияжа, вновь расстроил его. Он придерживался мнения, что деньги в «Исиде» зарабатываются внешностью, поэтому свою тщательно оберегал. Обнаружив на столе счета, требующие оплаты, Фархат помрачнел и разорвал бумаги. За три года они так и не научились распоряжаться и без того скромным достатком.
Фархат и Фатима родились и выросли в Египте, в семьях крепких середняков, и в детстве не знали бедности. Отцы обоих держали лавки на рынке, были приятелями, так познакомились и дети. Спустя годы невинная детская дружба переросла в серьезную влюбленность – по крайней мере, со стороны Фатимы. Но родители не захотели договориться о браке. Людям свойственно считать себя во всем лучше других и полагать, что уж они-то достойны иного, более добротного окружения. Несмотря на дружбу, оказалось, что они растили вовсе не для соседских шалопаев.
Семья, в которой рос Фархат, считалась очень религиозной, а вот сын оказался отщепенцем. Он плохо знал Коран, не уважал законы Аллаха и не желал чтить традиции. Свободный нрав звал его на Запад – этими идеями Фархат заразил и Фатиму. Он объяснял ей, что в другой стране, где нет диктатуры ислама, они смогут жить совсем иначе, а она впитывала его слова, безоговорочно веря в будущее. В настоящем же Фатима не видела ничего, кроме многолюдного рынка, грязно-желтых строений, палящего полуденного солнца и женщин, спрятанных под темнотой чадры. А ведь где-то ее ждал совсем иной мир. Там девушка могла ходить открытой и не прятать волосы, самостоятельно принимать решения и громко разговаривать. На Западе люди женились по любви, а не по приказу отцов. Замученный, усталый вид теток и кузин, их располневшие от многочисленных родов тела приводили Фатиму в ужас. Закрывая глаза, она мечтала, как однажды ее длинные волнистые волосы будут развеваться на ветру, тело освободится от бесформенных балахонов, и взамен им придут бриджи, – такой она видела жизнь в американских журналах, запрещенных, но втайне добываемых от туристов. Фархат же грезил о странах, где любовь свободна и непринужденна. Для нее не нужно долго разговаривать с отцом, общаться с возлюбленной через ее семью, не придется собирать деньги на махр, и тем более никто не скажет, что отношения вне брака – это харам. Не раз они с Фатимой тайком встречались и обсуждали, как ужасно им живется здесь, среди улиц, похожих на муравейники, кишащих удрученными людьми в зловонии мусора и висящих на солнце туш баранов. Сердца их рвались к свободе, но также разрывались, что своими недозволенными встречами они уже компрометируют себя и родителей, давая повод безликим, но злым языкам усомниться в их добродетели. Фархат предложил Фатиме безумную мысль – просто сбежать на Запад. Молодые загорелись этой идеей, но даже не представляли, как ее можно осуществить – у них совсем не было денег, и никогда они не покидали этих прожаренных солнцем окраин.
Выход нашелся довольно скоро. Судьба часто благоволит нам, посылая испытания, ведь справившись с ними, мы становимся на шаг ближе к мечтам. Однажды, проходя мимо лавки отца Фатимы, прохожий довольно странно поздоровался. «Я слышал от того каирца, что твоя дочь распутна», – сообщил он. «Приведи мне четырех благонадежных свидетелей!» – прогремел ответ. Торговец понял: в городе обсуждают его семью. Не дождавшись обеда, он кинулся домой, но не успев добежать, развернулся обратно и набросился на Мансура, отца Фархата. Парня следом притащили за уши; он все отрицал. Фатима же, испугавшись неотвратимого гнева отца, во всем созналась матери. Наверное, только Аллах ведал, какие сцены в тот день разыгрывались под крышей их дома. Не меньшую беду переживала и семья Мансура. Видимо, поэтому дети, дождавшись, когда сумерки укроют разгоряченный город, решились на последний шаг – между прочим, совершенно не сговариваясь, так как в тот день даже не виделись. Выкрав документы и часть денег родителей, за что потом Фатима долго молила у Бога прощения, влюбленные понеслись навстречу друг другу. Долго пришлось скитаться; в Хармленде они оказались только спустя год после побега. На берег далекой земли двадцатилетний Фархат и девятнадцатилетняя Фатима ступили уже совсем иными людьми, чем были дома, и с каждым днем, прожитым в Хармленде, все больше менялись, что однажды вовсе перестали друг друга узнавать.
Фархат расчесал длинные волосы, переоделся в ночную рубашку и лег на край кровати, проведя дистанцию между собой и Фатимой. Он так и не женился на ней. Какое-то время она надеялась, что возлюбленный исполнит обещание, но потом смирилась. Ее обижало отношение как к любовнице, но страх потерять Фархата был намного сильнее раненых чувств. А он не торопился связывать свою жизнь с подругой детства. Истинные желания проверяются не тем, как терпят преграды – они проверяются свободой.
2.
По светлому коридору делового центра не торопясь шла девушка, и пролетающие мимо работники громко здоровались с ней, но она даже не оборачивалась. Идущий рядом мужчина тоже игнорировал сотрудников – он не отводил от привлекательной спутницы взгляда. Уже не впервые он рассматривал ее ореховые глаза, тонкие аккуратные черты, светло-русые кудри до плеч, но с каждым разом они нравились и привлекали все сильнее, вызывая желание поцеловать. Джейн была дочерью Гарольда Говарда, а Эндрю – его первым помощником. Они отлично смотрелись вместе. На голову выше Джейн, Эндрю выглядел ухоженным и спортивным; темные волосы ювелирно причесывал, всегда гладко брился, источал свежий аромат. Только его веки очерчивали синеватые круги.
Дойдя до двери кабинета, они остановились. Наступила пауза нерешительности, и Джейн слегка помялась. Из-под ее свободного брючного костюма сверкала ткань серебристого блестящего топа, и Эндрю с удовольствием наблюдал за переливами.
– Ты уже поедешь?
– Да. Папа тащит меня к себе на работу, но мне здесь скучно.
– Как насчет сегодня вечером, Джейн?
Она задумалась.
– Мне нужно в университет, а потом я договорилась увидеться с подругами. Вечером побуду у родителей… Не сегодня, Эндрю. Может, завтра?
В ответ он понимающе, но удрученно кивнул.
Эндрю ухаживал за Джейн довольно долго, но она все не отвечала ему взаимностью. Зато он пришелся по вкусу ее родителям. У Эндрю Беллера никогда не было денег, связей; высокой должности к тридцати годам он добился сам – с низов, благодаря трудолюбию, исполнительности и надежности. А еще неисчерпаемым амбициям. Гарольд очень гордился своим птенцом. «Этот парень – моя правая рука! Он далеко пойдёт!» – отзывался он. Беллер был бы лицемером, если бы не признавался самому себе, что очень надеется однажды стать ему не только помощником, но и зятем. К слову, Джейн он любил достаточно искренне, оттого терпеливо ждал.
На парковке Джейн села в свой автомобиль и бросила сумку рядом. Глядя в зеркало, закурила сигарету, и ее мысли вновь набрели на тему, приносящую множество сомнений. Эндрю. Рядом с ним не ощущалось ни влюбленности, ни трепета сердца. Признаться, Джейн еще не знала подобных чувств. Любовь обходила ее стороной, словно берегла душу от потрясений. В ее жизни были увлечения, которые не обернулись ничем серьезным. Сердце Джейн осталось целым, нетронутым, но – увы – недоступным.
Она и сама не могла понять, как относится к Эндрю. Он всегда рядом. Он ухаживает, заботится о ней. Он приходится по душе ее родителям. Он, что называется, хороший парень. Почему же сердце тогда молчит?
«Мне нужно принять решение, – думала Джейн, докуривая сигарету. – Но какое?.. Сжалиться над Эндрю, ответить ему взаимностью? Или, сказать откровенно, что не могу полюбить его по-настоящему? Я не знаю чего хочу, оттого мучаю нас обоих. Мне хорошо одной, но в то же время невыносимо».
Эндрю вошел в кабинет Гарольда Говарда. Шеф уже пил горячий свежесваренный кофе. Эндрю вдохнул приятный запах, но одернул себя, вспомнив о вреде кофеина. Поздоровавшись и забрав документы, он хотел уйти, как Гарольд выглянул из-за компьютера и задержал его жестом.
– Эндрю, ты виделся с Джейн?
Тот обернулся через плечо.
– Да.
– Никак не могу пробудить в ней интерес к делам компании. С ее безответственностью она рано или поздно превратит мое детище в банкрота. Хотелось бы, чтобы некоторая сознательность проснулась в ней раньше, чем я окончательно состарюсь… Кстати, почему ты такой кислый? Джейн опять дала тебе от ворот поворот?
Эндрю смутился.
– Ничего я не кислый.
– Отчего вы думаете, что никто не видит ваших настоящих чувств? Отчего молодые всегда уверены, что они загадка, и ничего подобного ни с кем никогда не происходило?
– О чем вы, мистер Говард? – голос Эндрю уже зазвучал резко.
Гарольд снял очки и закусил дужку.
– Ты плохо выполняешь мои поручения.
– Прошу прощения, но я буду стараться.
– В последнее время ты растерянный и безответственный. Я что просил вчера сделать с этим? – очки Говарда указали на полку, заваленную разноцветными папками с толстыми связками бумаг.
Эндрю обернулся, и на лице его отразилась тень досады. Ну конечно! Конечно, он забыл об этих чертовых бумажках.
– Я разберусь с ними сегодня.
– Ты помнишь главное правило работы? Вчерашние незавершенные дела отомстят тебе сегодня: они не терпят быть забытыми. А на твои плечи свалится двойная нагрузка.
– Не знаю, что на меня нашло, – покачал головой Эндрю.
– Я знаю, – утвердительно произнес мистер Говард. В его присутствии порой создавалось ощущение, что подобный человек способен видеть других насквозь. Вот и Эндрю Беллеру казалось, что Гарольд сейчас, как нейрохирург, тонким острейшим инструментом проникает внутрь его головы, вытаскивая оттуда на кончике его самые сокровенные мысли.
– Я знаю, что мужчина не может работать только в двух случаях. Первый – он просто глупый. Но ты отнюдь не глупец, Эндрю. Второй – он влюблен. Конечно, перекликается с первым, но не совсем. Мужчины знатно теряют в разуме, если влюбляются. И это как раз твоя проблема.
Эндрю едва слышно усмехнулся.
– Чем влюбленность мешает человеку работать?
– Я не закончил свою мысль. Будь у тебя все в порядке в личной жизни, ты бы сейчас не стоял с потерянным видом. Влюбленность мешает, когда превращается в добровольное страдание. И для чего ты, Эндрю, сейчас добровольно страдаешь?
Он не понял вопроса.
– Разве я страдаю? Добровольно?
– Ты любишь Джейн? – прямолинейности Гарольду Говарду можно было не занимать.
– Ну… да… – боязливо протянул Беллер, немного страшась реакции босса.
– Она отвечает тебе взаимностью?
Вопрос, способный испортить настроение на весь день вперед, потому что сказать правду – значит услышать ее самому. Правда, наедине с которой не хочется оставаться – пока не произнесешь вслух, можно притворяться, что ее не существует. Молчание. Тяжесть тишины заполнила кабинет, что стал слышен гул работающего на улице кондиционера. Солнце уже давным-давно раскаляло улицы, и окна освещаемых сторон закрыли плотными белыми роллетами. Эндрю показалось, что его перепонки сейчас лопнут от напряжения, а глаза ослепнут от яркости окон.
– Нет. Не отвечает.
Признание – другим и самому себе. Но почему становится только тяжелее?
Гарольд, умышленно добравшийся до самой сердцевины проблемы, сделал вид, что вернулся к работе.
– И почему ты до сих пор не разобрался с этим? – с напускной небрежностью спросил он, когда понял, что Эндрю немного остыл.
– С чем?
– Вы ведь уже давно встречаетесь.
«Давно встречаемся? Да, мы уже долгое время иногда пересекаемся», – мысленно пошутил Эндрю. Люди, старше на поколение, обычно иначе воспринимают отношения, нежели молодые. То, что Эндрю ходил следом за Джейн, как приставшая на улице бездомная собака, и иногда проводил с ней вечер в ресторане, мистер Говард, по всей видимости, считал близкой связью.
– За это время уже можно было добиться взаимности, – пояснил он.
– Мистер Говард, по-вашему, я в силах заставить кого-либо полюбить меня? Кто же любит по принуждению?
– Для чего заставлять? Поверь мне, к сердцу каждого можно найти ключ. Значит, ищешь ты не в том месте. Либо ты просто плохо понимаешь Джейн, либо… Либо не способен донести до нее собственную ценность. Выбирай, что похоже на твой случай.
Эндрю помрачнел.
– Не подойду же я вечером к дочери и не скажу: «Джейн, дорогая, ты не могла бы сделать одолжение и без ума влюбиться в Эндрю? Он очень страдает и даже не может нормально работать»? Так ты себе это представляешь? Нет, это твоя ответственность. Ты мужчина или кто? Почему ты не отчаян в своих ухаживаниях? Почему ты не дерзок? Почему не головокружителен? Неужели ты неспособен даже на такую мелочь, как влюбить в себя женщину?
– Мистер Говард…
– Подумай на досуге над моими словами, Эндрю. Я уже говорил: ты хороший малый, и меня полностью устраиваешь как для работы, так и для семьи. Но есть вещи, в которые я принципиально не буду вмешиваться. Мое тихое благословение ты уже получил: тебе осталось всего лишь занять место в сердце Джейн, чтобы не упустить такую возможность. Моя дочь – завидная невеста, это даже невозможно оспорить; но смотри: вдруг кто окажется хитрее или умнее тебя… Теперь доказывай, что достоин, уже не передо мной, а перед лицом Джейн.
Кивнув, Эндрю, ошарашенный потоком странных советов от Гарольда, развернулся было уходить, как очки шефа вновь указали на полку вчерашних тягот и сегодняшних проблем. Забрав их долой с глаз Говарда, он закрылся у себя в кабинете и принялся разбирать. Работа пошла, но мысли неслись намного быстрее нее, все дальше уводя Эндрю в недры собственных переживаний. Доказать свою значимость для Джейн… Добиться ее любви… Но как? Ему казалось, что он делал все, чтобы заслужить ее симпатию. Но, быть может, ему следует не заслуживать, а именно добиваться? Быть «настоящим мужчиной» из голливудских фильмов – заняться исключительно собой, плевать сверху на головы всем женщинам, но тем не менее никогда не испытывать недостатка в их любви и страсти?
Как стать образцом холодного и надменного человека, когда внутри он сгорает от чувств?
Как вести себя иначе с Джейн, если он до ужаса боится, что и без того слабые лучи ее внимания скроются?
Тот, кто любит безответно, всегда окажется уязвлен.
Он несвободен.
Рядом с чужим безразличием ему невозможно оставаться собой.
Желая получить столь значимое расположение, он достает из карманов души услужливость, слабость, ранимость, поглубже пряча в них уверенное спокойствие и самоуважение. Туда же проваливаются собственные интересы, желания. Начиная жить для другого, он отдает алтарю любви дни и годы своей жизни, но молитвы обычно так и остаются не услышанными.
Фатима проснулась очень поздно. Не увидев в постели Фархата и не обнаружив его в квартире, она с тяжестью перевела дух и отправилась в ванную отмывать отекшее от сбитого режима лицо. Следы яркой и стойкой косметики забились в уголки глаз, засохли у линии роста волос, остались кое-где на шее и декольте. Душ не принес никакого облегчения. Тело ее болело от рабочей смены, за которую не удавалось присесть хотя бы на пару минут, а уголки рта и щеки саднило от бесконечной широкой улыбки, которую танцовщица никогда не могла снять, если двигалась по сцене. Гости очень не любят недовольных восточных красавиц – неужели они не рады, что танцуют для таких важных персон, как они? Неужели не хотят развлечь их зажигательными сценами в полуобнаженных нарядах после тяжелого рабочего дня? Неужели не считают за честь принять на себя роль Шахерезады и прошептать тысячу и одну сказку для своего господина, оставшись наедине в его съемной квартире, о которой не знает жена?
Грязь. Бесконечная липкая грязь, проникающая внутрь, под кожу, навсегда оставаясь в памяти.
От такой грязи не поможет никакой душ.
Фатима решила сделать уборку в квартире.
Мусор. Мизерное пространство, заваленное коробками от дешевой еды, пакетами, забитое пылью, нанесенной в открытое окно с иссохшей от жары улицы.
И всего лишь один выходной в неделю, которого никогда не достаточно, чтобы навести порядок в комнате – не считая в собственной жизни.
Фатима выкинула собравшийся за неделю убогий беспорядок нищеты (а также по пути вымыла полы, протерла стекла окон, разложила на полках еще свежую одежду, загрузила в стирку постельное белье, купила овощи и сварила бульон из готового набора), опустилась на кровать и расплакалась.
Она не знала, где все это время находился Фархат. Она уже запуталась, когда по графику следующий его отдых. Возможно, он в клубе? Или просто ушел из дома, чтобы не видеть ее уставшего лица?
Фатима с каждым днем превращалась в ту, что доставала из сердца услужливость и в освободившемся месте прятала поглубже саму себя.
Мысли о любви Фархата, что ускользает от нее с каждым днем все дальше, что растворяется в бесчисленном количестве тяжелых и бессмысленных вечеров в клубе, ни на минуту не покидали Фатиму. Что бы ни делала она, где бы ни находилась, рядом с ним или, как сейчас, в одиночестве, никогда не получалось расстаться с невыносимым ощущением пустоты, обманутости, оставляемых поведением Фархата.
Фатима пролежала на кровати до самой темноты, наблюдая сквозь вымытые стекла, как алое солнце заката ползет вниз, скрываясь за горизонтом остроугольных линий многоэтажек. Так и не дождавшись возвращения Фархата, она, не включая настольную лампу у кровати, чтобы сэкономить электричество, в темноте расчесала длинные волнистые волосы и заплела их в косы, переоделась и расстелила постель. Еще один потерянный день. Еще один день без любви. Где то счастье, что обещал ей Фархат, уговаривая сбежать из дома в чужую страну, к чужим нравам? Почему вместо рая из свободы они оказались в невыносимом одиночестве и нищете приезжих, для которых не оказалось ни единого уголка, готового их приютить?
Не позволяя пролиться очередной порции непрошеных слез, она несколько раз глубоко вздохнула и незаметно погрузилась в сон.
Увидев, что часы показывают поздний вечер, Эндрю встрепенулся. Почти весь день он просидел, не поднимая головы из кипы бесполезных бумаг, и опустившаяся на Хармленд темнота, невыносимо яркая от неоновых вывесок и рекламных баннеров, настигла его в самом разгаре работы. Ему не хотелось предавать доверие мистера Говарда, ведь он уже пообещал разобраться со всем в кратчайшие сроки, поэтому решил подняться из-за стола только тогда, когда закончит. Эндрю даже договорился с собой пропустить тренировку, лишь бы не показаться шефу ни на что не годным.
«Ты мужчина или кто?» – слова вертелись в голове, как пластинка со старой музыкой.
Вдруг мелодия сотового телефона растревожила его покой. Извлеченный из-под сваленных бумаг черно-белый экран горел самым неожиданным, но таким дорогим именем: Джейн.
Обычно Джейн редко звонила первой.
– Да, алло, Джейн? – ответил наспех.
– Эндрю.
– Что-то случилось?
– Эм… нет.
– Просто ты сама никогда не набираешь.
Она недолго помолчала.
– Я… у меня поменялись планы, Эндрю. Я свободна вечером. Точнее… уже почти ночью.
– Ты хочешь встретиться со мной? – удивленно переспросил он.
– Да, хочу. Сейчас. Теперь.
– Где ты, Джейн? Я скоро приеду.
Не веря происходящему, он быстро прибрался на столе. Завтра. Все это останется на завтра. Если Джейн отыскала для него свободные пять минут – значит, еще не все потеряно. Значит, нужно ехать, пока она не передумала, пока странное наваждение, заставившее вспомнить об Эндрю-мальчике-для-битья, не отпустило ее.
И чуть ли не бегом оставляя офис, Эндрю Беллер бросился навстречу своей любви и разрушающей боли – Джейн, в глазах которой он не находил ничего иного, кроме равнодушия.