Альманах «Российский колокол». Спецвыпуск. Премия имени Н.С. Лескова. 190 лет со дня рождения. Часть 2

Остров Кипр

Этой истории могло не быть, если бы не случай.

Было воскресенье, время приближалось к четырём, и я начал понемногу заводиться. От нашего дачного участка в Поварово до Москвы – тридцать вёрст по Ленинградскому шоссе, а дальше – ещё двадцать по Кольцевой и Алтуфьевскому шоссе до нашей квартиры в Бибирево. После трёх пополудни москвичи, выезжающие в выходные на природу из душной августовской столицы, начинают заполнять своими авто Ленинградское шоссе, превращая поток машин в постепенно уплотняющееся, медленно ползущее и чадящее бензиновое стадо. Если выехать не позже четырёх, то, рискуя, объезжая по правой обочине и нахально подрезая робких дачников на их «москвичах» и «жигулях-копейках», можно добраться до дома за час с небольшим. А если выехать после пяти, то всё превращается в бо-о-ольшую проблему. Скопище машин движется со скоростью пешехода, застревая на светофорах и перекрёстках, уплотняясь так, что и дверь не откроешь в случае чего, и от выхлопных газов режет глаза и першит в горле. Если не случится впереди по дороге никакого ДТП, то доберёшься до дому часа за два-три, а если случится что-либо, то – туши свет и сливай бензин! Правда, есть вариант – это встречка, езда опасная и увлекательная. По встречке ездят только на классных машинах, «москвичам» и «копейкам» тут не светит. А у меня была тогда «пятнадцатая» – то что нужно. Происходит это так: едешь в левом крайнем ряду и ожидаешь. Если встречная свободна (а какой дурак в это время едет из Москвы?), то всегда находится отчаянный, первый вырывающийся вперёд. Тут главное – не быть первым и рвануть, выжав до пола акселератор, за ним. Тут же за тобой выстраивается кортеж из таких же крутых, как ты, и тут тебя поджидают опасности: первая – где-то впереди ГАИ! Они, конечно, тормозят первого, и тебе нужно срочно втиснуться вправо, в плотное автомобильное стадо. Вторая опасность – впереди препятствие, ты тормозишь аварийно и рискуешь получить крепко в зад от едущего за тобой.

В общем, в половине пятого мы наконец собрались, и тут случилась обычная история. Пропала наша собака. Нашу собаку зовут Дэзи. Как героиню Александра Грина. Это маленький чёрный с подпалинами ягдтерьер с бурным темпераментом. У неё есть паспорт, выписанный московским обществом охотников. Если верить этому паспорту, происходит наша собака от благородных германских псов со звучными, труднопроизносимыми именами, но своим легкомысленным поведением, дурными вкусами и повадками она явно недотягивает до столь романтического имени, поэтому мы окрестили её Дэзькой, что, по моему мнению, очень подошло этому взбалмошному существу. Дэзьку трогательно любил весь наш небольшой дачный коллектив. По утрам она совершала ритуальный обход всего участка и везде собирала свою законную дань: косточку от вчерашнего ужина, конфетку, кусочек булочки. Дэзь-ка была бесстрашной, и когда этот чёрный вихрь нёсся не разбирая дороги, поджимали хвосты и сторонились разумные овчарки и злобные цепные дворняги. Единственный конфуз случился у неё с соседкой по даче, сиамской кошкой Маней. Огромные безжалостные немигающие ярко-голубые глаза Мани парализовали нашу Дэзьку, лишали её энергетики. Наши участки разделяла сетчатая изгородь, и два зверя молча, неподвижно часами сидели друг напротив друга, испепеляя врага ненавидящими взорами, пока Маню не забирал наш сосед Виталий.

Мы приезжали в Поварово из Москвы вечером в пятницу, и едва наша машина въезжала в дачные ворота, как нетерпеливая Дэзька с воплем вырывалась из неё и мчалась по садовым дорожкам, объявляя всем, что мы приехали и что её ждут два дня полного счастья. После обеда в воскресенье Дэзька начинала понимать, что хозяева собираются домой, и, чтобы её случайно не забыли, забиралась на капот нашей машины. Но, когда сборы подходили к концу, в последний момент она вдруг вспоминала о каком-то недоделанном собачьем деле… и исчезала.

