Блаженная барыня

Мария Прокопьевна умерла от инфлюэнцы вскорости после родов. Усугублялись душевные мучения моего прадеда тем, что сам он в то время находился ещё на службе, и, как вспоминал он сам в дневнике, в тот самый вечер весело пил вино и играл в карты. После оба этих занятия наводили на него тоску, и он их избегал.

После отпуска, связанного с похоронами, он на какое-то время вернулся на службу, но через год попросил отставку. Случилось же это накануне обнародования ««Жалованной грамоты дворянству». Офицерское начальство, видя полное расстройство нервов моего предка, отпустило его, посчитав негодным к дальнейшей       службе. Так и жил он, тихо и сумрачно, в своей деревеньке, затворившись ото всех, осуждая себя, а также, видимо, и родню с обеих сторон, которая не взяла на себя заботы о роженице. Не имея к жизни воли, не имея и дерзости на самоубийство. И всё ждал от покойной жены знака – что же ему делать.

Рассказывают, что будущая мачеха моего деда сама вышла из леса к усадьбе. Говорят также, что её нашла на просёлочной дороге кухарка. Молодая женщина полностью потеряла память, была странно одета, речь её было трудно понять.

Принятая в доме из жалости, а прадедом – ещё и из суеверия, она постепенно сделалась членом семьи. Какое-то время она, чтобы оправдать своё присутствие в доме, исполняла обязанности гувернантки. И дед мой говаривал, что своей живостью, деятельностью и непосредственностью она с самого начала поразила его отца, Гордея Михайловича.

Другой её дар открылся позже, когда Ульяна Сергеевна (так она называла себя) начала видеть вещие сны, причём могла увидеть и будущего императора, и электрическую лампу, и какую-то формулу из неизданного учебника по математике. Последнее пригодилось моему деду, поскольку, по настоянию всё той же прабабки Ульяны, он пошёл не в гвардию, а в инженерию.

Она же предрекла войну с Наполеоном и велела опасаться нашей семье военной службы после двадцатого года.

Дед боготворил её и говорил, что всем – воспитанием, своим характером и свободомыслием, и самой жизнью обязан ей. Дело в том, что весной 1787 года он тяжко заболел, прабабка, тогда ещё гувернантка, не отходила от него ни на шаг и за пару месяцев выходила. Семейное предание гласит, что, когда у маленького моего деда Павла спал жар, Ульяна и Гордей Михайлович бросились друг другу в объятия и разрыдались.

Летом прадед получил вызов на службу в связи с приближавшейся войной с Турцией. Он спросил у Ульяны Сергеевны, сможет ли она принять на себя дом, сына и быть полной хозяйкой и хранительницей всего до его возвращения. Она обещала. Тогда же она увидела свой первый сон – о том, что кампания окончится победой. Неизвестно, видела ли она ранение прадеда в вещих снах, но его в Госпитальной слободе ей удалось сыскать и также прилежно выходить.

Никому из сводных братьев и сестёр моего деда, а их было четверо, не достался её дар. Она оставила что-то вроде завещания, в котором назвала несколько дат, которых следует опасаться. Пророчество её доходит до 2010 года. Также она попросила в 2012 году, 23 сентября отправить письмо по странному адресу, написанному на запечатанном конверте. Каков был её вещий сон о будущем, хотела ли она что-то передать нашим потомкам, мы не знаем. Однако письмо мы храним, в надежде, что кто-то из нашего рода непременно выполнит её волю.

– Чижова, Ульяна Сергеевна, ДТП, подозрение на ушиб мозга лёгкой степени.

– Оформили? Молодцы! Везите на томографию, будем посмотреть…

Когда Ульяну провозили на каталке по больнице, она была в сознании, смотрела на проплывающих мимо пациентов, врачей и сестёр. Один из интернов – молодой человек с глазами такими же густо-синими, как его роба, показался ей очень знакомым. Он прижался к стене, когда каталка проезжала по узкому коридору, улыбнулся и почему-то сказал: «Ну, зачем было про Сомали писать! Мама же не поверит».