000
ОтложитьЧитал
– Симпатичный парень, – пробормотал Игорь. – Что-то очень знакомое лицо. Кажется, это Сергей Малахов. Он играет в команде «Колорадо». Так?
– Верно, – подтвердила Наташа.
– Его надо ликвидировать?.. – удивленно спросил Игорь и резко возразил. – Нет, за это я не возьмусь. Я вычеркиваю из жизни негодяев, которые ломают жизни другим ради собственного кармана, ради собственного удовольствия. А у этого парня, возможно, есть грешки, но не столь серьезные, чтобы я брался за это дело. Только ради денег, какими бы они не были, я не работаю.
– Ты не понял. Наоборот. Надо, чтобы он полюбил меня… – усмехнулась горько Наташа.
– А при чем тут я?
– Без рюмки не объяснишь, стыдно. Давай чокнемся!
– Мы уже чокнулись, раз такое дело обсуждать взялись, – буркнул Игорь.
А хмельная Наташа засмеялась. Она уже не жалела, что осталась в ресторане с Протасовым. Он ее все-таки развеселил. Боль уходила, обида рассеивалась. За это Наташа была благодарна Игорю. Если бы не он, маялась бы она одна в квартире, рыдала, тоской исходила. В успех дела, которое предложил ей Алексей Бушуев, она по-прежнему мало верила. Поговорить, пошутить о нем, чтоб провести вечер можно, а серьезно затеваться, по ее мнению, не стоило, бессмысленно.
Они снова выпили, поковырялись в тарелках. Игорю не терпелось услышать, что за дело предлагает Бушуев, но он не торопил Наташу, ждал, пока она перекусит, соберется с силами.
– Ты готов слушать?
– Давай.
– Я тебе словами Алексея расскажу. Только без иронии… Он говорит, что этому парню, – Наташа ткнула пальцем в лежащую на столе фотографию, – двадцать пять лет, с девятнадцати он в США. Его здесь с детства учили на государственные деньги, на наши с тобой денежки. Это не мои слова, это Алексей так говорил… Вывезли его из Мухосрани в Москву в школу «Динамо», которая тоже на наши с тобой денежки содержится, выучили, на ноги поставили, бесплатную квартиру дали в Москве, и он всем ручкой помахал, укатил играть в США, в НХЛ, свой карман деньгами набивать. В первые три года положил туда девять миллионов долларов, потом еще за три – двенадцать, а теперь по новому контракту по пять миллионов в год класть будет. Через год у него в кармане зашуршит двадцать шесть миллионов долларов. Двадцать или двадцать шесть миллионов для человека разница не существенная. Это Алексей так утверждает. А ты как считаешь? – спросила Наташа. Она заметно захмелела.
– Не знаю. Я таких денег не имел.
– Мы его учили, кормили, а он за Родину даже поиграть не хочет, – пьяно вздохнула Наташа. Она словно убеждала себя, что Малахов плохой парень, и за это надо его немножко наказать. – Все чемпионаты мира, в которых он играл за сборную России, продули. Наши профи клюшкой за Родину шевельнуть не хотят. Олимпиаду американцам, теперешним кормильцам своим, без боя сдали. Так пусть хоть немножко поделятся своими миллионами… Это не я говорю, так Алеша говорит.
– Это ясно, только не ясно, какой резон Малахову с нами делиться?
– Резон есть. И большой… Сезон в НХЛ закончился, и через пять дней по сведениям Алеши он приезжает в Москву на две недели. Я должна позвонить ему, представиться журналисткой, корреспондентом журнала «Семейное счастье», попросить интервью, договориться о встрече где-нибудь в ресторанчике, поговорить с ним с диктофончиком о его жизни. Интервью в журнале опубликуют, но главная цель встречи не интервью, главная моя задача, – пьяно подняла вверх палец Наташа, – очаровать его, соблазнить, забеременеть и родить ребенка…
– Ты, действительно, чокнутая, – не выдержал, перебил, захохотал Игорь. Он все время сдерживал смех, слушая хмельные слова Наташи, которая говорила серьезным тоном.
Под воздействием хмеля, разговора, недавнее чувство унижения, оскорбления, горечи выветрилось из нее полностью.
