Ирине Розенталь-Никифоровой, Алеше, Ольге Шамборант, Андрюше Битову – на память о веселых поддачах, комарах, свежей треске, землянике и дивных дюнах Рижского взморья.
© Алешковский Ю., 2014
© Пивоваров В.Д., 2014
© ООО «ПРОБЕЛ-2000», 2014
МУЖСКОЙ ПОЛОВОЙ ЧЛЕН
(в разрезе)
1
Вот послушай. Я уж знаю: скучно не будет. А если заскучаешь, значит, полный ты мудила и ни хуя не петришь в биологии молекулярной, заодно уж и в истории моей жизни. Вот я перед тобой мужик-красюк, прибарахлен, усами пошевеливаю, как кот, словивший мышь, «волга» бегает, хата, заметь, кооперативная, а жена – скоро кандидат наук, главное, любовь ведь свыше нам дана, замена счастию она, примерно так сказал тот же Пушкин. Жена, в натуре, загадка – не менее, а если более, то тайна природы. Этот самый сфинкс с отбитым носом, который в Египте – я короткометражку видел, – говно по сравнению с ней.
В нем, кроме памятника, и раскалывать-то нечего, если разобраться.
Ну, о жене речь впереди. Ты помногу не наливай, половинь. Так забирает интеллигентней, и шнифты не разбегаются, как у зайца. Закусывай, а то совсем окосеешь и еще лет триста умом Россию не поймешь… я тоже, как видишь, совершенно ее не понимаю, но все-таки закусываю.
Короче говоря, после войны освободился я девятнадцати лет, образование – от звонка до звонка, – культурные трехлетние беседы с различными врагами народа, замечательно умными русскими, евреями, литовцами, чеченами, немцами и прочими равноправно посаженными членами дружбы народов. Тетка меня в Москве прописала: ее начальник паспортного стола ебал прямо на полу в кабинете. И месяц я нигде не работал.
Не хотел. Куропчил потихоньку на садке, причем без партнеров, даже пропаль перепулить было некому. Артистом называли щипачества, легендой такого вот артистизма. Если б Сталинскую премию за него давали… впрочем, хули пороть утопию? Видишь пальцы? Ебаться надо Ойстраху – мои длинней. И, между нами, чуял я этими пальцами, что за цвета у купюры в лопатниках или просто в карманах. А сколько в Москве залетных щипа-чей, но парчушек, которые за рубль горят или за пару билетов на футбол со «Спартаком»? Тучи! Тянут лопатник и тянут, сохатые, как дедка репку, вытянуть не могут, потеют, на цырлах балансируют, потом вы-тя-ги-ва-ют, тут их – за жопу и в конверт. У нас в стране, чтоб ты знал, не считается, сколько спиздил, главное – не воровать… поэтому наш мудрый народ, доебаный дефицитом бациллы и ширпотреба, вынужден рассуждать чисто диалектически: нам чужого не надо, мы и на ворованное проживем.
