Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро…
А.С. Пушкин.
Непокорённые
– Не в обычаях монгол оставлять не доделанные дела, – сказал Бату.
– Брат мой имеет в виду Бачмана, кыпчака из племени олбурлик? – уточнил Менгу.
– Да. Но дело не в одном племени олбурлик. Большая часть племени нам покорилась. Но вокруг этого Бачмана собираются «люди длинной воли» со всего Дешт-и-Кыпчак (Половецкая степь). И аланы к ним примкнули.
– Я добью его, брат мой Бату.
Князь кыпчакского племени олбурлик Бачман отказался подчиниться монголам, не взирая даже на то, что всё его племя признала их власть. Вокруг него быстро собрались люди такого же не покорного и свободолюбивого нрава.
Началась степная война с бесконечными засадами, погонями и внезапными нападениями. Братьям Менгу и Бучеку пришлось сражаться на два фронта: на западе они нападали на алан, а с востока отбивали атаки людей Бачмана. Вскоре аланов загнали в горы и принялись за олбурлик.
Монголы применили любимый метод ведения войны – облаву и в середине лета прижали Бачмана к низовьям Итиля.
Всё произошло так быстро, что Бачман был вынужден просить повозки с женщинами и детьми, а сам укрылся на многочисленных островах дельты Итиля.
Менгу не полез в этот лабиринт воды и земли, удовлетворившись захваченными семьями олбурлик, здраво рассудил, что Бачман со своим строптивым и гордым характером своих не бросит и попытается их отбить.
Произошло всё почти так, как и предполагал Менгу.
Войско медленно кочевало на север вдоль западного берега Итиля. Сзади войска двигались повозки с женщинами и детьми олбурлик.
И как-то ближе к вечеру горизонт перед войском монголов запылил, и показались всадники, летящие во весь опор. Это Бачман и его джигиты. Менгу приказал готовиться к бою. Монголы выстроились в боевой порядок.
В это время олбурлик напали на обоз сзади, тихо, без шума. Показались неожиданно из-за крутого берега Итиля, перестреляли часовых из луков, скатили повозки к берегу, подсунули под них приготовленные заранее связки сухого камыша, бурдюки, наполненные воздухом и спихнули в воду.
Нападавшие всадники, немного не доскакав до войска монгол, выпустили стаю стрел, развернулись и с гиканьем унеслись в степь.
Когда монголы оглянулись, повозки были уже на середине Итиля.
– Какой молодец! – сказал Менгу, глядя на это.
Преследовать их не стали: пришёл приказ двигаться на север на соединение с основными силами монгол, да и в междуречье Итиля и Ахтубы это сделать было бы сложно. Бачман кружил меж белых холмов, уходил далеко в степь и опять возвращался на Итиль – земля от Итиля до Шаика( река Урал), была землёй кыпчаков племени олбурлик.
Этот дерзкий и удачный поступок Бачмана привлёк под его знамёна аланов, касогов и другие горские племена. Трудно было договорится между собой военачальникам столь пёстрой армии: горцы не хотели идти под командование степняков, степняки не хотели идти под командование горцев. В конце концов, договорились, что будет два командующих – Бачман от степняков и Качир-Укуле, князь ясов, от горцев.
И весной следующего года Менгу и Бучек встретили целую армию.
Мелкие стычки с передовыми отрядами монгол Бачман и Качир-Укуле выигрывали.
Но вот настало время решающей битвы. Две враждующие армии встретились на берегу Терека. Правое крыло возглавлял Бачман, левое – Качир-Укуле с ясами и касогами, в центре стояли дружины горских племён.
Армии пришли в движение. Монголы издали дружное «Ура!» и покатились вперёд. Им в ответ засвистели кыпчаки, загикали горцы и понеслись навстречу.
Тумен Бучека ударил в середину войска и тут же побежал. За ними с гиканьем летели горцы.
Бачман и Качир-Укуле пытались остановить погоню, предупреждали, что это ловушка. Но не слушались гордые горцы, не верили, что их кто-то смеет не боятся.
Всем была хороша армия Бачмана и Качира – и храбростью джигитов и готовностью пожертвовать жизнью ради свободы. Но не было у неё одного – железной дисциплины монголов! И отлаженной системы единого управления.
Бегущие монгольские тысячи вдруг расступились, и в горцев ударил плотный рой стрел. Это было войско Менгу. Развернули коней джигиты, поскакали назад, падали под монгольскими стрелами. Погнали их на ясов и касогов Качира. Войско Качир-Укуле расстроило ряды, дрогнуло и побежало к родным горам.
Бачман остался один.
Монголы повернули на запад, они месяц шли вдоль Терека и Кубани вплоть до моря, добивая непокорных и принимая покорность многочисленных горских князьков. Менгу и Бучек благосклонно выслушивали их и отправляли в степи в далёкий Каракорум к Великому Хану монголов.
В конце лета повернули назад к Итили, громя остатки непокорных кыпчаков.
Армия Бачмана таяла, у него осталось только пятьсот джигитов, главным образом его родного племени и обоз с женщинами и детьми. Опять повторились события прошлого года.
– Мы так его никогда не поймаем, – рассуждал вслух Менгу. – Они прекрасно владеют и лошадью, и челноком.
– Надо попросить Бату прислать сюда мокшу, – ответил Бучек, – будем надеяться, что они умеют владеть веслом.
Вскоре по Итилю на лодках пришли недовольные мокша из-под осаждённого Нижнего Новгорода.
Бачман со своими людьми находился на острове, посередине Итиля, напротив верховий Ахтубы.
Мокша расположилась на восточном берегу Итиля среди ивовых кустов. Разожгли костры, стали готовить еду. Ночь опустилась как-то внезапно. Юг – здесь темнеет быстро, тем более в конце лета.
На острове, где расположились олбурлик зазвучал курай (дудка, флейта). Далеко по воде разносилась красивая печальная мелодия. Кыпчаки прощались со степью и жизнью.
У костров заслушались.
Послышался окрик часового.
К берегу бесшумно приближался челнок. На носу его стоял человек. Челнок с ходу врезался в песок, человек спрыгнул на берег, за ним ещё один.
К костру, где сидели Пуреш, Атямас, Эрьгяй и Сярдай подвели двух человек. Один из них, был крепкий мужчина лет сорока с небольшим, бритоголовый, безбородый, с короткими чёрными усами. Другой – юноша лет семнадцати. Одеты они были в штаны и рубахи из шерстяной ткани, на поясе висели сабли.
– Здравствуй, хан мокши Пуреш, – сказал старший, – я много слышал о твоём благородстве и честности. Я Бачман, бек народа эльбури.
Оцязор Пуреш поднялся навстречу гостю:
– И я о тебе слышал, князь народа волков.
Они пожали друг другу руки, оцязор пригласил бека к костру. Юноша остался стоять.
– Это мой сын Булат (Непокорный врагам), – пояснил Бачман.
– Славное имя носишь, юноша, – улыбнулся Пуреш.
Он предложил гостям еду. Бачман не спеша поел, потом вздохнул и сказал:
– Ночь коротка, некогда соблюдать степные обычаи, хан.
– Хорошо. Что привело тебя к нам, князь? – спросил Пуреш.
– Несчастье. И надежда на твоё благородство.
– Я слушаю.
– Завтра состоится последняя битва, где нам предстоит умереть, – спокойно сказал Бачман, – но не хочу, чтобы мой род погиб, а наши женщины и дети были бы проданы в рабство куда-нибудь в Египет или Индию.
– Чем же я могу помочь тебе, бек?
– Пропусти наши семьи за Ахтубу.
– И куда ж они пойдут?
– Жена Булата бурзянка. Булат отведёт наши семьи к её родне. В Урал эль (Страна Урал).
– А ты и твои джигиты?
– А мы останемся на острове.
– И завтра мы будем с вами биться?
– Да, – просто ответил Бачман.
Пуреш задумался.
– Разве мы собаки монгол? – горячо спросил Атямас. – Почему мы не можем отпустить семьи этих благородных людей?
– Потому что, – ответил Атямасу Эрьгай, – его женщины и дети, это добыча. В том числе и наша.
– Моголы больше воюют за славу, чем за добычу, – сказал Сярдай.
– Это правда, – подтвердил оцязор, – приказ Бату подавить восстание эльбури или олбурлик, как они их называют.
Бачман с каменным лицом слушал звуки незнакомой ему речи, спор старшИны мокши, где решалась судьба его рода.
– Что ж, – наконец сказал Пуреш на кыпчакском языке, – мы решили пропустить ваши семьи за Ахтубу, князь народа волков. Только делай всё быстро и тихо.
Бачман встал, слегка поклонился старшине мокша:
– Благодарю вас! Великое Синее Небо не оставит вас.
Голос Бачмана дрогнул, в нём почудились слёзы.
К утру кибитки олбурлик переправились не только через Итиль, но и через Ахтубу.
Долго стояли воины олбурлик на краю своего острова и смотрели в темноту, на северо-восток, туда, где должен был двигаться обоз с их жёнами и детьми в страну Урал.
До сих пор среди башкир живёт род бушман-кыпсак. Это потомки Бачмана и его джигитов.
Утром воины мокша нехотя облачились в брони, сели в лодки и не спеша направились к острову. На берегу не спеша выстроились в боевые порядки, выставили вперёд копья и пошли сквозь заросли ивняка на другой конец острова.
В середине острова явно недавно была большая стоянка: на середине большой поляны виднелись следы от костров, разбросанные вещи, оставленные за ненадобностью. В центре стояли два кожаных мешка с серебряной посудой и не большой мешочек с золотом. Это благодарность Бачмана и его джигитов.
Пуреш понял, что бой не состоится. Кыпчаки ушли. Но куда?
Вскоре всё прояснилось.
К западному высокому берегу Итиля плыли кони. На их крупах стояли воины Бачмана в лёгких доспехах с копями и щитами в руках. Всё ценное, в том числе и дорогие доспехи, хорошее оружие они отдали своим детям, справедливо считая, что умирать можно и в простом вооружении.
На берегу джигиты садились в сёдла и устремлялись наверх, где их уже ждали монголы.
Раздался оглушительный свист, кыпчаки пошли в атаку. Завязалась битва горстки храбрецов с железными туменами монгол. Они умирали как волки – молча и без сожаления. И большинство погибло, лишь малая часть ушла за реку Иловля, в густые леса, что росли по Хопру и Медведице.
Бачмана привели связанного двумя арканами, без доспехов, перед очи грозных Мунке и Бучека.
– Развяжите его, – приказал Мунке.
Подождав, когда гордого кыпчака развяжут, Мунке спросил:
– Где ваши женщины и дети?
– В реке! Чтобы вам не достались.
– Сайн (Хорошо).
Какой-то сотник огрел Бачмана плёткой:
– Поклонись Великим, собака!
Кыпчак даже не вздрогнул.
– Что же ты не кланяешься? – спросил Мунке.
– Народ волка никому не кланяется!
– Вот здесь ты врёшь! Многие вожди твоего племени нам поклонились.
– Это собаки!
– Они живут, а ты умрёшь.
– Да! Но умру свободным!
Не найдя, что возразить, Мунке обратился к брату:
– Бучек, это твоя была разумная мысль попросить Бату прислать мокшу. Восстание олбурлик подавлено. Заверши начатое – лиши этого гордеца возраста!
Бучек улыбнулся и пошёл к Бачману, на ходу обнажая саблю.
Бачман не шелохнулся, только крепче сжал кулаки и гордо и презрительно посмотрел на своего убийцу.
Свистнула сабля. Бучек развалил кыпчака от правого плеча до пояса.
– Почему нельзя было предложить ему службу? – спросил Пуреш.
– Он волк, – ответил Мунке, – а волки не приручаются.
«Затравленная собака злее волка», – подумал Пуреш, вспомнив пословицу своего народа.
Каенкай
Бескрайняя всхолмленная степь, покрытая снегом, кое-где прорезанная око́лками – небольшими участками леса. По снегу мела лёгкая позёмка. Двое на лыжах шли по целине. Два матёрых казака Нечай и Тит. Им где-то около тридцати лет, Нечай русобородый, широкоплечий, что называется русский богатырь, про чернявого Тита можно сказать: жилистый. Казаки опытные, много чего в жизни повидали. Вооружены они одинаково: за плечами лук и стрелы, колчаны закрыты чехлами, что бы не отсырели, за поясом слева – чекан, впереди кистень, на поясе справа нож в ножнах, в правой руке копьё.
Их станица пришла в эти края четыре года назад, облюбовали себе остров посередине Реки, возвели укрепления (кош) на нём, построили там жильё, амбар, погреб.
В этом году зимовало всего двадцать четыре казака. Вначале было больше, но погибали казаки в походах. С самого первого года у них вошёл в обычай, обходить на лыжах станичный кош, что бы знать: не появились ли вблизи какие-нибудь соседи. Знали точно, что к юго-западу от Реки кочевал род ногайских татар, а больше никого поблизости и не было. Вокруг острова – враждебная степь и поменяться всё может в одночасье.
Шли казаки против солнца и сейчас находились на северо-запад от своего коша. Всё было тихо, как вдруг Тит показал рукой на юг.
– Нечай, смотри.
Там приближалась к ним большая чёрная точка.
– Вершник, – сказал Тит, – татарин, должно быть.
– Знамо дело, – откликнулся Нечай, – кто ж ещё? Сюда едет. Уходим.
Казаки бросились к ближайшему околку, залегли за деревьями.
Околок тянулся с севера на юг. Вдоль него, прижимаясь к нему, и ехал всадник. Лошадь шла тяжело, с трудом вытаскивала ноги из снега. Поперёк седла у татарина лежала что-то тёмное и явно живое.
– Девку, наверное, украл у ногаев, – предположил Нечай.
Они схоронились в кустах за березняком.
Татарин остановил коня у лыжни, долго осматривал след, глядел по сторонам, но ничего подозрительного не заметил и двинулся дальше.
– Айда за ним, – Нечай толкнул в бок Тита.
– Зачем?
– Девку эту себе хочу.
– Ты же её не видел. Может она страшная, горбатая и кривая на один глаз.
– Что ж делать? До весны и с такой уж помучаюсь. Айда, айда.
Татарин доехал до полянки посреди околка. На поляне небольшая полуразобранная юрта, рядом дремали три привязанные к деревьям, лошади. Из юрты вышел пожилой мужчина лет сорока, поприветствовал всадника:
– Удачно съездили, Ирэк? Где Клыч?
– Должен сейчас подъехать, Текер-ага. Он погоню от меня отводил.
Ирэк скинул свою ношу. Ноша упала в снег, задёргалась, застонала. Текер поднял её, снял мешок. На него смотрели злые чёрные глаза.
– О, какая! – засмеялся, – Ирэк, твоя «чёрная» жена будет красивей «белой».
Ирэк посмотрел на девушку и безразлично произнёс:
– Да, наверное. Шамай тоже не плоха. Нам собираться пора. Русский след видел.
– Почему думаешь, что русский?
– Тут все на лошадях ездят и только русские на дереве.
– И сколько их?
– Кто их знает? Позёмка следы заметает, не понять. Точно не один. Вон Клыч едет. Собираемся, торопиться надо.
– Я уже начал.
Подъехал третий татарин, оглядел девушку, она по-прежнему стояла в снегу, хмыкнул:
– Красивая, повезло тебе, Ирэк.
– Брат, ты русский след не видел?
– Какой?
– От «деревянных коней».
– Нет.
– Странно. Быстро уходим.
Они торопливо собрали юрту, навьючили двух лошадей, но уйти не успели. Из леска вылетели две стрелы и вонзились одна в спину Текеру, а другая в шею Клычу. Ирэк прыгнул на коня и поскакал прочь, но конь попал в рыхлый снег, застрял. Нечай подлетел на лыжах, ударил копьём застрявшего всадника. Снял с Ирэка оружие, вывел коня, вернулся на стоянку.
– Уходить надо, Нечай.
– Куда спешить? Их всего трое было.
– А лошадей больше.
– То вьючные.
С убитых татар собрали всё ценное, коней повязали друг за другом, впереди конь Ирэка.
– Садись-ка на коня, красавица, – сказал, улыбаясь Нечай. – Гляди-ка, Тит, не кривая и не горбатая.
Тит пожал плечами:
– Всё одно весной зарежешь.
Девушка сверкнула глазами в сторону Тита.
– Как зовут? – спросил её Нечай по-татарски. – Карагёз (Черноглазая)?
– Ёк. Каенкай. (Нет. Берёзка).
– Тоже красиво. Что ж пошли.
К кошу на острове подошли уже к вечеру. Шли по-над берегом до спуска, дальше по льду до городка. Встречать их вышла вся станица, впереди атаман Нефёд Мещёрин.
Когда Нечай и Тит входил в ворота, Юшка Зипунов, самый молодой казак завистливо крикнул:
– Гляди-ка, уходили пустые, а вернулись с добычей и с девкой ещё.
Атаман глядел недовольно:
– Во что ввязались-то?
– Успокойся, Нефёд, – сказал Нечай, – эти татары пришлые. Ногайских татар, наверное, пощипали, девку вот у них увели.
– Ладно, развьючивайте лошадей, – сказал Мещёрин, – на кругу, всё расскажите.
Круг, в общем-то, был уже на месте, все казаки вылезли встречать удачливых товарищей. Казаки с интересом слушали Нечая и Тита, качали головами, потом загомонили:
– И что с этим добром будем делать?
– Да тем же ногаям отвезём, обменяем на что-нибудь.
– Их же добром им и челом?
– Не мы же их грабили.
Нечай что-то горячо говорил атаману, атаман вздохнул, поднял руку, привлекая внимание:
– Нечай хочет обратиться к товариществу.
– Браты́, – сказал Нечай, – отдайте эту девку мне. Из будущей добычи мой можете вычесть её стоимость.
Казаки зашумели:
– А эта добыча не считается? Чай вы её брали.
– А чего не отдать? Нечаю в прошлый раз по жребию девок ему не досталось. Всё по справедливости.
– Так что решим, товарищество? – спросил атаман.
– Что тут решать, Нефёд? Пусть забирает.
– Всё равно зарежет её весной, как в поход пойдём.
– Аль не пойдём?
– Пойдём, – ответил Нефёд. – Я в Городе договорился, что б нам оружие огненного боя припасли. Плохо мы из луков стреляем, браты, из ружей оно попроще будет.
– Что удивительного? Татары из луков с детства стрелять учатся.
– Эх, а такую красу жалко резать будет.
– А тех персиянок не жалко было?
– Жалко. А что делать? Обычай есть обычай.
– Что ж, – сказал атаман, – владей девкой, Нечай, до весны, а там ты обычай знаешь.
– Знаю, – сказал Нечай.
– За девку ногаи, что потребуют, что сказать? – спросил Семён Арзамасец, он был есаулом в станице.
– Саблю отдам, ту, что под Баку у персидских татар в прошлом году взял.
– Не жалко? Красивая сабля, дорогая, – сказал Арзамасец, – и досталась она тебе нелегко.
– Нет, не жалко, ещё добуду.
– Добро, – сказал Мещерин. – Так ступай в самую маленькую землянку с татаркой своей, саблю принеси утром. Так что с конями будем делать, товарищество?
– Пущай до утра здесь ходят, чай с голода не подохнут, а утром к ногайским татарам их отгоним.
Нечай привёл Каенкай в самую маленькую землянку, рассчитанную на двух человек, а не на шесть, как в остальных. Здесь год как никто не жил, уменьшилась станица за четыре года, есть и ещё землянки пустые, побольше этой.
Нечай развёл в печи огонь и ушёл куда-то. Вернулся он с водой, мукой и мясом. Быстро приготовил ужин.
– Устала, наверное, за день, Каенкай?
– Брата убили, – сказала она грустно и не в попад. – Он был старше меня на год, защищал меня всегда…
Нечай вздохнул, сказать на это не чего, а она, наверное, думала об этом всё время.
– Тут прибраться надо бы по-хорошему. Да ладно, завтра. Иди спать вон туда. Что ты так на меня смотришь? Что я – зверь? Успеем ещё. Отдыхай.
Утром Нечай отнёс саблю. Сабля дорогая, ножны дорогой кожи в каменьях драгоценных и в позолоте, рукоять такая же. Воевать такой не будешь, но вещь красивая.
К ногаям поехали есаул Семён Арзамасец, Тит, Влас Мыкин и Тимофей Муха.
Вернулись, когда уже смеркалось, на лошадях в сопровождении одного татарина. За ним тянулась цепочка из пяти лошадей, на каждой из которых были привязаны по две овцы. Овец поменяли на добычу Нечая и Тита.
– Лошадей на баранов сменили, – усмехнулся атаман.
– А что? Зато охотиться долго не будем, Нефёд, – весело ответил есаул.
– Хорошо, завтра зарежем, а сейчас их вон в той пустой землянке заприте. Ещё что привезли или только бараны?
– Ещё творог сухой и кумыс.
– Кумыс? – сморщился атаман.
– А где я тебе пьяный квас возьму? Кумыс тоже не плохо, говорят – ядрёный.
– Вообще его брать было не надо, Семён.
– Ладно, Нефёд, разговеемся.
Ногаец сидел на коне безучастный ко всему с каменным лицом, пока казаки суетились, снимали овец со спин лошадей и загоняли их в пустую землянку, на его коне чересседельные сумы.
Из землянки Нечая выбежала Каенкай:
– Алдар!
Ногаец посмотрел на неё, улыбаясь уголками губ, с коня не слез, передал сумы. О чём-то разговаривали, Алдар слегка повернулся, отыскал взглядом Нечая и тут же отвернулся.
– Заботливый, ей, видать, привёз чего-то. О тебе, чай, говорят, – сказал Тит.
– Пущай, жалко, что ли? – ответил Нечай. – Кто он?
– Брат ейный. Не понравиться ему, как узнает, что ты его сестру зарезал.
– Знамо дело, не понравиться. Тебе бы понравилось?
– Мне и не понравилось, ты же знаешь. Когда мою сестру сын боярский изнасиловал, сестра с горя утопилась, а я кишки сынку боярскому выпустил и в разбойники подался. Давно это было… А как сейчас помню.
– Вот то-то. А так как он узнает? Мало ли от чего баба умереть может.
Нечай принёс в землянку огромного осетра, увидев брезгливое выражение лица Каенкай, улыбнулся:
– Неужели не пробовала?
Каенкай замотала головой.
– Странно. На Руси такую рыбу на стол царям подают.
Каенкай недоверчиво посмотрела на Нечая.
– Правду говорю. Неужели никогда не ела?
– Я в нищете не жила, наш род небедный. А рыбу у нас только бедные едят.
– А эту рыбу на Руси только богатые едят. Приготовь её, Каенкай, сама поймёшь – вкусная.
Осетра разделали и сварили.
– Ну как? – спросил Нечай. – Вкусно?
Каенкай замотала головой:
– Без соли не очень. Почему вы, казаки, соль не едите?
– Едим. Да где взять её?
– На озере.
– На каком?
– На солёном. Хотя у вас всё равно лошадей нет. Как вы туда доберётесь?
Атаман был очень удивлён:
– Соль? Вот так просто насыпал в мешок и всё?
– Она сама там не была, – ответил Нечай, – но так говорят.
– И недалеко?
– Ну да. Полтора дня туда, полтора – обратно. На лошадях.
– На лыжах быстрей будет. Дорогу знает?
– С чужих слов.
За солью ходили молодые казаки Юшка Зипунов, Шумилко и с ними Тимофей Муха. Вернулись довольные, с солью.
– Ну, теперь заживём, – сказал атаман, он весь сиял от радости, – и в поход можно с собой солонину взять. А если соль в мешки набрать, да в Городе продать, то и в поход идти не надо. Добрым словом твою Каенкай будем вспоминать, Нечай.
Нечаю почему-то стало грустно.
Казаки ловили рыбу. Прорубили проруби и опустили туда гарпуны. Рядом с наконечниками гарпунов привязано на верёвке грузило, били только осетров. Главное, чтобы сомы не попались, поранить сома – к несчастью, водяной мужик может и обидится. Рыбалка удалась: на льду лежали брёвна осетровых туш. И не заметили, как нахмурилось небо, повалил снег.
– Собираемся, быстро, – скомандовал Нефёд.
Ветер усилился и как-то сразу, быстро стемнело. Казаки на салазках потащили рыбу. Ничего не видно, сплошное белое кружево в темноте.
– Нефёд, тут кусты какие-то.
– Сбились малость, в берег уткнулись, – предположил атаман. – Давай левее, там должно быть, остров.
Опять уткнулись, на этот раз в стволы деревьев.
– Это мы на другом берегу, – сообщил атаман. – Давай правее.
– Сома, наверное, поранили, чего так плутаем?
Пошли правее.
– Что-то мы как-то уж больно долго идём, – сказал Нечай.
– Так, останавливаемся, – сказал Нефёд. – Все в сборе, никто не потерялся?
– Да вроде как все. Только останавливаться нельзя – замёрзнем.
И действительно: под тулупы и бараньи шапки пробирался мороз.
– Надо решить: где наш кош? Впереди или сзади?
– Как же тут решишь, Нефёд? Ветер вон как завывает. Буран.
– Тихо, – сказал Юшка. – Слышите?
– Нет. А что?
– Как будто кто-то железом об железо стучит.
– Да это тебе кажется, Юшка. Кто в коше может стучать? Там никого нет.
– Как это никого нет? А моя Каенкай?
– Действительно кто-то стучит, – сказал атаман, – пошли.
И он решительно повернул назад.
Каенкай сидела посередине коша на снегу, левой рукой держала большой котёл, а правой била по нему чеканом. Она была вся залеплена снегом, замёрзла, но упорно била и била в котёл, ничего не соображая и ничего не видя вокруг себя.
И вдруг сильные руки подняли её и стали отряхивать от снега.
– Каенкай, милая моя, замёрзла? Всё, всё, вернулись мы, спасибо тебе, выручила. Пошли в землянку.
Каенкай уткнулась лицом в тулуп Нечая и разрыдалась.
Утром Каенкай заболела, горела вся. Нечай укутал её потеплее и поил осетровым отваром, больше лечить было не чем.
Казаки приходили благодарить Каенкай, посидят, повздыхают и уйдут.
– И как её резать после этого? – спросил Влас Мыкин, выйдя из землянки Нечая.
– Не наше это дело, Влас, – ответил Тимофей Муха, – а Нечая. Его баба, он пускай и думает.
– Да как же не наше? Сколько она добра принесла товариществу.
– Ну и что? Овцу вон тоже стригут, а придёт время, зарежут и на мясо пустят.
– То овца, а Каенкай всё же человек. Не по-божески как-то.
– Да какой ещё Бог в этой лютой степи? – отмахнулся Муха.
С каждым днём всё чище становилось небо, всё ярче светило солнышко, приближалась весна.
Нечай ходил угрюмый и всем не довольный, рычал на всех по делу и без дела и только с Каенкай был ласков и внимателен.
Однажды ночью с грохотом вскрылся лёд, на Реке начался ледоход. Но прошёл и он, снег таял в степи, трава появилась на солнечных косогорах, широко разлилась Река. Казаки с неподдельным интересом смотрели на Нечая. Каенкай смотрела на него тоже как-то странно. Смущало то, что у неё стал выпирать живот. Про беременность он не спрашивал, и так всё понятно. Если резать, то резать придётся как бы двоих, впрочем, бывало и младенцев резали, не то, что беременных.
Наконец Нечай решился и целый день в полном одиночестве на обрывистом берегу реки точил нож. А утром повёл Каенкай на это место.
Каенкай шла впереди молча, ничего не спрашивая. Остановилась у обрыва и стояла, не поворачиваясь к Нечаю. Он остановился, вытащил из ножен нож, зачем-то обтёр его о штанину, сделал шаг и застыл на месте.
Каенкай обернулась, посмотрела на него гордо своими чёрными раскосыми глазами и сказала по-русски с жутким татарским произношением:
– Что же ты остановился, муж мой. Реж. Не нарушай обычай.
– Ты говоришь по-русски? – удивился Нечай.
– У меня мать русская.
– Так ты всё знала. И почему …
– Лучше три месяца быть твоей женой, чем всю жизнь «чёрной» женой. Терпеть унижения, а то и побои. Зачем? Брата убили, когда меня похищали. Он весёлый был… Мне жить не хотелось. Думала, будет случай – зарежу себя. А тут твой друг сказал, что всё одно ты меня зарежешь весной. Вот я и подумала: зачем самой резаться? Муж зарежет, и мы с братом опять будем вместе, как в детстве. Реж, Нечай, чего ждёшь?
И отвернулась. Нечай решительно шагнул к Каенкай, поднял ей голову вверх за подбородок, занёс над ней нож, она закрыла наполненные слезами глаза. Он зарычал, как раненый зверь, вложил нож в ножны, взял её за руку:
– Пойдём.
В центре коша Нечай закричал:
– Круг! Круг!
Из землянок появились казаки, увидев Нечая за руку держащего Каенкай, они повеселели, с души камень свалился.
– Что случилось? – спросил Нефёд Мещёрин.
– Плохой я казак, браты, не могу Каенкай зарезать, обычай нарушаю. Режьте меня сами с ней вместе.
– Вот ещё, – сказал Влас Мыкин, – из-за бабы доброго казака жизни лишать.
– А всё равно мне без неё не жить.
– Так живи с ней, – воскликнул Тимофей Муха.
– А как же обычай? – растерянно спросил Нечай.
– А что обычай? – сказал Нефёд. – Обычай не Слово Божье, его и поменять можно.
– Можно-то можно, – сказал Арзамасец, – только что мы с ней делать будем, когда в поход пойдём? С собой возьмём?
– Это не дело. В походе бабе не место. Как при ней в ладье по нужде ходить будем?
– Так и будешь. Что её здесь одну оставлять?
– Глупые вы, казаки, – сказала Каенкай по-русски, – если один из вас взял меня в жёны, то вы все породнились с моим родом.
– Так ты по-русски понимаешь? – ахнул Муха.
– У неё мать – русская полонянка, – пояснил Нечай.
– А мы-то при ней языками мололи, – сокрушался Влас.
– Угомонитесь, казаки, – громко сказал атаман. – Так что ты говоришь, Каенкай, мы породнились с твоим родом и что?
– Я у себя в кочевье лето буду, осенью вернусь.
– Как же ты до них доберёшься? Лошадей у нас нет, пешком ты не дойдёшь?
– По реке. В Реку впадает маленькая речка, если в неё войти и подняться по ней, можно добраться до моего рода. Он там кочует.
– Ага, – сказал атаман.
– Обожди, Нефёд, – сказал Любим Москвитин, – гляди: она на сносях. Ребёнок родиться, орать будет, о нас вся степь узнает.
– Степь о вас и так знает, – ответила казаку Каенкай. – Не одни вы русские на Реке, ещё есть. Вы сидите на острове, на острове земля ничья. Питаетесь рыбой, как нищие, степняков не трогаете. Мы скот пасём, вы рыбу ловите. Что нам делить?
– Зачем же мы тогда младенцев-то убивали? – сказал с лёгкой досадой Лука Казанец. – Ой, грех-то какой.
– Ладно, Лука, – сказал Нефёд. – Кто Богу не грешен, кто царю не виноват? Что решим, круг?
– А что тут решать? – пожал плечами Тимофей Муха. – Пускай живут. Так, товарищество?
– Так, так, – раздались голоса, – пусть живут.
– Тогда, – сказала Каенкай, – мои братья: старший Алдар и младший Юнус, просили взять их с вами в набег.
– В поход, – сказал атаман. – Что ж, будем считать, что это твоё приданное, Каенкай. Воины нам нужны, тем более, стрелки из лука.
– Э, э, товарищество, – воскликнул Юшка Зипунов, – так не годиться. Это что ж получается: Нечай с бабой, а мы? Я тоже хочу себе жену. Скажи, Шумилко.
– Да! – сказал Шумилко.
– Каенкай, у тебя сёстры есть?
– Есть.
– Такие же красивые, как ты или получше будут?
– Получше, – улыбнулась Каенкай.
– Тогда одна моя. Как хотите, браты.
– Ладно, будут вам невесты и всем нам, – сказал есаул Семён Арзамасец.
– И так, товарищество, – поднялся с места атаман Нефёд Мещёров, – попов у нас нет и церкви нет. Пойдёмте за ворота вон к той берёзе. Дерево оно ввысь, к Богу стремится, считай, что твоя церковь.
Нефёд взял в свою руку руки Нечая и Каенкай и обвёл их вокруг берёзы по солнцу и торжественно сказал:
– Я, как атаман, наделённый властью, данной мне товариществом, объявляю тебя, Нечай, и тебя, Каенкай, мужем и женой. Живите дружно и счастливо. И детишки скоро на Реке появятся, то добро.
31 июля 2020 г.