– Весь горит, – сказал безразличным тоном лагерный врач, – температура сорок один и три. Двух сторонне воспаление лёгких. Мокрота ржавая, то есть с кровью.
– Кашляет-то как! Плотник он хороший, – сообщил бригадир. Он пришёл проведать своего подчинённого.
– Сочувствую.
– Может, отойдёт? – с надеждой в голосе спросил бригадир.
– Ага! В лучший мир. Анальгин я на него перевожу, а больше мне его лечить не чем.
– Жаль. Плотник он от Бога.
– Такие слова не надо говорить, – нахмурился врач. – Хрущёв затеял антирелигиозную компанию. Обещал показать последнего попа по телевизору. А ты – Бог! Услышат, доложат, кому следует, и ты вертолёт за праздник видеть будешь!
– Да куда дальше-то? И так за Полярным кругом!
– Поверь – найдут.
Бригадир молча посмотрел на врача и, согласившись с ним, промолвил:
– Пожалуй, могут.
– Какая у него статья?
– Тунеядство и получение не трудовых доходов.
– Поразительно! И при всём при этом хороший плотник?
– Охренительный, – сказал бригадир, и в его голосе слышалась жалость и досада.
– С такой статьёй. Чудеса в решете: дыр много, а выбраться нельзя.
– Да, – вздохнул бригадир, – не выбраться. Ну, ладно, бывайте.
С этими словами он надел ушанку и направился к выходу.
Врач кивнул головой и с любопытством посмотрел на больного.
На койке лагерного лазарета лежал человек, когда-то видно сильный, но сейчас очень худой от недоедания и тяжёлой работы, с многодневной щетиной, лысый, на лбу капли пота от жара, лицо красное. Он лежал с закрытыми глазами, лихорадка его била и он дрожал под тонким лагерным одеялом, время от времени заходясь в надрывном кашле.
– Как себя чувствуете, Осип Игнатьевич? – спросил врач.
– Великолепно! – слабым голосом ответил больной. – Только я Никодим.
– А по документам: Седов Осип Игнатьевич, сорока пяти лет отроду. Шифруетесь? Ровесник революции, а тунеядец. Не стыдно?
Больной с трудом открыл глаза и посмотрел на врача упрямым взором:
– Я монах Троице-Сергиевой Лавры.
– Это где такая?
– В Загорске, под Москвой. Постриг принял с именем Никодим. Работал там и молитвы творил.