Как, спрашиваешь, однажды я сгорел?.. нет, не жадность, сука, погубила – собственный волюнтаризм подвел моего хуидола… дело прошлое, одна цыганка мне гадала – мы с ней кувыркались-клоунадили за кулисами театра «Ромен»: остерегайся, мой хороший, автобусов… не внял я, позорник, не внял… была в том проклятом автобусе полезная давка… я заподлицо прижался к тендеру одной охуительно аппетитной дамочки… в сумочке бабки нащупал, вытянул, перепулил их за отворот ботинка, работаю, блядь, как Игорь Кио – хрен уследишь, где фокус, где фикус, то есть накось выкуси, Петровка 38… и вот тут, надо же, они, сволочь, имею в виду хуидола, изволили, видите ли, заторчать… плевать данному органу – одна из его кликух Шершавый, – на чувство реальной, как дважды два, опасности и наоборот… это не одно и то же – научись размышлять, скептик ты ебучий… он себе тупо упирается, как ишак у Ходжи Насреддина… куда, блядь, и во что?.. ну, хули ты пристал?.. я же позади нее стою, а ведь у любого, как известно, хуирода заместо трезвого ума – лишь инстинкт самовставания тогда, когда ему залупой вниз болтаться надо… скажу тебе так: ни в истории, ни в географии природы – ни малейшего не будет порядка, пока они, хуидолы и хуироды всего человечества, не начнут вставать вовремя, как, допустим, у собак, котов, тех же ишаков, слонов, моржей и других млекопитающих… проблема-то в том, что демография у народа вшивовата, вот, кирюха, в чем дело, тогда как самой ебли на душу населения намного больше, чем дальнейшей нужды в быстрейшем укреплении породистого генотипа нашей популяции – иначе нам пиздец… вот тебе и а-а-а!.. я и сам такой: всю дорогу завожусь с полоборота, но это уже профессия… как видишь, являюсь не только инструктором-мастурбатором высшего разряда, но и испытателем не хуже самого Коккинаки… я даже сейчас, вроде тебя, тахикардирую, как у окошка женской бани, давленье скачет, прерывается дыхание… это злоебучая либедуха загуляла по буфету – это она… если хочешь знать, мы, козлы, попривыкали ее использовать все больше ради кайфа ебли, а не заветного распоряжения, общеизвестно Кого именно, насчет плодитесь и размножайтесь, так как ебля это вам не игрушка… позже узнаешь, что это за звери – либедуха и Эрос, промеж ног, который у тебя вырос вместо умственного развития обоих полушарий того же не обученного мозга… автобус, значит, пыхтит, мой, еще раз подчеркиваю, тупо упирается в самую что ни на есть святую для каждого существа женского человекопола позицию… еще пяток секунд, и он, как бывало, кончил бы в трусики – плевать ему на них, отстираются… но, как и было мне цыган-кою нагадано, судьба распорядилась по-своему, так как, в ее глазах, любой шершавый – пшик, зола, ничто… чудесная дама завопила на весь автобус, прямо в член моих мудей вцепилась, я остолбенел… чехты, горю с поличным, хотя потом уверял я следака, что чьи-то бабки мне в ботинок нарочно перепулил какой-то жулик в форме капитана МВД, которого немедленно надо бы отыскать, поймать и обезвредить… бесполезняк – все такое нашему следствию похую, не в Америке находимся… но вот какое странное дело: точно такого, как я напророчил, щипача в офицерской форме, отловили с поличным через пару дней, а меня тут же разогнали… теперь до конца срока жизни – хуй вот я еще разок в автобус сяду… лучше поползу по мостовой, скажем, в бар, чем сесть в коварный этот вид транспорта.
Ну, ладно, куропчу себе помаленьку. Маршрут троллейбуса «Букашка» освоил и трамвая «Аннушка». Ксивы разные, заметь, не брал. А если попадались, я их по почте отсылал или в стол находок перепуливал – надо все ж таки совесть иметь. Был при бабках. Очень изводила, в тесноте, близость девичьих и женских даров природы. Иногда, на всякий случай, подвязывал своего хуирода косынкой к ляжке, чтоб в давке не осатаневал, грешный дьявол преисподней.
А у метро «Кировская» процветала ярмарка девчонок и бабенок, домработниц. Эти трясогузки летали стаями в столицу, так как хули им было толку от вшивых колхозных трудодней. Наебешься, бывало, с двумя-тремя ночью, в Нескучном, так, что коленки подгибаются, как у новорожденного телка. Один раз ебанулся в обморок, девки ужаснулись, сбегали за «скорой», санитары увезли меня на носилках во Вторую Градскую – почти не дышал, порол какую-то хуйню, так что запомни: подбалденный перееб намного вредней трезвого недоеба… да, да, перееб – нечто вроде заворота кишок и болезни Приапа… Приап был царем, кричал от боли, поскольку хер его моржовый, то есть авторитетный в древнем мире член, вообще никогда не ложился… согласен, частично поэтому пиздец и надвинулся на всю Древнюю Грецию – от нее остались только боги, их резиденция в горах, остров Лесбос и Олимпиадное движение спортсменов к финишам различных стартов. Не спасибкай – не следует кирюх благодарить за соль, лекарства, спасение от смерти и за уроки истории, – это хуевая примета.
Я уж собирался поджениться на дочке теневика-миллионера, но она была тупа, некрасива, лопала много конфет, даже не помогало устрашение, что жопа слипнется от бесконтрольного такого пережора сладостей. Мне это обрыдло. Честно говоря, свобода всех телодвижений личности дороже трехразового питания и полового отъебона, причем безо всякой любви.
Потому что только любовь к одной во всей Вселенной даме сердца чудесно сдерживает свободу распутных, как это бывает, телодвижений – вот почему, и хватит, я сказал, кончай почемукать!.. Вдруг тетка говорит:
– Сосед тебя, Луку Мудищева сраного, в институт к себе берет. Лаборантом будешь. Все одно – погоришь. Гуталин велел политбюро разделить твое ворье на сук и блатных, чтоб, как с тифом и другим геморроем, жестоко и навсегда покончить с преступным миром. Это не параша: у моего полюбовника брат на Лубянке шпионов мышеловит – он все знает прямо от Берии, с которым на вась-вась.
С чем-чем, а с садизмом прокурорской власти у нас не заржавеет. Я перебздел. Везло мне что-то очень долго. Специальность получить хотелось, но работать не любил. Не могу – и все. Хоть убей. На зоне кто не работает, тот не ест, а кто мантулит и, как лошадь, упирается, тот вообще – дистрофик, доходяга, долго не живет. Отучили людей мантулить по-совести, особенно в лагерях. Кроме того, воровка никогда не станет прачкой, а урка не подставит свою грудь. Пришлось идти в институт к соседу, потому что примета есть такая: перебздел, значит, вот-вот погоришь. И в натуре, замечаю в трамвае, как и в троллейбусе, топтунов в штатском, у них в карманах «несчастья», в шнифтах жестокий блеск.
С соседом этим, в институте который, мы по утрам здоровались. Он в сортире подолгу сидел, газетой шуршал и смеялся. Воду спустит и хохочет.
Ученые – гад буду, все они авоськой стебанутые. По-моему, он, в комсомольском возрасте, тоже мою тетку ебал. В общем, устроился я в его лабораторию. По фамилии – Кимза, нацию не поймешь, но не еврей и не русский. Внешность вполне благородна, ничего себе – красюк, но какой-то, блядь, усталый, седоватый, хоть лет ему всего под тридцать шесть, похож на помесь Калинина со Шверником, минус козлиная бородка всего лица.
– Будешь носить реактивы и помогать ставить опыты. Захочешь – пойдешь учиться. Что скажешь?
– Нам татарам – одна хуй. Что ебать подтаскивать, что ебаных оттаскивать.
– Твоего постоянного мата я больше не слышу.
– Всегда-пожалуйста, хотя мат сближает человека с судьбой его личного дела и личных вопросов других людей.
2
Неделю работаю. Таскаю хуйню всякую, склянки мою, язык солью какой-то обжег в обед, яйца всмятку хавая, ну, и закономерно дристал дня два чем-то синим. Думал, соль поваренная, а она, падла, химической была. Бюллетень не брал, однако. А то бы в очко миномет вставлять начали, как в лагере. Чернил пузырек я тогда у опера уделал, чтобы на этап северный не идти. Собственно говоря, работаю.
Оборудую новую лабораторию. Микроскопов в ней с хуеву тучу, навалом приборов, моторов, реторт, змеевиков, реостатов и рубильников – я их с детдома уважаю. Были там и клетки с белым расизмом мышей, против чего боролся Мандела. Нас выгоняли на митинг, руки прочь от которого, но я сачканул, закосив резь в желудке от той же дристогонной химсоли. Вдруг мне надоело упираться, верней, остоебенило. Я даже пошалил.
В буфете у начальника отдела кадров лопатник из «скулы» увел ради тренировки искусства своей профессии. Что тут началось! Взвод в штатском прикандехал на замаскированном броневике, из института никого не выпускают. Генеральный шмон, разве только в очко не заглядывают. А все из-за чего? Я с лопатником пошел в сортир отбомбиться, раскрыл, а в нем хуй ночевал – нет бабок. Только ксивы и пара доносов, один – на Кимзу.
Науку совсем не туда саботажно направляет со стрелок истории нашей партии, на собрании не поет интернационал, не хлопает, голосуя, принимал отвратительный вид вредителя народа, а также с ненавистью, жидовская морда, выключает всесоюзный голос Юрия Левитана, все опыты вышеуказанного экспоната направлены против человека, который звучит гордо, и поэтому косвенно расшатывает экономику.
Понял? Червонцем завоняло для Кимзы. Пятьдесят восьмой. Но я стукачей не люблю, более того, презираю этих глистопьявок. Нет, теми доносами я не подтерся, а спустил их в унитаз. По ним получалось, что весь институт – сплошной заговор осиного гнезда, а значит, я тоже состою в числе заговорщиков. Донос на Кимзу я из сортира вынес. Взятый лопатник мойкой расписал на части и тоже спустил в толчок канализации всей страны.
Дверь кто-то дергает, орет и бушует. Я вышел. Застегивая ширинку, вежливо объяснил танцующему сотруднику, что химией обхавался и что дверь в сортир – не зуб мудрости, нехуй ее дергать, надеюсь, въехали?
– Смотрите, – говорю Кимзе, – ксива на вас.
Он прочитал, побледнел, поблагодарил меня, все понял – и хуяк бумажку в мощнейшую кислоту. Она у нас на глазах растворилась к ебени бабушке. Так вот гангстеры в Америке растворяют стукачей, хотя у нас нет свободной продажи подобной кислоты. Как что было бы, если б выбрасывали ее на прилавок? Приводишь иного неуемно зловредного сексота или соседа-доносчика, допустим, на свалку. Там уже стоит полный чан самой царской серной кислоты, бросаешь туда крысеныша, посадившего уйму настоящих человеков – все, пиздец! – в природе больше нет еще одного настырного врага человечества. Вдруг меня дергают к начкадрами с помощниками. Я, сам понимаешь, в несознанке, так как не могу и не желаю иначе.
– Не такие, как вы, портные шили мне на Петровке дела, и то они по швам расползались в первую же примерку!
– Показания есть, что ты позади меня в очереди терся. Может, старое вспомнил?
– Ебал я все показания, кроме дружеских. Много ли там было бабок?
– Если речь о деньгах, то их совсем не было.
– Ну, тогда бы я на такое говно никогда не позарился. У меня не пальцы, а глаз-алмаз, как у Вольфа Мессинга, так как чуют, что в лопатнике: капуста или немудреная всякая ксивота.
Ну, они там посмеялись. Отдохнули, видать, с моим простым языком, а не со всякими «Да здравствует, блядь, всегда вперед, но если, как сказал Чехов, у врага народа все находится в прекрасном состоянии – и шнифты, и прическа, и шмутки, и душа, – то его уничтожают к ебене фене». В общем, меня отпустили.
Назавтра говорю Кимзе, что работать больше не буду. Принципиально – я не рабочий, а артист своего дела. Я, говорю, на тахте люблю лежать и хавать книжки. Тут он как-то странно покнокал, то есть не просто так косяка он на меня давил, как это делает начальство, когда его начинает поебывать какая-нибудь мудацкая идея. Потом начинает издалека насчет важности для всего человечества этой его молекулярной биологии, и что он начинает опыты, равных которым в истории не бывало нигде и никогда. Одним словом, эксперимент. И ему необходима моя работа, названная то ли благодарной, то ли благородной, во всяком случае, заебенно творческой. Но самое интересное, что она и не работа, а сплошное удовольствие, причем высокооплачиваемое. До такого кайфа тыщу лет ебаться надо всем остальным наслаждениям. Главное, как говорил Аристотель, не бздеть надо, пояснил Кимза, пердячим сероводородом, а отнестись к ней, к работе, по-мужски, без предрассудков и с далеко идущей мыслью о будущем человечества.
Кимза – его речь я делаю для тебя понятней, – чаще всего напирал то на грядущее, то на историю, потому что, говорит, татаро-монгольское иго зверски притормозило прогресс науки нашей родины лет на триста, ну, и Европа, естественно, влупила нам, как ты выражаешься, шершавого – по самую носоглотку. Верней, нас она обогнала по всем предметам, пока мы, распиздяи курские, брянские, орловские и прочие, богатырские свои раззявив варежки, отсиживали свои жопы – зимой на печах, летом на деревьях, – и пели, гондоны, широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек. Короче, всех нас русских, включая сюда дружбу народов, так исторически наебали, что лично тебе, Коля, выпадает масть отыграться – есть во весь! – за все такое международное блядство торможения научного прогресса родины Ивана Сусанина и Зои Космосодемьянской, Александра Матросова и артиста Николая Крючкова. Не все ли тебе равно, мудила, это Кимза увязывает рекордсменку по несознанке или я?.. а раз все равно, то хули ты каждый раз выскакиваешь, как яйцо из ширинки.
– Слушай, сосед, не еби ты мне мозги, о чем речь-то? – говорю Кимзе.
– Ты должен стать донором.
– Кровь, что ли, сдавать, потом ее же и пропивать?..
– Нет, не кровь.
– Что же, – смеюсь, – если речь о говне или о ссаках, то я не кулак – всегда готов отдать таковое свое добро в копилку пятилетки нашей страны.
– Сперма нам нужна, Николай. Сперма!!!
– Что за сперма?
– То, из чего дети получаются.
– Какая же это сперма? Это – молофейка. Молофья, трекать если по-научному.
– Ну, пусть молофья. Согласен сдавать молофью для науки? Только не пугайся. Позорного в этом ничего нет – наоборот, все мы, имею в виду многострадальную нашу отчизну, совершим с твоею исторической помощью героический рывок, приделаем заячьи уши прошлым, а также нынешним Чингисханам Запада. Кстати, полнейшая тайна такой сдачи тебе гарантируется. Твердо.
– Я готов – это заебись, как смешно, главное, не по-троцкому, а по-нашенски, по-мушкетерски. А сам-то ты чего ж не сдаешь молофейку?
Кимза сразу помрачнел и нахмурился.
– Во-первых, дирекция обвинит в выборе объекта исследования по родственному признаку, во-вторых, достаточно во-первых. Давай, соглашайся.
Тут я сел на пол и хохочу, стараюсь не обоссаться, как защекоченный.
Ни хуя себе работа – аж аппендицит заныл безбожно.
– Зря ты ржешь, Коля, ты же не болван, зря. Сядь и послушай, для чего нам нужна твоя сперма, – сказал Кимза.
Шутки-шутками, а я прислушался, и оказалось, что план у Кимзы таков: я дрочу и трухаю, что одно и то же, а молофейку эту тончайше вмазывают на поверхность спецстекла и всячески под микроскопом изучают. Позже попробуют ввести таковую молофейку в матку бесплодной особе женского пола и посмотрят, влетела она или нет. Тут я его перебил насчет алиментов в случае чего. Заделаю вот если десяток пацанов с пацанками, а потом, значит, шевели рогами в получку, как накормить, напоить и прибарахлять всех этих разъебаев из мною же заделанной шоблы-еблы, да?
– Оплату труда и временную – до исторического торжества нашего реванша – тайну твоего научного подвига тоже твердо гарантируем, пусть данная проблема тебя не колышет. Ни о каких алиментах не может быть и речи.
И еще у него имелись – совершенно уже секретные – планы всестороннего исследования моей молофейки. Обещал их перечислить, как только приступим к опытам. А хули, думаю, капусты подзаработаю за свою самозаветно околонаучную деятельность, куплю домик в Крыму с фруктовым садом, заведу гарем, как крымский, из ссылки приканавший, татарин.
Ну, и поябываю себе по очереди тройку баб, колупаюсь там с виноградом дамские пальчики, с клубникой и прочим мармеладо-повидлом – насрать мне разом на все ихние пятилетки и отдавание бабок в долг партии с правительством на дальнейшее развитие народного хозяйства. Это они, козлы, так поливают, а в натуре наши бабки прожирают иждивенцы-паразиты забугровых компартий, ну, те, которые готовят мировые кризисы, пожары и прочие революции, я бы папу ихнего ебал.
Веришь, кирюха, у меня заторчал от всех этих ебоглазых разговоров – хоть сию минуту начинай трудиться во славу родины социализма и демократии передового правосудия!
Мне это было не впервой. До тюрьмы я не дрочил, а на зоне каждый сотый не трухает, остальные девяносто девять дрочат, как сто. Если сгоришь на трех своих вокзалах, сам помастурбируешь, намотаешь всю эту ебаную апперцепцию себе на ус – куда ты нахуй денешься, немедленно если не завяжешь, не начнешь трудиться. Учти, наша зона – далеко не тюряга за границей, где человеко-зэк имеет право на ученье, отдых и на труд. Само собой, при отличном поведении, раз в неделю, в Лондóнах-Парижах, ихнему зэку-человеку положены строго регулярные половушные контакты с заказными Нинками-Зинками-Лизками и прочими Ирисками. Кинет тот человек пару-тройку палок – вот и дрочить ему уже не надо, и именно такое положение вещей называется – гуманизм. А то едешь в «Аннушке», кнокаешь в окошко, на каждом шагу гуманизм, блядь, гуманизм, а в тюрьмах что и на зоне? Зэков вместо гуманизма держат в черном теле – вот что, ебена кровь. А на воле, допустим, тому и другому полу негде поебаться из-за жилищного вопроса, то есть негде. И, выходит дело, в одной стране, отдельно взятой чертями за жопу – такова уж ее судьба, – весь злоебучий половой вопрос перекосоеблен сикось-накось. Я это к чему?.. Все дело в том, чтобы такие издевательства над либедухой морально не переживать… я же сказал, что о ней – позже, или не сказал?.. Ну, подрочил на зоне – и подрочил, отдал природе должок – и отдал. А другой подрочит, утречком уныло канает на вахту, как убитый – страдает от ядовитого презрения к слабости свой воли. А что потом? На всю жизнь себя он этим переживанием калечит.
Да, на всю жизнь. Он уже говно, а не летчик-испытатель Коккинаки. Знал я Мильштейна Левку, мошенника, мы с ним кушали. Отбой, зэки сеансов поднабрались после трофейной киношки, ну, той, которая, в общем, есть у тучки светлая изнанка, а также нагляделись на забугровую голожопость дамских фоток. Тишина, за работу принимаются кожаные движки… темная ночь, ты, любимая, знаю, не спишь… и с другим лейтенантом лежишь… и поэтому, верю, тайком… ты слезу вытираешь… какой там нахуй для нас, в бараке, гуманизм?.. Не до дрочки только врагам народа, переломанным на Лубянке, доходягам и прочим инвалидам. Левка Мильштейн зубами скрипит, борется с собой и постепенно засыпает. Я ему советовал дрочить хотя бы раз в месяц, День Красной Армии, 8 Марта, Первомай и по революционным праздникам, религию не трогаем, но он – ни в какую, потом попал в дурдом, его комиссовали.
Ну, ладно. Задумался я и спрашиваю Кимзу про условия. Сколько раз спуск? Какой отпуск, рабочий день, оклад, название должности в трудовой книжке?
– Во-первых, будь добр, не говори «спуск, спускать» – ассоциируешь волшебство таинства спермы с ничтожеством говна в унитазе коммуналки.
Во-вторых, оргазм – ежедневно по утрам, всего один раз, еще два часа на отдых, а также на усиленное питание для возрождения новых сперматозоидов, они же живчики. Оформим тебя техническим референтом.
Оклад – по внештатному расписанию, так как должности, подобной твоей, еще не бывало в многострадальной истории нашего отечества, а может, и всего человечества. Рабочий день не нормирован. Восемьсот двадцать пять рубчиков. Ежемесячная прогрессивка. После результативного оргазма и отдыха – кино, цирк, футбол, но ни в коем, понимаете, случае не алкоголь и не шаланданье к гунявым профурсеткам блядского типа. Воздержись от коитусов вообще и в частности.