– Во-первых, представляться журналисткой, брать интервью, не баловство, – отсмеявшись, серьезно заговорил Протасов. – Он, я думаю, с журналистами много дел имел, на второй секунде раскусит, что ты за журналистка, поймет, что к ним ты не имеешь никакого отношения. Во-вторых, если ты ни разу в жизни, ни одного хоккейного матча не видела даже по телевизору, не представляешь, зачем десять здоровенных бугаев гоняются за одной шайбой…
– Вот-вот, – перебила Наташа вялым языком. – Алеша говорит, что ты меня натаскаешь по хоккею… словечкам разным… А вообще я… от семейного журнала, и меня интересуют его личные дела… как он к тому, к сему относится. Вопросы мне дадут. А как он по шайбе бьет, мне по фигу. И вообще, вообще я Алеше говорю, почему ты считаешь, что у этого красавчика-миллионера и знаменитого человека нет любимой девушки? Почему он должен бросаться на первую попавшуюся смазливую авантюристку, представившуюся журналисткой? И вообще я убеждена, что за ним посмазливей, поумней, позавидней, чем я, очередь стоит. Выбирай – не хочу! Глупейшая затея!.. Но ладно, ладно об этом… Я рада, что ты появился в эту поганую минуту, утешил малость. Без тебя бы я либо надралась здесь и в какую-нибудь историю попала, либо рыдала бы теперь одна на диване в квартире. Давай лучше чокнемся рюмками, чем мозгами, – засмеялась Наташа, поднимая бокал.
Игорь хотел остановить ее, мол, достаточно ей на сегодня, но в ее бокале плескалось полглотка коньяка, и он промолчал, протянул навстречу бокалу свою рюмку. Потом взялся за нож с вилкой и заговорил:
– Ты хороша не только в гневе, когда весела еще прелестней… Нет, устоять он не сможет, если ты будешь такой же естественной, простой, искренней и будешь откровенно восхищаться им. Все любят, когда ими восхищаются, когда от них в восторге.
– Его-то, должно, давно тошнит от восторгов поклонников.
– Не скажи… – покачал головой Игорь, – Славой пресытиться невозможно…
– Значит, ты советуешь мне взяться за это дело.
– Я тебе могу посоветовать только одно: решай сама, и решай не сейчас, а утром. Выспись сначала хорошенько, подумай, сможешь ли ты играть роль журналистки?..
– Алеша говорит, что я должна играть саму себя, Наташу Чиркунову, студентку четвертого курса университета культуры… Только маленькая неправда… Будто я подрабатываю внештатной корреспонденткой в журнале «Семейное счастье». Если подумать, чем плохо мечтать о работе журналиста. Никому не возбраняется. Каждый может мечтать. У меня будет визитка корреспондента, диктофон, все чин-чинарем. Предупрежу его заранее, что будет у нас не традиционное интервью: вопрос-ответ, а непринужденная беседа за ужином о жизни, только под диктофон. К разговору с ним меня подготовят… Не забывай, что я корреспондентка семейного журнала. Наших читательниц интересуют не профессиональные секреты знаменитого хоккеиста, а его взгляды на жизнь, на семью, на семейное счастье. Мне нужен не профессиональный разговор о хоккее, а интимный, легкий…
– Ты, я вижу, уже согласна, уже представляешь себя журналисткой, – печально усмехнулся Игорь.
– Не, не. Ты не прав, – покачала головой Наташа.
– А если он не пожелает дать интервью?
– Не, не откажет. Алеша говорит, это его бизнес! Кто от расширения своего бизнеса откажется? Чем больше он на виду, чем больше о нем пишут, тем выше его гонорары. И не забывай, я представляю семейный журнал. Он не дурак, поймет, что разговор будет серьезный, высокий, о счастье, о том, как стать счастливым. Это уже другой уровень славы, иная ступенька, иная вершина. Кто же откажется, ты что! Алеша говорит, что мне всю его биографию дадут, я буду все знать – с кем он дружил, кого любил, почему не женат до сих пор, каких девушек любит… И еще. В «Семейном счастье» подготовлено к печати интервью с чемпионом мира по самбо, только подписи автора нет. Если я согласна, Алеша завтра позвонит в редакцию, и под интервью поставят имя автора: Наталья Чиркунова, и я приеду к хоккеисту с этим номером журнала, с интервью Натальи Чиркуновой… А вот познакомить с хоккеем, – почему-то вздохнула девушка, – ты меня должен… с этой хоккейной терминологией. Алеша говорит, там все просто, даже примитивно.