Так случилось и на этот раз, и я битых минут двадцать разыскивал её по всему участку, пока не нашёл за оградой в дальнем углу, совершающей упоительный танец вокруг дерева, на котором сидела рыжая кошка. А в это время, в эти двадцать минут… вдруг приехал наш сосед наискосок вправо – Тимофей. Последние две недели его не было на даче, а тут вдруг появился – посвежевший, нарядный, с золотистым, явно не северным загаром.

– Тимофей Константинович, здравствуйте, – обрадовалась ему моя Люся. – Под каким же солнцем вы так загорели? Ялта или Сочи?

– Что вы, Людмила Сергеевна. Какая Ялта? Я две недели был на Кипре, там, в Лимасоле, каждый год в августе проходит фестиваль вина, и я попадаю на него уже третий раз подряд.

– На Кипре? – удивилась Люся. – А как вы туда попадаете? По приглашению?

– Да не нужно никакого приглашения, просто покупаю билет на самолёт, в Лимасоле у меня уже есть знакомые, виза туда не нужна. На этот праздник съезжается чуть ли не пол-Европы, в том числе много наших соотечественников. Такого в России не увидишь. А кипрское вино – просто прелесть!

Просто так купить билет на самолёт и очутиться в сказочной заморской стране? Люся была поражена. Нет, мы с ней уже бывали за границей. В Испании. Эту поездку организовывала и оплачивала фирма «Лемекс», которую мы сколотили на обломках советского Объединения. Остальные попытки были робкие и неудачные. Нужно было идти в какие-то туристические агентства, где экзотически одетые в заморские тряпки дамы непрерывно трещали по телефонам и так же непрерывно курили длинные тонкие сигареты. Оторвавшись от телефонов, они награждали нас неодобрительными взглядами и скучными голосами начинали объяснять, как непросто найти место в отеле в Испании и как трудно открыть визу, но мы вам предлагаем шикарный пятизвёздочный отель на Шри-Ланке, правда, это вам обойдётся в… сейчас посмотрим… После чего мы сконфуженно благодарили и покидали обкуренное агентство. А вот так, просто взять и полететь…

Когда я наконец пригнал к машине виноватую Дэзьку, Люся просто набросилась на меня с этой новостью. Ты не поверишь, где был Тимофей! На Кипре! И уже третий раз! Там такое вино! А ты меня возишь по каким-то Испаниям! Я скупо огрызался, потому что шёл уже шестой час и мне предстояло двухчасовое мучение на Ленинградке. И встречка.

* * *

В садовое товарищество мы попали по случаю. И опять случай! Я часто задумываюсь, почему моя теперешняя жизнь состоит из бесконечных случаев. Случайно встретил свою теперешнюю жену, по случайным обстоятельствам мы с ней путешествовали по нашей стране от Джамбула до Кирова, невероятный случай помог нам поселиться в Москве… Добро, если эти все случаи были бы счастливыми, а ведь такие бывают… Я уж не говорю о несчастных случаях. За пятьдесят лет моей работы главным механиком, главным инженером, руководителем работ у меня их было шесть, в том числе пять – со смертельным исходом. Все они не покидают меня до сих пор, стоят перед глазами. Все они были нелепыми, не должны были произойти, но – по каким-то неведомым сочетаниям ошибок – происходили. Ведь живут же люди степенно и размеренно, без всяких тебе сюрпризов судьбы, у них всё просчитано и отмерено на годы вперёд. А может быть, они просто осторожно и обстоятельно обходят стороной эти случаи, как попавшиеся под ноги булыжники, и никогда долго не размышляют на перекрёстках жизни, как васнецовский витязь? Всегда идут по жизни размеренным шагом и только по проторённым и заасфальтированным дорогам?

