Ангелине Борисовне Зайцевой
Часть 1. Преданье старины…
Глава 1. Лизонька
Девушка-картина
Порой такими вот ясными летними вечерами, провожая садящееся за реку солнце (стены ей в этом не мешали), вдруг ощущала Лизонька Шевелёва некий странный, почти человеческий ток, который пронизывал её бесплотную душу и уносил в ту бесконечно далёкую загробную – с её точки зрения – жизнь. В иное, канувшее столетие, где она игривой шалуньей кружила по сверкающему паркету, а восхищённые мужчины не сводили с неё очарованных глаз.
Откуда тогда появился Ржевский? Кажется, из той двери… Но нет. Он бы ни за что через неё не пролез в своём наряде!
Ах да! В двадцатые годы прошлого века тут затеяли какой-то ремонт, и чудесные дворцовые двери заменили на обычные безликие. Вон изгиб прежних контуров проступает… Ещё и окна кирпичом заложили. Кому они мешали? И всё только для того, чтобы потом опять их разобрать. Зачем?
Говорят, в то странное время сюда вселилось какое-то казённое учреждение, и вся зала была разделена на многочисленные коридоры с тесными комнатёнками. Народ в них кишел, как в муравейнике, пахло канцелярским клеем, и стоял бесконечный стрекот пишущих машинок… Ей недавно рассказывал один знакомый.
Только она ничего этого не видела. Потому что ещё раньше Лизу вынули из её «окошка» и подвергли странной процедуре: тщательно натёрли со спины жидким пчелиным воском. А потом поместили в какую-то кладовку. Где она и проспала много-много лет.
Последним, что сохранилось в памяти, были чьи-то крики, треск беспорядочной стрельбы на улице, да бережные руки, которые нежно, словно прощаясь, провели старческими пальцами по её удивительному, вечно юному лицу…
А потом о ней снова вспомнили! Она проснулась от хлынувшего в глаза радостного весеннего солнца. Её умыли и опять поместили в «окошко», как она называла свою красивую раму. И повесили практически на том же месте. Только сразу Лиза этого не поняла. Настолько всё изменилось. Позже только узнала, что проспала без малого сто лет. Вот такая «спящая красавица»…
Ветер прошлого…
И сейчас она снова ощутила этот удивительный ток, что, заставляя расступиться время, отворял ей портал в далёкое, без следа ушедшее прошлое. Словно волшебный ветер подхватил иссохший листок с бульварной скамейки, да и перенёс его в восьмидесятые годы девятнадцатого века…
Вон уж показалась их усадьба, которую купил отец незадолго до её рождения – как она хороша в конце октября, да ещё, если смотреть на неё с высоты птичьего полёта!
Холмистые луга, за ними хозяйственные постройки, цветник с фонтаном перед двухэтажным родительским домом, стоящим на краю разросшегося парка.
Тронутый ряской пруд с горбатым мостиком, за которым парк незаметно переходит в настоящий лес.
В лесу исчезает протянувшаяся через всё именье извилистая тенистая дорога.
А далее, чуть левее, тот роковой овраг, у которого оборвалась короткая Лизонькина жизнь. Но не об этом сейчас…
«Дворянских грёз заветные аллеи…»
Ах, ведь она помнит юного Бальмонта! Забавный такой был мальчуган: она встречала его на детских праздниках, куда приводила сестрёнку.
Господи, да кого она только не помнит?!
Например, тот неуклюжий, страшно непоседливый кавалер, ухаживающий на балу за всеми барышнями подряд и без умолку трещавший о том, что в каждой из них он видит черты героини своего нового романа.
Граф Т. к тому времени уже много чего написал. А Лиза, барышня начитанная, решительно вступила с ним в полемику относительно его литературных героев. Кажется, три мазурки напролёт проспорили! Она сразу поняла, что с чердаком у графа уже тогда было явно не всё в порядке!
А случилось это в Москве. Той самой зимой, когда её впервые вывели в свет.
На зиму они всегда переезжали в Москву. И снимали флигель в Мёртвом переулке.
Встреча со Светлейшей Княгиней
А в Санкт-Петербурге Лиза была только один раз. Но разве такое забудешь?
Её мать, бывшая фрейлина Светлейшей Княгини Юрьевской, попросила аудиенции у своей прежней патронессы.
Лиза помнит, в каком волнении мама готовилась к визиту во дворец. И вот, когда в ожидании её возвращения, Лиза тихо грустила у окна, в комнату влетела взволнованная гувернантка с перепуганными глазами. Оказывается, Екатерина Михайловна пожелала видеть дочь своей фрейлины. Причём немедленно!
Взволнованная девочка бросилась к шифоньеру, где хранились все её немногочисленные наряды, но мадам сообщила: велено ехать прямо в том, что надето сейчас…
Когда Лиза переступила порог кабинета Светлейшей Княгини, у неё на мгновение перехватило дух от неописуемой роскоши окружающего убранства.
В дальнем конце комнаты, одетая в глубокий траур, сидела Она.
– Подойди ко мне, милое дитя! – ласково позвала её вдова покойного императора по-французски.
Лиза повиновалась: решительно подошла и, сама не понимая почему, упала на колени.
Пальцы, украшенные драгоценными перстнями, нежно вплелись в её золотые волосы. Остатки выдержки совсем покинули Лизу, и она разрыдалась, уткнувшись в подол чёрного траурного платья.
А мама, тайно наблюдавшая за происходящим из соседней комнаты, едва не расплакалась вместе с ней. Оказывается, Екатерина Михайловна захотела оценить, как выпутается девочка из столь неожиданной для неё ситуации…
Они проговорили более часа. Лиза рассказывала, как помогает гувернантке воспитывать младшую сестру, а Светлейшая Княгиня, качая головой, с притворной озабоченностью повторяла, что она «наверное, очень строгий воспитатель…»
Та зима пролетела в разноцветной, сверкающей мишуре. Балы текли непрерывной чередой, сливаясь в единое целое. Лиза полюбила их, а они полюбили её, и юная провинциалка уже чувствовала, нет, знала, что является одной из самых ярких «снежинок» того зимнего московского сезона.
Провинциальная жизнь в «Соловьином»
Ближе к лету семья возвращалась в родную усадьбу, затерянную в глубине Мыловаровского уезда.
Светская жизнь продолжалась и там, но, конечно, куда более спокойная и размеренная.
Балы в провинции отличались от московских примерно так же, как отличается от столичной и сама провинциальная жизнь. Да и происходили они не более раза в неделю.
Искушённой Лизе было забавно наблюдать, как местная знать во всём пытается копировать манеры блистательных столиц. Да куда там! Как говорится: «Труба пониже, дымок пожиже».
Как-то на балу в Петербурге князь Голицин, присев за ломберный столик, небрежно проиграл в карты собственную жену, урождённую княгиню N. Вот был скандалище! За ним последовал развод и не менее скандальная свадьба княгини с графским кредитором, московским богачом Разумовским…
А что Мыловарово? Местные помещики нередко «сражались» в азартные игры… на щелчки! А если и садились поиграть на денежку, то совсем «по маленькой». Чисто для интереса.
Ну а уж о здешних кавалерах, после того успеха, каким она пользовалась в Москве, и думать как-то не хотелось.
Поручик Ржевский
Впрочем, иногда даже в тихом мыловаровском омуте вдруг появлялись незаурядные личности. И сказать откровенно, даже весьма.
Вот ведь правду говорят: «Где только эти черти не водятся?!» Каким ветром занесло в их сонное царство гусарского поручика Ржевского теперь уж и не вспомнить. Кажется, он просто увязался с компанией офицеров из расквартированного неподалёку гусарского полка.
А завтра – черт возьми! – как зюзя натянуся,
На тройке ухарской стрелою полечу;
Проспавшись до Твери, в Твери опять напьюся,
И пьяный в Петербург на пьянство прискачу!
Строки гусарского поэта Дениса Давыдова написаны как будто про него!
И тут, как нарочно, в дворянском собрании объявляют бал-маскарад. А впрочем, скорее всего, шельма как раз на него и метил! «Господи, неужели это случилось не вчера?»
Бал был в разгаре. Объявили уже седьмой тур вальса. Приближалась кульминация вечера: к мазурке ожидали незнакомых господ офицеров. Барышни шептались, что военные явятся, вопреки всем правилам, в сапогах со шпорами. И собираются воплотить в жизнь зажигательные пушкинские строки:
Мазурка раздалась. Бывало,
Когда гремел мазурки гром,
В огромной зале все дрожало,
Паркет трещал под каблуком!
То есть они будут исполнять мазурку «в старом гусарском стиле»: с высоченными прыжками и тройным ударом каблука о каблук в полёте.
Ах, берегись, паркет! И ведь кавалеры должны надеть ещё и маскарадные костюмы!
Что-то будет?
Да уж… Это было даже не «что-то», а «нечто»! Лиза, наивно полагавшая: уж её-то удивить давно ничем невозможно, была ошеломлена. А что тогда говорить об остальных местных кисейных барышнях?
Появление гусар
Стихли последние звуки вальса, когда распахнулись расписанные золотом белоснежные двустворчатые двери (предмет особой гордости владельца особняка, фабриканта Опрыжкина), и на пороге возникли четыре кавалера.
У троих из них лица скрывали изящные венецианские полумаски. Один гусар был в костюме кастильского гранда с роскошным гофрированным воротником, называемым гранголой. Второй – в романтическом наряде корсара с болтающимися на широченном поясе кинжалами. Третий, в широкополой шляпе, с платком на шее и кнутом за поясом, изображал полудикого американского пастуха.
Зато четвёртый… Четвёртый «костюм» представлял собой нечто совершенно невообразимое! Незнакомец был одет… русской печкой!
С боков «печки» торчали покрытые рыжим пухом здоровенные веснушчатые лапы (другого слова и не подберёшь!), вылезавшие из рукавов гусарского мундира.
Вообще-то, строжайшее правило бального этикета предписывает, ни при каких обстоятельствах не появляться на балу без перчаток! Но кто устанавливал кодексы для заявившейся на бал русской печки?
Однако самое пикантное помещалось у «печки» ниже пояса! Спереди в картонной стенке было вырезано солидное полукруглое отверстие, прикрытое чем-то вроде крышки, также сделанной из картона. Для внесения окончательной ясности отверстие было подписано: «Затоп».
Сзади примерно на том же уровне, располагалось другое аналогичное отверстие, также прикрытое картонкой. Подпись возле неё гласила: «Отдушка». Но этим пояснения не заканчивались. На «груди» и «спине» крупными кривыми буквами было выведено предупреждение: «Не открывайте печку, в ней угар!»
Над всем этим сооружением из «шеи – трубы» торчала рыжая вихрастая голова с покрытым веснушками лицом и рыжими же усищами. Маска отсутствовала. Живые, наглые глаза с интересом скользили по зале, равнодушно пропуская мужчин и бесцеремонно рассматривая барышень.
Они цинично оценивали формы, бесстыдно проникали под маскарадные костюмы (в ряде случаев это сопровождалось одобрительным цоканьем), и выражали нескрываемую готовность исполнить какой-нибудь кунштюк…
Излишне говорить, что все незнакомцы были в сапогах с бряцающими, сверкающими шпорами.
Девицы заинтриговано переглядывались: кто же из них кто? Слов нет: трое, дивно, как хороши! Все точно на подбор: стройны, эффектны, элегантны. Одно слово – гусары!
Вообще-то, будь это обычный бал, а не бал-маскарад, Лиза не сомневалась бы в своём превосходстве. Притом что хорошеньких девушек и в этом обществе хватало.
Безумство старых карнавалов
Но маскарадные балы имели свою особенность. Так уж, наверное, повелось со времён древнеримских Сатурний – первых маскарадов, длившихся неделями, на которых отменялись все табели о рангах. Обычная для тех игрищ картина: хозяин прислуживает своему рабу.
Нечто подобное творилось и позже, на венецианских маскарадах, где царил полнейший декаданс: разгул и беспорядочный разврат (Лиза сама читала об этом в книге, тайком взятой ею из усадебной библиотеки.)
Маски и костюмы стирали привычные условности: неважным становилось положение в обществе, снижались обычные правила приличий, маски уравнивали красавиц и дурнушек. Наступало царство свободы и всеобщей раскованности. Точнее, их иллюзии.
Конечно, российская провинция XIX века – это вам не античный Рим и не средневековая Венеция. Даже сравнивать нечего. Но магия карнавала, пусть не в столь безумной форме, завораживала и здесь…
«Печка» и её «трубочисты»
– Господа, да у вас здесь темно, как у эфиопа где? – неожиданно раскатился по залу явно нетрезвый, но густой и звучный баритон.
– Разр-р-решите представиться: «Р-рус-ская печь собственной пер-рсоной! А это – мои …тр-руб-бо-чи-сты!» – с хитрой ухмылкой заявило рыжее чудище и шутовским жестом указало на своих спутников.
Пребывавший до этого в угаре беззаботного веселья зал разом погрузился в звенящую тишину, которую нарушило внезапное: «Ах!», с последующим грохотом опрокинутого стула. Это брякнулась в обморок грузная супруга местного предводителя дворянства. К ней уже бежали с платочками сразу несколько услужливых кавалеров.
– Не выпить ли нам шампанского, господа? – попытался разрядить обстановку, слегка опешивший от такого представления, хозяин дома – фабрикант – мыловар Опрыжкин.
Это оказалось удачной идеей. «Печная команда» приняла предложение с бурным энтузиазмом, и вскоре уже гусарская компания, влившись шумной струёй в общее веселье, добавила ему немало специфического колорита.
Кое-что из бального кодекса
Тем временем приближалась долгожданная мазурка. Её, как известно, танцуют одновременно четыре пары.
Некоторые барышни, надеясь быть приглашёнными, уже остановились на ком-то из вновь прибывших и отчаянно кокетничали глазками, пытаясь привлечь внимание избранных кавалеров. Гусары же намётанным взглядом изучали окружающий их «цветник», в котором, право, можно было и заблудиться.
Наиболее решительные из начинающих кокеток сами уже завязывали светские разговоры с импозантными визитёрами. Но Лиза в этих играх уьия не принимала.
Во-первых, она привыкла, чтобы знаки внимания оказывались ей. Во-вторых, толкаться среди нищих на паперти в надежде на подачку от «их милостей» – что может быть унизительней? Да и вообще, она в Москве и Санкт-Петербурге не таких соколов видала! Что бы подумала о ней Светлейшая Екатерина Михайловна, заметив «милое дитя» в подобной роли?
Эти благоразумные размышления были прерваны раз уже слышанным раскатистым баритоном: «Судар-рыня, а р-разр-решите вас на мазур-рочку?» Так и есть: перед ней во всей своей красе стояла «печка»!
На обычном балу подобная ситуация была бы в принципе невозможна – молодые люди записывались в очередь на танцы к Лизе заранее и помечались ею в специальной бальной книжечке, чтобы никого не забыть. Се ля ви: удел дурнушек в одиночестве томиться возле стен, ожидая милосердного кавалера. У Лизы с ними всегда был перебор.
И отказывать кавалерам ей тоже доводилось, причём не раз и не два. Хватало в Москве таких желающих: ангажировать девушку более чем на три танца. Что, как известно, позволительно только родственникам и жениху. В противном случае – пятно на девичьей репутации, пересуды, сплетни и т. д.
Так что в подобных ситуациях следовало не просто отказать нахалу (ведь прекрасно знает правила, а всё равно лезет!), но подпустив в голос подчёркнутого холода или, напротив, с обворожительной улыбкой посоветовать обратить внимание и на других дам.
Но если уж ты отказала кому-то – остальным отказывай тоже! Пойти после отказа танцевать с другим считалось кокетством самого дурного толка.
Или такой конфуз: забыла, что обещала танец одному, поэтому дала согласие другому. (Вот для чего нужна бальная книжечка!) Тогда только один вариант: отказать обоим.