– Но я не понял, откуда возьмутся миллионы долларов? – серьезным тоном спросил Игорь. – Зачем ему тебе их дарить?
– А куда он денется, – уверенно и хмельно ответила Наташа. – Ты, наверно, слышал, как наша девчонка родила от немецкого теннисиста Беккера. Он отказывался, мол, ничего с не было с ней, не знал я ее и не видел, и дочка не моя. Она подала в суд, провели экспертизу. Он – папаня! Миллионов шесть, что ли, точно не помню, она у него отщипнула… Алеша говорит, что моя задача очаровать его, увлечь, родить, а все остальное без меня сделают. Я буду только бумаги подписывать. Мелькать нигде не буду, одни адвокаты. А деньги… Алеша говорит, третья часть мне, надеется миллионов пять вырвать. Значит, полтора мои. Мне их хватит до конца жизни, на одни проценты могу жить.
– А если не забеременеешь?
– Буду стараться… Как противно… Фу! – помотала она головой и потянулась к бутылке.
– Не надо, хватит, – остановил ее Игорь. – Если хочешь выпить еще, поехали ко мне.
– Зачем к тебе? – удивленно уставилась на него Наташа.
– А где же ты собираешься кассеты смотреть? Ведь ты, я вижу, созрела, журналисткой себя почувствовала, – с едва скрываемой насмешкой сказал Игорь.
Ему не хотелось оставлять в таком состоянии девушку одну. Проспится у него, а утром он поможет ей забыть этот пьяный разговор, который она вела, по мнению Игоря, от обиды, горечи, из-за того, что ее бросил любовник. Видимо, Алексей был ей дорог не только потому, что богат. Возможно, она его любила. Недаром, как заметил он, говоря о Бушуеве, она вначале называла его Алексеем, а потом, захмелев, стала называть Алешей. И произносила это имя ласково, с нежностью, видимо, забыв, что он только что объявил ей, что она ему больше не нужна.
5
Наташа быстро уснула на удобном переднем сиденье просторного джипа, уткнулась лбом в угол двери. На улицах Москвы как всегда были пробки. Ехали медленно. Игорь с нежностью посматривал на спящую Наташу, старался потихоньку трогать машину с места, чтобы не разбудить ее. Потом осторожно опустил сиденье назад, чтобы ей удобнее было лежать. Он опасался, что Наташу совсем развезет, и она не сможет идти сама. Неудобно будет перед соседями тащить на себе пьяную девчонку. У подъезда теперь полно народу. Старики на лавочке слушают крики играющих детей. Вечер хороший. Солнце только что село. Прохладой повеяло.
Больше часа добирались до дома. Когда пробок не было, Игорь проезжал этот путь за пятнадцать минут. Стемнело, но возле дома все еще шумно бегали за мячом ребята. Стояли и сидели у подъезда соседи. К удивлению Игоря Наташа проснулась сама, как только он заглушил двигатель, взглянула на него сонным, но до удивления трезвым взглядом, трезво спросила:
– Приехали?
Он помог ей спуститься с высокой ступени джипа. Отметил, что она довольно твердо встала на асфальт. Потом наклонилась, взглянула на свое лицо в боковое зеркало машины. Поправила волосы.
– Держись, – подставил он ей свой локоть, и они направились к подъезду. В первый раз он шел с Наташей под руку. И вообще в первый раз вел девушку к себе домой. Может быть, поэтому знакомые соседи умолкли, увидев его с девчонкой, поприветствовали его особенно деликатно и вежливо. Игорь заметил восхищенный взгляд соседа по лестничной клетке, пятидесятилетнего тощего балагура, который все пытался найти ему девчонку, если он сам не может познакомиться, а когда был в сильном подпитии, интересовался, не гей ли он.