Так вот, о даче. Мы с Люсей раньше работали в Объединении «Союзлегконструкция», такой вот конторе, включающей шестнадцать заводов по всей стране и ведомственный институт. Наша контора росла, люди прибавлялись, ей стало уже тесно в маленьком одноэтажном особняке, и наш прежний шеф Александр Николаевич Смирнов пробил для Объединения трёхэтажный дом на улочке рядом с Маяковкой. У каждой уважающей себя московской конторы есть садовый кооператив – так назывались тогда дачные участки по шесть соток на брата. Был садовый кооператив и в нашем Объединении, на тридцать членов. Но растущему коллективу было явно мало мест в садовом товариществе, и вот наши многочисленные женщины созвали профсоюзное собрание, на котором обязали нашего нового шефа Клевцова добиться увеличения мест в садовом товариществе для коллектива трудящихся Объединения «Союзлегконструкция». Клевцов крякнул, три дня ходил по кабинетам министерства и наконец принёс бумагу с синей печатью и подписью замминистра. Министерство просило председателя колхоза в Поварово, товарища Русинова, выделить для нужд трудящихся пригодную для садоводства землю в размере четырёх гектаров. Председателем кооператива срочно выбрали помощника шефа Валентина Агафонова, майора в отставке, сумрачного и немногословного мужичка, он всё равно целыми днями ничего не делает, только почту из министерства носит, а пока он будет пробивать участок, мы уж как-нибудь его работу потянем. Русинов долго кричал на Агафонова, что эти столичные только штаны просиживают, а помочь работникам сельского хозяйства – их нету. В общем, запросил он тридцать тонн фондового металла, конечно, за деньги, не бесплатно, их потом удалось сбавить до пятнадцати и реализовать выделенные колхозу по фондам два трактора «Беларусь», тоже, конечно, за деньги. С металлом Клевцов решил быстро, а вот с тракторами был полный аут. Дело в том, что ни один из советских заводов никогда не выполнял план поставок. Нет, конечно, бесчисленным почтовым ящикам: «Сатурнам», «Марсам» и прочим богам войны – попробуй не поставь! Тут же снимут с работы. А вот за гражданскую шушеру никто не наказывал, и процессом реализации фондов занималась многотысячная армия снабженцев – командированных доставал и толкачей. Эти командированные с пухлыми потрёпанными портфелями в руках осаждали железнодорожные и авиабилетные кассы, неделями ночевали в вестибюлях гостиниц в ожидании места и топтались в приёмных и отделах сбыта заводов, льстиво улыбались начальникам отделов и приглашали в рестораны, совали деньги, развращая и без того бесстыдное советское чиновничество.

Но сейчас шёл декабрь 1991 года, в белорусских Вискулях уже подписаны соглашения, после которых все советские разнарядки и фонды накрывались медным тазом. На Минском тракторном заводе командированных толкачей и выбивальщиков фондов из Москвы не пускали даже на порог проходной, а многочисленные авторитетные письма с просьбами и требованиями выбрасывали, не читая, в мусор.

Русинов стоял стеной: или тракторы, или никакой вам земли! Положение осложнилось новой бедой: внезапно обнаружилось, что добрая часть участков прежнего товарищества находится на газовой трубе, где-то там под землёй, и должна быть немедленно освобождена. Спохватились спустя два года! Что думали эти, как их, землеустроители, что ли, когда отводили этот участок? Бедняга Агафонов спал с лица и потерял сон, а женская половина нашей конторы бросила работу и непрерывно митинговала. И тогда бледный, с искажённым лицом и трясущимися руками Агафонов пришёл ко мне.

– Слушайте, Эдуард Иосифович, вы же в Белоруссии работали. Может быть, вы там чем-нибудь по старым связям сможете помочь? А то мне – полные кранты… – Он безнадёжно махнул рукой и опустился на стул.

Я налил ему стакан воды и позвонил Люсе. Втроём мы разработали соглашение: Люся берёт отпуск за свой счёт и едет в Минск. Там ориентируется по месту и нажимает на все доступные рычаги и педали. В случае успеха Валентин Агафонов гарантирует включение нас, проработавших без году неделю, в число членов товарищества и выделяет нам участок по нашему выбору.

Агафонов вскочил с места, замахал руками:

– Да я… да я всё сделаю… Вы не сомневайтесь… Слово офицера!

– Ладно, Валентин, не волнуйся, всё в наших руках.

