22 июня… О чём предупреждала советская военная разведка. «Наступающей ночью будет решение, это решение – война»

«Даже у нас, в России, случается многое, о чем наша разведка не считает необходимым сообщать мне»

(И.В. Сталин в разговоре с Уинстоном Черчиллем)

Черчилль Уинстон. Вторая мировая война. Кн. вторая. Т. 3–4.

© Алексеев М.А., 2022

© ООО «Издательство Родина», 2022

Стратегическая агентурная разведка Разведывательного управления Генерального штаба Красной Армии

(1 мая—22 июня 1941 года)

1.1 «… прошу Вас не поддаваться ни на какие провокации, которые могут иметь место со стороны моих забывших долг генералов»

(Из письма Гитлера И.В. Сталину от 14 мая 1941 года)

Хрестоматийным является утверждение, что 30 апреля Гитлером была названа дата вторжения в Советский Союз. Основание – «Документ ПС-873, США-137 – совершенно секретный отчет о совещании Гитлера с начальником отдела обороны страны штаба оперативного руководства вооруженных сил от 30 апреля 1941 г.», представленный США как доказательство на Нюрнбергском процессе:

«1. График операций «Барбаросса».

Фюрер решил: операция Барбаросса начинается 22 июня (выделено мной. – М.А.). Начиная с 23 мая в действие входит расписание максимального передвижения войск. В начале операции резервы главного командования сухопутных войск (ОКХ) еще не прибудут в назначенные для них районы….»¹.

Однако, как следует из другого документального источника, данное совещание состоялось не 30 апреля, а на день позже – 1 мая:

«Отдел обороны страны

Ставка фюрера

1.5.41 г.

Совершенно секретно

Только для командования

Передавать только через офицера

1. График «Барбаросса».

Фюрер решил:

Начало «Барбаросса» – 22 июня (выделено мной. – М.А.).

С 23 мая – введение в действие плана максимальных перевозок войск. К началу операций резервы главного командования сухопутных войск в предназначенные районы сосредоточения еще не прибыли.

2. Соотношение сил по плану «Барбаросса»:

Полоса «Север»: германские и русские силы примерно равны. Полоса «Центр»: сильное германское превосходство. Полоса «Юг»: русское превосходство.

3. Русское сосредоточение и развертывание: дальнейшие крупные передвижения войск к германо-русской границе.

4. Оценка реализации плана «Барбаросса» главнокомандующим сухопутными войсками [генерал-фельдмаршал В. фон Браухич].

Предположительно, ожесточенные приграничные сражения, продолжительность – до 4 недель. В дальнейшем же ходе операций можно рассчитывать только на более слабое сопротивление.

Оценка русского солдата:

русский будет обороняться там, где он поставлен, до последнего.

5. Совещания с Финляндией:

Результаты утверждены фюрером согласно документу от 28.4.1941 г.

6. Совещания с Венгрией возможны лишь в последней декаде мая. Фюрер считает, что Венгрия готова к оборонительным мерам на русской границе, но использование германских войск с венгерской территории не допускается.

7. Совещания с Румынией станут возможны только впоследствии.

8. Маскировка на совещаниях с дружественными странами: якобы речь идет о намеченном германском наступлении на Западе, а потому на Восточном фронте должны быть приняты меры предосторожности. Участие дружественных стран в чисто оборонительных мерах.

9. Иберийский полуостров:

Фюрер рассчитывает на высадку англичан в Португалии, расширение предполья в Гибралтаре и, эвентуально, создание авиационных баз в Марокко.

10. Распределение сил:

Предусмотрено:

для Греции – 3 дивизии, из них 1 для захвата Крита.

для Югославии – 4 охранные дивизии 15-го эшелона.

для Запада – 30 дивизий и 5 охранных дивизий 15-го эшелона.

…13. Затребовать через отдел обороны страны (LIV) предложения главного командования сухопутных войск по оккупации Греции; при этом Афины будут временно находиться в немецких руках…»².

Названа дата начала операции «Барбаросса».

Это военное решение – стадия, на которой названа дата нападения на потенциального противника, однако, которая все еще может оказаться ориентировочной. Все зависит от оценки Гитлера «поведения» потенциального противника и складывавшейся оперативной обстановки. Одновременно в соответствии с ранее утвержденными графиками продолжается развертывание и сосредоточение войск на границах вероятного противника, с целью завершить эти мероприятия к обозначенной дате нападения.

Из дневника министра народного просвещения и пропаганды Й. Геббельса:

«1 мая 1941. Четверг.

Вчера: … ТАСС опубликовал коммюнике о высадке немецких войск в Финляндии. Мы его игнорируем. Итак, это уже удалось разгадать, и все мероприятия по маскировке, как я и опасался, не принесли эффекта. Тотчас грандиозная сенсация для прессы всего мира. Но это не так уж и плохо. Ведь вскоре все это начнется. Всеобщее беспокойство мировой прессы усиливается. Это активно обсуждается и строятся догадки. Также и в нашем народе распространяются грандиозные слухи. В Лондоне не имеют ни малейшего понятия о том, что будет»³.

Говоря о том, что «вскоре все это начнется», Геббельс имел в виду начало операции «Барбаросса». Однако, о дате вторжения в Советский Союз ему стало известно много позже, что связано как с соображениями безопасности, так и с отсутствием окончательного решения в части сроков нападения. Впервые о грядущей военной акции против СССР Геббельс упоминает в записях от 29 марта 1941 г.

Военные приготовления Германия к войне с СССР отслеживались, в том числе и через источники Разведупра в немецких посольствах в Токио, Бухаресте и Москве.

Немецкий посол в Советском Союзе Фридрих Вернер граф фон фон дер Шуленбург⁴ делал все, что было в его силах, чтобы не допустить войны между Германией и СССР. Из протокола допроса немецкого военного деятеля, разведчика, ученого генерал-майора О. фон Нидермайера от 28 августа 1945 г. (Москва):

«В начале 1941 года Верховным главнокомандованием вооруженных сил я, как специалист, был откомандирован в Японию. Мне была поставлена задача: прочесть лекции по военной политике, военной географии и, в частности, об СССР для немецких военных атташе в Японии и офицеров японского Генштаба. … В Японии я пробыл всего две недели. Но обратном пути я находился в посольстве в Москве несколько дней. В беседах с Шуленбургом мы много говорили об отношении к России. Шуленбург и я являлись сторонниками политики дружбы по отношению к СССР и высказывали опасения для Германии, если эта политика изменится. Шуленбург, очевидно, знал о готовящемся нападении Германии на СССР потому, что поручил мне использовать мои связи в Генштабе, доказать опасность для Германии изменения политики по отношению к СССР. Это поручение Шуленбурга я обещался выполнить»⁵.

13 апреля 1941 года в Москве был подписан Пакт о нейтралитете между Союзом Советских Социалистических Республик и Японией. Для проводов министра иностранных дел Японии Ё. Мацуоки И.В. Сталин и В.М. Молотов лично прибыли на Ярославский вокзал. Они приветствовали находившихся на перроне дипломатических представителей, а увидев среди провожающих Шуленбурга и Кребса⁶, Сталин выказал им знаки особого внимания. Вечером 13 апреля под грифом «Срочно! Секретно! Имперскому министру иностранных дел лично!» Шуленбург телеграммой сообщил Берлин:

«Отбытие Мацуоку задержалось на час, а затем имела место необычная церемония. Явно неожиданно как для японцев, так и для русских вдруг появились Сталин и Молотов и в подчеркнуто дружеской манере приветствовали Мацуоку и японцев, которые там присутствовали, и пожелали им приятного путешествия. Затем Сталин громко спросил обо мне и, найдя меня, подошел, обнял меня за плечи и сказал: «Мы должны остаться друзьями, и Вы должны теперь всё для этого сделать!» Затем Сталин повернулся к исполняющему обязанности немецкого военного атташе полковнику Кребсу и, предварительно убедившись, что он немец, сказал ему: «Мы останемся друзьями с Вами в любом случае». Сталин, несомненно, приветствовал полковника Кребса и меня таким образом намеренно и тем самым сознательно привлек всеобщее внимание многочисленной публики, присутствовавшей при этом»⁷.

Считать, что заключением пакта о нейтралитете Советский Союз освободился от угрозы с Востока, было бы легкомысленно. В любой момент Япония могла его разорвать, посчитав выгодным для себя напасть на СССР, что она и собиралась сделать, в случае поражения Советского Союза. Однако пакт давал некую свободу маневра и дополнительные аргументы в диалоге с Германией. Скорее всего, поведение Сталина на Ярославском вокзале свидетельствовало о возможности отхода руководства СССР от довольно жесткого курса в отношении Германии, продемонстрированного весной 1941 года. Этот курс заключался, прежде всего, в попытках противодействовать присоединению Болгарии к Тройственному пакту и введению в эту страну германских войск, а также в подписании с Югославией 5 апреля 1941 г. договора о дружбе и ненападении буквально накануне вторжении вермахта на нее территорию – в ночь на 6-е апреля.

Фоном этих событий являлись слухи о предстоящей войне, которые распространялись немцами, прибывавшими в Москву из Германии, а также муссировались представителями посольств различных стран в советской столице. 3 апреля 1941 года ОКХ, встревоженное этими слухами, направило специальное обращение во внешнеполитическое ведомство Германии, которое 16 апреля ознакомило с ним также московское посольство⁸.

Для прояснения обстановки Шуленбург добился вызова в Берлин, чтобы доложить Гитлеру, в том числе в письменном виде, свой «взгляд из Москвы» на политику СССР. Послу предоставили давно испрашиваемый им двухнедельный отпуск, и 15 апреля Шуленбург отправился «на отдых» в Берлин.

Памятная записка касалась не просто советско-германских отношений, а была посвящена вопросу о войне против Советского Союза. Об оценке посольством Германии в СССР ситуации, предшествовавшей принятию военного решения Гитлером, и предпринятых действиях, чтобы предотвратить вторжение в СССР, оставил свидетельство Густав Хильгер⁹ – советник посольства, заведующий отдела торговой политики:

«Хотя в то время слухи о предстоящем германском военном нападении на Советский Союз достигли своего апогея, мы в Москве не располагали никакими конкретными материалами относительно подлинных намерений Гитлера.

Мы были склонны предполагать, что Гитлер концентрацией войск на советской границе хочет оказать на советское правительство нажим с целью вымогательства у него экономических и, возможно, территориальных уступок.

В середине апреля посол отправился в Германию, чтобы получить ясность о планах Гитлера и попытаться в приемлемой форме наглядно показать ему опасность похода против Советского Союза. С этой целью он взял с собой подготовленную посольством памятную записку и сразу же по приезде в Германию направил ее для передачи Гитлеру»¹⁰.

Содержание памятной записки посольства раскрыл в своих воспоминаниях источник военной разведки в немецком посольстве Герхард Кегель («Х»), заместитель заведующего отдела торговой политики Густава Хильгера:

«Главной целью этой предназначенной для Гитлера записки, в составлении которой наряду с послом участвовали, прежде всего, генерал Кёстринг¹¹ и советник посольства Хильгер, было показать на основе исторического опыта, со ссылкой на опасность недооценки обороноспособности Советского Союза, но, не покидая позиций германского империализма, огромный риск войны против СССР.

Все три автора записки были убеждены, и об этом Хильгер и Кёстринг говорили мне в доверительных беседах, что агрессивная война против Советского Союза не может быть выиграна, что она способна даже привести к гибели Германии. Конечно, такие соображения формулировались в записке очень осторожно. Слишком велики были опасения, что гитлеровское правительство ответит на эту записку репрессиями. Но содержавшееся в ней предупреждение все же было вполне однозначным»¹².

Кегель ошибочно относит к соавторам записки военного атташе генерала от кавалерии Э.А. Кёстринга, который в это время находился на лечении в Германии. Речь может идти только о бегло говорившем по-русски полковнике Гансе Кребсе, который с 20-х чисел марта временно возглавил аппарат военного атташе Германии в Москве. 19 марта 1941 года начальник Генерального штаба ОКХ генерал-полковник Франц Гальдер записал в своем дневнике:

«Кребс (начальник штаба 7-го армейского корпуса) доложил о своем назначении заместителем Кестринга (на время его болезни) в Москве. Детальное обсуждение военного положения и его предстоящего изменения в результате нашего развертывания [на юге]. Обсуждение моментов, на которые следует обращать внимание [русских], и общих вопросов, могущих возникнуть в ходе переговоров».

Пояснение скупых строк из дневника Гальдера за 19 марта в квадратных скобках – «на юге» – дают основание предположить, что балканское и ближневосточные направления экспансии Германии рассматривались на тот момент, как одни из приоритетных. Об этом свидетельствует и содержание докладной записки, направленной Кребсом 24 апреля 1941 года руководству посольства (в отсутствии Шуленбурга) с целью пресечь среди его сотрудников слухи о близящейся войне с СССР¹³.

По прибытии Шуленбурга в Берлин была согласована дата его приема Гитлером, которому заранее была передана памятная записка, привезенная послом. Министр иностранных дел Германии И. фон Риббентроп, находившийся в это время в Вене, потребовал, чтобы и ему направили текст этой записки, сопроводив его заключением статс-секретаря МИД Вайцзеккера, второго должностного лицо после рейхсминистра. После встречи с фюрером Шуленбург, по распоряжению Риббентропа, должен был подготовить отчет о состоявшейся беседе и в срочном порядке предоставить его министру, работавшему над собственной запиской о политике в отношении Советского Союза, которую он также намеревался подать фюреру¹⁴.

До настоящего времени памятная записка в германских архивных фондах не выявлена. 28 апреля 1941 года Эрнст фон Вайцзеккер телеграфировал Риббентропу свое заключение по поводу записки Шуленбурга:

«Свою точку зрения относительно германо-русского конфликта я могу сформулировать в одном предложении: если бы любой сожженный русский город представлял для нас такую же ценность, как потопленный английский военный корабль, то я бы высказался за германо-русскую войну этим летом; но я считаю, что против России мы добьемся лишь военной победы, а в экономическом отношении, напротив, проиграем… То, что в военном плане мы продвинемся до Москвы и даже дальше, я считаю само собой разумеющимся. Но я в высшей степени сомневаюсь, что мы сможем, учитывая известное пассивное сопротивление славян, воспользоваться завоеванным. Я не считаю Российскую империю действенной силой, которая может заменить коммунистическую систему и присоединиться к нам, а тем более подчиниться нам. То есть мы, очевидно, должны считаться с тем, что сталинская система сохранится в Восточной России и Сибири и что весной 1942 года военные действия возобновятся. Окно в сторону Тихого океана останется закрытым…

Вероятно, может считаться заманчивым нанести смертельный удар коммунистической системе и, может быть, даже сказать, что по логике вещей нам следует именно сейчас дать команду на вторжение на евроазиатский континент для борьбы против англосаксов и их охвостья. Но решающее значение имеет лишь одно – ускорит ли эта операция крушение Англии»¹⁵.

Военный разгром России, продолжал Вайцзеккер, вряд ли лишит англичан надежд на то, что русские рано или поздно станут их союзниками и это обеспечит Англии победу. Наоборот, «германское нападение на Россию даст англичанам лишь новый моральный стимул» для продолжения войны. «Оно будет ими расценено как германское сомнение в нашем успехе в борьбе против Англии. Тем самым мы не только признаем, что война будет длиться еще долгое время, но и удлиним ее вместо того, чтобы сократить».

Сохранилась сделанная Шуленбургом запись беседы Гитлера с ним о позиции СССР в отношении «третьего рейха». Немецкий посол доложил рейсхканцлеру, что Россия «обеспокоена слухами, предсказывающими немецкое нападение на нее» и что он не может «поверить в то, что Россия когда-либо нападет на Германию», напротив, Шуленбург настаивал на своем убеждении, «что Сталин готов сделать нам еще более далеко идущие уступки»:

«Фюрер упомянул, что во время визита Мацуоки в Москву я находился там, и спросил: как воспринимают русские договор [о нейтралитете]? Я ответил: русские очень обрадованы его заключением, несмотря на то, что им пришлось пойти и на уступки.

Затем фюрер спросил, кой черт дернул их заключить пакт о дружбе с Югославией. Я высказал мнение, что здесь речь идет исключительно о заявке русских интересов на Балканах. Россия не имеет специфических интересов в Югославии, но имеет принципиальные интересы на Балканах в целом. Фюрер сказал: заключение русско-югославского пакта о дружбе вызвало у него такое чувство, что Россия хочет нас припугнуть. Я отрицал это и повторил: русские имели целью только заявить о своих интересах и действовали все же корректно, проинформировав нас о своих намерениях.

Потом фюрер сказал, что ему все еще неясно, кто же, собственно, стоял за переворотом в Югославии: Англия или Россия? По его мнению, это были англичане, между тем как у всех балканских народов сложилось впечатление, что это была Россия. Я ответил: на взгляд из Москвы, нет оснований считать, что Москва приложила к этому руку. Югославский договор появился на свет только тогда, когда сама Югославия проявила инициативу и послала в Москву офицеров, которые предложили ей этот договор. Теперь Россия вновь обеспокоена слухами, предсказывающими немецкое нападение на нее. Фюрер подчеркивает, что это сами русские начали сосредоточение войск, когда без всякой нужды сконцентрировали в Прибалтике большое число дивизий (здесь и далее выделено мной. – М.А.). Я объяснил, что дело здесь в общеизвестном стремлении русских к 300-процентной безопасности. Если мы с какой-либо целью посылаем одну дивизию, то они с той же целью, чтобы быть вполне уверенными [в своей безопасности], посылают 10. Я не могу поверить в то, что Россия когда-либо нападет на Германию. Фюрер ответил: события в Сербии служат ему предостережением. То, что там произошло, – пример ненадежности [русского] государства как партнера. Хотя он и не верит, что [англичане] могут купить Россию для нападения на Германию, у русских все же остались сильные чувства ненависти [к ней], а, прежде всего, остались неизменными русские намерения продвинуться дальше в Финляндии и выйти на Дарданеллы – это дал ясно понять во время своего визита Молотов. Обдумывая все это, он обязан быть осторожным.

Я указал на то, что Криппсу (английский посол в СССР. – М.А.) только через шесть дней после заключения русско-югославского договора удалось попасть на прием, да и то только к заместителю Молотова Вышинскому. Далее я напомнил, что Сталин сказал Мацуоке: он поклялся быть верен оси и не может сотрудничать с Англией и Францией. Я напомнил также сцену на вокзале, которую Сталин намеренно инсценировал, дабы публично продемонстрировать свое желание сотрудничать со странами оси. В 1939 г. Англия и Франция не жалели сил для того, чтобы привлечь Россию на свою сторону. И если Сталин даже в то время, когда Англия и Франция были еще сильны, не решился остановить свой выбор на них, то не думаю, чтобы он принял такое решение именно сейчас, когда Франция уничтожена, а Англии нанесены тяжелые удары. Напротив, я убежден в том, что Сталин готов сделать нам еще более далеко идущие уступки. Нашим хозяйственным представителям дали понять, что (если мы своевременно заявим об этом) в следующем году Россия смогла бы поставить нам 5 миллионов тонн пшеницы. Приведя различные цифры, фюрер высказал мнение, что русские поставки ограничены транспортными возможностями. Я указал на то, что транспортные трудности можно устранить более сильным использованием русских портов»»¹⁶.

«Сталин готов сделать нам еще более далеко идущие уступки» был уверен Шуленбург и пытался убедить в этом Гитлера.

«Личная встреча Гитлера с графом Шуленбургом состоялась 28 апреля (продолжалась полчаса, с 17.15 до 17.45. – М.А.)». – Пишет в своих воспоминаниях Хильгер. – «Посол увидел, что его памятная записка лежит у Гитлера на столе, но ни по одному слову Гитлера не смог судить, прочел тот ее или нет.

Однако, прощаясь, Гитлер вдруг без всякой связи с предыдущей беседой бросил: «И еще одно, Шуленбург: вести войну против России я не собираюсь!»

Когда 30 апреля посол вернулся в Москву, он отвел меня на аэродроме в сторону и прошептал: «Жребий брошен, война – дело решенное!» Только по дороге в посольство он сообщил мне о последней реплике Гитлера. На мой удивленный вопрос, как же это согласуется с его первыми словами, Шуленбург ответил: «Гитлер намеренно обманывал меня»»¹⁷.

Война была решенным делом, вопрос только, когда Гитлер собирался ее развязать? Однозначно 22 июня?

Поездка Шуленбурга не остановила его в попытках из Москвы «образумить» Гитлера. Последний же, учитывая и антивоенную записку германского посольства, не отказался от просчета вариантов развития германо-советских отношений, полагая, что в любой момент он может перенаправить военную машину – «Я так решил!».

До 22 мая, когда должны были начаться интенсивные переброски войск на Восток Германии и Генерал-губернаторства, любое решение Гитлера не могло быть поставлено под сомнение. Однако после этой даты это уже была иллюзия последнего, поддерживаемая начальником штаба верховного главнокомандования вермахта и главнокомандованием сухопутных войск, которые 22 июня 1941 года, как дату вторжения, воспринимали уже как реальность и отступать от этого не собирались. Руководство вермахта однозначно решило для себя, что «соответственные германские контрмеры» почти законченному сосредоточению «русских сил на германской восточной границе» являются неотложными. И это было весомым аргументом, в отстаивании своей позиции перед Гитлером.

Поэтому любая поступавшая информация после 22-го мая, которая ставила под сомнение агрессию против Советского Союза, являлась уже дезинформацией, хотя у Гитлера на этот счет могло быть иное мнение.

Все его сомнения и метания должны были быть прекращены 10 июня, когда верховным главнокомандованием вооружённых сил (а значит и им самим), когда днём «Д» операции «Барбаросса» было назначено 22 июня 1941 года. Однако и на этот раз в угоду Гитлеру была оговорена возможность переноса объявленного срока.

За день до возвращения Шуленбурга в Москву – 29.4.41 г. – на основании полученной от сотрудника германского посольства в Москве Герхарда Кегеля («Х») информации, работавшим с ним сотрудником военной разведки военинженером 2 ранга К.Б. Леонтьевым было подготовлено два сообщения:

– «Шуленбург не был принят Риббентропом. Только 28.4.41 г. его внезапно вызвал Гитлер. Корреспондент немецких газет в Москве Тимм получил задание срочно доложить о состоянии автострады Москва – Минск. Полковник Криппс (Кребс. – М.А.) заявил, что немцы рассчитывают всю операцию против СССР провести вплоть до занятия Москвы, Ленинграда, Киева и Одессы максимум за 4 недели. Гитлеровцы совершенно открыто готовят общественное мнение Германии к войне против СССР (здесь и далее выделено мной. – М.А.).

Шуленбург не был принят ни Гитлером (противоречит выше доложенному сообщению; результат небрежности подготовки агентурного донесения. – М.А.), ни Риббентропом (министр иностранных дел в это время находился в Вене. – М.А.), что аналогично послу Германии [Мольтке] в Варшаве, который за шесть недель до начала нападения Германии на Польшу был вызван в Берлин (Кегель докладывает об информации поступившей в посольство из Берлина в первые дни пребывания Шуленбурга в Германии. – М.А.). Неприятие Шуленбурга Гитлером означает, что вопрос о войне с СССР окончательно решен»;

– «Немцы предложили перебросить весь каучук из Азии в Германию через СССР до 15. 5. 41 или вовсе его оставить в Азии. Различные дипломаты немцы – в спешном порядке отправляют ценности в Берлин»¹⁸.

В период с 29 апреля по 21 июня 1941 г. К.Б. Леонтьевым, известным Кегелю как Павел Иванович Петров, на основании устной информации, получаемой от «Х» (в ряде документов он упоминается под псевдонимом «ХВЦ»), было составлено 14 донесений. Встречи проводились на русском языке (видимо, уровень владения немецким языком Леонтьевым был недостаточен для проведения встреч на этом языке), что не могло не привести, если не к искажению, то к «срезанию» передаваемых сведений, ограничению их полноты и исключению нюансов, в данных случаях так необходимых. Проведение встреч в Москве не препятствовало присутствию на них переводчика из Разведупра, что, однако, сделано не было.

Сказать, сколько всего спецсообщений было подготовлено на основании этих 14 донесений и утверждать, что все эти спецдонесения вышли за пределы Разведупра и были доложены руководству страны и командованию Красной армии, не представилось возможным.

Как это ни странно, но дата 22 июня не прозвучала в многословных записях «Военного дневника» Гальдера, относившихся к 30 апреля 1941 года, во многом посвященных подготовке операции «Барбаросса»:

«Обстановка утром: Донесения из Ливии говорят о том, что обстановка разряжается. Сегодня вечером начнется предварительная атака на Тобрук. Главные силы начнут штурм 1.5. Английские войска полностью оставили Пелопоннес. Захвачено в плен 5 тыс. англичан. Захват острова Митилини намечен на 4.5.

…

15.00 – Доклад у фюрера [докладывает начальник генштаба сухопутных войск]:

1. Сроки проведения подготовки к операции «Барбаросса»:

3-й эшелон войск – железнодорожное движение по графику мирного времени [То есть железнодорожное движение должно было осуществляться по обычным графикам. – Прим. нем. изд.]– 8.4—20.5.

17 дивизий и части резерва ОКХ из Германии и с Запада.

4-й (а) эшелон войск – ускоренный график железнодорожного движения – 20.5–2.6.

9 дивизий и части резерва ОКХ с Запада.

4-й (б) эшелон войск – ускоренный график железнодорожного движения – 3—23.6.

12 танковых и 12 моторизованных дивизий из Германии – с Запада на Юго-Восток.

Ускорение перебросок невозможно по техническим причинам и вследствие необходимости закончить доукомплектование. Своевременно не смогут прибыть две танковые дивизии (2-я и 5-я) и одна моторизованная дивизия (60-я).

2. Резервы ОКХ: Включая пять дивизий с Запада и одну полицейскую дивизию, резервы ОКХ составляют тридцать дивизий, одиннадцать из которых в настоящее время еще находятся на Балканах.

3. Соотношение сил России и Германии. Анализ предстоящих пограничных сражений, в особенности в полосе группы армий «Юг». Возможность использования венгерских войск [Гитлер намеревался по возможности позже информировать Венгрию об операции «Барбаросса», что затрудняло для ОКХ оперативное планирование. – Прим. нем. изд.]. Возможность наступления с форсированием р. Прут при наличии достаточных сил.

[Высказывания фюрера: ]

а. Переговоры с Венгрией, Финляндией и Румынией: «На Западе, возможно, предстоят крупные события. Поэтому необходима защита на Востоке. Россия несколько раз недружелюбно поступала с нами, поэтому мы должны обеспечить себя от всяких неожиданностей» (здесь и далее выделено мной. – М.А.); ориентировочно – с 23.5. …

4. Доклад начальника генерального штаба сухопутных войск: Резервы ОКХ необходимо полностью использовать в операции «Барбаросса» [Гальдер снова поднял вопрос о том, чтобы не начинать войну против СССР с недостаточными силами, тем более что, вопреки прежним планам, многие войска оставались на Балканах или же использовались в Северной Африке. – Прим. нем. изд.]. Выделение 105-мм пушек и мортир для Ливии очень болезненно отразится на операции «Барбаросса». Пока следует отправить в Ливию лишь одну батарею 105-мм пушек; с остальными – подождать. Если Тобрук будет взят, необходимость в них отпадет. – Батареи железнодорожных орудий временно будут переброшены с Запада на Восток (7 из 16 батарей).

[Гитлер: ] Согласен!»¹⁹.

Выделенный текст представляет объяснения, которые следует давать Германии своим союзникам, опасаясь разглашения своих замыслов, а 23 мая, скорее всего, обозначает дату, с которой следует приступать к разъяснениям такого рода, так как начинается «введение в действие плана максимальных перевозок войск». Вместе с тем, не следует исключать, что в данной фразе отсутствует «двойное дно», и ее следует понимать все еще буквально.

Переброски германских войск на Восток (Германии и Генерал-губернаторства) 1941 году осуществлялись эшелонами, причем первые три эшелона войск перебрасывались по графику мирного времени. Ускоренный график перебросок начался с 4-го (а) эшелона. В своем дневнике от 30 апреля Гальдер привел 20 мая, как дату начала таких перебросок. На Нюрнбергском процессе при цитировании документа Верховного главнокомандования вооруженных сил от 30 апреля названа дата 23 мая²⁰. В более поздних документах Верховного главнокомандования вооруженных сил от 12 мая²¹ и 5 июня 1941 г.²² «введение максимально уплотненного графика движения эшелонов» отнесено к 22 мая. В этой связи следует ориентироваться именно на эту дату, как на дату начала перевозок по графику ускоренного движения для стратегического развертывания на Востоке.

Первым эшелоном войск с 20 февраля по 15 марта 1941 г. было переброшено 7 пехотных дивизий²³.

Вторым эшелоном с 16 марта по 10 апреля 1941 г. – переброшено 19 дивизий (18 пехотных и 1 танковая)²⁴.

Третьим эшелоном с 11 апреля по 21 мая – 17 дивизий²⁵; по данным Гальдера, с 8 апреля по 20 мая – 17 дивизий и части резерва ОКХ.

Всего к 21 мая 1941 г. на Восток было переброшено 43 дивизии, в том числе 1 танковая (если не считать переброшенные части резерва ОКХ)²⁶.

В своем дневнике за 1 мая 1941 года Гальдер охватил широкий круг вопросов:

«Решающее наступление на Тобрук не удалось!

…

Хойзингер [полковник, начальник оперативного отдела Генерального штаба сухопутных войск]:

а. Военно-политические предпосылки операции против Испании и Португалии.

б. Переброску резервов ОКХ следует провести таким образом, чтобы резервы ОКХ, расположенные на Западе, продолжали оставаться там как можно дольше (здесь и далее выделено мной. – М.А.). [Из резервов ОКХ, предназначенных для операции «Барбаросса», пять дивизий находились на Западе. Их следовало вывести оттуда как можно позднее. – Прим. нем. изд.]. …

г. Подготовка операции «Морской лев»«на Западе. …»²⁷.

По-прежнему, с повестки дня не снимается подготовка к операции «Морской лев». Не исключено, что именно поэтому отдается распоряжение задержать «как можно дольше» предназначенные для операции «Барбаросса» резервы ОКХ на Западе.