– Квартира твоя или снимаешь? – спросила Наташа, останавливаясь в довольно просторном холле, где у стены напротив дверей в ванную и туалет стоял небольшой диван, перед ним журнальный стол с лампой. И стол, и мягкий диван с обивкой под цвет сиреневых обоев, и лампа, и книжные полки над диваном, и оленьи рога над входом в кухню, и длинная узкая картина над обеими дверями в туалет и ванную гармонировали друг с другом, ни одна деталь не выпирала, не была чуждой, лишней, а все вместе придавали холлу уютный спокойный вид.
– Купил год назад, – ответил Игорь и полез в обувной шкафчик за тапками. Наклоняясь, он взглянул на черные, блестящие лаком, туфли Наташа на высоком каблуке-шпильке, внезапно почувствовал какую-то жалость и произнес: – Давай-ка сюда ножку! – Тихонько придерживая одной рукой за щиколотку подставленной ноги, снял с нее туфлю и надвинул на пальцы мягкий тапок. Потом проделал тоже самое с другой ногой Наташи. В тапках она сразу стала ниже ростом и как-то домашней, ближе, родней.
– Ты всех так… разуваешь? – с иронией и усмешкой кинула Наташа.
– Пока не приходилось. Заметила, наверно, что делал я это довольно неуклюже, но, честно говоря, понравилось… В ресторане ты много пила, я беспокоиться за тебя начал, а сейчас ты, как стеклышко.
– Я же всю дорогу спала. Выспалась.
Пока он переобувался, Наташа заглянула в комнату, окинула ее взглядом, потом осмотрела спальню, прошла на кухню. И там, и там было чисто, уютно.
– У тебя домработница?
– Что у меня убирать? Семеро по лавкам не бегают, мусорить некому. Один.
– Ну да… Когда в первый раз бываешь в чужой квартире, сразу чувствуешь характер хозяина. Никогда не видела у одинокого мужика такой порядок и уют. Впрочем, ты и сам всегда чистенький, опрятный, подтянутый. В армии приучили?
– В армии я почти весь срок провел в Чечне… Там не до чистоты, особенно, когда в плену был, в яме безвылазно две недели сидел. Думал, вши заедят… Проходи в комнату, садись, – указал он на кресло перед небольшим, низким, но довольно широким столом с компьютером.
– Ты в плену был? – Наташа не села, подошла к книжному шкафу, стала разглядывать книги. – Я не знала.
– Пришлось…
– Ух, ты, смотри-ка, сколько у тебя классики! И философы? – восхитилась Наташа. – Читаешь или для антуража, для мебели?
– Все прочитал. Куплю нужную и сразу читать. А иногда возвращаться, перечитывать приходится. Когда в первый раз читаешь, если увлечешься, многие мысли не замечаешь.
– Зачем это тебе нужно? Ух, ты, смотри, учебник английского! Ты, что, скажешь, английский учишь?
– Я заканчиваю подготовительные курсы в институте международных отношений, – ответил Игорь.
– Ты меня удивляешь, – взглянула на него Наташа и снова повернулась к книжному шкафу. – А Анохинских, смотри-ка, у тебя сколько, – вытащила она книгу Дмитрия Анохина, открыла, увидела подпись автора. – Он тебе дядя вроде бы, да?
– Мамин брат.
– Пишет он увлекательно, страстно, но боли много, страданий, крови. Тяжело, хочется отвлечься за книгой от жизни, а тебя опять в нее возвращают.
– Пугает тебя, что чересчур много жизни в его книгах?
– Ну да. В жизни полно страданий, и надо как-то от них отвлекаться, забывать. Телевизор включишь, там кровь, страдания, того ограбили, того убили, ту изнасиловали. Одна надежда на книги. Книги должны освобождать от тягот жизни, давать забвение от страданий, отрешать от всего житейского, учить красоте.
– Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой, – засмеялся Игорь и добавил серьезно: – Я, напротив, убежден, что искусство не должно освобождать от страданий. Это большой грех, потому что из-за этого у читателей возникает равнодушное отношение к жизни, которое ведет к пассивной безвольности, а значит, к рабству. Искусство должно возбуждать сострадание к оскорбленным и униженным, побуждать к действию. И как раз Анохин это делает. Потому я люблю его книги.
– Искусство, прежде всего, должно приносить эстетическое наслаждение.
– Это само собой разумеется. Если эстетическое наслаждение произведение не приносит, значит, это не искусство, это халтура. А я говорю, именно об искусстве.