И у Люси получилось! Получилось, несмотря на полную безнадёжность дела. И снова случай. Проникнув на тракторный завод как представитель из Молодечно, где мы в своё время работали (москвичей на завод не пускали), она узнала, что на складе завода протекает крыша, для ремонта нужен профлист, выделенный по фондам, то есть безнадёжный. Это был шанс! Но для этого нужно было связать цепью обещаний громадную заводскую бюрократическую машину: отдел снабжения – отдел сбыта – производственный отдел, а кроме того, выбить этот проклятый профлист с Киреевского завода, что в Тульской области. И каждый день по нескольку раз звонить по всем этим адресам.

Русиновские тракторы отгрузили в 14 часов 31 декабря, за четыре часа до закрытия всех советских фондов.

И после этого вы будете мне говорить, что не верите в могущество Его Величества Случая?

* * *

В понедельник у меня был обычный строительный день. С утра – разобраться, что сделала за выходные моя бригада из украинцев на монтаже на комплексе «Москва-Сити», в девять – оперативка на том же комплексе, потом оперативка у Кравцова, в родной фирме, потом – разборки с поставщиками пластиковых окон, потом… Словом, около семи вечера я наконец возвращался домой, и в районе Савёловского вокзала моя машина попала в пробку прямо напротив касс «Аэрофлота». Я подумал, что это знак свыше, и приткнулся к тротуару.

– На Кипр? – спросила меня симпатичная молодая кассирша. – Да, мы летаем в Ларнаку дважды в неделю. Вам на какое число? Нет, никакой визы туда не нужно, для россиян, по крайней мере в этом году, безвизовый режим.

«А, – почесав в затылке, подумал я, – почему бы не рискнуть?!» В последние годы мы почти никуда не ездили. Сначала это были строительство дачи, натужная работа на нескончаемых стройках, которые я вёл сам и которые некому было перепоручить, зарабатывание денег на новую квартиру в нормальном для жизни районе, её отделка и благоустройство… Выматывающая жилы московская жизнь. Весь отдых – на даче, согнувшись над грядками. Лишь однажды мы забрали из Минска двух наших внуков и на старенькой машине махнули в Крым. Да ещё одна поездка в Испанию шесть лет тому назад. Люди вон каждый год позволяют себе, – убеждал я себя, – да пусть провалятся эти мои стройки! Махнуть дней на десять на тёплое море, в блаженное ничегонеделание, с кипрским вином, которое, по словам Тимофея, – прелесть. Я прикинул, что за две недели мы управимся со сборами, и вечером выложил на стол перед Люсей два билета в Ларнаку, что на Кипре: туда – на 15 октября, обратно – на 25 октября.

Думал ли я, что эта поездка станет началом наших многочисленных, почти каждый год, путешествий по тёплым морям и солнечным берегам? Что напоённый запахом цветущих олеандров кипрский воздух отравит наши лёгкие, привыкшие к московскому бензиновому смогу, и что зуд дальних странствий отныне поселится в наших ногах? Что весь мир побережий, омываемых тёплыми морями, распахнётся перед нами и любые страны станут нам доступны, только выбирай! Конечно, в пределах наших финансов. У меня есть не блестящий, но вполне пригодный для общения английский, который я выучил самостоятельно, не хуже, чем у Бухмана, учившегося в инязе. Язык выручал меня везде в моих деловых поездках, от Ливана до китайской глубинки.

Свобода выбора и свобода действий – это то, чем мы дорожим. Да простят мои соотечественники мой непатриотизм, но я не люблю общество россиян за границей. Для этого у меня есть основания. В девяностые и в начале двухтысячных, увы, не лучшие представители России, освободившейся от кагэбэшного надзора, мутной волной перехлестнули границы. Рынки Европы и Азии запрудили челночницы – дурно одетые, громкоголосые, нахальные русские бабы, забивавшие самолёты неподъёмными тюками с барахлом. Я встречал в самолётах и в испанских гостиницах пресловутых новых русских – внезапно и неправедно разбогатевших, мордатых, безвкусно разодетых, окружённых пьяными, крикливыми девицами лёгкого поведения. Они эти гаремы возили с собой. Я встречал в автобусах наших, громко и надоедливо хвастающих, в каких только странах они не побывали и как они плевали на этих итальяшек и испашек. Я встречал на углах вечерних улиц зарубежных городов проституток, переговаривавшихся на русском, правда, в большинстве с украинским акцентом. Я встречал на улицах стайки наших простых туристов, ведомых гидом, одетых в мешковатые советские костюмы, с растерянно и опасливо бегавшими глазами. Наконец, неистребимое желание наших людей выпить как следует, потому что отпуск пропадает, не покидает их и за границей, и это напрягает. Мне до остроты больно и обидно за державу. За нашу державу, где умные и образованные люди не могут себе позволить выехать дальше своего дачного участка. За то, что о русских судят по этой людской пене.

За последние годы многое изменилось в нашей жизни, и определить русского человека за границей можно только по родной речи. Увы, мои соотечественники очень редко говорят на других языках.

Две недели пролетели мигом. Мы покупали новые плавки и летние цветные рубашки, приобрели шикарный тёмно-синий чемодан на колёсиках, с выдвижной рукояткой, чтобы выглядеть совсем-совсем европейцами, и русско-греческий разговорник, чтобы объясняться с аборигенами острова на их туземном языке. Не могу похвалиться большими успехами в греческом, но некоторые слова я освоил.

Калимера – это доброе утро.

Калиспера – это добрый день.

Эфхаристо – это спасибо (как у нас в церкви, честное слово).

И ещё – очень круглое, как мячик, слово паракало – с ударением на последнем слоге – пожалуйста.

Дэзьку определили к нашей дочери в Минске, её отвезла туда Люся, для чего я купил ей (Люсе, конечно) билет в вагон СВ. С таким шиком она ездила в первый и последний раз в жизни.

И вот настал день нашего отъезда, то есть отлёта. Тревожная суета в очередях на регистрацию, стояние под сверлящими взглядами пограничников при паспортном контроле – и наконец мы в транзитной зоне, свободные, как птицы перед полётом в южные края; и, конечно, магазины duty free. Ах, эти «дьюти фри»! Соблазнительно выставляющие на полках сверкающие заморские парфюмы и напитки, с элегантными продавцами, предлагающими понюхать и попробовать. В этой тишине, залитой ровным золотистым, без теней, светом и чуть слышной волшебной музыкой, зачарованные путешественники к сказочным островам движутся плавно и неторопливо, говорят вполголоса. Всё это великолепие можно посмотреть на свет, подержать в руках, почитать безупречно строгие этикетки. И купить. Ну кто сможет устоять перед этим соблазном? Тем более что цены там – без налогов и пошлин, почти даром. В отличие от цен в московских магазинах со многими нулями и знаками, там на этикетках – один-два знака. Правда, в долларах, но какое это может иметь значение, если с этого момента они, путешественники, – свободные граждане мира в свободном полёте! И они покупают. То, что никогда бы не позволили себе дома. Коньяки Remy Martin, виски Jonnie Walker, духи Chanel…

Наш самолёт вырулил на стартовую полосу, задрожал от нетерпения, затем, радостно взревев, пробежался по полосе и взмыл. Я открутил колпачок от фляжки Biscuit, налил в напёрсток солнечной жидкости, протянул Люсе. За наш счастливый полёт!

* * *

Итак, мы стали московскими дачниками. Остаток зимы и весна были очень напряжёнными для Агафонова. Как втиснуть в оставшееся малое количество мест всю массу желающих? Тем более что при регистрации кооператива в районе обязали принять двух блатных – начальника Пресненской ГАИ Ивана Григорьевича Подколзина и его заместителя Тимофея Константиновича Сенцова – и отвести один участок под пожарный водоём. Ну и нас с Люсей включить, конечно. Затем пробить проект застройки, утвердить его в Райархитектуре. Пройти многочисленные инспекции: пожарную, экологическую, земельную и т. д. Заключить договор с Энергосбытом на подачу электроэнергии. На собранные с дачников деньги обнести участок забором. Отсыпать и проложить дороги. Разметить и пробить колышками шестисоточные участки, пронумеровать их. Получить и выдать членам свидетельства и ещё многое, многое другое.

Наконец настал долгожданный, вожделенный день – выездное собрание. Наш участок представлял собой вытянутый прямоугольник, крестообразно перечёркнутый главными дорогами – поперечной, от въездных ворот, и продольной. По четырём углам центрального перекрестия располагались самые престижные участки. Левый верхний занял сам Агафонов – наше дачное руководство, два правых были выделены блатным – Подколзину и Сенцову, а левый нижний достался нам с Люсей – за неоценимый вклад в дело приобретения земли. Остальные тянули жребий – квадратные бумажки с номерами из агафоновской шапки.

А земля русиновская оказалась мёртвой. За многие годы нещадной эксплуатации в неё высыпали столько минеральных удобрений и ядохимикатов, что убили в ней всякую жизнь. Даже трава не росла, только какие-то жёсткие колючки. И ядовитый зелёный налёт на кочках бывшей пахоты. Нам предстояло оживить её, напитать навозом и своим потом. А пока дачники бросились строить, чтобы иметь крышу над головой.

Успешнее всего это получалось у нашего главного гаишника Подколзина. Начальник районной ГАИ – ну о-о-очень большая фигура. Как-то мне довелось посетить это учреждение. У меня водительские права забрали, сами понимаете, конечно, не по делу, я ни в чём виноват не был. Ну, я и решил просить помощи у Подколзина, как-никак сосед по даче. Пока я робко сидел в приёмной, ка-а-акие фигуры входили и выходили! Так вот, в ближайшую субботу мы стали свидетелями этого действа. Всеми событиями управляла патрульная машина с проблесковыми маячками. Неумолимыми жезлами они останавливали экскаваторы, самосвалы, большегрузные машины, и вся техника направлялась на подколзинскую дачу. Потом подкатил автобус со штрафниками-пятнадцатисуточниками. Работа кипела. Экскаватор вырыл огромный котлован, загромоздив остальной участок горой земли. Самосвалы везли песок и щебень. Большегрузы – железобетонные блоки и пакеты кирпича. Автокран разгружал всё это. Привезли будку постового, чтобы Ивану Григорьевичу было где укрыться и отдохнуть. Ближе к вечеру на служебном уазике подкатил сам Подколзин, и два милиционера вытащили и занесли в постовую будку ящик коньяка. На следующий день, в воскресенье, состоялось обмытие этого события, с приглашением Агафонова и других ближайших соседей. Компания, конечно, была исключительно мужской. Я отговорился тем, что за рулём и мне вечером в Москву. Подколзин сказал: «Ерунда, не бойся, я тебя в случае чего прикрою». Но тут вмешалась Люся и увела меня по каким-то срочным делам. А вот Валентину Агафонову отвертеться не удалось, и теперь каждые выходные он тяжко страдал от перепоя и грызни жены – хохлухи Анны Сергеевны.

Подколзинский дом рос быстро. Кирпичный, трёхэтажный, нелепый и холодный, как средневековый замок. Отопить его было невозможно, жить в нём – тоже. А через пять лет Подколзина сняли с работы. Его недостроенный дом с пустыми глазницами окон высится мрачным и бессмысленным памятником ушедшей эпохи, а Иван Григорьевич, постаревший и слегка облезший, по-прежнему ютится в будке постового.

Что касается остальных, то каждый строил по своему разумению и возможностям. У нас на участке сразу же появились и стали предлагать свои услуги строительные бригады из Ярославской, Нижегородской и других губерний. Когда-то давно, в дореволюционные времена, бородатые ярославские и нижегородские плотники славились по Москве. Отменно и добросовестно рубили дома, бани и даже церкви, работали споро, заработанные деньги завязывали в тряпочки, везли в родные деревни. Теперешние потомки этих плотников стали шабашниками. Они бродят по Подмосковью, берутся за любую работу и делают её быстро, халтурно и скверно. Выпросив аванс, тут же исчезают, чтобы пропить деньги, не гнушаются прихватить с собой то, что плохо лежит. В последнее время их всё больше теснят бригады из Украины, Молдавии, Таджикистана.

Только один из всего товарищества строил дом своими руками. Дело в том, что я был провинциалом. Нет, я родился в Москве, я москвич в третьем поколении, но вся моя сознательная жизнь прошла в Немоскве. В отличие от москвичей, мы, немосквичи, не избалованы судьбой и не ждём от неё милостей. Мы закалены стоянием в очередях и доставанием еды для семьи. Мы знаем, что никто не придёт нам на помощь, и надеемся только на себя. Чтобы выжить, мы делаем всё своими руками: ремонтируем своего старенького «жигулёнка», сажаем картошку в двадцати километрах от дома, где выделят землю. Мы умеем устроить кладовку в подвале пятиэтажки и построить на дачном участке скворечник из выпрошенных на заводе отходов. Мы даже умеем ночевать в этом скворечнике. Мы оптимисты и романтики. Когда приезжаем в столицу, мы терпеливо сносим недовольное брюзжание москвичей: «понаехали тут» и «Москва не резиновая». Пусть нас презрительно называют лимитчиками и не одобряют нашу правильную русскую речь, в отличие от спесивого московского аканья. Мы жизнестойки, и мы покоряем Москву.

Я был здоровым и молодым (ещё нет шестидесяти) мужиком, и у меня была мечта: построить настоящий, удобный, красивый дом, в который мы будем приезжать после работы, к нам будут приезжать наши дети, внуки и друзья. Наш дом будет самым красивым, самым лучшим: деревянным, рубленым, украшенным резьбой, которую я подсмотрел в вятских деревнях и городках. С мансардой и просторной верандой. А ещё у нас будет баня. Чистая, светлая, с вениками и большим предбанником. Разве я мог доверить эту свою мечту чужим равнодушным рукам? Я позвонил своим старым друзьям в Вятке, и они прислали два лесовоза со срубами шесть на шесть метров, рубленными в чашку, по очень сходной цене. Два дня я разбирал заваленный участок, сортировал брёвна по маркировке. А потом взял лопату и начал рыть котлован под фундамент.

Сначала мои соседи приняли меня за недоумка. Ну как это взрослый человек собирается в одиночку построить дом? Тем более не простой работяга, а инженер, тем более главный. Это же невозможно!

Потом они приняли меня за скупердяя. «Неужели вам жалко денег – нанять рабочих?» – недоуменно спрашивали они меня.

Потом, когда вырос фундамент и начал венец за венцом расти дом, они окончательно впали в недоумение. «Как, откуда вы всё это знаете? Кто вас научил всему этому?» – спрашивали они меня.

Они не могли понять радости физического труда, когда от приятной усталости ноют мышцы и когда работой твоих рук и мыслей осуществляется мечта. Дом рос – два венца в день, четыре венца в неделю. Под каждый венец проложить паклю, обрезать пилой-двухручкой лишние концы брёвен, просверлить и забить нагели. А пока мы с Люсей жили в железной будочке, спали на охапке соломы и готовили еду на костре.

Потом они перестали удивляться чему-либо, только подходили и недоверчиво трогали вставленное на место окно, навешенную дверь. Этот главный инженер мог резать стеклорезом стекло, своими руками настилать полы, вести электропроводку и даже сделал в доме водопровод, канализацию и санузел!

Потом наша семья стала легендой нашего дачного участка, особенно наши внуки. Они приезжали к нам на всё лето, после школы. Со старшим, двенадцатилетним Антоном, мы строили баню, перерубали сруб с размера шесть на размер четыре. В воскресенье вечером мы с Люсей уезжали в Москву, на работу, оставив в холодильнике запас еды на три дня (в среду мы приезжали и готовили снова), а наши внуки с Дэзькой оставались полноправными и самостоятельными хозяевами дачи. Антон был за старшего, и это сильно поднимало его в глазах всей дачной мелкоты. Всё мальчишечье и частично девчоночье население сходилось на нашем участке. Здесь организовывались велосипедные гонки по главному дачному проспекту, походы на купание к ближайшему пруду и, конечно, телевизионные шоу. Естественно, после обеда, когда сделаны все дела по бабушкиному заданию. Дэзька была полноправным членом команды и принимала во всех делах самое активное участие. Самым большим лакомством для всей компании была лапша «Ролтон» в картонных стаканчиках – только залить кипятком и подождать две минуты.

Понимая, что запасы вожделенной лапши заканчиваются, мы приехали в среду вечером. Ворота были закрыты, нас никто не встречал, даже наша собака. Я посигналил. Никакой реакции. Я перелез через забор, открыл ворота, въехал на участок. По-прежнему никого. Мы начали слегка волноваться. Подёргали ручку входной двери. Закрыто. Но изнутри шёл звук. Я встал на чурбак и заглянул в окно веранды. Моему взору предстали семь вихрастых мальчишечьих голов. И одна – чёрная собачья. Они сидели на скамье за столом, а впереди на экране телевизора шёл очередной боевик.

Но однажды наши внуки по-настоящему поразили взрослое население всего участка. Однако это уже другая история.

* * *

Таксист в аэропорту оказался очень словоохотливым (на английском) и даже обаятельным человеком. Я сказал ему «калиспера», чем сразу расположил к себе. Узнав, что у нас нет ни малейшего представления, где поселиться, он тут же заявил, что устроит нас, он знает очень хорошее место, не доезжая Лимасола, на берегу моря, там всё хорошо и недорого. Действительно, море оказалось в ста пятидесяти метрах, и с нас запросили за небольшую комнатушку по 35 долларов за день. Я заплатил за пять дней вперёд, и мы искупались в тёплом вечернем море. Сюрприз ждал нас вечером, когда мы сидели на крохотном балкончике и наслаждались тишиной спустившейся ночи. Вдруг с грохотом отворилась дверь бара или кафе прямо под нашим балконом, оттуда на внутренний дворик высыпала толпа весёлых греков, бодрый голос заорал: «АН, together! Sta-a-art!» («Ну-ка все вместе! Начинаем!»). На полную мощь включилась музыка, греки положили друг другу на плечи руки. Это были сиртаки. Греки танцевали самозабвенно и старательно, двигаясь по кругу, топая и подскакивая, минут двадцать. Потом тот же голос, очевидно распорядителя и организатора, скомандовал: «Enough! All together – inside!» («Хватит! Все внутрь!»). Плясуны, толпясь, ринулись в нутро заведения, чтобы подкрепиться и освежиться, и мы перевели дух. Но не прошло и получаса, как всё повторилось. Те же огненные сиртаки, то же прилежное топтание и кружение. Так продолжалось до полуночи. Мы закрыли двери и окна, но это мало помогло. Сиртаки гремели победно и нескончаемо.

Утром нас разбудило ласковое солнце. Оно вело весёлую и озорную игру с морем, бросая ослепительные всполохи прямо нам в глаза. Песок берега был неожиданно чёрным и тёплым. Мы пошли влево по берегу, по кромке уплотнённого вулканического песка, и набегающие волны дружелюбно омывали наши бледные городские ноги. За ночь море выбросило на берег свои драгоценности – хрустальные сгустки медуз, опаловые раковинки и плоские камешки – затейливо полосатые, розовые, голубые, грифельные. Этих драгоценных камешков набрался уже почти полный целлофановый пакет, когда Люся вдруг сделала стойку: слева послышалась русская речь. На безлюдном пляже на расстеленных домотканых ковриках сидели четверо. Это были москвичи. Принадлежность к московской людской расе невольно притягивает людей за границей, точно членов некоего тайного общества, к тому же море и солнце так обволакивают людей негой и благодушием, что в каждом встречном хочется видеть близкого. И мы разговорились. Двое из этой четвёрки были Душенко – Костя, Галя, и ещё Таня – так они представились, брат и сестра с подругой. Четвёртой была Валентина Николаевна. В отличие от стройных и худощавых Душенко, у Валентины Николаевны то место, где когда-то была талия, давно уже перестало быть таковым. Что придавало ей всеми принимаемую и уважаемую солидность. Все они были лет на десять моложе нас, но это не помешало нам назваться без отчеств, и мы были сразу же приняты в компанию. По имени-отчеству именовалась только Валентина Николаевна. Из-за комплекции. Мы были на Кипре впервые, ничего толком не знали, а четвёрка, оказывается, уже на протяжении последних четырёх лет ежегодно проводила свои отпуска именно здесь и именно в октябре, потому что нет на земле лучшего места и лучшего времени года. Очень приятно знающим и опытным людям брать опеку над несмышлёнышами, и женщины наперебой стали просвещать нас: