000
ОтложитьЧитал
– Хорошая у вас вода, дядя Ион. – говорю я. – У нас на полигоне тоже такая, только вот едем куда-нибудь, набираем в запас в резиновые бурдюки, а они чёрные, на солнце нагреваются так, что хоть чай заваривай, а на вкус – натуральная резина.
– А ты что не спишь? Не погулял вчера? – спрашивает дядя Ион.
– Да, родители слишком строгие попались, посидели немного и хватит.
Не скажу же я, что сам виноват, не получилось расстаться с Милой в первый вечер, вот и стараюсь быть плохим кавалером, что бы сама от меня отказалась.
– Тебя как зовут? – после некоторого молчания спрашивает дядя Ион.
– Василием кличут, – отвечал я.
– Вот что, Василий, хотел я тебя спросить. Конечно, если нельзя, не отвечай. Я ведь не из простого любопытства спрашиваю. Где находится ваш полигон?
– Полигон не секретный, – отвечаю, – пока стрельб нет, жители из ближайших деревень пригоняют отары овец пастись. А место, где расположен наш лагерь, называется «Зеленая балка».
– Так это же, моя родина! – воскликнул дядя Ион. – Село Тарбунары, в котором я жил, находилось там.
И дядя Ион поведал мне такую историю.
– Когда я уходил на фронт, у меня были жена и две дочери. Вернулся, а на месте моего дома – большая воронка. Село сильно пострадало. Начал строиться. Денег на котелец (камень-ракушечник) у меня не было. Пришлось строить хату из «самана». Только начал возводить стены, пришли военные и сказали, что нас выселяют, так как здесь будет полигон. Узнав это, дружок мой Микола, с которым вместе воевали, пригласил к себе в Веселиново. Он жил один. Мать в войну умерла. Сказал, что будешь мне вместо отца. Не долго жил Микола. Подорвал здоровье на войне, был ранен. Опять остался я один.
– Раз, два, три калина,
Ридна моя дивчина,
В саду ягоды рвала…
Это подъехали вернулись с обеда девушки. Вот такая побудка. И все стали выходить из лесополосы, весёлые, улыбчивые, некоторые пританцовывая. Без тени сожаления о прерванном сне, разобрали косы, встали в ряд. Разошлись девушки, теперь уже каждая подошла к своему. И вперёд! В атаку! Зазвенели косы, зашумела пшеница, укладываемая вряд, и вот снопы, снопы, из снопов крестцы. Но так долго продолжаться не может, душа солдата не терпит тишины, и над полем вновь зазвучала песня. Только теперь не строевая, а совсем другая:
– Карие очи,
очи девочьи,
милые очи,
ясны, как день…
Её подхватили все, и поплыла, заструилась песня над полем, над степью, без конца и края, словно сама радость, само счастье. Душа поёт, когда все вместе, когда труд в радость. Да, еще с такой тыловой поддержкой. Вот она – жизнь! Матушка-жизнь! Мирная жизнь! Что ещё нужно солдату.
Село Веселиново находится вдали от больших городов и больших дорог. И мало что изменилось с той поры, когда жил, когда творил Николай Васильевич. Нет ещё электричества, нет искусственного покрытия дорог. Хаты по-прежнему под камышовыми крышами. Если отвлечься от дневной суеты, то не трудно ощутить себя в ту пору, в то время. «Тиха украинская ночь» – когда-то писал Николай Васильевич. Так разве она стала другой? Притихло село, отдыхает после трудового дня, прикрытое тонкой дымкой. Любуется месяц с высоты, подмигивают звёзды. Все мои товарищи, словно сельские порубки, расходятся по селу. Каждый идёт к своей единственной, и я иду. В окошках хат мерцает тусклый свет, то ли каганца, то ли свечи. Так и кажется, что вот-вот, встретится кто-то из героев Николая Васильевича. Особенно притягивает взор труба каждой хаты. Кажется, что вот-вот появится незабвенная Солоха, сунет месяц в мешок, сгребёт туда же звёзды, что бы была тьма-тьмущая, что бы сбить меня с пути. А иду я туда, где ждёт меня моя панночка. Ещё издали замечаю на фоне белой стены хаты её силуэт. Сидит, ждёт. Я её вижу, она меня нет, кусты вишни и моя защитная одежда делают меня невидимкою. Затаив дыхание, приближаюсь вдоль плетня. Дойдя до калитки, и так, чтобы не нарушить тишину, не для чужих ушей, только для неё, только для неё одной, тихо, так тихо, словно вдох-выдох, запеваю:
– Солнце низенько,
Вечер близенько,
Выйди до мэне,
Моё сердэнько.
И словно буйный ветер сдувает Милу со скамейки. Она бежит, распахнув калитку, пропускает меня во двор, повисает на моей шее, осыпая моё лицо поцелуями. Кружится голова, темнеет в глазах, думаю: «Эх, только бы не споткнуться, только бы не упасть». Вот так стал я сам себе не хозяин, словно трава полевица окутала меня, заплела мои руки и ноги, окрутило моё тело, сдавило мою душу. Что делать? Как быть? Не знаю. Посоветоваться бы с кем, да не с кем. Самый близкий для меня человек – это Оксана. С ней каждый день, целый день вместе, а слово сказать о чём-то о своём нет никакой возможности. Всё время на виду, всё время среди людей. Вот и думаю, запалил я костёр в душе девичий, теперь она мой человек, родной человек, и не должен я сделать несчастным ещё одного человека. Так пусть хоть она живёт спокойно. Так пусть хоть она не знает печали. Возвращаюсь теперь со свидания в полночь-заполночь, а радости нет, счастья нет. Я теперь даже от своих товарищей отдалился, таясь подхожу к палаткам, словно вор, прислушиваюсь, всё ли тихо. Если слышу говор, хожу вокруг да около или сижу в сторонке, жду, когда всё стихнет, боюсь вопросов, на которые у меня нет ответа. Ну а для себя-то я нашёл утешение, стал считать, что Оксана у меня по-прежнему одна. Ну а Мила, а Мила это просто мой ребёнок, мой бесёнок. А душа страдает, душа болит.
То не ветер ветку клонит,
Не Дубравушка шумит,
То моё сердечко стонет,
Как осенний лист дрожит.
Не знаю, что обо мне думают люди, за кого меня принимают. Вот так, находясь среди людей, близких мне товарищей, никогда я не был так одинок, как сейчас. Правда люди говорят, что беда на земле одна не ходит. Вот и ко мне явилась, откуда я не ждал. Так как барышни мои были слишком заметными, один из моих товарищей, видимо, подумал обо мне: не слишком ли я хорошо устроился? И решил меня раскулачить. Подошёл ко мне, и повел примерно такой разговор: «Кто для меня из них милее? Кто румяней и белее?» В ответ на это, во мне вскипело эгоистическое чувство. Как это так? После столь тревожных, дней бессонных ночей, когда они для меня стали близкими, родными, как я могу оторвать от тебя хоть одну, хоть другую, без боли без страданий? Это, вообще, недопустимо! К счастью, нашёлся подходящий ответ: «А я ещё не разобрался». Деваться мне было некуда, оставалось только надеяться, что как-нибудь это само собой образуется. Так оно и вышло. У моего товарища дела сердечные, видимо, сложились удачно, и больше он меня не беспокоил. Но спокойствие моё исчезло навсегда. Я боялся, что появится другой с подобными намерениями. Да и вообще, как ни крути, придёт тот день, когда я сам вынужден буду с одной из них расстаться. Я ведь не персидский шах, чтобы иметь двух жён.
В стороне от наших палаток, стояла ещё одна, латанная-перелатанная. В ней жили старые цыгане. Зимой они обитали в хате, а летом выбирались на природу. И появилась у меня мысль – не обратиться ли мне к цыганке, чтобы узнать, что ждет меня впереди? Но спокойно поразмыслив, от этой идеи отказался. Так как я не верил ни в приметы, ни в предсказания.
Командировка наша подошла к концу. В конце рабочего дня ко мне подошла Оксана.
– Вася, проводи меня до села. Я своим сказала, что я задержусь.
Все разместились в машине, и уехали. Мы остались одни. И вот, мы впервые одни в большом пустом поле. Идём молча, шуршит потрескивает под ногами жнива. Каждый думает о своём. Я же думаю: «Ведь не отвергла она меня сходу, попросила проводить, не сказала гуляй, Вася, на все четыре стороны. Значит она от меня ещё что-то хочет». Вот и гадаю, как быть? Броситься в ноги, просить слёзно прощения, или сжать в своих объятиях? Нет, это не для меня. Кто для неё я теперь? Всего лишь никчёмный человек, клятвоотступник. Знаю, если я это сделаю, что она скажет. А если не скажет, то подумает: «Вот так он её обнимал. Вот так он её целовал. А теперь что?». Идём теперь, как чужие. Остаётся только ждать, что она сама скажет. Наконец она заговорила:
– Вася, вы завтра уезжаете. Провожать вас придут люди всего села. Прости меня, Вася, за то, что я туда не приду. Я не могу видеть, как ты уезжаешь. Я не выдержу, расплачусь на виду у всех. Это, вообще, недопустимо.
Вот и сейчас, глаза её заблестели от слёз. Она замолчала, глядя куда-то в сторону. И я молчал, давая ей успокоиться. Её доброжелательный тон, никаких обвинений, в какой-то мере успокоили меня. «Значит она на меня не в обиде? Значит у нас не всё потеряно?» – подумал я. Мы остановились, потом, не договариваясь, повернули обратно. Так и шли, то от села, то к селу.