– Значит, тебя больше возбуждают слова: «вставай проклятьем заклейменный», чем – «шепот, робкое дыханье, трели соловья». Так?
– Ты хочешь сказать, что я не могу воспринимать красоту, что она меня не трогает? Нет, не так… Да, когда я среди людей, меня будоражат, побуждают к действию великие слова: «вставай проклятьем заклейменный», а когда я один и мне грустно, сильно трогают душу совсем другие слова, например, такие: «И цветы, и шмели, и трава, и колосья, и лазурь, и полуденный зной… Срок настанет – Господь сына блудного спросит: «Был ли счастлив ты в жизни земной?» И забуду я все – вспомню только вот эти полевые пути меж колосьев и трав – и от сладостных слез позабуду ответить, к милосердным коленам припав».
– Да, ты меня удивляешь, – повторила Наташа. – Не ожидала я ничего подобного.
– Ты со своим отцом видишься? – спросил Игорь.
Дело в том, что родным отцом Наташи был поэт-постмодернист Михаил Чиркунов, почему-то печатавшийся под псевдонимом – Миша Лешенсын. Лешензон – понятно. Есть такая английская фамилия. А Лешенсын? Что это? Сын лешего? Родом он был тоже из Масловки. Мать Наташи стала его, чуть ли, не пятой женой. Бросил он ее, как только родилась Наташа. И никогда не помогал дочери, не стремился увидеть ее, не платил алименты, хотя отчим не стал удочерять Наташу, оставил ей фамилию отца.
(О молодости Михаила Чиркунова, отца Наташи, рассказано в романе «Трясина Ульт-Ягуна»)
– Только по телевизору, – усмехнулась Наташа. – Мне мама категорически запретила звонить ему, когда я собиралась в Москву поступать в университет. Говорила, что он подлец, каких свет не видывал. Я не поверила, посчитала, что она от обиды так говорит, что он ее бросил с грудным ребенком, и за восемнадцать лет ни разу не вспомнил, что у него есть дочь. Мне хотелось встретиться со знаменитым отцом, думала, что я позвоню ему, и он сам прилетит за мной в общежитие, подхватит и умчит в свою квартиру. Я представляла, как буду жеманиться, отказываться ехать к нему, а он станет уговаривать меня. Потом я соглашусь, и буду жить у него, а мама меня простит. Она меня любит. Ей не нужно будет искать деньги на мою учебу. Отец выучит. Позвонила я ему, представилась и никакой радости не услышала в его голосе. Более того, он долго выспрашивал у меня, уточнял сердито, грубо, кто я, откуда, зачем приехала. Потом заявил, что у него в каждом городе по сыну-дочери, если он всем будет уделять хоть по десять минут внимания, у него на собственную жизнь времени не останется. Я бросила трубку и больше никогда ему не звонила. Права мама была… Подлец! Хоть бы вид сделал, что рад внезапно упавшей с неба взрослой дочери, а потом открутился бы как-то от встречи, чтоб мне не так обидно было. Нет, он напрямую послал куда подальше… Как только увижу его морду по телевизору, сразу выключаю, чтоб настроение себе не портить.
– Да, он частенько болтается на экране. Хороших писателей туда не пускают, только таких, как он. Вот его вирши я бы не отнес к искусству, просто словоблудие без чувств и мыслей, недаром он их сам называет письмами к самому себе.
– А как Анохин к нему относился? – спросила Наташа, ставя книгу Дмитрия Анохина на место, на полку шкафа. – Ведь земляки, оба писатели.
– Терпеть не мог. Они даже в разных Союзах писателей были. Анохин не принял грабительских реформ, ненавидел Ельцина с Гайдаром, а Чиркунов все принимал с восторгом, чтоб на виду быть. Анохин звал его косноязычным певцом криминальной революции.
– Ходят слухи, что Анохин не сам погиб, убили его в Америке.
– Американцы разбирались сами, сообщили, что, скорее всего, машина неисправна была. Вроде бы свидетели были, что он сам, неожиданно, рухнул в пропасть.
– Аварию с машиной подстроить можно. Это легко. Сколько фильмов мы видели об этом.
(О жизни и трагической любви писателя Дмитрия Анохина рассказано в романе «Беглецы»)
– Кто теперь это установит. Машина-то будто бы на кусочки рассыпалась… Да, заговорила ты меня, – сказал Игорь, – и я забыл свою роль гостеприимного хозяина.
– Я в ресторане наелась донельзя.
– Я всю дорогу сюда мечтал тебя своим коктейльчиком угостить. Такого ты нигде не пивала… Давай кассеты, я поставлю, чтоб ты не скучала, пока я на кухне возиться буду.
Наташа вытащила из сумочки две кассеты Алексея Бушуева и выронила на пол небольшую белую книгу. Игорь поднял ее, прочитал название и имя автора вслух:
– Паоло Куэльо, «Алхимик».
– Читал? – спросила она.
– Нет. Слышал, что он популярен у студентов. Ну-ка, глянем, что он пишет, – раскрыл книгу Игорь на первой попавшейся странице и начал читать вслух: – «Они приближались к тому месту, где шли самые ожесточенные бои. А юноша все пытался услышать голос сердца. Сердце же его было своенравно: раньше оно все время рвалось куда-то, а теперь во что бы то ни стало стремилось вернуться. Иногда сердце часами рассказывало ему проникнутые светлой печалью истории, а иногда так ликовало при виде восходящего солнца, что Сантьяго плакал втихомолку. Сердце учащенно билось, когда говорило о сокровищах…» Тьфу! – плюнул он и засмеялся, спросил: – Неужели тебе это интересно читать?
– Я только сегодня купила, хотела посмотреть. Об «Алхимике» такой шум в прессе стоит. А ты один кусочек прочитал, и всю книгу зачеркнул.
– Чтоб узнать вкус моря, не надо пить все море, достаточно двух трех глотков. Вот книги, – указал он на книжный шкаф, – Найди у Бунина, Куприна, Чехова даже в самых слабых произведениях такую белиберду. А их произведения ты учила в университете. И после них будешь читать эту чушь для умственно отсталых девчонок? Ужас. Разве может принести эстетическое наслаждение это тупое словоблудие? Возьми любой том Бунина, открой на любой странице, любой абзац принесет эстетическое наслаждение. Стыдно мне за наших студентов, измельчали, культура нулевая, – протянул он книгу Наташе, взял у нее одну кассету, включил телевизор, видик. – Смотри, садись в кресло, а я пойду коктейль варганить, – вышел он на кухню.
6
Готовил коктейль и прислушивался к громкому возбужденному голосу комментатора хоккейного матча. Приятно было, что Наташа согласилась прийти к нему, приятно, что отметила уют в его квартире, отметила, что он сам всегда опрятен, подтянут. Еще в раннем детстве под влиянием книг и кино у него сложился образ хорошего преуспевающего человека, который всегда в классической одежде: пиджак, светлые сорочки, галстук, который немногословен, подтянут, уверен в себе. И когда у него появились деньги, он стал таким. Конечно, подражал он бессознательно, никогда не думал, что усвоил свою манеру одеваться и держаться в обществе под влиянием кинофильмов. Если бы ему сказали об этом, он бы не поверил, обиделся, ответил, что ему просто удобно в такой одежде, комфортно. Он знал, что все новые знакомые принимают его за преуспевающего фирмача, и не разочаровывал их, представлялся с легкой ироничной улыбкой: – «Колбасник!» – и протягивал визитную карточку, на которой значилось, что он председатель совета директоров мясоперерабатывающего комбината в Тамбовской области. Игорь не обманывал. У него действительно был свой колбасный завод в Уварово, небольшой заводик, который он сам создал, организовал на пустом месте. Учредил фирму, купил оборудование за рубежом, здание в Уварово, нанял специалистов и запустил завод. В производство не вмешивался, не разбирался и не пытался вникать. Поставил директором своего старшего брата Юру, предварительно заставив его изучить производство колбасных изделий. Сам наведывался на завод, если возникали проблемы. Улаживал дела, выслушивал отчеты, поражал брата детальной осведомленностью делами завода. Был у Игоря тайный соглядатай, который докладывал ему обо всем, что делается на предприятии и вокруг. Тревожные сведения дошли до него недавно, надо было срочно мчаться туда, улаживать возникшие проблемы, пока они не укоренились. Московские знакомые считали, что комбинат приносит Игорю хороший доход. Никто не догадывался, что он не берет оттуда ни копейки. Зарабатывал он иным способом. Все это промелькнуло у него в голове мгновенно, пока он разливал в высокие бокалы вино, ликер, коньяк, воду, и почему-то стало немножко грустновато, тревожно, будто он забыл сделать что-то важное, необходимое.
– Узнала Сергея Малахова? – вернулся он в комнату с двумя полными бокалами и торчащими из них розовыми соломинками.
– Они все одинаковые в своих спецовках, и мечутся по льду без остановки, – покачала головой Наташа.
– Ну вот, ляпнешь ему о спецовке и сливай воду! – поставил бокалы на стол Игорь. Один передвинул поближе к девушке.
– Я пошутила, но кто из них Сергей, я, действительно, не поняла, слишком мельтешат, – внимательно глядела Наташа на экран, на мечущихся по площадке хоккеистов.
– Сейчас мы его поймаем, – Игорь взял в руки пульт управления видеомагнитофоном. – Ага, вот он! – нажал он на кнопку «стоп».
На экране замер хоккеист с горящими глазами, устремленный вперед.
– Хорош?
– Ничего.
Мягко замурлыкал звонок телефона. Игорь приглушил звук телевизора и взял трубку. Звонила учительница, с Родины, из Уварово.
– Игорь Владимирович, беда у нас! – воскликнула она.
Игорь улыбнулся, глянул на Наташу, зажал трубку ладонью, сказал быстро:
– Из Уварово.
И стал слушать дальше. Сердобольная, активная учительница физики Елена Александровна была склонна к преувеличениям, особенно если это касалось детей. Она не могла спокойно видеть их страданий, к каждому бросалась на помощь, готова была лишить родительских прав всех пьяниц. Она часто обращалась за помощью к Протасову, называла его по отчеству, что всегда было приятно Игорю, поднимало его, возвышало. Он охотно помогал Елене Александровне. Обращалась она к нему всегда, когда нужно было за кого-нибудь из детей заплатить. Игорь догадался, услышав ее голос, что она опять вмешалась в судьбу какого-то несчастного ребенка, и не ошибся. Учительница рассказала, что у одного мальчика год назад умерла мать, отец его теперь привел новую женщину, которая терпеть не может мальчика, настроила против него отца, и они выгнали его не улицу, не пускают домой. Мальчику некуда деться. Волей-неволей он становится беспризорником, надо его спасать. Интернат не принимает его, нужны деньги. Рассказывала учительница с тяжкой скорбью в голосе, торопливо, быстро, так, словно хотела, чтобы Игорь немедленно вскочил и побежал решать судьбу бедного ребенка.
– Он ночует у вас? – спокойно спросил Игорь, выслушав ее.
– Да. Пропадет, если не поможем…
– Везите его завтра в интернат, – остановил ее Игорь. – Скажите там, я скоро приеду, оплачу за год… Мальчик толковый?
– Умненький, но ершистый. Мать очень любил…
– Это понятно, был бы лакеем по характеру, не выгнали бы из дому… Не беспокойтесь, я на днях буду в Уварове, зайду в школу.
– Спасибо вам, Игорь Владимирович (имя-отчество его в устах учительницы снова приятной волной откликнулись в душе), я знала, что вы поможете, я была у главы администрации – толку никакого, как со стеной разговаривала. Ну, слава Богу, а то пропадет мальчишка, – с облегчением в голосе, но по-прежнему торопливо тараторила Елена Александровна.
Игорь положил трубку и с теплой улыбкой повернулся к девушке. Рассказывая ей о разговоре с учительницей, перекатил второе кресло к столу, поставил его рядом с Наташиным, взял пульт управления видиком и сел.
– Беспризорников сейчас ужас, а властям наплевать на них, только и думают, как бы потуже свой карман набить, – горестно закончил он.
– Говорят, что ты многим помогаешь там, у нас, – сказала Наташа.
– Помогаю я униженным властью, беспомощным старикам.
– А студенты?
– И это ты знаешь?
– Благодарные родители пучками свечи в церквях ставят, молят Бога, чтоб удача тебя не покидала…
– Не хочется, чтоб одаренные, энергичные земляки мои шли в бандиты и в проститутки. Пусть учатся. Может быть, пока они выучатся, кончится это мерзкое время гайдаро-чубайсов. Вот кого бы я с радостью ликвидировал даже ценою собственной жизни. Это они судьбы миллионов людей разрушили, это из-за них Россия кровью залита, и твою мечту о простом человеческом счастье, твою жизнь именно такие ворюги, как они, сломали…
Игорь неожиданно стал горячиться, заметив, что Наташа удивленно смотрит на него, она никогда не видела его возбужденным, всегда он был сдержан, спокоен, и остановил самого себя, говоря:
– Ладно, ладно, об этом! – и указал на коктейль: – Попробуй, по собственному рецепту делал. Долго экспериментировал, пока не добился, чего хотел.
Наташа взяла бокал со стола и потянула приятно покалывающую язык жидкость через соломку, не отрывая глаз от экрана.
– Вкусненько, – проговорила она.
Коктейль ей понравился. Она, не выпуская соломинки изо рта, поерзала в широком кресле, устраиваясь удобнее, забралась в него с ногами, прижалась к мягкой упругой спинке.
Игорь искоса наблюдал, как она по-кошачьи мягко, лениво и пушисто возилась в кресле, и чувствовал нежное томление, хотелось прикоснуться, погладить, приласкать эту милую, наивную, много уже пережившую девчонку. С грустью вспомнилось, как он страшно страдал, когда она его отвергла, не захотела прогуляться с ним по ночной улице деревни, убежала, бросив торопливо, испуганно, чтоб он не бегал за ней больше, оставил ее в покое. Та лунная теплая ночь явственно представилась ему, он увидел черную длинную тень от телеграфного столба, возле которого он остановил Наташу, увидел, как нереально быстро побежала она к избе, и черная тень скользила по траве следом за ней, а он оглушенный, раздавленный ее жесткими словами, стоял и смотрел ей вслед.
– Ой, ой! Подрались! – воскликнула Наташа и, отставив бокал, впилась в экран, где хоккеисты молотили друг друга кулаками, а полосатый судья расталкивал их, распихивал, пытался унять. – Разве это можно? – взглянула Наташа на Игоря. – Ой, смотри, у него кровь! Губы разбили…
– В хоккее можно, – спокойно сказал Игорь. – Там запросто зубы выбивают. В каждой команде есть игроки-забияки, которые обязаны затевать драки.
Он начал рассказывать об условиях игры, об ее тонкостях, об игроках, об их специализации на площадке. Иногда он останавливал кассету, возвращался назад, прокручивал заново некоторые наиболее интересные моменты, показывал удачные силовые приемы, финты, броски. Наташа постепенно начала различать игроков, увлеклась, принялась болеть за «Колорадо», в которой играл Сергей Малахов. Кстати, в этом матче «Колорадо» выигрывала, но выигрывала с минимальным счетом. Неясно было, сможет ли она удержать победный счет. Игорь прекратил останавливать игру, перестал комментировать, искоса любовался Наташей, ее горящими глазами, восторгом, ее страстью. Они незаметно для себя выпили по два бокала коктейля. Наташа забыла, что ее подло бросил банкир, о недавней жгучей обиде, горечи, ненависти к нему. Она не отрывалась от экрана, вскрикивала, подпрыгивала в кресле, когда игроки «Колорадо» забивали гол. Особенно велик был ее восторг, когда гол забил Сергей Малахов. Игорь в это время вдруг почувствовал некоторую ревность к игроку из-за того, что она так восхищается им. А когда «колорадцы» оставались в меньшинстве, уходили в глухую защиту, и соперники прижимали их к воротам, Наташа замирала, с напряжением впивалась своей рукой в руку Игоря, которую он держал на подлокотнике кресла. На последних минутах матча она, забывшись от возбуждения, не отпускала его руку ни на секунду. Когда игроки «Колорадо» вскинули руки, радуясь победе, высыпали на лед всей командой, и Наташа с сияющими глазами зааплодировала им восторженно, Игорь повернулся к ней, обнял за плечи и не удержался, притянул к себе, быстро чмокнул в щеку, отстранился и спросил: